В будущем вместо слова «доза» по отношению к наркотикам говорили «порция».
— Она бы приняла большую дозу, если б хотела покончить с собой, — возразил я. — Двойной могло не хватить.
— Да нет, ты не знаешь, она была очень больна, ей даже от трёх чашек кофе плохо становилось... Посмотри, что она прислала мне утром в письме.
Я подошёл к монитору компьютера; Катя открыла письмо.
— Так часто я это всего лишь моя мечта обо мне, — прочла она вслух и откинулась на спинку кресла.
Одна строчка, и над ней — оранжевый воздушный шарик на верёвочке. Завещание Лионы, такой хрупкой, но гордой, сильной и смелой. Канарейки, запертой в клетке бесполезной красоты.
Катя плакала. К несчастью, я знал, что она чувствовала, и больше всего боялся, что она не понимает, насколько хорошо я это знаю, и решит, что нужно играть в переживания, а ничего тошнотнее в мире нет.
— Кать, пойдём на работу.
Мне хотелось залипнуть, но я пересилил себя и сел на диван, положил Катину голову на колени, пригладил её волосы, сбившиеся на лицо.
— Кать, у тебя родители есть?
— Нет-ту, — выдавила Катя, — мы же после яд-дерной войны живём. После чёртового... чёртового конца света. Она одна меня понимала.
— А меня никто не понимает. Абсолютно.
— Принеси кофе, пжалста. О, дьявол, как же я напилась! Ты знаешь какой-нибудь... старинный метод выттрезвления? Рус-ский?
— Холодный душ. Но туда я тебя не пущу. Давай попьём кофе и пойдём на работу? Там что-то с промзоной связано. Тебе надо пройтись.
— Рус-ский. Ком-мунист! — Катя обхватила меня за шею и поцеловала, намочив мне лицо слезами.
— Когда протрезвеешь, пожалеешь, — я высвободился из объятий, проклиная себя за то, что даже и теперь не верил в Катину искренность.
— Никогда! Я тебя вечно любить буду.
— Вон Макс кофе несёт. А ты — не разбрасывайся словами. Мы же с тобой договорились.
— О-о-о-о... мне надо децл... развеяться... И вызвать Ихтиандра.
— Донести тебя?
***
Через час мы втроём с Валдаевым ехали на машине в промзону.
— Анатолий Иванович, что это за место? — спросил я водителя, а сам глядел через лобовое стекло грузовика на тёмные заброшенные коридоры, освещённые болотным светом фар. Сюда грузовик попал после долгого петляния по техническим туннелям нулевого уровня директории «С».
— Директория «А», — ответил Валдаев. — Необитаемая часть Города.
— Почему здесь не живут?
— Авария. Тут были лаборатории по разработке химического оружия. Произошла утечка, и «КС26» проник во все коммуникации: в квартиры, в вентиляцию, в цеха. И до сих пор не выветривается, такая это дрянь. Но лет через пятьдесят — обещают — тут можно будет жить.
— А директория «бэ»? — рискнул спросить я. — Тоже «КС26»?
— Там-то? А вот этого я тебе не скажу, — отрезал Валдаев. — За Семёнычем отправляться не намереваюсь.
— Директорию «бэ» прокляли, — не поворачиваясь, вставила Катя, обмякшая в большом сиденье между мною и Валдаевым. Глаза её были неподвижны, — она погрузилась в себя. Но зачем она это сказала? Долг службы?
— Да уж, скоты скотами, — подтвердил злой Валдаев, сжав «баранку». — Сколько там народу погибло! Хуже, чем здесь при аварии. Колдунов нельзя за порог пускать.
— А их пускали? — удивился я.
— Тяжёлые времена были, Город только зарождался, никакой помощью господа правители не брезговали. Да и не клевал их тогда жареный петух... — вздохнул Анатолий Иванович и выругался, не постеснявшись Кати.
— И что? — засомневался я, — колдуны взяли — и прокляли целую директорию? Не больше, не меньше?
— Прямо так. Прокляли — и всё там рушиться начало. А ты мне тут, парнишка, не втирай, что колдовство это хорошо, — Валдаев коснулся рамки стоявшей на приборной панели иконки Богоматери. — Я побольше тебя на свете живу, знаю, что хорошо, а что плохо. Безбожники хреновы! Без веры, без дома. Семёныч и предался искушению. Слаб душой был человек. А выглядел умным. Значит, далече может ум завести.
Я почувствовал невероятное отвращение к человеку, жалевшему друга не потому, что его арестовали, а потому, что тот «слаб душой был». Мне нравилось, что Катя молчала. И одновременно не нравилось.
Валдаев скривил губы, демонстративно повёл плечом в сторону от меня, прибавил скорости.
— Ты следующий, — предупредил он. — И о тебе-то я не пожалею. Колдун. Из ангара смылся потихоньку, пока там люди умирали. Мне про тебя всё сказали.
Что-то ты утром по-другому говорил, Анатолий Иванович. Помнится, даже шутки со мной шутил. Вот ты какой, господин Валдаев. Будем знать.
— Я про кого угодно могу сказать что угодно, — бросил я. — И вы мне поверите?
Валдаев не ответил. Ну и бог с ним...
***
Грузовик остановился, водитель дождался, пока откроются выросшие на пути через туннель массивные стальные ворота. После ворот туннель пошёл вниз, стены перестали отливать металлом, покрылись ржавчиной. Заблестела в свете фар вода; перед мордой грузовика по лужам бежала волна. Валдаев замедлил ход: повороты и развилки стали более частыми. После очередной такой развилки туннель резко сворачивал влево, и там открывался величественный вид промзоны.
Как и Город, промзона пряталась от недремлющих вражеских взоров под землёй, в необъятной искусственной каверне, воронкой сужавшейся книзу и напоминавшей по своему устройству песчаный карьер. По стенкам каверны ползла спиралевидная дорога, связывавшая различные уровни промзоны; на неё же выходило бессчётное множество туннелей и коридоров, уводивших в земные недра. Из одного такого туннеля выехали мы.
Высоко-высоко, под самыми сводами каверны, висели мощные прожекторы, освещавшие серые кубы бетонных конструкций на дне воронки, переплетения блестящих серебристых труб, подземную реку, зажатую в этом механическом хаосе, полоски дорог, колонны огромных карьерных самосвалов, ползавших вверх и вниз по спиралевидной дороге. Пока Валдаев, сквернословя, щёлкал тумблерами, один из подобных самосвалов, ослепляя фарами, проехал перед самым носом нашего остановившегося грузовика.
Валдаев включил рацию — та отозвалась шипением и далёкими голосами, искажёнными верещащими и бубнящими помехами.
— Канал «зет восемьдесят», говорит «семнадцать двадцать четыре». Я на пятом уровне. Куда дальше? — спросил Анатолий Иванович у рации.
— Канал «зет восемьдесят», — ответил из передатчика женский голос, — «семнадцать двадцать четыре», говорит центр. Вам нужен седьмой виток, второй поворот. Рекомендую воспользоваться обводным туннелем пятого витка. С вашей стороны образовалась пробка, вы не протолкнётесь.
— Спасибо. Конец связи, — Валдаев повернул ручку рации, убавив голос женщины-оператора, и тяжёлым взглядом посмотрел на второй медлительный самосвал, тащившийся вслед за первым и не дававший нам ехать по своим делам.
— Мы и так не протолкнёмся, — проворчал Валдаев.
Он сощурился. Наш грузовик рванулся вперёд, легко проскочил под необъятной аркой колёс самосвала, секунд за сорок достиг желаемого седьмого витка и, мастерски вписавшись в поворот, нырнул в туннель. От ускорения и резких манёвров захватило дух.
— Вот здорово! — восхитился я, на секунду забыв об отвращении к Анатолию Ивановичу.
В туннеле наш грузовик затормозил перед самым носом карьерного самосвала, зло светившего навстречу нам парными глазами четырёх белых фар.
— Приехали. Двадцать рублей за проезд, — неохотно пошутил Валдаев, открыв нажатием кнопки дверь с моей стороны. В кабину ворвался влажный подземный ветер, несвежий, тёплый, с запахом мазута, керосина, асфальта и ещё невесть какой химии. Воздух низко вибрировал от смазанного эхом гула двигателей вдалеке. Единственным источником света в туннеле были фары нашего грузовика и самосвала.
— Мы его чинить будем? — спросил я, благоговея перед скалящимся на нас радиатором железной громадины.
— Анатолий Иванович, — сказала Катя, поднимаясь с сиденья и не отвечая мне, — заедьте за нами через полчасика.
— Океюшки, Катя, — согласился Валдаев и уехал, едва мы успели выйти.
Передние колёса ожидавшего нас самосвала достигали метров пяти в высоту; от них шло неприятное гудение и веяло нагретым железом и машинным маслом. В кабину титанической машины вела лесенка; под ней на каменном полу копошились трое людей. В темноте на их заросших бородами лицах белела кожа вокруг глаз.
— Екатерина Иосифовна, — дохнул кто-то из них перегаром и носками, — как вы вовремя! Вот ведь говнище-то, выключаться не хочет, встало тут и стоит. Ну, мы перезапустили его, оно и пытается всё повернуть куда-то вправо. Заклинило его, мать-перемать.
— Ага, ага, — кивнула Катя, брезгливо помахав ладонью перед носом, — я сама разберусь. Можете погулять пока, ребята.
— Хорошо, господа стажёры, мы вам тогда мешать не будем. — Все трое заросших поспешно уползли, по-обезьяньи сутулясь и смердя.
— Ну и уроды, — Катя надула щёки, дунула на прядь волос, сползшую на лоб. — Никогда им не доверяла.
— Это морлоки, что ли?
— Какие морлоки? — заключённые. Отбывают наказание. А ещё здесь вкалывают колдуны с поверхности, которые хотят стать Гражданами Города. Кто хочет у нас жить, сначала должен отработать два года в промзоне. Из деревень, когда случается неурожай, приходят сюда работать за миску супа. Потом уходят, как посевной сезон настаёт.
— В моё время были люди, типа таких. Их называли гастарбайтеры.
— Моего отца десять лет назад арестовали и отправили сюда. Наверное, он уже умер...
Катя скривилась и, перекинув через плечо сумочку с приборами, полезла по лесенке в кабину самосвала.
— О, ну если и там воняет... Там воняет! Воняет! ФУ-У-У!!!
— Твой отец был слаб душой? — спросил я, забравшись следом и усевшись на широкое крыло перед открытой дверью кабины, в которую из-за тесноты втиснуться не смог.
— Тебя Валдаев задел? — Катя включила плоский дисплей, располагавшийся рядом с рулём, прочла на нём нечто нехорошее, стукнула по нему кулаком. — Валдаев — рабочая скотина, не обращай внимания. Такого быдла вокруг нас до черта.
— Быдло... — хмыкнул я.
— Алекс, будь добр, не беси меня. Из-за тебя я пропустила момент, когда можно было зайти в служебное меню! Теперь опять перезагружать всё придётся... Я пьяная и до сих пор ничего не соображаю. А если ты немедленно не засунешь свою язвительность себе в одно глубокое место, то я сама её тебе туда засуну, да так, что дерьмо из носа вылезет!
— Прошу прощения. Я хотел сказать, что мне интересно, кого ты считаешь тупым быдлом.
— Тех, кто всегда тащится за остальным стадом, и кто покупается на самую простую пропаганду.
— А ты идёшь за всеми?
Катя подумала.
— Я шла.
— А теперь?
— Теперь — не знаю. Сказать по правде, Лиона... После того, как ты вывел меня из ангара, мы с ней поговорили, и я многое поняла... Кристаллы у тебя?
— Держи.
— Ага, спасибо... — Катя приняла из моих рук коробку, замерла, в сердцах швырнула горсть кристаллов в лобовое стекло и упала головой на руль. — Лиона...
— Катя, сколько можно плакать?
— Извини, опять подвесило... Что делать? — мы с ней... дружили давно. Но недавно я поняла, что она за человек. Второй такой... Второго такого человека нет на всей Земле. Она... Она не верила мне. Она думала, что я специально сдружилась с ней, чтобы узнать её мысли и донести «чёрным». Дескать, каждого стажёра так проверяют. Потому что стажёры — это кандидаты на очень ответственные посты. Она многое рассказала мне о Городе. И ещё она сказала, чтобы я слушала тебя.
— Катя, — сказал я, следя за отсветами компьютерного экрана на её лице, — ты знаешь, что такое мамихлапинатана?
Катя не знала; я объяснил. Катя вопросительно посмотрела на меня; на её лице больше не было слёз.
— Ты что-то знаешь... и я что-то знаю. И мы чувствуем... недоговоренность. Какую, Алекс? Какая недоговоренность между нами?
— Ты хитрая, — сказал я ей.
— Я тупая.
— Это не важно. Важно, что хитрая.
Катя поняла, что я вознамерился ей выложить, попыталась сосредоточиться на работе, не смогла и закурила. Её готовили к такому обороту событий, её просто не могли к нему не готовить, — но она ещё лелеяла надежду отсрочить крайне опасный разговор. Я не был уверен, что не смогу её убить.
— Что тебе от меня надо? — спросила она зло.
— То же, что и от остальных: чтобы от меня отвалили. Чтоб все пошли к чёрту.
— Ты хочешь, чтоб я пошла к чёрту?
— Не забудь: теперь моя очередь спросить, чего тебе от меня надо. Чего?
— Ни-че-го.
— А что нужно Анжеле Заниаровне? Я могу склонить на сторону кланов кучу народа. Почему Анжела Заниаровна позволяет мне жить в Городе и заставляет тебя со мной возиться?
— Ты себя переоцениваешь. — Катя встряхнулась, собрала с пола кристаллы, подключила к приборной панели самосвала свой верный карманный компьютер. — Кого ты можешь тут склонить? Стажёров? Послушай, Алекс, ну и идиот же ты! Ни один из стажёров не согласится променять полную блестящих перспектив жизнь на существование в диких лесах. Кем они будут в Городе? — Правителями. А в лесах? — Трупами. И потом: если б ты попробовал «склонить» хоть кого-нибудь, это сразу бы зафиксировали системы слежения, которых в Городе сам знаешь сколько. Помнишь, когда тебя только подселили ко мне, мою дверь начали ремонтировать? Так вот, ни черта её не отремонтировали. Над ней просто присобачили ещё одну камеру и датчик ментальной активности, чтобы засекать твои попытки колдовать.
— У-гу, — протянул я. — Если ты параноик, это ещё не значит, что тебя не преследуют... А ты всё-таки работаешь на Анжелу Заниаровну.
— Что это за слово — «работаешь»! Работает с тобой Анжела Заниаровна. А мне платят деньги за постояльца, живущего в моей квартире.
— Ага... Вносят за меня квартплату... И больше ничего? Я тебе не верю.
— Как знаешь.
— Значит, ты не докладываешь им, что я говорю, что я делаю, какое впечатление у тебя оставляю?
— Зачем мне докладывать, если есть тотальный контроль?
— И ты не провоцируешь меня ни на какие действия?
— На какие ещё, к чёрту, действия? Тебя не надо провоцировать. Если б ты не был нужен «чёрным» для других целей, то уж давно жарился в печке. За одно только доброе лицо, вопиющее о несправедливости нашего общества.
— Так что же им от меня нужно?
— Анжела Заниаровна мне не докладывает, — сказала Катя. — Но можно пораскинуть мозгами. На месте «чёрных» я бы, во-первых, попыталась выжать из тебя информацию о временн о м разломе. Власть над временн ы ми разломами это голубая мечта таких людей, как Чёрный Кардинал. Во-вторых, через тебя можно найти Город колдунов. Ты знаешь, что у колдунов есть свой Город, местоположение которого военные уж пять лет как пытаются вычислить? Так вот: вживляем тебе в голову маячок, выпускаем на волю, ты идёшь в Город колдунов, а мы — хлоп! — и ракетой по твоему маячку.
— Как будто, колдуны не заподозрят, что вы со мной что-то сделали...
— Заподозрят, — согласилась Катя. — Но маячки бывают разные. Допустим, маячок размером с биопаспорт, который имплантируют тебе завтра, они в твоём теле обнаружат. А если маячок будет величиной с молекулу? Или тебе вживят культуру нано-роботов, которые в нужный момент активируются и примутся разрушать тела колдунов изнутри? Или тебя заразят страшной болезнью? А? Я не знаю, какими высокими технологиями обладают «чёрные».
— Нет, — сказал я. — Колдуны не пустят меня в свой Город после того, как я побывал у вас. Будь они такими глупыми, вы б их давно истребили.
— Бывают и глупые. Бывают такие, которым плевать, был ты у нас или не был. К тому же, не забывай: ты нужен колдунам не меньше, чем нам.
— Сомневаюсь...
— Будь уверен, — Катя тряхнула головой. — Ты необычен.
— Чем?
— Не строй из себя дурочку. Ты из другого времени. Тебя можно сделать пророком, богом, учредить твой культ и подчинять с его помощью тупое рабочее быдло.
— Ну нет, колдуны не такие мерзавцы.
— Разные бывают. А мерзавцы везде в большинстве. На то мы и в Матрице.
Я ожидал услышать от Кати что угодно, только не это.
— Что-что ты сказала? — я не верил ушам.
— Все мы в Матрице, вот что.
— Откуда ты знаешь эту поговорку?
— Я много чего знаю, — заверила Катя и сказала то, от чего мне сделалось плохо.
— Я знаю, что ты хочешь сбежать, — заявила она.
— Правда?
— Да не кипеши ты так, — Катя усмехнулась. — Ты аж побледнел. Успокойся. Твой побег прекрасно вписывается в планы Анжелы Заниаровны. Даже больше скажу: если после вживления паспорта ты не убежишь из Города, тебя отсюда выкинут насильно.
***
Бесконечная сложность... Как я от неё устал!
Весь мир устал от бесконечной сложности. Бесконечную сложность не выдержала человеческая цивилизация. Бесконечная сложность всех свела с ума.
Почему все не живут просто? Почему не дают счастье себе и другим? Ведь рецепт счастья известен, он плавает на поверхности, там, среди детского лепета. Почему никто не хочет видеть давным-давно найденные ответы на «вечные» вопросы философии? Эти ответы не просты — но они познаваемы. В отличие от бесконечной сложности.
Десять детей дерутся из-за одной конфетки, в то время как вокруг них высятся горы сладостей. Почему они всё усложняют до бесконечности и целую жизнь блуждают в дебрях никому не нужных страданий?
Вот сидит хитрая Катя. Не весёлая девчонка с глазищами, которые можно мило таращить, нет, — то сидит уверенная в себе женщина, усмехающаяся при виде моей мимики и жестов, знающая мои болевые точки. Она в тысячу раз старше и опытнее меня. Но зачем? Что она имеет от своей многоопытности? Что ей пообещали за работу? Или она трудится на интерес?
Зачем она согласилась на этот разговор? Имеет ли что-нибудь из её признаний отношение к правде? К какому выводу она меня подталкивает? — Цепь подобных вопросов в каждый конкретный момент бесконечно сложна и бесконечно велика. Я хочу спросить у Кати только одно: зачем? Пусть она втолковывает мне, как маленькому мальчику, что хочет добиться в жизни определённых благ, а не витать в философских облачках, пусть оправдывает как хочет свою бесконечную продажность, пусть называет меня занудой и снобом — но я хочу увидеть, как она встаёт в тупик перед этим вопросом. Зачем? Она не сможет ответить.
Что ей будет от того, что Город колдунов уничтожат? Что ей будет от того, что я, напичканный культурами нано-роботов, прыгну с крыши небоскрёба, не имея возможности жить в мире, где меня используют как бомбу замедленного действия? Пусть попробует ответить. Катя! Поколения хитрых, как ты, людей, сделали так, что ты живёшь под землёй и видишь солнце только на бутафорском окне! Как ни трудись, как ни шпионь, не добьёшься ты и тех благ, которыми располагал в моё время последний бездомный бродяга. Зачем?
Неужели ты не устала от бесконечной сложности?
***
— Значит, когда ты просила меня вылечить спину, это не было провокацией? — спросил я.
— Это было провокацией. Я хотела пойти к врачу, но Анжела Заниаровна сказала обратиться к тебе. Ты понимаешь, что я не могла ей отказать? А Анжеле Заниаровне, прежде чем засовывать в тебя маячок, нужно проверить, как хорошо ты владеешь колдовством и не сможешь ли ты от него избавиться. Спина — первый тест. Второй был прошёл в ангаре — и там ты показал свой уровень.
— Значит, и ангар ради меня устроили?
— Мне кажется, в ангаре ставили несколько экспериментов — и не только над тобой. Но и над тобой тоже.
Следователем хотел быть я, но Катя узурпировала мои полномочия, и, не отвлекаясь более на ремонт самосвала, внимательно и беспристрастно изучала одного лишь меня. Весь свет был на её стороне. А я-то хотел прижать её к стенке... Так часто я это всего лишь моя мечта обо мне.
— Почему ты не скрываешь от меня всё это?
— Ты и так догадывался. Да и на что повлияют мои слова? Уйти из Города тебе придётся в любом случае. Один ты в лесу не продержишься — придётся вернуться к колдунам. Ты, конечно, можешь покончить с собой... Тогда «чёрные» будут искать другой способ уничтожить Город колдунов.
— Хорошо... Ты так охотно даёшь ответы... Прямо справочная система. Последний вопрос.
Я спросил у Кати: зачем?
— Я не сделала ничего преступного. Я не делала тебе зла. Я лишь согласилась, чтобы ты у меня жил. Сам бы ты не захотел познакомиться с человеком из другого времени?
— Если б меня попросили об этом кэгэбэшники — нет.
— А ты не подумал бы, что можешь этого человека спасти?
— Ты хотела меня спасти? Не смеши.
— Я до сих пор хочу. Я могу помочь тебе убежать.
— Спасибо, не надо. Мне поможет любезная Анжела Заниаровна.
— Нет, ты не понял. Я хочу помочь сбежать до того, как тебе вживят паспорт... и прочую хрень. Хоть меня и могут отправить за это в промзону.
Я посмотрел на неё.
— Я тебе не верю.
Катя скорбно улыбнулась.
— Я починила компьютер. Сейчас приедет Валдаев. Пойдём скорее из этой вони.
***
Обратная дорога в директорию «С» удлинилась из-за полученного Валдаевым задания — заехать на склад, находившийся на самом дне воронки промзоны и принять груз. Минут тридцать грузовик стоял в пугающем подземном полумраке, среди многочисленных лязгающих механизмов, и в зеленоватой дымке, стелящейся по бетонному полу, грязные, оборванные люди, в респираторах и без оных, таскали из гнилого амбара в кузов большие деревянные ящики. Груз прибыл с поверхности, и его требовалось доставить на склад, находившийся на нулевом уровне Города. Туда-то Валдаев и поехал.
Городские складские площади располагались в некотором отдалении от жилых помещений директории «С». Они представляли собою не слишком запутанный лабиринт пустых, но хорошо освещённых туннелей, в стенах которых через каждые двадцать метров появлялись пронумерованные ворота складов. Валдаев остановил перед воротами Н2-155.
— Передай парням, что я буду часа через два, — попросил он Катю, и я понял, что в директорию «С» нам придётся возвращаться на своих двоих.
— Почему? — Катя обернулась к нему. — Разгрузка займёт десять минут.
— Скажи, у меня важное дело.
— Не боишься, что по шее дадут?
— Гы! Напугала ежа голой жопой! — Валдаев подождал, пока мы выйдем, нелепо подмигнул Кате на прощание и умчался.
— К бабе пошёл, — решила Катя, когда свет габаритных огней исчез за поворотом.
— Здесь есть бабы? — удивился я, спиной ощущая пустоту этих широких, полнящихся гудением трансформаторов туннелей, разрисованных граффити.
— Самые тёплые местечки Города, — сказала Катя. — Баб хоть отбавляй.
Я сел на пол, прислонившись спиной к бетонной стене. «Валдаев хороший, — подумалось мне. — К бабе пошёл. Не к Анжеле Заниаровне».
На Катю невозможно было смотреть. Вот как оно вышло: всю жизнь искал я умную женщину, и ведь нашёл. Стирать бы ей носки, мыть посуду, рожать детей, — так нет же, работает на жандармов, строит козни... У неё самая дрянная разновидность ума: его слишком много, чтобы жить спокойно, но слишком мало, чтобы овладеть нравственным законом.
Теперь я влип. Когда военные везли меня в Город, я предчувствовал недоброе, и сегодня игрушки кончились. Сегодня всё рушилось: Лиона умерла, Семёныча арестовали, Катина истинная натура обнажилась, и я узнал роль, отведённую мне в спектакле. Наверное, история про маячок в голове, на который наведут ракету, это очередное враньё. Но недостижимая правда едва ли окажется приятнее. Надо мной учинят нечто ужасное — и в духовном и в физическом плане. Каким чудовищным вещам научились подонки в чёрной форме за минувший век?
Не зря, ох не зря один из самых распространённых типов паранойи — это страх перед спецслужбами. Я всегда знал, какие сверхъестественные злодеяния способны учинить над человеком государственные механизмы, — и если злодеяния оные ещё не учинены, то единственно потому, что начальству это не нужно. Сегодня же выяснилось, что начальству от меня всё-таки что-то потребовалось, и каким бы невиновным я ни являлся, моё тело уже начали пережёвывать гигантские шестерёнки Системы.
Но как всё это бессмысленно! Меня вознамерился убить агонизирующий циклоп. Система, от которой на поверхности остались прекрасные руины, здесь до сих пор пыхтит — вхолостую. Здесь шпионят — хотя в мире давно отпала надобность шпионить. Здесь грызутся из-за денег — хотя на них давно ничего не купишь. Здесь плетут интриги — хотя конец света сводит на нет любой их положительный результат. В Городе по инерции, по жуткой, безумной традиции делают то, что когда-то приносило выгоду, пусть сомнительную, пусть сиюминутную, — но сейчас-то оно и того не даёт!
Факт: люди с философией на подобное не способны. Но философия не появится, и традиция не прервётся, пока существует Город. О, теперь-то я знаю, почему колдуны хотят его уничтожить! Я тоже хочу. Раз Город не может пробудить в людях нравственный закон, он должен перестать существовать.
Я хочу жить. Не хочу нано-роботов, маячки, вирусы. Я согласен проснуться завтра где угодно: хоть в канализации, среди растущих из бетона мёртвых рук, хоть на седьмом круге ада, — лишь бы не здесь. Лишь бы не под железным потолком.
***
— Алекс, пойдём.
Кузьма Николаевич говорил про иллюзии прогресса. Вот я и столкнулся с ними — и не где-нибудь, а у себя в голове. Ложь страшная штука. Самая маленькая ложь, попав в фундамент человеческой логики, может оказаться разрушительнее атомной бомбы. Я жил в Городе и делал выводы. И на чём мои выводы были основаны? — на лжи. Я увидел ложь, выводы рухнули, и я остался у разбитого корыта. Пусть Катя больше не врёт, пусть она честна, как на исповеди, пусть она хочет мне добра, и пусть её ложь была самой что ни на есть безвредной, — я больше не могу ни реставрировать старый дворец знаний, ни отстраивать новый. Я знаю лишь, что я ничего не знаю. Я опустошён.
— Для чего ты живёшь? — спросил я, поднимая глаза на Катю.
— В последнее время я часто думала об этом... Но ты мне не веришь.
— Естественно, не верю! Я понимаю, почему ты называла меня дикарём. Я и есть дикарь. Ты умнее меня, ты владеешь технологиями, о которых я не догадываюсь, ты можешь лепить из моего сознания всё, что заблагорассудится. Как я должен верить тебе?
— У меня, в отличие от Анжелы Заниаровны, никаких технологий нет. Разве что интуиция, которая часто помогает угадывать чужие мысли. Но женщины всегда умели пользоваться интуицией, и ты должен знать, как меня обставить.
— Обставить! — воскликнул я. — Ты считаешь, людям больше делать нечего — только друг дружку обставлять?
— Это-то я и хотела тебе рассказать, — терпеливо разъяснила Катя. — Два дня назад я заходила к Лионе и долго с ней разговаривала. Она обозвала меня продажной тварью.
«Милая Лиона, — вздохнул я про себя, — могла всё выложить человеку в лицо».
— У Лионы был нервный срыв, — продолжала Катя, встав рядом со мной возле стены. — Она уже ничего не боялась, ей было плевать, что она может отправиться в промзону. Я не могу пересказать тебе наш диалог... Но он оставил у меня в душе тяжёлый осадок. Я попыталась взглянуть на свою жизнь со стороны и пришла к выводу, что Лиона... Нет, Лиона не права, я не продажная тварь. Но я всё больше и больше подхожу под это определение.
«Пусть говорит. Делать нечего».
— В школе, — рассказывала Катя, — я любила стравливать людей. Скажу Наташе, что Маша считает её дурой, а Маше — что Наташа над ней смеялась, и наблюдаю, как они после этого годами пышут ненавистью и остаются врагами всю жизнь. Я находила это забавным. Я казалась себе невероятно могущественной: ведь я слежу за людишками свысока, я над ними. Мои наклонности заметили «чёрные», и я стала оказывать им незначительные услуги... Любой человек оказал бы их — для «чёрных» не существует слова «нет», — но спецслужбы намеренно впутывают в свои дела только тех людей, которые считаются негодяями. А я... я повзрослела и изменилась. Я понимала, что поступала и продолжаю поступать подло, но и «чёрные», и всё общество раз и навсегда стали считать меня конченным человеком, и им нельзя было втолковать, что человек не статуя, что он может стать иным, захотеть жить по-другому. И я думаю: что же дальше? Ты говорил, жизнь уходит... Все чувствуют это, однако в конце концов свыкаются. И я свыклась. Но когда ты напомнил мне о перемотке, я внезапно узнала, что есть те, кто не хочет с этим смириться... Я захотела восстать против течения времени. Что ждёт меня в будущем? Я не хочу стать такой, как Анжела Заниаровна. Ты видишь, что она не способна наслаждаться жизнью, любовью? Она каждого человека оценивает как шпик, она ни с кем не может расслабиться. У неё вечная паранойя. Она не подпускает к себе мужчин, которые умнее неё, а глупых она презирает... У неё нет друзей, так как она никому не доверяет, и ей не доверяет никто. Я не хочу быть такой, — повторила Катя. — Но я стану такой, потому что иначе нельзя. Я уже становлюсь. У меня уже нет друзей. Единственный человек в Городе, который мог стать моим другом, и с которым я очень хотела дружить, не доверял мне, называл продажной тварью. Может быть, мне ещё понравится положение Чёрного Кардинала, и я окончательно смирюсь с происходящим... А может быть, меня убьют. Сейчас я пушечное мясо для «чёрных». Поэтому я хочу убежать из Города. Сегодня. Пока мне не страшно, пока я не смирилась...
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 21 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |