Часть первая. Королевский двор 3 страница

— Если б вы только знали, мадам, как вы близки к истине!..

— О, расскажите мне все-все!

— Расскажу, только в другой раз.

— Неужели месье Филипп на самом деле так ужасен? Боже, а ведь он так красив!

Анжелика прекратила разговор, пришпорив Цереру и пустив ее в галоп. Извилистой тропой охотники спустились по склону Фосе-Репо на поляну, где их ждали экипажи.

Придворные быстро разместились по каретам. Уставшие, изнывающие от жары и жажды дамы и их кавалеры посылали лакеев и служанок к продавцам лимонада и более крепких напитков, повсюду следовавшим за двором. На поляну уже спустилась летняя ночь, и нужно было торопиться выпить стакан освежающего напитка или осушить бокал вина, чтобы восстановить силы, ибо король спешил в Версаль. На экипажах кучера зажигали фонари и факелы.

Не имея кареты, Анжелика оставалась в седле, раздумывая, как добраться домой, но тут экипаж, проезжавший мимо и чуть не задевший ее, остановился, и в окошке появилось красивое личико мадам де Монтеспан:

— Почему вы все еще на лошади? Что вы собираетесь делать и где ваша карета?

— У меня ее нет. Я оставила ее разбитой в лесной канаве по пути сюда.

— Тогда нечего раздумывать. Садитесь ко мне, я с удовольствием довезу вас.

Удобный экипаж помчался по дороге, и вскоре они подъехали к тому месту, где Анжелика оставила у сломанной кареты мадемуазель де Паражон и Жавотту в обществе лакея и кучера.

Усадив обеих женщин в карету и приказав кучеру и лакею верхом на лошадях следовать за экипажем, мадам де Монтеспан и Анжелика завели неторопливый разговор о Версале, как, впрочем, и все остальные придворные, сопровождавшие короля.

Глава 3

В тс времена леса вплотную подступали к замкам. И, выехав из леса, королевский двор в сопровождении прислуги сразу же оказался на территории версальского замка, в окнах которого отражались движущиеся факелы. Челядь суетилась, ибо король объявил, что не собирается сразу возвращаться в Сен-Жермен, а останется в Версале еще дня на три. И теперь надо было устраивать помещения для короля, его домочадцев и приближенных. Нужно было накрыть столы, разместить лошадей, собак и все охотничье снаряжение.

Внутренний двор замка был запружен каретами, солдатами и лакеями. Атенаис тут же упорхнула со стайкой других веселых дам. Анжелика задержалась возле мадемуазель Паражон.

— Торопитесь, не то опоздаете на церемонию кормежки собак, — с многозначительным видом сказала старая дева.

— А что же собираетесь делать вы? — сочувственно спросила Анжелика.

— Сидеть на пне и ждать, пока не увижу кого-нибудь, кто едет в Париж. Я ведь не приглашена на охоту. А вы поспешите, милая. И прошу вас только об одном: когда вернетесь, расскажите мне о жизни двора Короля-Солнца.

Молодая женщина дала слово, что исполнит ее просьбу. Поцеловав старую даму, она покинула ее.

Так маркиза дю Плесси-Белльер пересекла невидимую черту и начала свое восхождение в общество избранных.

«Я при дворе Короля-Солнца!» — твердила она про себя, пробираясь среди шумящей кутерьмы и суеты к замку.

Основные события должны были разворачиваться рядом с центральным зданием замка, во дворе, который назывался театральным. Несмотря на кажущийся беспорядок, гости были строго разграничены. Маркизу остановил дежурный гвардеец с алебардой, и распорядитель церемонии очень вежливо спросил ее имя. Когда она назвала себя, тот проводил ее по лестнице к балкону на втором этаже, выходящему прямо на театральный двор.

Все пространство двора было освещено факелами. Тщательно сложенные из красного кирпича стены замка, на которых метались мохнатые тени, напоминали жаровню. Резные балконы и карнизы, украшенные позолоченными листьями, блестели, как драгоценная отделка на костюме из пурпурного бархата.

Рога протрубили Большой Сбор.

Король вместе с королевой вышел на центральный балкон. Его окружали принцы и наиболее знатные дворяне.

Из глубины ночи послышался лай собак, приближавшихся к замку. Из железных ворот двора появились два псаря. Они внесли в ярко освещенный круг большой сверток, с которого капала кровь. Это были внутренности убитых оленей, завернутые в свежесодранную шкуру. Затем к свертку приблизились доезжачие в красных ливреях, которые охраняли его от алчных собак, разгоняя их длинными тяжелыми хлыстами.

Филипп дю Плесси-Белльер спустился по наружной лестнице. В руке он держал жезл с копытом оленя. У него было время, чтобы переодеться в свежий охотничий костюм, тоже красного цвета, украшенный золотыми пуговицами. На ногах красовались желтые кожаные сапоги со шпорами из позолоченного серебра.

— Ноги у него такие же, как у короля, — заметил кто-то рядом с Анжеликой. — Но ходит он с меньшей грацией. Филипп дю Плесси всегда ходит большими, широкими шагами, как будто рвется в бой!

— Не забывайте, он еще и маршал! — ответил соседу невидимый собеседник.

Король подал сигнал.

Маркиз дю Плесси передал свой жезл пажу и принял из рук в руки потроха убитого оленя. Костюм его тут же испачкался кровью, однако, пренебрегая этим, он понес добычу к центру двора и положил ее на песок прямо перед сворой собак, лай которых стал похож на вой нечистой силы. Доезжачие, непрерывно крича, отгоняли их хлыстами.

Наконец, по приказу короля, собак отпустили. Они накинулись на еду, разинув пасти. Их острые зубы сверкали в свете факелов. Собаки, которых постоянно держали на привязи и кормили только сырым мясом, были похожи сейчас на диких зверей.

Филипп стоял рядом с хищной сворой, вооруженный лишь хлыстом, и время от времени, когда, казалось, собаки готовы были разорвать друг друга, вмешивался. Безрассудная смелость главного ловчего, в перепачканном кровью роскошном костюме, с гордо поднятой головой, придавала этому варварскому зрелищу странное очарование.

Несмотря на отвращение, Анжелика не могла отвести глаз от страшного зрелища. И все присутствующие, подобно ей, были загипнотизированы этим спектаклем.

— Черт побери! — пробормотал мужской голос. — Глядя на него впервые, подумаешь, что он только и умеет, что грызть драже и обрывать лепестки у маргаритки. Могу сказать, что ни разу в жизни не видел охотника, посмевшего стоять так близко к трофею, не боясь оказаться разорванным в клочья...

На мостовой театрального двора остались хорошо обглоданные кости. Псари, подцепив на вилы остатки требухи, увели собак за собой. Рога протрубили конец охоты, и придворные стали расходиться с балкона.

У входа в освещенные залы весельчак де Лозен выступал в роли ярмарочного зазывалы:

— Развлекайтесь, мадам и месье! Вы присутствуете на потрясающем спектакле — маркиз дю Плесси-Белльер в роли укротителя хищников! Вы дрожите, сударыня? Уж не чувствуете ли вы себя волчицей, которую укрощает такая твердая рука? И вот уже хищники покорены. Ничего не осталось от оленя, еще сегодня утром радостно мчавшегося по лесу. Проходите, мадам и месье, будем танцевать!

Но в залах еще никто не танцевал, ибо королевский оркестр — двадцать четыре скрипки и виолончели — еще не прибыл из Сен-Жермена, а ярко одетые музыканты, сопровождавшие короля на охоте, с серьезным видом дули в трубы в огромной зале первого этажа. Военные фанфары, по замыслу, должны были возбуждать у гостей аппетит.

Лакеи начали разносить из кухни серебряные подносы с фруктами к лакомствами. Четыре огромных стола мигом заполнились тарелками, с заливными куропатками; появились фазаны с овощами, жареные козлята, голубиные паштеты и рагу из риса с ветчиной. В центре каждого стола возвышалась огромная ваза со спелыми грушами, а вокруг теснились блюда с орехами, фигами и дынями.

Анжелика лакомилась жареным перепелом и фруктовым салатом, которые принес ей маркиз де Лавальер, отхлебывала маленькими глотками малиновую настойку. Маркиз рекомендовал ей этот напиток, называя его «ликером для забияк». Обстановка веселья, красота и роскошь замка, яркие наряды придворных приводили в восхищение молодую женщину. Когда она насытилась и улеглись первые восторги необычного для нее пиршества, ее мысли вернулись к мадемуазель де Паражон, оставшейся одиноко сидеть на пне в темноте. А ведь она могла что-то сделать для своей подруги! Спрятав в складках одежды кусок пирога с миндалем и две большие груши, она выскользнула из зала. Выйдя на нижнюю лестницу, она уже хотела было спуститься к выходу, как вдруг ее окликнул Флипо, державший ее шляпу и плащ, забытые в карете Фелониды.

— Ты уже здесь? Что, починили экипаж?

— Нет, мадам. Когда стемнело, мы с кучером добрались до Версаля, а карета осталась.

— Ты видел мадемуазель де Паражон?

— Она там, — махнул рукой Флипо в сторону нижнего двора, где мелькали факелы. — Я слышал, как она разговаривала с незнакомой дамой из Парижа. Они собираются вернуться вместе в наемном экипаже.

— Вот и хорошо! Бедная Фелонида! Наверное, я должна купить ей новую карету...

И Анжелика приказала Флипо проводить ее к мадемуазель де Паражон. Рядом с ней она увидела мадам Скаррон, обнищавшую, но державшую себя с большим достоинством. Вдова часто появлялась при дворе как просительница, надеясь получить небольшую должность, чтобы избавиться от нищеты.

Они уже садились в наемную карету, переполненную парижанами, приезжавшими посмотреть, как веселится король, и, может быть, получить незначительную должность или пособие. Все они покидали замок несолоно хлебавши, потому что король решил слушать просьбы и жалобы завтра после мессы. Теперь они торопились возвратиться в Париж, чтобы завтра, встав спозаранку, добраться наемной баржей до Булонского леса, а затем через лес добраться до замка и в приемной короля постараться вручить прямо ему в руки бумагу с просьбами.

Карета тронулась прежде, чем Анжелика успела приблизиться и подать знак, привлекая внимание, да и дамы были невероятно возбуждены тем, что провели целый день при дворе, где они знали всех, хотя их не знал никто. Они напоминали пчел, роящихся вокруг матки. Они знали двор и его нравы лучше многих аристократок, чье происхождение без преград открывало доступ в высшие круги общества, но недостаток опыта мешал им использовать преимущества своего положения в полной мере.

Анжелика отдала пирог и груши Флипо, накинула на плечи плащ и пошла обратно. Возвращаясь в залу, она вдруг поймала себя на том, что все время думает о Филиппе. И мысль, что они могут в любую минуту встретиться, приводила ее в трепет. Она все еще не могла решить, как себя вести — рассердиться, притвориться безразличной или попробовать помириться?

У входа в залу она огляделась, но Филиппа нигде не было видно. Поблизости за столом сидели несколько знакомых дам, и Анжелика направилась к ним. Но находившаяся среди дам мадам де Монтозье сначала удивленно взглянула на нее, а затем, поднявшись, заявила, что за этим столом могут сидеть только те дамы, которые имеют право ехать в экипаже королевы.

Анжелика извинилась. Не осмелившись сесть за какой-нибудь другой стол и совершить новую оплошность, она решила уйти и отыскать свою комнату.

Облаченные в голубые ливреи квартирмейстеры, в обязанность которых входило распределение покоев, заканчивали подписывать таблички с именами владельцев комнат. Гости следовали за ними по пятам, сопровождая процедуру расселения возгласами восхищения или разочарования.

— Мадам, прошу вас! — окликнул Анжелику Флипо и с возмущением добавил: — Совсем не похоже на вашу собственную спальню! И как только дворяне могут жить в таком дворце? — Его представление о роскошной жизни дворянства и короля было подорвано.

Появилась Жавотта с пылающими щеками:

— Я приготовила все что нужно, мадам!

Пройдя вперед по коридору, маркиза поняла, что так возбудило Жавотту. Перед ней оказался Ла-Виолетт, слуга ее мужа. Открыв рот, он уставился на Анжелику так, будто увидел привидение: неужели возле него появилась та самая женщина, которую он, завернув в одеяло, сам всего несколько часов назад доставил в монастырь?

— Да, это я, негодяй! — гневно закричала она ему в лицо. — Прочь отсюда, подлец! Убийца! Ты понимаешь, что чуть было не задушил жену своего господина!

— Ма... мадам... мадам маркиза... — заикался Ла-Виолетт, переходя на крестьянский выговор. — Вина не моя... Господии маркиз...он...

— Вон отсюда!

Размахивая маленькими кулачками, она обрушила на него поток простонародных оскорблений, которые помнила с детства. Атака оказалась слишком яростной, и Ла-Виолетт поспешил убраться раньше, чем она набросится на него. Вобрав голову в плечи, он ринулся к двери и на пороге столкнулся с маркизом.

— Что здесь происходит? — властно спросил тот. Анжелика смотрела ему прямо в глаза:

— А, Филипп, добрый вечер!

Его лицо исказилось от изумления, которое сменилось страхом и, наконец, полным отчаянием.

Анжелика не удержалась от искушения обернуться, как будто некий демон подглядывал за ней, но увидела лишь качнувшуюся половинку двустворчатой двери, на которой квартирмейстер мелом написал имя маркиза.

— Значит, этим я обязан вам? — взорвался он, стукнув кулаком по двери. — Это публичное оскорбление! Немилость короля! Позор!..

— В чем дело? — в свою очередь удивилась Анжелика. «Он, должно быть, помешался!?» — предположила она.

— Вы не видите, что написано на дверях?

— Конечно, вижу. Ваше имя, маркиз.

— Да, мое имя. Конечно, мое имя! — Он ухмыльнулся. — И именно в нем все дело!

— А вы хотите, чтобы здесь появилось какое-то другое имя? — поинтересовалась она.

— В течение ряда лет во всех замках, куда я следовал за королем, я видел подобную надпись... Но она отличалась от той, которую из-за вашей глупости и вашего идиотизма нанесли сюда и которую я хотел бы видеть немедленно стертой. Вот она: «Оставлено для...» Вы прочли надпись?

— Ну и что в ней такого?

— «Оставлено для... маркиза дю Плесси-Белльера», — процедил он сквозь зубы, белый от гнева. — Такая фраза означает особое расположение короля, как если бы он сам стоял на пороге и лично приветствовал вас...

Взгляд, которым он обвел маленькую комнатку, и жест вернули Анжелике утраченное было чувство юмора.

— Мне кажется, что надпись чересчур возбудила вас, — произнесла она, едва сдерживая смех. — А вы не думаете, что распорядитель просто ошибся? Его величество всегда был высокого мнения о вас. И разве вам не оказана честь принести королю ночник?

— Нет, сегодня не оказана, — ответил он. — Лишнее доказательство тому, что король выражает мне свое неудовольствие!

Громкий голос Филиппа привлек внимание соседей по комнатам.

— Баша жена права, маркиз, — вмешался герцог де Грамон. — Зря вы настроены так пессимистично. Его величество просто не взял на себя труд объяснить вам, что если он и попросил вас передать честь принести ему ночник другому, то только лишь потому, что он хочет сделать кое-что для герцога Бульонского.

— А это... «оставлено для маркиза»? — завопил Филипп, снова пнув дверь. — Именно она виновата в том, что я впал в немилость!

— А причем тут я? — в свою очередь крикнула Анжелика, тоже начиная сердиться.

— Вы вызвали неудовольствие короля, дважды отказавшись явиться по его приглашению. И ваш сегодняшний приезд... опоздание...

— Как вы смеете осуждать меня, когда вы сами... вы... все мои экипажи... мои лошади...

— Довольно! — холодно произнес Филипп и изо всех сил ударил ее по щеке.

— Хватит, маркиз, — снова вмешался герцог де Грамон. — Ну, не будьте таким жестоким!

Никогда прежде Анжелике не приходилось испытывать подобного унижения! Оказаться вовлеченной в домашнюю склоку на глазах у слуг и придворных! Она сгорала от стыда. Маркиза окликнула Жавотту и Флипо, и те выскочили из комнаты — горничная с ее нижним бельем, а слуга с плащом в руках.

— Теперь, — заявил ей Филипп, — можете отправляться в постель к кому хотите...

— Маркиз! Не будьте так грубы! — в третий раз вмешался герцог де Грамон.

— Бог мой, даже дровосек может распоряжаться в своем собственном доме! — воскликнул взбешенный маркиз дю Плесси-Белльер, захлопывая двери перед дворянами, слушавшими перебранку супругов.

Анжелика прошла мимо них, преследуемая ироническими усмешками. И тут чья-то рука высунулась из-за соседней двери, ухватила ее за одежду и втащила внутрь.

— Мадам... — заговорил маркиз де Лавальер, когда она очутилась в его комнате. Но Анжелика не слушала, все еще переживая ссору с Филиппом, который своим необузданным гневом заставил и ее превратиться чуть ли не в фурию, показав себя в самом неприглядном виде перед светским обществом. И тут только до ее сознания дошли слова, которые говорил маркиз:

— Во всем Версале не найдется женщины, не позавидовавшей вам после такого разрешения. Поймайте же его на слове и воспользуйтесь гостеприимством!

Анжелика вырвалась из его рук.

— Оставьте меня, сударь!

Спускаясь по мраморной лестнице, она почувствовала, что слезы застилают ей глаза.

«Ничтожество в образе дворянина, глупец!» — проклинала она Филиппа, смахивая со щек слезы.

Тем не менее Анжелика понимала, что он был опасен, и признавалась себе, что сама выковала цепи, связавшие их. Он был ее мужем, а значит, хозяином. И, решившись на месть, он уже не сменит гнев на милость.

Она могла представить себе то ужасное удовлетворение, которое он получит, придумав способ унизить ее и превратить в покорную рабыню. Сейчас она видела только одно слабое место в его броне — то чувство, которое он питал к королю. То не был ни страх, ни любовь, то была безграничная преданность, беззаветная верность. Она могла сыграть только на этом чувстве... если бы сумела сделать из короля своего союзника — скажем, получить от него постоянную должность при дворе... Тогда мало-помалу перед Филиппом встанет дилемма: или навлечь на себя немилость короля, или прекратить третировать свою жену. Но разве это даст ей счастье? Она когда-то мечтала об усладах первой брачной ночи в тиши Ниельского леса в замке с белыми башенками, выстроенном в стиле раннего Ренессанса. Какое горькое разочарование! Какое горькое воспоминание! Филипп разрушил все, все!

Она вдруг почувствовала неуверенность в своей красоте и осознала свою слабость: даже желая причинить ему боль, в глубине сердца она продолжала любить его. Встав перед выбором: жениться на ней или навлечь гнев короля на всю семью дю Плесси, он выбрал женитьбу, и не мог простить ей этой своей слабости. По ее собственной вине источник, из которого они оба могли бы утолить жажду, оказался замутненным. И ее рука, которую она могла бы протянуть ему с любовью, теперь повергала его в ужас, Анжелика печально рассматривала свои руки.

— Какое пятно вы пытаетесь вывести, моя прелестная леди Макбет? — раздался рядом с ней голос де Лозена. Он склонился над ней. — Где кровь ваших жертв? О, как холодны ваши божественные ручки! Что вы делаете здесь, на огромной пустынной лестнице?

— Не знаю...

— Покинута? Какое преступление! Пойдемте со мной, милая!

К ним присоединились еще несколько дам, среди которых оказалась и мадам де Монтеспан.

— Месье де Лозен, мы вас всюду ищем. Пожалейте нас. Мы уже так устали!..

— Мадам, вам так легко разжалобить меня. Чем я могу быть вам полезным?

— Возьмите нас к себе. Король ведь разрешил вам построить собственный дом на территории замка. Здесь нам не разрешают находиться даже в передней королевы.

— Разве вы не принадлежите к свите королевы, как мадам де Рур или мадам д’Артиньи?

— Да, но наши помещения испорчены художниками. Повсюду неоконченные Юпитеры и Меркурии. Очевидно, даже боги преследуют нас!

— Мадам, я сочувствую вам. И выполню вашу просьбу: беру вас всех к себе в дом.

Они вышли во двор в густой туман, напитанный запахом леса. Лозен повел дам по холму.

— Вот мы и пришли, — сказал он, останавливаясь перед грудой белых камней.

— Что это такое? — спросили дамы хором.

— Мой дом. Вы совершенно правы в том, что король разрешил мне построить дом, но еще не заложен даже первый камень.

— Вы не слишком остроумны, — прошипела Атенаис де Монтеспан, теребя перчатки.

— Осторожно, не оступитесь, — предупредил ее де Лозен. — Здесь накопано много ям.

Мадам де Монтеспан пошла прочь, но в темноте несколько раз споткнулась и наконец подвернула ногу. Она тут же принялась ругать незадачливого шутника, который, посмеиваясь, как любезный кавалер проводил их в замок.

Лозен рассмеялся еще раз, когда маркиз де Лавальер крикнул ему, что он опаздывает к «ночной рубашке». Король уже направился в свою спальню, и дворяне должны были присутствовать при том, как слуга передает ночную рубашку главному камердинеру, а тот несет ее его величеству.

И все же маркиз де Лозен покинул дам, предварительно предложив им расположиться в его спальне.

Дамы в сопровождении Жавотты вернулись в переполненную танцевальную залу, где, по словам мадам де Монтеспан, «пол трещал под тяжестью гостей». Обойдя танцующих, они углубились в коридоры и после долгих поисков нашли низенькую дверцу с надписью: «Для маркиза де Лозена».

— Счастливый Пегилен де Лозен, — вздохнула мадам де Монтеспан. — Не беда, что он величайший шут гороховый, зато ходит в любимчиках короля. Хотя, если отбросить его шутовство, он попросту посредственная личность.

— Но другие качества компенсируют это, — возразила мадам де Рур. — Он очень остроумен, и в нем есть что-то такое, что заставляет женщину, хотя бы раз бывшую с ним, предпочесть его другим мужчинам.

Таким же было мнение и юной мадам де Рокелор, которую они нашли в спальне почти раздетой. Ее служанка только что помогла ей надеть ночную рубашку из батиста, скорее подчеркивающую пленительные формы ее владелицы, чем скрывающую их. После минутного замешательства она все же сказала, что если месье Лозен пригласил сюда своих друзей, то она должна приветливо их встретить.

Мадам де Рур была в восхищении. Она уже давно подозревала, что мадам де Рокелор была любовницей Пегилена де Лозена, а теперь представился случай удостовериться в этом.

Комната была чуть шире окна, выходящего в лес. Кровать с балдахином занимала ее почти целиком, и когда все вошли, то свободного места почти не осталось. В камине весело потрескивал огонь, и в маленькой комнате было тепло.

— Ах, — Сказала мадам де Монтеспан, снимая грязные туфли, — давайте избавляться от последствий проклятой шутки Пегилена.

Она сняла испачканные чулки, и все дамы последовали ее примеру. Успокоенные тишиной и теплом, они уселись прямо на пол, застеленный пушистым ковром, и вытянули ноги к камину.

Вернулся де Лозен, зашел за занавес и стал укладываться в кровать, где уже лежала мадам де Рокелор, Занавески задернулись, и никто из присутствующих не обращал на них никакого внимания.

Мысли Анжелики вновь вернулись к Филиппу. Как избежать его мести и спасти свое будущее? Уже сутки прошли со времени гнусной выходки Филиппа, начавшейся с того, что он заточил ее в монастырь, а затем забрал все экипажи и лошадей! А если его бесчеловечность перебросится на Флоримона и Кантора, то сможет ли она защитить их? По счастью, сейчас мальчики находились в безопасном Монтелу и росли крепкими и здоровыми, бегая по полям вместе с детьми крестьян Пуату.

Огонь в камине разгорелся, и Анжелика попросила Жавотту передать ей пару каминных экранов из искусно раскрашенного пергамента. Один из них она предложила мадам де Монтеспан, с восхищением рассматривавшей ее дорожную сумку из красной кожи, отделанную белой каймой и золотыми бляшками. Внутри, в специальных отделениях, лежали ночник из слоновой кости, сумочка из черного бархата с восковыми свечками, два крошечных круглых зеркальца и одно большое овальное в оправе, украшенной жемчугом, ящичек с тремя гребнями и еще один для щеток. Гребни были подлинными произведениями искусства, изготовленными из черепахового панциря, украшенного золотой филигранью.

— Они сделаны из черепах, обитающих в тропических морях, — пояснила Анжелика, увидев, с какой заинтересованностью рассматривает безделушки мадам де Монтеспан. — Почему-то я терпеть не могу роговых...

— Да, — завистливо вздохнула мадам де Монтеспан, — чего бы я только не дала за такие прелестные вещицы. И у меня могли бы быть такие, если бы не пришлось закладывать драгоценности для оплаты карточных долгов. А не заложи я их, я бы не смогла сегодня появиться в Версале. Месье Вантадур, одолживший мне тысячу пистолей, подождет. Он галантный мужчина.

— А разве вы не были назначены фрейлиной королевы? Такая должность, кажется, должна приносить дополнительные доходы...

— Фу, какие мелочи! Мои наряды стоят в два раза дороже. Я истратила две тысячи ливров на костюм для балета Люлли «Орфей», поставленного в Сен-Жермене. Я была нимфой весны, а король, конечно, Орфеем. Мы в паре открывали танцы. Бенсерад упоминал о балете в дворцовой хронике, и Лорэ, поэт, тоже.

— Тогда все говорили о внимании, которое уделял вам король, — заметила Анжелика.

Анжелика испытывала к мадам де Монтеспан смешанные чувства. Она завидовала если не красоте, которая была немного схожа с ее собственной, то ее блеску и остроумию. Хотя самой Анжелике никогда не приходилось лезть за словом в карман, рядом с Атенаис она чувствовала себя скованной и большей частью молчала. Ее красноречие, в котором природа и искусство были так удачно скомбинированы, что даже циничные высказывания вызывали восхищение слушателей и воспринимались как проявление таланта, свойственного всей ее родне, — то, что знатоки называли «стилем Мортемаров».

Семья Мортемар де Рошешуар считалась одной из самых выдающихся на юге Франции, Анжелика де Сансе, знавшая все родословные Пуату, помнила многие великолепные традиции, прославившие этот древний род. Давным-давно Эдуард Английский выдал свою дочь за одного из Мортемаров. А у нынешнего герцога де Вивонна король и королева-мать были крестными.

В глубоких глазах мадам де Монтеспан отражался гордый и напыщенный девиз ее семьи:

«Прежде чем из моря вышла земля, — уже появился род Рошешуаров».

Но при всем при этом Атенаис прибыла в Париж бедной как церковная мышь, в наемном экипаже. До самого замужества она просуществовала в жестких тисках бедности. Гордая и чувствительная, она часто искала утешения в слезах.

Лучше, чем кому бы то ни было, Анжелике были известны все проблемы, с которыми сталкивалась милейшая Атенаис де Монтеспан. Не единожды с тех пор, как она познакомилась с семейством маркиза де Монтеспан, ей приходилось улаживать их дела с кредиторами и даже ссужать небольшие суммы безо всякой надежды получить их обратно. И никто ее даже не благодарил. Просто Анжелика испытывала удовольствие от некоторых своих поступков. Она часто спрашивала себя, зачем поддерживать такую одностороннюю дружбу? Хотя Атенаис и являлась, несомненно, приятной личностью, Анжелике все же следовало бы иметь здравый смысл и ничего больше не делать для нее. Но ей всегда нравились люди, стремящиеся к самой вершине успеха, а Атенаис была одной из них. Ее честолюбие было безгранично, как море, о котором упоминалось в древнем девизе. И лучше быть с ней, на гребне ее волны, чем становиться поперек дороги.

Со своей стороны Атенаис считала удобным иметь такую великодушную и обеспеченную приятельницу — тем более что, несмотря на свое обаяние, Анжелика все же не смогла бы затмить ее саму. И в ответ на упоминание приятельницы о королевской благосклонности, лицо мадам де Монтеспан, прежде хмурое и обиженное, вдруг прояснилось, морщинки разгладились, и глаза весело засияли.

— Королева беременна, — заметила она, — мадам де Лавальер тоже понесла. Сейчас самый подходящий момент, чтобы привлечь внимание короля. — В ослепительной улыбке Атенаис, как всегда, сквозило ехидство. — Ах, Анжелика, о чем вы заставляете меня думать и говорить! Я бы сгорела от стыда, если бы король предложил мне стать его любовницей. Я бы потом никогда не посмела появиться перед королевой — она такая добрая и порядочная женщина!

Дата добавления: 2015-10-21