Ответ искренний, дружеский, убедительный и, главное, соответствует ЕГО убеждению в том, что нельзя доверять разведчикам.
Однако приехавшего из Берлина в Москву советского посла Деканозова пригласил к себе германский посол Шуленбург и за обедом в присутствии советника посольства Хильгера сказал:
— Господин посол, может быть, этого не было в истории дипломатии, но я собираюсь передать вам государственную тайну номер один. Известите господина Молотова, а он, надеюсь, проинформирует господина Сталина, что Гитлер принял решение: двадцать второго июня начать войну против СССР. Вы спросите, почему я это делаю? Я воспитан в духе Бисмарка, а он всегда был противником войны с Россией.
Доложили об этом Сталину. На заседании Политбюро Сталин сказал:
— Будем считать, что дезинформация уже на уровне послов.
Члены Политбюро согласились, что дезинформация действительно пошла на уровне послов.
Теперь сообщения разведки и донесения командиров приграничных частей вызывали у Сталина только раздражение.
Советский разведчик в Японии Рихард Зорге, по кличке «Рамзай», передал в Москву фотокопию телеграммы Риббентропа германскому послу, где было сказано, что нападение Германии на СССР запланировано на вторую половину июня.
О том же через своего посла предупредил Сталина Черчилль.
июня сотрудник германского посольства в Москве Герхард Кегель донес, что из Берлина получен приказ уничтожить секретные документы посольства и приготовиться к эвакуации в недельный срок.
июня советский разведчик в Швейцарии Радо предупредил: «Нападение произойдет на рассвете в воскресенье 22 июня».
Однако 14 июня в газетах и по радио советскому народу было официально сообщено: «Германия неуклонно соблюдает условия советско-германского Пакта о ненападении, как и Советский Союз, ввиду чего, по мнению советских кругов, слухи о намерении Германии порвать пакт и предпринять нападение на СССР лишены всякой почвы».
июня из Японии от Зорге была получена новая телеграмма: «Нападение произойдет на широком фронте на рассвете 22 июня».
В тот же день к Сталину явились Тимошенко и Жуков и вручили пачку последних донесений о предстоящем нападении Гитлера.
Сталин их бегло перелистал, небрежно бросил на стол, показал на другую папку:
— Вся эта галиматья мне уже доложена. Более того, сегодня один наш мудак, который в Японии обзавелся заводиками и публичными домами, соизволил даже сообщить дату германского нападения — двадцать второго июня. Прикажете ему верить? Идите и занимайтесь своим делом. И строго запретите вашим подчиненным паниковать. Вот командующий Западным военным округом Павлов присылает уже третью телеграмму: «Разрешите занять полевые укрепления вдоль госграницы». Вам не кажется, что генерал Павлов хочет спровоцировать войну?
Решился ответить Жуков:
— Товарищ Сталин, у нас нет оснований подозревать генерала Павлова. Проверенный человек. Конечно, осторожный, предусмотрительный.
— Под предлогом осторожности можно хорошо послужить врагу, — перебил его Сталин, — если Павлов позволит себе любое самовольное действие, вы за это ответите головой. «Предусмотрительный»! Павлов предусмотрительный, а правительство и Центральный Комитет партии не предусмотрительны?
— Тимошенко и Жуков молчали.
— Так вот, — сурово проговорил Сталин, — категорически запретите Павлову даже посылать такие телеграммы. Объясните ему, если он не понимает: выдвижение войск может только спровоцировать немцев.
июня поступило сообщение секретной агентуры из Германии:
«В Дрездене состоялось совещание 2500 лиц, назначенных возглавлять различные ведомства на оккупированной советской территории». И назывались фамилии будущих бургомистров Москвы, Петербурга, Киева, Минска, Тифлиса.
Сталин приказал вызвать к нему наркома госбезопасности Меркулова и начальника разведуправления Фитина. Те приехали в Кремль через несколько минут. Сталин не пригласил их сесть, и они стояли у двери.
Прохаживаясь по кабинету, не называя Фитина ни по имени, ни по фамилии, Сталин сказал:
— Начальник разведки, доложите, что за источники это сообщают, их надежность и какие у них есть возможности для получения таких секретных сведений.
Фитин подробно рассказал о каждом агенте.
Выслушав, Сталин долго ходил по кабинету, потом сказал:
— Вот что, начальник разведки. Нет немцев, кроме Вильгельма Пика, которым можно верить. Ясно?
Подошел к столу, наклонился, снова перечитал донесение, что-то написал на нем и передал его Фитину:
— Идите, еще раз все перепроверьте и все доложите мне.
Выйдя из кабинета Сталина, Меркулов и Фитин прочитали резолюцию Сталина:
«Можете послать ваш источник из штаба германской авиации к е… матери. Это не источник, а дезинформатор».
Меркулову и Фитину не пришлось ни перепроверять, ни посылать кого-то к такой-то матери.
июня границу перешел немецкий солдат Альфред Лисков и заявил, что немецкая армия начнет наступление завтра в четыре часа утра. Артиллерия заняла огневые позиции, танки и пехота — исходное положение для наступления.
Об этом доложили Сталину. Он приказал Тимошенко, Жукову и Ватутину немедленно явиться к нему. Они явились. В кабинете за столом уже сидели члены Политбюро.
— А не подбросили ли немецкие генералы этого перебежчика, чтобы спровоцировать конфликт? — спросил Сталин.
— Нет, — уверенно ответил Тимошенко, — мы считаем, что перебежчик говорит правду.
— Что же будем делать? — спросил Сталин.
Жуков зачитал проект директивы о приведении всех войск на границе в полную боевую готовность и решительном отражении любого нападения.
Сталин перебил его:
— Преждевременно давать такую директиву. Будем пытаться все уладить мирным путем. Наши войска не должны поддаваться ни на какие провокации, чтобы не вызвать осложнений.
Военные ушли готовить новую директиву. Члены Политбюро уже под утро разошлись по домам. Сталин уехал на дачу.
Разбудил Сталина стук в дверь.
— Товарищ Сталин, генерал армии Жуков просит вас по неотложному делу к телефону.
Сталин взял трубку.
— Слушаю.
— Товарищ Сталин, — доложил Жуков, — только что немецкие самолеты бомбили Минск, Киев, Вильнюс, Брест, Севастополь и другие города.
Сталин молчал.
— Вы меня поняли, товарищ Сталин?
Сталин не отвечал.
— Товарищ Сталин, вы меня поняли? — опять переспросил Жуков. — Вы меня слышите, товарищ Сталин? Алло, алло! Товарищ Сталин, ответьте, пожалуйста, вы меня слышите?
Глухим, осипшим голосом Сталин наконец произнес:
— Приезжайте с Тимошенко в Кремль. Передайте Поскребышеву, пусть явятся все члены Политбюро.
Так в четыре часа утра 22 июня сорок первого года Германия напала на Советский Союз, который не был готов к войне и потерял в ней двадцать семь миллионов своих сынов и дочерей.
Бледный, невыспавшийся, Сталин вошел в свой кремлевский кабинет. Члены Политбюро уже ждали его. Выглядят спокойными, притворяются. Мол, пока товарищ Сталин с нами, все образуется. Пусть притворяются, что они еще умеют делать?
Рухнула политика, такая ясная, дальновидная, годами выношенная, единственно приемлемая для него и для Гитлера. Кто ее разрушил? Сам Гитлер? Это невозможно. В Берлине государственный переворот? Купленные английскими плутократами немецкие генералы развязали войну, мошенник Черчилль отвел удар от себя? Требуется ясность.
— Надо позвонить в германское посольство, — сказал Сталин.
Молотов подошел к телефонному столику, переговорил с кем-то, не опуская трубки, обернулся к Сталину:
— Германский посол просит принять его для срочного сообщения.
Молотов вопросительно смотрел на него. Считает, конечно, что Шуленбурга должен принять товарищ Сталин. Нет, Сталин с ним разговаривать не будет, объясняться по такому поводу не намерен, выслушивать от немца такое сообщение не желает.
— Прими его, — сказал Сталин.
Молотов положил трубку и ушел в свой кабинет.
Явился генерал Ватутин, доложил: после артиллерийской подготовки немцы перешли в наступление по всей линии Западного и Северо-Западного фронтов. Но ЕГО этот маневр не обманет. Если действительно война, то немцы отвлекают наше внимание от юга, там они готовят главный удар.
Вернулся Молотов.
— Ну что? — спросил Сталин.
— Германия объявила нам войну.
Сталин встал, прошел в дальний угол кабинета, остановился у окна. Значит, не генералы, не заговорщики, не британские агенты. Слезливый подонок Гитлер обманул его. Ослеплен победами в Европе. Но Советский Союз не Европа, Советский Союз — шестая часть планеты, пусть прогуляются по России немчики в своих шинелишках и пилоточках. ОН не хотел войны. Но ЕГО вынудили, ОН будет воевать.
Поднялся Жуков.
— Генеральный штаб предлагает немедленно обрушиться на противника всеми силами, которые есть в приграничных округах, и задержать его дальнейшее продвижение.
Сталин молчал.
Тимошенко лучше Жукова знал Сталина и потому уточнил:
— Не задержать, а уничтожить.
Сталин кивнул:
— Давайте директиву.
Военные вышли.
— О войне надо сообщить народу, — сказал Сталин и поглядел на Молотова, — готовь выступление!
Наступило тягостное молчание. Все были убеждены, что Сталин сам выступит.
— Товарищ Сталин, — отважился Вознесенский, — в такой ответственный исторический момент народ должен прежде всего услышать вас.
— Какая разница, от кого услышит?! От Председателя Совнаркома или от его заместителя? Народ знает Молотова.
— Поднять народ на оборону страны может только товарищ Сталин, — сказал Каганович.
— Народ не поймет, почему не выступает сам Сталин, — добавил Микоян.
— Народ поймет, что началась война, а это главное, — ответил Сталин.
— Все же лучше бы выступить товарищу Сталину. — И Калинин туда же, затряс бороденкой. — Конечно, товарища Молотова знают, но народ должен услышать голос своего вождя, вождя партии и государства.
Хотят вытолкнуть его вперед, а сами будут стоять за его спиной. Не могут сообразить, что сейчас ему нечего сказать, он должен не сообщить, а объяснить, почему после заверений, что войны не будет, она все же началась, это объяснение надо продумать. Через несколько дней, когда враг будет отброшен, когда Красная Армия нанесет ему мощные удары и погонит его назад, тогда ОН выступит.
Сталин нахмурился:
— Товарищ Молотов много раз выступал перед народом, много говорил о германских делах. Его выступление будет логичным и понятным для народа. Пиши свое выступление, Вячеслав!
Наконец Молотов зачитал текст выступления. Сталин внимательно слушал. Выступление Молотова будет ЕГО обращением к человечеству и к истории: пусть знают, как честно вел себя ОН и как вероломно поступил Гитлер.
И потому в разных местах обращения он велел добавить такие фразы:
«Без предъявления каких-либо претензийгерманские войска напали на нашу страну».
«Несмотря на то, что советское правительство со всей добросовестностью выполняло все условия договора».
«Германское правительство не могло предъявить ни одной претензии к СССР».
«Ни в одном пункте наши войска и наша авиация не допустили нарушения границ».
И хотя обращение кончалось призывом: «Еще теснее сплотить свои ряды вокруг нашего великого вождя товарища Сталина», — и словами: «Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами», — оно звучало, как и хотел Сталин, обвинением Гитлера в коварстве и вероломстве.
Никто из членов Политбюро не посмел возразить против сталинских поправок.
Между тем с границ поступали тревожные сообщения. Враг продвигался на западе и северо-западе, но Сталин по-прежнему был убежден, что это отвлекающий маневр, главный удар Гитлер нанесет на юге, и потому приказал Жукову:
— Вылетайте немедленно в Тернополь, в штаб Юго-Западного фронта.
— А кто же будет руководить Генштабом в такое сложное время?
— Оставьте за себя Ватутина, — сказал Сталин и раздраженно добавил: — Не теряйте времени, мы тут как-нибудь обойдемся.
Жуков вылетел в Киев и вечером был в Тернополе. Тут же ему позвонил Ватутин и прочитал директиву Сталина: войскам перейти в контрнаступление с разгромом противника и выходом на его территорию. Под этой директивой нужна подпись Жукова как начальника Генштаба.
— Какое контрнаступление? — закричал Жуков. — Надо разобраться в обстановке, подождите до утра.
— Согласен с вами, — ответил Ватутин, — но дело решенное.
Ни о каком контрнаступлении не могло быть и речи. К обороне советские войска не были готовы. На фронтах царил хаос. По приказу Сталина вооружение со старой границы сняли, а на новую границу еще не поставили. Ведь, как сказал товарищ Сталин, Гитлер нападет только в будущем году и главный удар попытается нанести на юге. Гитлер же напал в этом году и главный удар нанес на западе, где имел пяти-, шестикратное превосходство. И за несколько дней до войны Сталин запретил командующему Западным фронтом Павлову даже занять полевые укрепления вдоль границы. Вздорная, нелепая директива, но возражать Сталину Жуков не посмел.
— Хорошо, ставьте мою подпись.
Ватутин опять появился в кабинете Сталина, доложил: немецкие танковые колонны недалеко от Минска.
— Что вы путаете? За пять дней противник прошел двести километров?
— Да, товарищ Сталин, Западный фронт прорван.
Сталин ударил кулаком по столу.
— Вот как Генеральный штаб руководит войсками! Узнаете о положении на фронте, когда враг подошел к Минску! Завтра придете и скажете, что он уже под Москвой! — Сталин отшвырнул карту. — Заберите свои филькины грамоты и через два часа представьте мне точное расположение наших и немецких войск на всех фронтах.
Немцы возьмут Минск?! В это невозможно поверить! Может быть, к Минску прорвалось несколько немецких танков, а в Генштабе запаниковали?
Сталин позвонил в Тернополь Жукову.
— Товарищ Жуков! На Западном фронте сложилась тяжелая обстановка. Противник подошел к Минску. Непонятно, что происходит с Павловым. Выезжайте в Москву.
Ночью перед Сталиным навытяжку стояли Тимошенко, Жуков и Ватутин, осунувшиеся, с красными от бессонницы глазами.
Сталин бросил на стол карту Западного фронта.
— Подумайте вместе и скажите, что можно сделать.
На следующий день, 28 июня, Минск пал. За шесть дней немцы разгромили десятки советских дивизий, взяли в плен семьсот пятьдесят тысяч красноармейцев, захватили технику и полевые склады. В первый же день войны уничтожили тысячу двести самолетов, из них восемьсот на земле, даже не дав им подняться в воздух.
Это была катастрофа. Через три дня они будут в Смоленске, еще через три дня — в Москве…
Сталин сидел в кабинете один. Телефоны молчали. Куда все подевались? Торчали тут за столом, пили, ели, рассуждали и вдруг испарились, исчезли. Обдумывают, как спасти свою шкуру! Сговариваются, как свалить на него поражение, хотят сделать его козлом отпущения! Сволочи! Мерзавцы! А они где были? Молотов уверял, что немцы не нападут, расписывал свои встречи с Гитлером, Герингом и Риббентропом… Нарком иностранных дел называется! А маршалы и генералы? Почему не настаивали, не доказывали свою правоту? Обманывали, втирали очки, вводили в заблуждение, не приняли должных мер к обороне. Да, ОН требовал осторожности, но осторожность не означает бездействия. Сейчас явятся, начнут выкладывать свои претензии, арестуют, протащат по московским улицам, отдадут на растерзание озверелой толпе. Скорее, скорее из этой мышеловки.
Сталин нажал кнопку звонка. Подождал. Никто не является. Неужели и Поскребышев сбежал?
Сталин подошел к двери, прислушался. Все тихо. Удрал Поскребышев! Заглянул в приемную. Пусто. Так и есть, сбежал, мерзавец! Подошел на цыпочках к следующей двери, опять прислушался — в коридоре ни звука. Взялся за ручку двери, но не успел нажать — дверь неожиданно отворилась. Сталин отпрянул. Перед ним стоял Поскребышев с бумагами в руках, удивленно смотрел на него.
— Машину! На дачу! — прохрипел Сталин.
Машины промчались по ночной Москве. С заднего сиденья Сталин смотрел в спины водителя и охранника, сжимал в кармане френча пистолет. Чуть отодвинул край занавески, но за окном ничего не было видно, Москва затемнена. На перекрестках мелькали чьи-то фигуры, наверное, милиционеры-регулировщики.
Отворились ворота, машина подъехала к дому, охранник открыл дверку. На даче, в караулке, во дворе — ни огонька. Темно, мрачно. Сталин быстро прошел к себе, зажег свет, на окнах висели синие шторы затемнения, но в комнате проветрено, есть чем дышать. Все же он приоткрыл форточку, хотелось больше воздуха.
Вошла Валечка, справиться насчет ужина: что подавать? Увидела приоткрытую форточку, забеспокоилась:
— Комары на свет налетят, Иосиф Виссарионович, спать вам не дадут, покусают. Ужасть, сколько комаров в этом году.
Он нетерпеливо дернул плечом: болтает, болтает.
— Ужин потом, скажи Власику, пусть зайдет.
И опустился в кресло, закрыл глаза.
Неужели все потеряно? Великие люди кончали жизнь на гребне успеха, на вершине славы, потому они и бессмертны. Наполеон потерпел поражение после того, как покорил Европу, и остался в памяти человечества величайшим полководцем. Робеспьер, мелкий адвокат, якобинец, неудачливый террорист, погиб на гильотине. Неужели и ЕГО ждет такой бесславный конец?! «Соратники» свалят на него неудачи войны, оклевещут, опозорят, инсценируют народный гнев, спровоцируют толпу на расправу.
За спиной послышался шорох.
Он испуганно оглянулся. В дверях стоял Власик.
— Ты что… твою мать, крадешься, как мышь, — прошептал Сталин.
— Вызывали, товарищ Сталин? — растерянно пробормотал Власик.
— Никого не принимать, к телефону не звать! — приказал Сталин.
— Слушаюсь!
— Иди!
Сталин снова закрыл глаза, ему казалось, он дремал, потом пробуждался. Как, почему это произошло? Он создал государство незыблемое, на века, уничтожено все, что могло угрожать его существованию, его будущему, выжжено до основания, дотла, истреблена даже способность к инакомыслию. Выросли новые поколения, не знающие и не желающие знать никакой иной идеи, кроме привитой им с детства, поколения, для которых советское государство — самое лучшее, самое справедливое, идеальное, а все остальные — несправедливые и враждебные, они не желают знать никакого иного образа жизни, кроме советского. Неужели пять миллионов немецких солдат смогут покорить двести миллионов таких людей?! Неужели может рухнуть могучая империя, основанная на энтузиазме и беспрекословном подчинении, на страхе перед вождем и на беззаветной любви к нему? И все же Гитлер вонзается в страну, как нож в масло, за шесть дней дошел до Минска, двигается дальше, солдаты сдаются в плен, командиры бездействуют.
ОН услышал вдруг в коридоре грохот сапог… Идут?! Идут заговорщики! Арестуют его или придушат, как придушили Павла Первого.
Сталин вскочил с кресла.
Дверь открылась. В дверях стоял Власик, бросил ладонь к козырьку фуражки.
— Разрешите доложить?
Сталин испуганно смотрел на него. Кто там за его спиной?! Никого за спиной Власика не было.
— Ты что… твою мать, топаешь, как слон?!
— Разрешите доложить, товарищ Сталин. Звонит генерал армии товарищ Жуков.
— Сказал ведь: ни с кем не соединять!
— Слушаюсь, товарищ Сталин!
Власик по-солдатски повернулся, вышел.
Жуков звонил… Что ему нужно, Жукову? Хочет сообщить, что немцы взяли Смоленск, что немцы под Москвой?! Начальник Генерального штаба бездарный! ОН и его охрана будут биться до конца, а последний патрон для себя. Лучше, чем быть растерзанным толпой. Или, того хуже, оказаться у Берии, в его подвалах на Лубянке. «Соратники» могут договориться с Гитлером, отдать Украину, Белоруссию, Прибалтику, Кавказ с бакинской нефтью, лишь бы сберечь свою шкуру, а ЕГО сделают виновником поражения, костоломы будут мучить в лубянских подвалах, выбивая показания, что он предал Советский Союз. Берия переметнется мгновенно, старый провокатор!..
Он представил себя голым, истерзанным, на каменном полу. При одной мысли о пытках и мучениях его чуть не стошнило. Не посмотрят, что он, в сущности, старик, ему уже за шестьдесят. Кто это жаловался, что его, старика, били… Многие жаловались, писали, но именно эти слова запомнились… «Меня, старика, били…» Мейерхольд писал, режиссер, народный артист, расстрелянный в прошлом году.
Сталин встал, подошел к шкафу, выдвинул ящик, вынул папку, где хранились письма, которые он не отдавал в архив, иногда и перечитывал. Десятка полтора-два из того миллиона писем, которые писали ему осужденные на смерть.
Была здесь «мольба о прощении» Бухарина, написанная им за несколько часов до расстрела:
«В моей душе нет ни слова протеста. Я должен бы быть десять раз расстрелян за мои преступления. Я стою на коленях. Разрешите новому Бухарину жить. Этот жест пролетарского великодушия будет оправдан». Вот ведь как писал.
Ежов:
«Судьба моя очевидна, жизнь мне, конечно, не сохранят… Прошу одно — расстрелять меня спокойно, без мучений… Передайте Сталину, что умирать я буду с его именем на устах…»
Были здесь письма и других расстрелянных членов Политбюро. ОН хранил их для истории — пусть знают: казненные были виноваты, это они писали перед смертью, а перед смертью не лгут.
Письмо Мейерхольда было адресовано не ему, Молотову. Берия доложил, что такое письмо Молотову передано, он и спросил у Молотова:
— Тебе Мейерхольд писал?
— Писал.
— Что писал?
В ответ Молотов передал ему письмо. Оно попало в эту папку. Взял с делами на дачу, так здесь и осталось? Или слова «меня, старика, били» запомнились?..
Сталин вынул из папки письмо Мейерхольда, перечитал:
«Меня здесь били, больного шестидесятилетнего старика, клали на пол лицом вниз, резиновыми жгутами били по пяткам, по спине, по ногам… И когда эти места ног были залиты обильным внутренним кровоизлиянием, то по этим красно-сине-желтым кровоподтекам снова били этим жгутом, и боль была такая, что казалось, что на больные чувствительные места ног лили крутой кипяток… Этой резиной меня били по лицу, размахами с высоты… Я кричал и плакал от боли… Лежа на полу лицом вниз, я обнаруживал способность извиваться, корчиться и визжать, как собака, которую плетью бьет хозяин…»
Сталина снова чуть не стошнило. Нет, этого он с собой делать не позволит, этого он не допустит. Пусть его здесь убьют немцы. Впрочем, почему немцы его убьют? Зачем немцам его убивать? Кого из руководителей покоренных стран они тронули? Никого. Ни королей, ни президентов, ни премьер-министров. Во Франции маршал Петен — глава правительства. Ну и что же? Сохранил хоть часть Франции. А уйдут немцы, Петен окажется спасителем страны.
Главное — сохранить жизнь, уцелеть. Не дадут, изменники, предатели! Будут спасать свою подлую жизнь.
Он позвонил. В коридоре послышались шаги. Нормально наконец идет, болван. В дверях появился Власик, замер.
— Немцы забрасывают к нам парашютистов, — хмуро проговорил Сталин.
Власик таращил глаза, напряженно слушал.
— Парашютистов, — повторил Сталин, — переодеты в нашу форму, выдают себя за сотрудников НКВД, хорошо говорят по-русски.
Он помолчал, посмотрел на Власика, тот по-прежнему пучил глаза.
Сталин снова заговорил:
— Диверсионную группу могут выбросить сюда, чтобы обезглавить партию и правительство. Надо усилить охрану.
— Слушаюсь, товарищ Сталин, сейчас вызову еще войска.
— Нет! Никуда не звони, никого не вызывай! У тебя достаточно охраны. Надо повысить бдительность. Чтобы никто не мог сюда проникнуть. Понятно?
— Понятно, товарищ Сталин, будет выполнено.
— Иди!
Он снова сел в кресло, снова задремал, снова разбудил шорох. Но то был знакомый шорох — Валечка принесла ужин. Он что-то пожевал, есть не хотелось.
Валечка посмотрела на почти нетронутую еду, укоризненно покачала головой, все унесла. Перед уходом хотела закрыть форточку, знала: Иосиф Виссарионович не любит спать при открытых форточках. Но Сталин велел не закрывать.
Он снова дремал в кресле, надо бы лечь, но он боялся раздеваться. Только сапоги снял.
Так и просидел ночь, то задремывал, то пробуждался. Мысли по-прежнему путались, возникали, забывались. Только одна была отчетлива: двести миллионов. Двести миллионов. Двести миллионов. Неужели такое можно преодолеть? Если встанут все до единого, кто может сквозь это пробиться? Мужчины, женщины, дети, миллионы, миллионы, миллионы. Море людей, готовых по ЕГО приказу идти на смерть, — кто их может покорить?
Утром его разбудил птичий гомон на веранде. Раньше спал при закрытых форточках, ничего не слышал. Он встал, подошел к веранде, раздвинул шторы. За деревьями вставало солнце, забыл, что такое рассвет, теперь вспомнил.
Все тихо. И вдруг захотелось спать. Снова задернул занавески, лег на диван, укрылся кителем, мгновенно уснул.
Проснулся, посмотрел на часы. Половина первого. В доме, за окном все та же гнетущая тишина. Валечка принесла завтрак. Опять почти ничего не ел, велел убрать, уселся в кресле. И снова страх овладел им. Он не знал, что делается в стране, не включал радио — зачем, ничего утешительного не услышит и всей правды тоже не услышит. И ничего не хотел слышать. И ни о чем не мог думать, каждая мысль доставляла боль и страдание. Только одно сверлило мозг — двести миллионов, двести миллионов! Сквозь такую громаду Гитлер не продерется. Но ЕГО предали, предали, предали…
Наступил вечер. В углах столовой стемнело, он опять задремал.
Очнулся, услышав вдруг шум в коридоре.
Идут!
Хотел вскочить, взять пистолет. Но не было сил подняться. Закрыл глаза. И когда открыл, увидел перед собой Молотова, Ворошилова, Маленкова, Берию, Микояна и Вознесенского… Казалось, заполнили собой всю комнату, обступили со всех сторон.
— Зачем… Зачем пришли?.. — выдохнул Сталин.
— Коба, — сказал Молотов, — надо действовать. Страну надо поставить на ноги, создать могучий центр — Государственный Комитет Обороны, отдать ему всю полноту власти, передать ему функции правительства, Верховного Совета, Центрального Комитета партии. Во главе Государственного Комитета Обороны должен стать ты, Коба, твое имя внушит народу веру, силу, обеспечит руководство военными действиями.
Сталин молча слушал. Сознание постепенно возвращалось к нему. Эти люди без НЕГО ничего не могут, боятся брать власть, не способны даже толком предать. Они по-прежнему покорны ЕМУ и только ЕМУ, и народ покорен только ЕМУ. Смотрят на НЕГО, ждут ЕГО слова. Но сумел выдавить из себя только одно:
— Хорошо.
Теперь ОН смотрел на них. Да, они покорны ЕМУ, и народ покорен ЕМУ. Двести миллионов покорных ЕМУ людей. Вся дорога от Минска до Москвы будет выложена телами этих миллионов, немецкие танки не продерутся через горы трупов, немцы задохнутся в этом смраде, задохнутся в огне и дыму пожарищ. Париж был объявлен открытым городом, в России Гитлер не встретит открытых городов, все будет сожжено, разрушено и уничтожено — города, села, деревни, урожай на полях, заводы и фабрики, немцы не получат украинский хлеб и донецкий уголь, только кровь, кровь, кровь, Гитлер захлебнется в этой крови. Это будет кровь миллионов, десятков миллионов людей. Ничего, история простит это товарищу Сталину. Если же ОН проиграет войну, отдаст Россию во власть Гитлера, история не простит ЕМУ этого никогда.
Молчание прервал Берия:
— Я думаю, состав Государственного Комитета Обороны должен быть небольшим. Во главе товарищ Сталин, члены: Молотов, Ворошилов, Маленков, Берия.
— Хорошо, — опять проговорил Сталин и неуверенно добавил: — Может быть, включить Микояна и Вознесенского? — Натолкнулся на них взглядом.
Берия возразил:
— Кто же будет работать в Совнаркоме, в Госплане? Пусть товарищи Микоян и Вознесенский занимаются делами правительства.
Вознесенский сказал твердо:
— Я думаю, ГКО должен состоять из семи человек. Я думаю, названные товарищем Сталиным лица должны войти в состав ГКО.
Что стоит за этими разногласиями? Чего они не могут поделить? Хитроумный Микоян с досадой произнес:
— Мне кажется, мы теряем время. Считаю спор неуместным. Пусть в ГКО будет пять человек. И у меня, и у Вознесенского и без того достаточно обязанностей.
Они не едины, они по-прежнему разобщены. Это хорошо.
Сталин натянул сапоги, встал, прошелся по комнате, шел медленно, немного вразвалку — затекли ноги в кресле за сутки. Подошел к веранде, стоял, смотрел на цветущий летний сад. Не оборачиваясь, сказал:
— Ну что ж, это будет разумно, а там поглядим. Готовьте указ о создании Государственного Комитета Обороны. Какое завтра число? Первое июля. Завтра и опубликуйте.
Он по-прежнему смотрел на сад, на свой сад, на цветы, за которыми ухаживал, на лес, видневшийся за забором. Много садов будет теперь вытоптано, много лесов будет сожжено. Выжженную землю, сожженные города и села, кровь и горы трупов — вот что получит Гитлер. Теперь ОН знал, что ОН должен сказать народу.
— После образования ГКО народ будет ждать выступления его председателя, — услышал он за спиной голос Молотова.
— Я выступлю по радио третьего июля, — ответил Сталин.
И все же Сталин волновался, садился голос, пил воду, и во всех репродукторах и радиоточках страны был слышен дребезжащий стук стакана о стекло графина. Впервые в жизни он произнес слова: «…Братья и сестры… К вам обращаюсь я, друзья мои…»
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 20 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |