Он откинулся на спинку стула, с грустной улыбкой посмотрел на нее.
— Уф… Никогда не произносил таких длинных речей, утомил вас. Теперь слово за вами. Варя.
Она тоже улыбнулась в ответ.
— Сегодня на работе вы меня спросили: «Это терпит до завтра?» Теперь этот вопрос я обращаю к вам.
Он вздохнул.
— Ну что ж, до завтра, значит, до завтра.
Они вышли на улицу Горького.
— Не надо меня провожать, — сказала Варя, — мне три остановки на метро.
— Хорошо, — согласился Игорь Владимирович. — Итак, до завтра. Подумайте. Но запомните, Варя, что бы вы ни решили, как бы ни повернулась ваша судьба, я готов идти за вами куда угодно.
Варя пошла домой пешком. Не хотелось толкаться в метро.
Положение ее серьезно. Соберут собрание, потребуют очистить коллектив от «вражеского элемента», а потом за нее возьмутся органы. Сценарий известный.
Выйти замуж за Игоря Владимировича — единственный шанс спастись. Имеет ли она право им воспользоваться? Не в Саше дело, для Саши она не существует, давно пора с этим примириться. Но она много раз убеждала себя, что не любит Игоря Владимировича. Он ей не противен, даже приятен, но почему-то с первого дня их знакомства не представляет его себе как мужа. Может быть, потому, что тогда, девчонке, он показался ей старым. А ведь он не старше Кости. Костя ей старым не казался, а вот Игорь Владимирович казался. Костя предстал тогда в ореоле независимости, а Игорь Владимирович был зависим. Костя, по ее тогдашним понятиям, не принимал существующего порядка, Игорь Владимирович принимал. Сравнение это глупо. Костя — бильярдный игрок, делец, шулер, зависит от законов уголовного мира, а это ничем не лучше нашего государственного беззакония. Она должна ясно представить себе, смогут ли они жить вместе. Будет ли она им гордиться или будет стыдиться? Как талантом, как человеком выдающимся будет гордиться. Но кому и чему служат нынешние таланты? Все той же усатой морде. А Игорю Владимировичу он к тому же и покровительствует. Чем же она будет гордиться? Выставками, премиями, хвалебными статьями в газетах, поздравлениями? Сколько сволочей и ничтожеств их удостаиваются!
Будет ли ей стыдно за него? За эти годы только один раз покоробило — каким казенным языком давал он ей характеристику на профсоюзном собрании и потом, после собрания, в «Канатике» неожиданно визгливым голосом закричал на эту Костину проститутку Клавдию Лукьяновну: «Давно в милиции не ночевали? Я вам быстро это устрою!» Шуганул бы ее от стола, а он: в милицию… И она подумала про него тогда — трус!
Напрасно подумала, несправедливо. Он не привык к профсоюзным собраниям и решил говорить с ними их языком, не привык к скандалам с проститутками и не нашел сразу линию поведения. И сколько лет прошло с тех пор, нехорошо об этом вспоминать, он мог бы ей припомнить гораздо больше, того же Костю.
Стыдно ей за него не будет. Да, он служит, но ведь и она служит. Он главный автор реконструкции Москвы, которая должна на века запечатлеть великую сталинскую эпоху. Она рядовой техник, но ведь тоже служит, как все. Надо жить, надо пить и есть, и, что там ни говори, строить города. А Игорь Владимирович достиг своего положения не угодничеством, не подлостями, а талантом. И в душе сочувствует гонимым и обездоленным, хлопотал за Лену Будягину, помог отвезти Ваню.
Она вспомнила, как они шли однажды по Волхонке мимо площадки, где возводили Дворец Советов. Она спросила его, почему в свое время он не участвовал в конкурсе на проект дворца, все тогда недоумевали по этому поводу.
Он рассмеялся.
— Вы знаете, кто больше всего боялся, что Дворец Советов будет построен? Никогда не угадаете, даю голову на отсечение.
Она назвала несколько имен, но не угадала. Оказалось — Гитлер! Если Москва возведет эту громадину под облака, то переплюнет Берлин, чего фюрер не желает.
— Получается, вы не хотели огорчать Гитлера?
— Выходит так.
— А серьезно?
— Серьезно?.. Дворец строят на месте разрушенного храма Христа Спасителя. Можно по-разному относиться к религии, к храмам вообще и к этому в частности. Но он был построен в честь победы над Наполеоном, на народные деньги, по копейке собирали по всей России. В его разрушении я не мог участвовать.
Да, жизнь с Игорем Владимировичем будет достойной жизнью, насколько она может быть достойной в этой стране.
И все же… Что подумает Саша, когда узнает, что она опять, во второй раз вышла замуж? Первый раз — за удачливого шулера, второй — за процветающего архитектора? Плохо подумает. Он мечется по стране, гонимый, преследуемый, без дома, без крова, а она будет жить в прекрасной квартире, посещать консерваторию, бывать на премьерах. С Сашей кончено, но она не хочет остаться в его глазах дешевкой, искательницей богатых женихов.
Почему Саша не захотел встретиться с ней?! Приехала бы в Калинин, посидели бы на вокзале, поговорили, он бы все понял, может быть, тогда и повернулось бы все по-другому. А теперь с ее именем Саша свяжет еще одно разочарование, еще одно предательство. И ничего изменить нельзя.
С Сашей ничего не получилось и не получится, хватит иллюзий. Обстоятельства вынуждают ее выйти замуж. Лучшего мужа, чем Игорь Владимирович, она не найдет, другой такой ей не встретится: умный, порядочный, любящий, заботливый. И не надо откладывать, он торопит, завтра или послезавтра она переедет к нему на улицу Горького. А дальше… Дальше многое ее смущало. Как она перейдет с ним на «ты»? Она привыкла говорить ему «вы», привыкла называть его по имени-отчеству. Как поцелуется с ним, как ляжет в постель? Придется что-то переломить в себе. Ладно, все это потом. А сейчас важно до конца прояснить все с Сашей. Конечно, Саша узнает, что она снова вышла замуж. Но пусть Софья Александровна скажет ему, что этот человек ждал ее четыре года, как и она годы ждала Сашу. И не дождалась. И посчитала себя вправе распоряжаться своей судьбой.
Она даст согласие Игорю Владимировичу, но сначала все ему расскажет. И про Костю, и про Сашу. Но это прошлое, а в будущее она войдет с Игорем Владимировичем и надеется быть ему хорошей, преданной и уж, конечно, верной женой.
Во дворе Варя посмотрела на окна Софьи Александровны, в них горел свет. Значит, не спит. Варя поднялась к ней.
Привычный коридор, знакомая квартира. В комнате Михаила Юрьевича новые жильцы, и в комнате Саши, той, которую когда-то снимала она с Костей, обитает незнакомая женщина. На Варин вопрос, кто она, Софья Александровна уклончиво ответила: «Знакомая моего мужа». Видно, кто-то из новой семьи Павла Николаевича, но расспрашивать Варя не стала.
Многое изменилось. И все же, войдя к Софье Александровне, Варя с тоской подумала, сколько всего связано у нее с этой комнатой — собирали посылки Саше, читали его письма, она надписывала и клеила бандероли. Теперь этот дом перестанет быть ее вторым домом, конечно, она не оставит Софью Александровну, но маловероятно, что сумеет ее навещать так же часто, как прежде. И останутся на память об этой квартире только книги, подаренные Михаилом Юрьевичем.
Варин рассказ встревожил Софью Александровну.
— Это может плохо кончиться. Уезжай пока к тетке в Мичуринск, а там будет видно.
И тогда Варя сказала, что Игорь Владимирович сделал ей предложение.
— Ну и прекрасно, — оживилась Софья Александровна, — ты ведь его хвалила!
— Да, он порядочный человек. Он даже в партию не вступает, хотя от него этого требуют. Руководитель мастерской — и беспартийный. Таких единицы.
— Для меня самое главное, что он готов защитить тебя. Конечно, сейчас и не такие головы летят, но его рассуждения представляются очень логичными, с ним ты будешь в безопасности. Выходи, Варенька, спасайся. И жить тебе будет легче.
Варя молчала. Софья Александровна взяла ее за руку, посмотрела в глаза.
— Что тебя смущает? Поделись со мной! Саша?
Своим молчанием Варя подтверждала ее предположение.
— Варенька, милая… Я, конечно, совершила ошибку, рассказав Саше о Косте. Было бы лучше тебе самой это сделать. Но, Варюша, это ничего бы не изменило. Саша полгода пожил в Калинине, теперь в Уфе, сказал, что в командировке, но я узнала: Калинин объявлен режимным городом, вот и пришлось уехать. Завтра режимным городом могут объявить Уфу, значит, снова скитания, а может быть, ссылка, лагерь. И никакого просвета. Саша меченый, обреченный, за такими, как он, охотятся. Имеет ли он право коверкать твою жизнь, как исковеркана его собственная? Если бы он узнал о твоем нынешнем положении, он бы, ни минуты не размышляя, сказал: «Немедленно выходи замуж, тем более выходишь за порядочного человека». Мне горько тебе это говорить, я знаю, ты была бы Саше замечательной женой, но, если у Саши все сломано, пусть хотя бы у тебя будет хорошо.
Варя молчала, потом сказала:
— Насчет Саши, возможно, вы правы. Вероятно, он действительно должен быть свободен. Но я ни в коем случае не была бы ему обузой, так я думаю. А Игорь Владимирович и вправду прекрасный человек Но я не уверена, что люблю его.
— Варенька, милая, ты считаешь, самый лучший брак — это по любви? Ты заблуждаешься… Любовь, даже самая сильная, еще не гарантия счастливой семейной жизни. Я была очень влюблена в своего мужа, Сашиного отца. Моя семья была против этого брака: прямолинейный, категоричный, нетерпимый, а я считала, это идет от самостоятельности, от чувства собственного достоинства. Я была ослеплена любовью, Варенька, он был очень красив. И сломала себе жизнь. Он оказался эгоистом, бессердечным себялюбцем. Вот тебе и брак по любви! Связывать свою жизнь нужно только с че-ло-ве-ком! Настоящим. Игорь Владимирович ждет тебя четыре года, значит, любит, выходи за него, не раздумывай!
— Вы хотите, чтобы я вас послушалась?
— Да. Потому что я желаю тебе счастья.
На следующий день утром Варя вошла в кабинет Игоря Владимировича.
Он встал, вопросительно смотрел на нее.
— Игорь Владимирович, — сказала Варя, — давайте сегодня опять где-нибудь посидим, я хочу вам кое-что рассказать.
— Хорошо, пожалуйста, но скажите. Варя, только одно слово: да или нет?
Варя улыбнулась ему.
— Да.
Глеб встретил их в фойе Дворца труда. Заулыбался.
— Я знал, что Саша приведет вас сюда.
— Да? — Лена тоже улыбнулась в ответ.
— Чтобы похвастаться своим искусством.
— Друг называется, — сокрушенно проговорил Саша, — представляет меня честолюбцем. Я тебе пианистку привел!
— Это совсем замечательно! — воскликнул Глеб. Посадил Лену рядом с собой. Поглядывая на нее, взял первые аккорды.
Никогда еще Саша не занимался с такой радостью, как сегодня, никогда привычные мелодии, которые наигрывал Глеб, так не действовали на него.
«…Ах, эти черные глаза меня пленили, их позабыть нигде нельзя, они горят передо мной…»
Рассказ Лены потряс его. Удивительное совпадение! Его привезли тогда на вокзал в «черном вороне». Первыми выпрыгнули из машины красноармейцы, а он, увидев после тюрьмы свободных людей, небо в низких тучах, мокрый асфальт, замешкался… Командир крикнул: «Давай, давай, поезд ждать не будет, вылезай!» И, насупленный, маленький, в длиннополой шинели, заспешил вперед, озабоченно расталкивая толпу. Почувствовав тогда на себе чей-то взгляд, Саша оглянулся, но не встретил ни одного знакомого лица и пошел дальше к своему вагону между двумя красноармейцами. А это Варя смотрела на него и плакала. Сама судьба свела их перед разлукой, но не пришлось даже взглянуть друг на друга. Не получилось. А дальше он сам поломал все. Как мог так жестоко говорить с ней по телефону! Он вспоминал ее упавший голос: «Ты больше ничего не хочешь мне сказать, Саша?..» Он позвонит ей. Только бы услышать ее голос, что бы она ни ответила, пусть знает, он ценит ее, гордится ею, винит себя за тот разговор…
А Глеб все играл и играл.
«…Очи черные, очи страстные, очи жгучие и прекрасные, как люблю я вас, как боюсь я вас, знать, увидел вас я в недобрый час…»
Двигаясь по залу, Саша видел Лену, она тоже посматривала на него, на группу, улыбалась шуткам Глеба, и, когда Саша объявил перерыв и подошел к ним, ему показалось, что лицо ее стало спокойнее.
— Ну как, — спросил Саша, — не скучаешь?
— Я поражена!
— А ты могла бы мне аккомпанировать, как Глеб?
— Аккомпанировать? Навряд ли. Я играю только по нотам.
— Зачем ноты?! — заулыбался Глеб. — Какое-нибудь танго помните?
— Помню, конечно. «Брызги шампанского», «Утомленное солнце»…
Глеб взял несколько аккордов.
— Это?
— Да.
Он встал.
— Садитесь, сыграйте.
Лена села за рояль, сыграла танго. Подняла глаза от клавиш.
— Я уж сто лет не подходила к роялю. Как, ничего?
— Прекрасно, замечательно! — воскликнул Глеб.
— А говоришь, у тебя только одна профессия — иностранные языки, — сказал Саша. — Оказывается, есть и вторая.
— Я никогда об этом не думала как о профессии.
— А теперь подумай. Лучше, наверно, чем шпалы таскать.
Глеб с удивлением поднял брови, Лена нахмурилась.
— Не хмурься, — сказал ей Саша, — Глебу не мешает знать, что у тебя за работа. Мы с ним попытаемся устроить тебя аккомпаниатором. Как, Глеб, сумеем?
— Постараемся.
— И хорошую квартиру тебе снимем, и охранять будем, а то ты для туземцев слишком красивая.
— Не только для туземцев, — добавил Глеб.
Лена встала.
— Мне пора. Далеко добираться, а завтра на работу.
— Когда Стасик должен прийти? — спросил Саша у Глеба.
— К восьми.
— Вот и прекрасно. Потерпи, Леночка.
Саша повернулся к залу, захлопал в ладоши.
— Продолжаем занятия! Прошу встать парами.
«…Прощай, прощай, прощай, моя родная, не полюбить мне больше в жизни никого, и о тебе одной лишь вспоминаю и шлю тебе свое прощальное танго…»
Саша опять занимался с группой, по-прежнему думал о Варе, снова и снова перебирал в уме все, что рассказывала о ней Лена: «Такая молодая, такая красивая, а вся в чужих делах и заботах». И ему она писала в ссылку: «Как бы я хотела знать, что ты сейчас делаешь…» И его хотела поддержать своей любовью, и сына Лены отвезла на Дальний Восток… Они с Глебом рассуждали: народ, холопы… Нет, не все холопы! Саша машинально сжал руку своей партнерши, та удивленно взглянула на него.
— Я сделала что-то не так?
— Прости, — извинился он, — ты молодец, все делаешь, как надо. Я задумался о чем-то…
Глеб заиграл новую мелодию.
«…Окончен путь, устала грудь… И сердцу хочется немного отдохнуть…»
Он аранжировал под ритм танца любые мелодии, даже цыганские, знал, что Саша их любит. Лена сидела возле него, он что-то говорил ей, объяснял, видно, как аккомпанировать. Появился Стасик, тоже присел к роялю. Стали подходить люди из следующей группы.
Саша наконец отпустил своих учеников, взглянул на Глеба.
— Отвезешь Лену?
— Не надо, я доеду сама.
— Он тебя отвезет на машине, остановится, где прикажешь, там и высадит.
— У вас есть машина?
— В этом городе все машины наши, — засмеялся Глеб.
— Не пропадай. Где нас с Глебом найти, знаешь. Утром мы дома, вечером — здесь. Постараемся оформить тебя в нашу бригаду.
— Я должна подумать.
— Думай, но не слишком долго.
Глеб вернулся, когда уже следующая группа заканчивала занятия.
— Ну, дорогуша, доложу тебе, живет она за нефтеочистительным заводом, темнота, какие-то домишки, вдали бараки, дальше ехать не разрешила. И проводить не разрешила. Я, конечно, настоял: «Не отпущу вас одну». Проводил. Бараки стоят по ниточке, как в лагере. Возле каждого — фонарь, а в самих бараках — темно, рано, наверно, спать ложатся, а может быть, свет выключают в определенное время, черт их знает. В общем, как к баракам подошли, она со мной попрощалась и быстро пошла, но я заметил: вошла во второй барак справа.
Историю Лены Саша рассказал Глебу за ужином. Глеб слушал внимательно, хотя ничего необычного в судьбе Лены для нынешнего времени не было, кругом сплошь такие судьбы.
— Я решил, она учительница: твердо выговаривает окончания слов.
— Долго жила за границей, с тех пор осталось, потом работала переводчицей в каком-то техническом издательстве.
— Отец мог бы ее получше устроить.
— Нет, отец ее из тех, настоящих! И сама она бы на это не пошла. Я в свое время тоже рассуждал: стране нужны инженеры.
Глеб усмехнулся.
— Идейные были детки…
— Это точно, — рассмеялся Саша, — хотели служить социалистическому отечеству, а оказались ему не нужны.
— Такая женщина, — сказал Глеб, — знает три языка, а ее заставили шпалы таскать, рельсы укладывать, костыли забивать. Вот тебе и стихи о прекрасной даме.
— Ладно, заказывай еще по сто граммов.
— Смотри, — удивился Глеб, — сам предлагаешь. Что случилось?
— Есть проблемы.
Выпили, закусили.
— Понимаешь, какая история, — сказал Саша, — была любовь у меня, в Москве еще. Ну, как сказать? Любовь? Девчонка, семнадцать лет, нравился я ей, хорошая девочка, красивая, умная, с характером. Потом меня посадили, она по тюрьмам ходила, носила передачи, о матери моей заботилась, в ссылку мне писала, я отвечал, мечтал встретиться, Варя ее зовут. Ну вот, а когда вернулся, узнал, что в это время она выходила замуж, правда, быстро развелась. Меня как обухом по голове, и я, конечно, порвал, отрубил. И вот Лена рассказала мне, как было в действительности, и все обернулось совсем иной стороной, долго об этом рассказывать. В общем, я был неправ, отверг ее грубо, несправедливо, она меня ждала, а я ее отбросил.
— Любил ты ее?
— Любил.
— А сейчас?
— И сейчас люблю.
— А она?
Саша пожал плечами.
— Не знаю, не виделись пять лет.
— Задача… — протянул Глеб. — Девчонка молодая, не будет тебя, конечно, столько лет на печке дожидаться. Но с другой стороны, первая любовь! Это тоже, дорогуша, не забывается!
— Позвоню ей, — сказал Саша.
— Правильно, — одобрил Глеб. — Вызови ее сюда. Устроим в гостинице в лучшем номере. И разберетесь в своих делах.
— Как она сюда поедет? Работает, учится.
— Майские праздники на носу, еще пару дней прихватит от отпуска, вот тебе и медовый месяц получится. За это надо выпить, дорогуша!
Хорошая мысль! И Лена в Уфе. Он скажет Варе: «Приезжай к нам на праздники! Повидаемся все вместе».
— Теперь насчет Лены, — сказал Саша. — Надо устроить ее к нам, пропадет она на этих шпалах.
— Надо. Обязательно, — согласился Глеб. — Леню и Стасика уговорю, потеснимся. Боюсь, Машка не пропустит — высланная.
— Каневский сейчас играет в местном симфоническом оркестре и у нас работал, тоже высланный. А фамилия? Машка может и не знать такую фамилию, не шибко, наверное, политически грамотная.
— Предположим. А Семен? Опять скажет: пианисты не нужны.
— Не захочет Семен — завтра все брошу и уеду.
— Даже так?
— Даже так. Тут и раздумывать нечего.
— Дорогуша, я не раздумываю, а обдумываю, как это все наверняка сработать. С отставкой — ход правильный. И я добавлю: если Сашка уйдет, то и я уйду.
Обычно Саша звонил в Москву по воскресеньям. Но до воскресенья — три дня. Столько ждать немыслимо. На следующий день позвонил Варе.
Принимая заказ, телефонистка спросила:
— Кто подойдет, или кого вызываете?
— Иванову Варвару Сергеевну.
— Ждите.
Потом сказала:
— Нету дома.
То же повторилось и на следующий день. Наверное, в институте.
В воскресенье позвонил сначала маме. Она, как всегда, ждала его звонка. Здоровье, самочувствие… К концу разговора спросил:
— Как поживает Варя?
И почувствовал вдруг, что мама медлит с ответом.
— Варя, — повторила мама, — Варя вышла замуж, Сашенька.
— Замуж?
— Да. За хорошего, порядочного человека. Они много лет знакомы, но все решилось в один день. Так сложились обстоятельства. Понимаешь меня?.. Такое время, Сашенька, не мне тебе говорить.
— Когда это произошло?
— Полмесяца назад.
— Ну что же, — сказал Саша, — передай мои поздравления. Самые добрые, искренние и сердечные.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
И мрамор лейтенантов —
фанерный монумент.
У Глеба новости. Мария Константиновна велела принести документы, подтверждающие, что он театральный художник.
— Москва запросила, подыскивают для вас театр.
— Действует твоя Ульяна, — сказал Глеб Саше.
Саша поморщился. Напоминание об Ульяне резануло. Какая «его» Ульяна!..
— Посмотрим, какую дыру они мне предложат. А пока надо Лену устраивать.
Семен Григорьевич и слышать не хотел о новом аккомпаниаторе — группы кончаются, работы осталось на месяц-полтора. Но когда Саша и Глеб пригрозили уходом, уступил. Хорошо, послушает их знакомую, а потом решит.
Однако Лена не появлялась.
— Съездим к ней, — предложил Глеб, — я видел, в какой барак она вошла.
— Она не хочет, чтобы мы к ней приезжали, — ответил Саша, — подождем.
Лена появилась во Дворце труда недели через две.
— Работали без выходных.
Была без пальто, на дворе теплынь, в простой серенькой кофточке поверх такого же простенького платья, высокая, сильная, загоревшая.
Саша занимался с группой, увидев Лену, приветливо помахал рукой.
Глеб обрадовался, заулыбался, снова посадил Лену рядом с собой, опять показывал, как аккомпанировать, даже заставил поиграть немного вместо себя. Вроде бы ничего, получалось.
В перерыве Саша подошел к ним, обнял Лену за плечи.
— Мы обо всем договорились. Глеб тебя немножко потренирует, потом покажешь начальству свое искусство. Главное понять, где делать паузы, где повторять, все это придет со временем.
Неожиданно Лена отказалась:
— Спасибо, ребята. Но мне это не подходит.
— Почему?! — изумился Саша. — Тебя перевели на лучшую работу?
— Работа прежняя. Но меня она устраивает. Надежно. Рабочие всегда нужны. Особенно шпалы таскать. У вас надежности нет. Сегодня вы здесь, завтра вас нет. С чем я останусь?
— Устроим в Гастрольбюро. Приезжают певцы, певицы, им надо аккомпанировать на концертах.
Она отрицательно покачала головой.
— На заводе я незаметна, а тут буду на виду. Аккомпанировать в концерте? Значит, мое имя появится на афише. «У рояля Е.Будягина» — так ведь пишется?
— Сейчас дело идет о работе у нас, а там будет видно.
— Сашенька, мне видно только одно: здесь мне осталось быть совсем недолго. Ты понимаешь?
— Лена, — вмешался Глеб, — я вас тоже понял. Но ведь положение меняется. «Ежовых рукавиц» уже нет, говорят, самого Ежова посадили. И кое-кого уже освобождают, реабилитируют.
— Возможно, возможно, — ответила Лена насмешливо, — но если меня тоже освободят, зачем мне метаться с одной работы на другую? Подожду, может, вернут в Москву и родителей моих вернут.
Ее ирония понятна. Какая реабилитация?! Прошел слушок, будто бы освободили нескольких генералов и сажать вроде бы стали меньше, так ведь полстраны уже пересажали, если взяться за вторую половину, то кто останется, кем товарищ Сталин будет руководить? Лена рассуждает здраво. Конечно, то, что на заводе она незаметна, условно, кому положено, знают о ней. Но видимость незаметности все-таки есть, это ее успокаивает.
— Решай, как ты считаешь нужным, — сказал Саша, — я, честно говоря, думал, ты обрадуешься, нет так нет, но все же приходи к нам. Не пропадай надолго.
Глеб поглядел на Лену с тоской.
Влюбился, что ли?!
Лена стала бывать у них в свои выходные. Сидела рядом с Глебом, иногда играла вместо него просто так, ради удовольствия.
Глеб с ее приходом оживлялся, был даже нежен. Саша никогда не видел его таким — ровный, веселый, поглядывает на Лену, счастливо улыбается.
Потом они провожали ее домой, иногда оба, чаще Глеб один, у рояля его заменял Стасик, Сашу никто не мог заменить.
Однажды, как раз в ее выходной, отменилась группа — в учреждении срочное собрание.
— Может, посидим в ресторане? — предложил Глеб.
Лена пожала плечами.
— Я бы лучше сходила в кино. По дороге к вам купила «Правду», Эйзенштейн хвалит последний роммовский фильм — «Ленин в 1918 году».
— Замечательно, — согласился Глеб, — пойдем в кино.
Билеты купили на шестичасовой сеанс, Саша еле досидел до конца. Прославление Сталина — ладно, все теперь этим занимаются. Но сцена, когда Бухарин способствует покушению на Ленина, отвратительна, дальше в подлости ехать некуда. Саша видел Бухарина один раз — на пионерском слете в Хамовниках, где тот выступал, его избрали почетным пионером, в красном галстуке он шел с ними по Большой Царицынской, посередине улицы, невысокий, плотный, широкоплечий человек с бородкой и веселыми голубыми глазами, смеялся, шутил, дошел с ними до Зубовской площади и там сел в поджидавшую его машину. Никакой охраны, простой, веселый, обаятельный. «Любимец партии» — так называл его Ленин. И вот его расстреляли как изменника, шпиона и убийцу. И режиссер Михаил Ромм спешит потоптаться на растерзанном Бухарине.
Они вышли из кино молча. Сели в автобус. Лена отказалась ездить на машине: «Не хочу лишних разговоров».
В автобусе Саша попросил у нее «Правду»:
— Дай-ка посмотрю, что там Эйзенштейн пишет.
«Картина доходит до сердца, — писал Эйзенштейн, — в ней схвачена самая сердцевина того, чем велик большевизм, — гуманность… Через все оттенки характеров и поступков действующих лиц сквозит тема гуманности революции, великой гуманности тех, кто ее совершает…»
И Эйзенштейн туда же! Мальчишкой Саша смотрел его «Броненосец Потемкин» в «Художественном» на Арбатской площади. Кассирши, билетеры, гардеробщики — все были одеты в матросскую форму, выглядело здорово, создавало настроение. Мир признал «Броненосец Потемкин» лучшим фильмом, а Эйзенштейна величайшим кинорежиссером. Теперь этот «величайший» верно служит тирану и палачу. Вот иллюстрация к их с Глебом спору о гении и злодействе.
Глеб тоже прочитал газету, выразительно посмотрел на Сашу.
— Ну что ж, еще один холоп.
Значит, и Глеб вспомнил об их разговоре.
Саша радовался приходам Лены. Возникали воспоминания детства и юности, грустные, приятные, щемящие сердце. Глядя на нее, он часто думал: вот что значит кровь Ивана Григорьевича! Передал дочери волю и мужество. Знает, что не сегодня-завтра ее заберут, и ни слова об этом, только однажды бросила мимоходом: «Возможно, переведут из одного барака в другой, но уже за проволоку».
Его ситуация была куда легче, чем нынешняя у Лены, именно из-за неожиданности ареста. Он не представлял себе, как бы ходил в институт, встречался с друзьями, ел, пил, думая все время об одном: «Это твой последний шаг на воле». А у Лены — пытка! И с сыном пытка! Возможно, уже попрощалась с ним без надежды когда-либо увидеть. Единственное утешение, что рядом он и Глеб, не так все же одиноко, и в Москве она не чувствовала себя одинокой, рядом была Варя.
Известие о новом замужестве Вари Саша перенес стойко. Так ему казалось, во всяком случае.
— Ну что твоя Варя, — спросил Глеб, — ждать ее в Уфе или нет?
— Варя вышла замуж. Знала этого человека много лет, а решилось все в один день. Может быть, так и лучше.
Что, собственно говоря, изменилось бы, если бы успел с ней поговорить? Ну, увиделись бы. Что бы он ей ни сказал, что бы она ему ни ответила, все равно он должен исчезнуть из ее жизни. А сейчас получилось, что из его жизни исчезла она. И правильно поступила: он обречен на скитания, в лучшем случае, в худшем — его ждет лагерь. Так что она все равно бы его не дождалась. Возможно, ее новый муж так же, как и она, помогает людям, это их и сблизило. Жаль только, что не попросил прощения. Позвонить сейчас? Прозвучит глупо — не звонил, не писал, а узнал, что вышла замуж, объявился, поздравляет, просит извинить за прошлое. Может быть, когда-нибудь увидит ее, извинится.
Тоска, конечно, но что поделаешь?! И что впереди? Куда ехать после Уфы? Тащиться вслед за Семеном Григорьевичем в Саратов? Если бы еще с Глебом, тогда другое дело, верный друг все же. Ехать в Рязань? Чем ему поможет брат покойного Михаила Юрьевича? Какую работу искать в Рязани? Все в тумане. И недовольство собой точило. В ссылке он занимался французским, писал очерки по истории Французской революции, здесь и учебник, и очерки валяются в чемодане, он к ним ни разу не притронулся, не прочитал ни одной книги. Танцует, выпивает. Вот к чему свелась его жизнь.
Гитлер за две недели разгромил польскую армию, одну из сильнейших в Европе, покорил страну, население которой почти в десять раз превышает население Финляндии. ОН воевал более трех месяцев и не смог справиться с народом, в сорок раз меньшим по численности, чем советский народ. Доверился военным, недооценил силу финского сопротивления. Ну что ж, у каждого политика бывают неудачи, любой полководец терпит иногда и поражения.
А народ должен по-прежнему верить в непобедимость своей армии, должен знать, что воевать будем только на чужой земле, и мы воевали только на финской земле, должен быть убежден, что побеждали и будем побеждать малой кровью. И потому о наших потерях не сообщать. СССР — большая страна, и если в ее бесчисленных городах, деревнях и селах недосчитаются по нескольку человек, то никто не узнает, сколько людей мы потеряли в действительности. Народ должен знать одно: СССР отодвинул границу с Финляндией с тридцати двух километров до ста пятидесяти и этим обеспечил безопасность Ленинграда.
И еще народ должен знать: в Европе война. ЕГО усилиями для Советского Союза сохранен мир. Мир хрупкий и ненадежный. Крепким и надежным он может стать, если СССР превратится в сильнейшую мировую державу, на которую никто не посмеет напасть. Для этого экономику страны надо перевести на военные рельсы, увеличить производство самолетов, танков, новейшего вооружения. Это потребует много сил, много жертв, но, если народ хочет мира и спокойствия, он должен на них пойти. Надо ввести в стране жесточайшую трудовую дисциплину, за самовольный уход с работы, прогулы, опоздания, выпуск плохой продукции карать самым беспощадным образом. Надо в несколько раз увеличить подготовку командного состава всех рангов — создать новые академии, школы, курсы — военная профессия должна стать самой почетной в стране. Навести в армии железный порядок, ввести единоначалие, генеральские и адмиральские звания. Ворошилова с поста наркома обороны снять, вместо него назначить Тимошенко. Виновником неудач в Финляндии объявить военную разведку. Начальника Разведывательного управления Красной Армии Проскурова расстрелять.
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 20 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |