Family Wisdom from the Monk who Sold His Ferrari 2 страница

«Все самое лучшее — всегда с тобой: воздух, что щекочет твои ноздри, свет в твоих глазах, цветы у тебя под ногами, дела твоих рук и Путь истины, что лежит перед тобой. Не хватай звезды с неба, но выполняй обычную жизненную работу по мере ее поступления, зная, что повседневные обязанности и хлеб насущ­ный — это самые приятные вещи в жизни», — писал Роберт Льюис Стивенсон.

Стоило мне углубиться в чтение, как это повтори­лось снова: фигура в инвалидной коляске во второй раз промчалась мимо моей палаты. На этот раз она двига­лась еще быстрее. Но еще удивительнее было то, что теперь этот человек пел во всю силу своих легких. Песня была мне знакома. Я слышала ее много лет назад. Мои родители пели ее мне, когда я была еще ребенком. Меня озадачило, что этот странный незнако­мец знал слова той песни. Я захотела узнать, кто этот человек. Но было ли это безопасно? Что, если бы он оказался забредшим с улицы сумасшедшим? Однако мое любопытство взяло верх над разумом. Я вскочила с койки и ухватилась за свою трость, с которой я почувствовала себя уверенней.

Желая посмотреть на этого маньяка, я вышла в коридор, но не застала там никого. В коридоре было тихо и, я бы сказала, безлюдно, если бы не две молодые медсестры, работавшие за дежурным столиком.

— Привет, — ласково поздоровалась я с ними, продолжая свой путь по коридору.

— Привет, Кэтрин, — ответили они. — С вами все в порядке?

— Да, — ответила я. — Я просто хотела узнать, кто это промчался по коридору пару минут назад. Мне показалось, он слишком торопился. Как бы не сбил кого-нибудь. Да к тому же он еще и пел. Если увидите его снова, скажите, чтобы ездил помедленнее, а еще лучше, пусть возьмет у вас несколько уроков пения, — весело сказала я им.

— Но мы никого не видели, — хором ответили медсестры.

— Никого? — спросила я в замешательстве.

— Никого. Простите, Кэтрин, но, может быть, вам просто приснился дурной сон?

— Нет, это был не сон. Я своими глазами видела, как какой-то странный человек в инвалидной коляске с электромотором пронесся по этому коридору. И он пел одну детскую песенку, которую я любила когда-то. Я не слышала ее уже многие годы.

Постепенно я поняла, как глупо звучало все, что я говорила. Медсестры весело рассмеялись.

— Вы решили нас разыграть?

— Да нет же, я совершенно серьезна. Поговорите с ним, если увидите. Ему следовало бы вести себя более сдержанно.

— Хорошо, Кэтрин, мы поговорим с ним, — ска­зала одна из медсестер, прыснув со смеху.

По дороге в палату я заметила какой-то блестящий металлический предмет, лежавший на полу. Перевернув его и поднеся к свету, я не поверила своим глазам: это была золотая бабочка. Я была потрясена. Точно таких же бабочек отец подарил мне и моему брату Джулиану. Отец очень хотел, чтобы мы с братом выросли свобо­домыслящими людьми, и надеялся, что золотые бабочки будут напоминать нам об этом. Бабочка для отца была символом свободы, независимости и красоты. Он наде­ялся, что и для нас с братом эти качества будут самыми главными в жизни. Папа подарил нам этих золотых бабочек в тот самый день, когда его назначили феде­ральным судьей. Я помню, как я гордилась тогда своим отцом. Он усердно трудился, стремясь получить эту должность. Это был заслуженный успех. Папа вообще был очень хорошим человеком: благородным, любящим и, пожалуй, чересчур честным.

Я хранила эту бабочку у себя дома как одно из самых главных своих сокровищ, особенно после того, как папы не стало. Понятия не имею, что сделал со своей бабочкой Джулиан, однако, зная его характер, думаю, он ее продал. Должна признаться, мой братец был тот еще персонаж! Вряд ли вам приходилось встречать в своей жизни кого-нибудь, похожего на него. Я даже затрудняюсь вам его описать. Да, он был и ярким, и талантливым, и непочтительным, и буйным. Но всех этих качеств у него было слишком.

Он был самым смышленым и самым дерзким маль­чишкой в своем классе. Благодаря его внешности кино­звезды все девчонки слетались к нему, как пчелы на мед. Благодаря своему светлому уму он выигрывал все школьные олимпиады и состязания. В университете он прославился как великолепный спортсмен и блестящий оратор, превосходный студент и непревзойденный плей­бой. Все это невероятное множество талантов очень ес­тественно сочеталось в нем. Но это было нечто гораздо большее, чем интеллект или обаяние. Он обладал ка- кой-то невероятной энергией. Казалось, все его суще­ство излучало яркий свет, от которого нельзя было укрыться. Но самое главное — у него было доброе серд­це. Я по-настоящему любила его. Он был моим куми­ром. Мы весело росли вдвоем, проводя летние месяцы в домике на берегу озера, а зимой спускаясь на лыжах со склонов гор. Большую часть времени мы проводили в играх, смеясь и подшучивая друг над другом. В общем, Джулиан был удивительным человеком. Я очень скучала без него.

Как и ожидалось, Джулиан стал лучшим выпуск­ником юридического факультета Гарвардского уни­верситета. Самые знаменитые юридические фирмы Со­единенных Штатов буквально засыпали Джулиана предложениями, стремясь привлечь его в ряды своих сотрудников. Вскоре он приобрел репутацию одного из лучших и самых ярких частных адвокатов страны. Он добился всеобщего признания. Даже наш отец, человек скупой на похвалы, и тот признал его превосходство, часто повторяя: «Да, мальчишка хорош. И впрямь хорош! Держу пари: однажды он будет выступать в Верховном суде». При этом отец добавлял, смеясь: «Яблочко от яблони, как говорится!»

Звезда Джулиана ярко светила в течение многих лет. Он прослыл одним из самых сильных и самых «крутых» адвокатов страны. Его доходы измерялись семизначны­ми числами. Он окружил себя всеми благами, какие могла дать ему жизнь. Он купил роскошный особняк в районе, где обитали различные знаменитости и послы иностранных держав. Заботясь о развитии своего биз­неса, он приобрел личный реактивный самолет, который мог в считанные минуты примчать его от одного клиента к другому. Кроме того, в лучших королевских традици­ях, все тот же самолет доставлял к нему итальянских портных только для того, чтобы те сшили ему новый костюм к очередному громкому судебному процессу. Он даже купил себе остров с виллой, которую назвал «Нир­ваной» в надежде на то, что здесь он будет восстанав­ливать свои силы, отдыхая от изнурительной жизненной гонки, которую он сам для себя выбрал. Но больше всего Джулиан дорожил своим сверкающим красным «феррари», который всегда стоял посреди дорожки, ве­дущей к его особняку. Этот автомобиль был его ра­достью, его страстью и его наградой за все те жертвы, которые он принес на пути к своему стремительному, но вполне заслуженному успеху.

Где-то на этом сверкающем пути к вершинам своей адвокатской карьеры Джулиан повстречал прекрасную женщину. Вскоре у этой блистательной пары родилась очаровательная дочь, которую назвали Элли. Это была удивительная девчушка — необычно живая, всегда ве­селая и ужасно озорная. Я еще не встречала столь яркого и милого ребенка, как она. Появление дочери резко изменило жизнь Джулиана. Нет, внутри его по-прежнему горел тот азартный огонь, что возносил его к звездам. Но было видно, как с каждым днем менялись его приоритеты. Я заметила, что он начал входить во вкус семейной жизни. Каждую пятницу он старался отложить все свои дела, чтобы поиграть с дочерью. Они все вместе выезжали на пикники. Я пом­ню, как он был счастлив тогда.

Джулиан всегда был красив и держал себя в пре­красной форме, но в окружении семьи его лицо букваль­но светилось радостью. Когда рядом с ним была Элли, его глаза искрились, и мне думалось, что он обрел тот внутренний покой, которого жаждут все живущие в этом чрезвычайно сложном и ненадежном мире. Джу­лиан был окружен любовью, и казалось, он теперь весь мир держит за хвост. Но, к сожалению, счастье остав­ляет нас как раз тогда, когда мы меньше всего этого ожидаем или заслуживаем. Нередко самые серьезные испытания начинаются именно тогда, когда нам кажет­ся, будто мы достигли вершины успеха. И тогда судьба безжалостно отнимает все, что нам дорого, оставляя нас одних в кромешной тьме на краю бездонной пропасти. Но как раз в эти суровые моменты мы осознаем, кто мы на самом деле и чего действительно стоим. Именно в такие времена наш истинный характер проявляется наиболее ярко. В такие мгновения жизни мы открываем в себе все свои лучшие силы, все самые прекрасные качества. И то, что вскоре случилось с моим братом Джулианом, позволило ему раскрыть в себе те силы, о которых он даже не подозревал.

Однажды в пронизанный осенним солнцем полдень Джулиан вез маленькую Элли на день рождения к ее лучшему другу. Вдруг он заметил, как шедший по про­тивоположной стороне автомобиль выехал на встречную полосу. Сначала Джулиан не придал этому значения. Он забеспокоился лишь тогда, когда увидел, что встреч­ный автомобиль не только не собирается сворачивать, но даже прибавил скорость, двигаясь прямо на них. То, что произошло в следующую секунду, навсегда измени­ло жизнь Джулиана.

Как потом выяснилось, водитель встречной машины, возвращавшийся после буйного застолья, был совершен­но пьян. Он не справился с управлением и врезался в автомобиль Джулиана. В это трудно поверить, но сам Джулиан получил всего несколько ушибов. А вот ма­ленькая Элли была смертельно ранена: в момент столк­новения девочка ударилась головой о ветровое стекло. Она умерла на руках моего брата, когда тот сидел на обочине дороги, взывая о помощи. После этой непопра­вимой утраты Джулиан стал совсем другим человеком. Казалось, каждый лишний час жизни приносил ему лишь новые мучения. Его страдания разрывали мне душу.

Отчаянно пытаясь заглушить свое горе, Джулиан с головой окунулся в работу. Иногда несколько недель кряду он проводил в своем шикарном кабинете, засыпая здесь же, на кушетке. Он избегал любых встреч, которые могли бы напомнить ему о его прежней жизни. И насколько такое затворничество способствовало его дальнейшему профессиональному росту, настолько же оно вредило ему на личном фронте. Карлос Кастанеда однажды сказал: «Главное различие между обычным человеком и воином состоит в том, что воин расценивает любую ситуацию как вызов, в то время как обычный человек все воспринимает как благословение либо про­клятие». Я думаю, Джулиан тоже решил тогда, что его кто-то проклял.

В конечном счете жена оставила его, сказав, что его одержимость работой и эмоциональная неуравновешен­ность сделали ее жизнь с ним невыносимой. Она при­знавалась мне, что всеми силами пыталась вывести Джу­лиана из этого состояния, но все оказалось тщетно. Ху­же того — каждым своим словом и жестом он давал ей понять, что не хочет принимать никакой помощи. Ни от кого! Он лишь хотел, чтобы его оставили в покое и чтобы «не лезли к нему в душу, а изливали свою жалость на кого-нибудь другого».

И тогда Джулиан стал, что называется, пить без просыпа и жить без разума. Хотя спал он мало, но ел слишком много. Вид у Джулиана стал настолько запу­щенный, что вскоре самые близкие друзья отвернулись от него. Все свободное время он теперь проводил в шумной компании невероятно тощих девиц из модель­ных агентств и биржевых маклеров, которых он называл не иначе, как «моя дикая дивизия». И хотя в то время мне не часто удавалось видеть Джулиана, он отказы­вался говорить со мной по телефону. Я чувствовала, что однажды это плохо кончится. Очень плохо!

Однажды я заметила, как он мчался по одной из центральных улиц с двумя раздутыми от бумаг портфе­лями. Пот градом струился по его лбу. Взглянув на него пристальней, я едва не расплакалась. Мне не верилось, что это мой брат. Его некогда юное и красивое лицо было испещрено морщинами, а глаза выдавали глубо­кую печаль. Его безупречной мускулатуры, которой он так гордился прежде, не было и в помине. Тело его заплыло жиром и ссутулилось, а не сходившая с его лица улыбка «на миллион долларов» бесследно исчезла. Мне было очень больно видеть, во что превратил себя мой брат, которого я так сильно любила и которым так восхищалась когда-то.

Несколько месяцев спустя мне позвонил один из коллег Джулиана. Он сообщиле, что с моим братом случился острый сердечный приступ. Это произошло в зале суда, прямо во время процесса. Джулиана доста­вили в больницу, и, к счастью, он остался жив. И все же он по-прежнему не хотел, чтобы его навещали. «Особенно члены семьи», — как сказал мне его кол­лега.

— Но может, он позволит мне побыть с ним хотя бы несколько минут, — попросила я.

— Я был бы рад ответить на ваш вопрос утверди­тельно, Кэтрин, но вы же знаете Джулиана. Он при­казал никого к нему не впускать, а одному из лечащих врачей даже пригрозил судом, если кто-нибудь притро­нется к телефону, который установили у него в палате.

«Да, Джулиан таков», — подумала я. Даже лежа на больничной койке, он оставался адвокатом.

— У меня есть еще одна новость для вас, Кэт­рин, — добавил коллега Джулиана тихим голосом. — В это трудно поверить, но Джулиан заявил, что отка­зывается от юридической практики. Он написал заяв­ление об уходе из фирмы.

— Вы шутите?! — воскликнула я, не веря своим ушам. — Джулиан — прирожденный юрист, как и его отец. Он еще в пять лет мечтал стать адвокатом.

— Я вам говорю то, что сам услышал от него сегодня, — ответил мне коллега Джулиана. По его тону я поняла, что он был просто ошарашен решением моего брата.

Все вышло так, как сказал мне этот человек: через несколько недель Джулиан оставил юриспруденцию. Но еще больше я была поражена через несколько ме­сяцев, когда узнала, что Джулиан распродал все свое имущество — особняк, самолет и остров. Он даже продал свой красный «феррари», служивший для него символом успеха. Вероятно, автомобиль напоминал ему о том, кем он был когда-то. От одного из его друзей я узнала, что Джулиан отправился в Индию — будто бы в поисках «глубинного смысла жизни». Джулиан не сообщил ни своего предполагаемого адреса, ни номера телефона, по которому можно было бы с ним связаться, ни примерной даты своего возвращения.

— Что вы думаете обо всем этом? — спросила я его друга.

— Думаю, ни вы, ни я больше никогда не увидим Великого Джулиана Мэнтла, — ответил тот тихим голосом.

Все эти годы я не получала от Джулиана ни письма, ни открытки. Казалось, он совершенно забыл о том, что у него есть сестра. А возможно, он хотел забыть о той жизни, которой жил до момента смерти своей дочери. Не сумев извлечь урок из краха, который постиг Джулиана, я, как и он, с головой ушла в свою работу. А ведь у меня тогда уже была семья. Со временем я все меньше думала о Джулиане. Но порой, особенно когда Джон и дети спали у себя наверху, я пыталась угадать, где сейчас мой брат и все ли у него хорошо. Воспоминания уносили меня в те жаркие летние дни, когда, отвязав от причала маленькую лодку, мы с братом отправлялись кататься по озеру неподалеку от нашего загородного дома. Я вспоминала, как весел был Джулиан и какие остроты он отпускал в адрес любого, кто вызывал в нем хоть малейшее раздражение. Но чаще всего я вспоминала неистребимые шаловливые искорки в его глазах. Должно быть, эти искорки вместе с его генами передались маленькой Элли. Боже мой, как я тосковала по этой малютке! И, Боже мой, до чего мне хотелось увидеться со своим братом!

Визит монаха

Счастье или несчастье человека не зависят от количества вещей или золота, которые он имеет.

Радость или страдание — в его душе.

Мудрец в любой стране чувствует себя как дома.

Для благородной души дом — вся Вселенная.

Демокрит

ваш новый лечащий врач», — донесся до меня голос из темноты коридора. Присмотревшись, я пора­зилась тому, что увидела. Странный молодой человек в медицинском халате поднялся с инвалидной коляски, которая только что носилась по коридору. Встав, этот человек направился ко мне из темноты. И хотя на шее у него был обычный стетоскоп, что-то в его облике меня смущало. Оказалось, под белым халатом на нем были красные одежды, какие обычно носят тибетские монахи. Это монашеское одеяние было искусно сшито из уди­вительно красивой ткани, украшенной по краям замыс­ловатой вышивкой. В тусклом свете коридора я с трудом могла рассмотреть этого человека, но, когда он приблизился, я обратила внимание на его удивительно молодое и красивое лицо. Оно излучало жизненную энергию и силу. Это лицо показалось мне очень зна­комым.

Обутый в сандалии с тонким тисненым орнаментом в форме цветов, молодой человек казался сильным и крепким. Во всем его облике чувствовалась какая-то особенная уверенность и глубокое внутреннее спокойс­твие. А его глаза, которые я наконец-то смогла рассмот­реть, блестели, как два бриллианта. Казалось, они проникали мне в самую душу. Пораженная, я так и застыла посреди коридора.

— А вы какой доктор? — с любопытством спроси­ла я. — Простите, но вы не очень похожи на обычных врачей.

— Я семейный доктор... или что-то вроде того, — не задумываясь, ответил молодой человек. Большая часть его фигуры все еще оставалась в тени коридора, что придавало ей особую таинственность.

— В этом костюме вы больше похожи на шама­на, — усмехнулась я, а затем добавила своим обычным «начальственным» голосом: — Итак, молодой человек, семейный доктор мне не нужен. Я попала в авиакатас­трофу, получила тяжелые ранения. И сейчас мне могут помочь только профессиональные медики. Поэтому из­вините, но в ваших услугах я не нуждаюсь. Мне нужен тот доктор, который меня лечил, и никто другой.

И, сказать по правде, меня смущает ваш костюм. Вы, должно быть, решили, что, одевшись монахом, сможете добиться моего расположения?

— Эти одежды согревают меня от зимней сту­жи, — улыбнулся он в ответ. — И еще они помогают мне всегда оставаться самим собой.

— Собой — это кем? — вслух подумала я, чув­ствуя, что проглотила его наживку.

— Об этом немного позже. А сейчас я лишь скажу, что пришел помочь вам. Вы можете полностью дове­риться мне. Я прибыл к вам с самыми добрыми намерениями.

— Довериться вам? Да вы в своем уме? — ответи­ла я, чувствуя, что начинаю сердиться. — А что вам известно о моих страданиях? Да знаете ли вы, сколько боли мне пришлось стерпеть? И вообще, оставьте меня! Все, что мне нужно, — это мой прежний доктор, болеутоляющее и покой. Я не хочу говорить с каким-то клоуном в одеждах монаха, который рассказывает мне, что он мой врач, и еще упрашивает меня доверить­ся ему.

— Я не упрашиваю, — спокойно ответил молодой человек. — Я просто говорю вам, что могу помочь самым чудесным способом, о котором вы и понятия не имеете. Бесспорно, ваш прежний доктор — прекрасный специалист. Скажу больше: она — лучший специалист в своей области. Но ведь вам нужно лечить не только тело.

— Что вы хотите этим сказать? — спросила я, едва сдерживая вдруг нахлынувшее волнение.

— Видите ли, ваш прежний доктор способен вер­нуть вам физическое здоровье. Но и я могу сделать для вас ничуть не меньше. Я здесь для того, чтобы помочь вам собрать воедино осколки вашей разбитой жизни, — сказав это, молодой человек ненадолго задумался. Было видно, что он тщательно подбирает слова. — Мне известно о ваших проблемах, особенно тех, что касаются вашей семьи. Я знаю, что вы испытываете не только физические, но и душевные страдания. Это заставляет вас заново пересмотреть свою прежнюю жизнь и свои приоритеты. Я также знаю, что семья для вас — это лучшее, что есть в вашей жизни, и как раз сейчас, пока еще не поздно, вы решили поставить ее на первое место.

— Но как вы об этом узнали? — шепотом спросила я, изо всех сил стараясь сохранять спокойствие в при­сутствии человека, которому так много было известно обо мне.

— Поверьте, я очень многое знаю о вас. Я знаю, где вы провели свое детство. Мне также известно, что на десерт вы предпочитаете яблочный пирог, украшен­ный шоколадным мороженым. Для вас «Уолл- Стрит» — лучший фильм всех времен и народов. Мне даже известно о родимом пятне, которое находится у вас на...

— Стоп! — перебила его я. — Довольно. Думаю, мне все ясно.

И все-таки кто он — этот человек? Сначала он носится по коридору в этой идиотской коляске, словно гонщик на «Формуле-1». Затем он возникает передо мной с какой-то бредовой историей о том, что он якобы мой «семейный доктор». И вот теперь он сообщает мне подробности из моей собственной жизни. Причем дела­ет это как-то уж слишком точно! Я не на шутку ис­пугалась. А что, если на самом деле он опасен?

— Послушайте, я понятия не имею, кто вы. Да я и не хочу этого знать. Я устала. У меня опять начались боли, и я хочу отдохнуть. Так что садитесь в свою коляску и считайте, что вы никогда меня не видели. В противном случае я попрошу медсестер вызвать ох­рану, — последнюю фразу я произнесла с такой угро­зой в голосе, на какую только была способна.

Но этот человек продолжал держаться спокойно и как-то уж слишком самоуверенно. Он вдруг рассмеялся. Причем сначала он фыркал, а потом весь просто зашелся от хохота.

— Ах_г Кэтрин, видела бы ты себя со стороны! Даже в больничном халате, стоя перед каким-то поло­умным монахом, ты не терпишь никаких фамильярнос­тей. Мне всегда нравилась твоя храбрость. Ты по- прежнему никому не даешь собой командовать. Я рад, что за все эти годы ты ни капельки не изменилась.

Теперь, когда он назвал меня по имени, я испугалась по-настоящему. Увидев, что я направляюсь за помощью к столику, за которым сидели дежурные медсестры, этот человек схватил меня за руку и что-то вложил в мою ладонь.

— Отстань от меня! — завопила я как можно громче, стараясь привлечь к себе внимание двух дежур­ных медсестер.

— Хорошо, — вдруг сдался он. — Отдай мне мою бабочку, и я уйду.

— Вашу бабочку? Вы что, совсем спятили? — крикнула я. Наверное, я кричала бы дольше, если бы не взглянула на свою ладонь.

— Откуда это у вас? — спросила я несколько спокойнее. — Одну из таких бабочек мне когда-то подарил отец. Вторую он подарил моему брату Джули­ану. Их делали на заказ. Мы с братом никогда не видели ничего подобного. Мне казалось, таких бабочек только две во всем мире — у меня и у моего брата. Видно, я ошибалась.

— Их действительно всего две в мире, — услыша­ла я в ответ.

Я опешила. Если этих бабочек было всего две — одна у Джулиана, а вторая у меня, — то как одна из них могла оказаться у этого незнакомца? Меня снова охватило беспокойство. Вдруг с Джулианом что-то случилось?

— Вы знаете Джулиана? — спросила я с на­деждой.

— Лучше, чем ты можешь себе представить. Я бы даже сказал, мы с ним очень близки, — ответил он.

По его тону я поняла, что он знает куда больше того, что говорит.

— Где он? — вырвалось у меня.

— Он здесь, — последовал ответ, — в этой больнице.

— Не может быть! — мое сердце затрепетало и голова закружилась. Мой брат, в прошлом выдающийся юрист, чья жизнь была сломана по воле несчастного случая и который много лет назад отправился в Индию, чтобы найти себя и спасти свою душу, теперь оказался здесь, в этой самой больнице. Невероятно!

— Где он? — снова спросила я, чувствуя, что меня раздражает игривый тон этого человека.

— Джулиан здесь, прямо перед тобой. Он вернул­ся. И я бы сказал, он сейчас выглядит лучше, чем когда-либо, — ответил молодой человек, чуть не при­плясывая от радости.

— Извините меня, — сказала я искренне, — я чув­ствую, что вы не причините мне зла. Но я никак не могу понять, кто вы и зачем вы здесь. Если вы знаете, где Джулиан, то почему не хотите сказать, как мне его найти?

Тут молодой человек сделал шаг назад и сложил ладони рук, словно в молитве. Бывая в Индии, я видела, что подобным жестом индусы приветствуют друг друга. Молодой человек замер в этом приветствии. В тишине я слышала его дыхание. Он пристально смотрел на меня, а по его щеке катилась одинокая слеза. Наконец он овладел своими чувствами. Убрав слезу со щеки рукавом своего монашеского одеяния, он ответил на мой вопрос:

— Потому, дорогая сестренка, что я и есть Джу­лиан.

Произнеся эти слова, молодой человек вышел из тени. Наконец-то я увидела его на свету. И, несмотря на разительные перемены в его облике, я убедилась, что он говорил правду. Мой милый брат, так долго скитав­шийся в Гималаях, наконец-то вернулся.

Удивительное путешествие великого Джулиана Мэнтла

Кто хочет вершить малые дела, должен жертвовать малым;

Кто хочет вершить большие дела, должен жертвовать большим;

Кто хочет достичь вершин, должен жертвовать великим.

Джеймс Ален

-Я не могла сдержать своих чувств. Встреча после стольких лет разлуки с моим единственным братом наполняла мое сердце радостью — наконец-то мы вмес­те! Непослушные слезы все текли и текли по моим щекам. За эти первые минуты нашей встречи я, навер­ное, пролила их больше, чем за последние десять лет. Обнимая и целуя Джулиана, я не переставала удивлять­ся тому, как сильно он изменился. Какое чудо с ним случилось и что довелось ему пережить в своих дальних странствиях? Ему сейчас должно было быть далеко за пятьдесят, но, когда я видела его в последний раз, он выглядел по крайней мере лет на двадцать старше. В ту пору его иссохшее лицо носило на себе печать страданий и того образа жизни, который он вел. Тело его обрюзг­ло, он часто кашлял и страдал одышкой. Я вдруг поняла, что тот, прежний Джулиан сознательно убивал себя, всячески стараясь приблизить свою смерть.

Но теперь на меня смотрел совсем другой Джулиан. Он мог бы служить эталоном абсолютно здорового человека. Его тело и дух были сильны. Лицо источало энергию молодости и светилось радостью. Но больше всего меня поразили его глаза. Это были глаза молодого человека с душой старика, который на своем веку повидал и пережил гораздо больше, чем могло показаться на первый взгляд. Эти глаза были полны житейской муд­рости и доброты. «Самые большие наши личные неуда­чи обусловлены разницей между тем, кем мы могли бы стать в силу своих способностей, и тем, кем мы стали на самом деле», — заметил однажды Эшли Монтегю.

Человек, стоявший сейчас передо мной, воплощал в себе огромную силу и столь же великое смирение. Казалось, этому человеку каким-то образом удалось стать тем, кем он должен был стать. Боюсь, я не смогу объяснить, отчего у меня возникло такое чувство. Я просто утверждаю, что в тот момент у меня родилось ощущение, что я стою перед человеком, который смог воплотить в себе свое собственное неповторимое ве­личие.

— Я понимаю, Кэтрин, в это невозможно поверить, но это действительно я. Боже мой, как я рад тебя видеть, сестренка! Ты не представляешь, как я по тебе скучал и как часто вспоминал тебя, — говорил Джули­ан, перемежая свои слова поцелуями и медвежьими объятиями.

— Ты хотя бы разок позвонил мне или написал хоть одно письмо, — ответила я.

Он надолго замолчал. Лицо его исказилось, как от боли.

— Прости, что я обрубил все наши связи, но смерть Элли разбила мне сердце и истерзала душу. Никогда в жизни я так не горевал. Случались дни, когда я был как в агонии, не в силах даже встать с постели. Я никого не хотел видеть. Ни с кем не хотел говорить. Неверо­ятным усилием воли я заставил себя вернуться к работе. Это единственное, что позволяло мне хоть какое-то вре­мя не думать об Элли.

— Но мы же могли помочь тебе, — сказала я искренне.

— Нет, Кэтрин, я так не думаю. Я переживал глубокую душевную травму, и мне действительно было необходимо уехать отсюда. Ты ведь слышала о моем сердечном приступе, да?

— Да, — с сочувствием ответила я, и он обнял меня и повел в мою палату.

— Я тогда едва не умер. Доктора решили, что меня спасло чудо. Они сказали, что у меня сильное сердце, исполненное отваги и воли к жизни. Пережив сердеч­ный приступ, я уже не мог продолжать свою карьеру. Я утратил страсть к юриспруденции и профессиональ­ный азарт. Теперь меня влекло нечто иное.

— Что же это?

— У меня возникла жажда познать глубинный смысл моей жизни. Сейчас об этом много говорят, и многие люди спрашивают себя: что происходит в нашем мире, зачем мы здесь и какова цель нашего пребывания на этой планете.

— Верно! Я тоже это заметила, Джулиан.

— Ага, сестренка! Ты впервые назвала меня Джу­лианом. Значит, ты поверила, что это я!

— Да. Но ты невероятно изменился, — с этими словами я потянулась к брату, поцеловала его бронзо­вую от загара щеку и снова крепко обняла его. А он поцеловал меня в лоб. Мы прижались друг к другу, каждой своей клеточкой ощущая ту тесную связь, которая только может возникнуть между сестрой и братом. Когда мы стояли обнявшись, я внезапно почув­ствовала, как Джулиан вдруг затрясся всем телом. Заглянув в его лицо, я увидела, что он опять плачет.

И я тоже не смогла сдержать слез. Теперь их соленые струи смешались на наших щеках.

Джулиан быстро обуздал свои эмоции, но я не заметила в нем и тени смущения. Прежний Джулиан обязательно устыдился бы за свою минутную слабость. Он лишь спросил:

— С тех пор, как я вырос, ты не видела моих слез, правда?

— Верно.

— Одна из многих истин, которые я усвоил в своих странствиях, состоит в том, что человек должен быть настоящим.

— Настоящим? — недоуменно переспросила я, не совсем понимая, что мой брат имеет в виду.

— Да, Кэтрин. Большинство из нас живет, скрывая свое истинное лицо под маской добропорядочности. Вместо того чтобы раскрыть всю яркую неповторимость своей души, мы упорно стремимся сделать себя такими, какими, нам кажется, нас хотят видеть. Мы говорим, одеваемся и поступаем так, как от нас требуют. Мы живем не в соответствии со своим предназначением, а лишь доживаем чужие жизни. Скорее, это даже не жизнь, а медленное умирание. Ведь, как сказал извест­ный путешественник Алвах Саймон, «Смерть — это всего лишь один из многих способов расстаться с жизнью». Поэтому теперь я живу так, как подсказыва­ет мне мое сердце. И если мне хочется плакать, как сейчас, когда я вновь обрел тебя, я плачу. В минуты радости я пою. Испытывая любовь к кому-то, я, не стесняясь, говорю об этом. Ты можешь упрекнуть меня в сентиментальности... Это не так. Просто я живу здесь и сейчас, наслаждаясь каждым мгновением того бесцен­ного дара, который мы называем жизнью.

Дата добавления: 2015-10-21