Практикум по арт-терапии . 24 страница

никакого тепла) и многочисленных детей. Кэрол была младшей среди восьми братьев и сестер. Нарисовав себя крайней слева, она тем самым показала, насколько она удалена от родителей.

Работая над этим рисунком, Кэрол поняла, что главным препятстви­ем для более счастливой жизни является она сама, ее постоянное чув­ство собственной неполноценности. Тогда мы попытались разобраться в причинах этого чувства'

Вскоре Кэрол удалось поступить на новую работу, которая ей понра­вилась. Женщина почувствовала себя более удовлетворенной, мигрень стала меньше ее беспокоить. В течение последних нескольких месяцев нашей совместной работы Кэрол создала более двадцати рисунков. Вновь анализируя их незадолго до снятия надзора, она увидела всю свою жизнь «словно на ладони». В них оказалось как плохое, так и хорошее, и Кэрол, начиная осознавать, что в какой-то мере является хозяйкой соб­ственной судьбы, была способна принять и то и другое.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Я попыталась показать, каким образом можно пользоваться методи­кой «рассказа в картинках» для изображения обстоятельств правонару­шения, которое многим представляется лишь «свершившимся фактом». После создания серии рисунков клиент готов проанализировать право­нарушение, воспринимая себя глазами другого человека. Благодаря это­му он оказывается в состоянии осознать возможность изменений соб­ственной жизни и постепенно перейти к реализации этой возможности, все больше укрепляя в себе веру в свои силы и способность противосто­ять соблазну повторного преступления. Такая работа с осужденными требует достаточно длительного времени, но использование техники «рассказа в картинках» дает возможность уже на первых сессиях вы­явить наиболее значимые проблемы.

Техника «рассказа в картинках» позволяет изучить взгляд правонару­шителей на свои преступления, что далеко не всегда бывает возможно с помощью вербального контакта. В результате я смогла занять более ре­алистическую позицию в подходе к моим клиентам и увидеть многообра­зие причин, лежащих в основе преступлений.

Создавая рисунки, оступившиеся люди нередко помещают себя в центр событий и благодаря этому осознают, что являются главными-дей­ствующими лицами, а не жертвами обстоятельств. Они начинают ощу­щать свою ответственность за происходящее — и за совершенное пре­ступление, и за перспективы дальнейшей жизни.

її*

АРТ-ТЕРАПИЯ В РАБОТЕ С ОСУЖДЕННЫМИ

Колин Тисдейл

Печатается по изданию: Teasdale С. Art Therapy as a Shared Forensic Investigation // Inscape. Vol. 2. №2. 1997. P. 32-40.

Сведения об авторе. Колин Тисдейл — секретарь консульта­тивной группы по применению арт-терапевтических методов в рабо­те с заключенными, лауреат премии за внедрение арт-терапии в дея­тельность исправительных учреждений, в настоящее время на базе клиники Грендон завершает работу над проектом по использованию групповой аналитической арт-терапии.

Статья рассматривает использование арт-терапии в качестве особо­го фактора лечебного воздействия на осужденных, страдающих рас­стройствами личности. Автор дает определение арт-терапии как процес­са, требующего четко оговоренных исходных правил работы, заранее установленной взаимной готовности сторон к ее проведению, а также хорошо осознаваемых ролей всех участвующих лиц и регулярных теку­щих оценок их состояния. Обсуждаемые положения иллюстрируются клиническим описанием.

До недавнего времени число публикаций, посвященных арт-терапев­тической работе с осужденными, было крайне ограничено (Carrell С, LaingJ., 1982; Laing J., 1984; Liebmann M., 1994). Эти статьи отразили стремление арт-терапевтов внедрить свой метод в качестве одного из элементов работы с осужденными и подняли вопросы, касающиеся эф­фективности арт-терапии в отношении мужчин и женщин, находящихся в условиях особых режимных учреждений. В публикациях последнего времени обсуждались оптимальные формы построения арт-терапевти­ческих сессий и темы, возникающие в процессе работы с осужденными (Karban В., 1994; Innes R., 1996). В печатных выступлениях по поводу своей работы с осужденными арт-терапевты стремились избегать крими­нальных подробностей, касающихся личностей их клиентов, поскольку последние отличаются особой чувствительностью к любым моментам, связанным с их социальным унижением, — многие из них сами являлись жертвами насилия на различных этапах жизни. Последующая психоло­гическая депривация оказывала, как правило, глубокое воздействие на формирование их личности (Cavadino Р., 1996). Нежелание арт-терапев­тов раскрывать психологические и криминальные факторы очевидно и при рассмотрении изобразительного творчества в качестве педагогиче­ского и рекреационного подхода к осужденным. Эти факторы лишь под­разумеваются, но не обсуждаются подробно. Хотя ценность изобрази­тельного творчества в работе с осужденными доказана (Peaker A., Vin­cent J., 1990), остается неясным, насколько оно может понижать или, наоборот, повышать риск рецидивов. Наше желание избегать в публич­ных высказываниях деталей преступления обусловливается установкой на сокрытие психологических и криминальных обстоятельств, но пони­жает уровень профессионального обсуждения. Такая позиция арт-тера­певтов, по-видимому, может поддерживать и «раннюю амбивалент­ность», и характерную для клиентов данной группы «сниженную способ­ность к эмпатии» (Fonagy P., Target М., 1996, р. 126), обусловливающую их стремление к внутреннему отделению себя от преступления и его по­следствий и нежеланию соотносить его со своим прошлым, настоящим и будущим опытом. Наконец, оглашение обстоятельств преступления без особого на то разрешения является нарушением закона. Правовой аспект, несомненно, ограничивает наши возможности в освещении ма­териалов, связанных с преступлением.

Существуют, однако, некоторые исключения из этих правил: деталь­ное обсуждение британскими арт-терапевтами психотерапевтического процесса и анализ психологических причинно-следственных факторов (Aulich L., 1994). Я полагаю, что подобное обсуждение в узком профес­сиональном кругу чрезвычайно важно, если мы действительно хотим построить эффективную модель работы как с осужденными, признавае­мыми психически больными, так и с теми, кто имеет разного рода личност­ные расстройства, предопределившие правонарушение. В Соединенном Королевстве обе данные категории преступников содержатся в особых учреждениях Национальной системы здравоохранения либо в добро­вольном порядке, либо по решению суда. В некоторых случаях такие пра­вонарушители оказываются в исправительных учреждениях общего ти­па либо отбывают условное наказание.

Клинические взгляды на различия между психическим заболеванием и личностным расстройством имеют комплексный характер и постоянно пересматриваются. Психическое заболевание может приводить к пси­хотическим или психопатоподобным изменениям личности, в то время как личностное расстройство имеет менее патологизированную приро­ду. Личностное расстройство без каких-либо попыток его лечения или коррекции может обусловить психическое заболевание. Третье издание Диагностического и Статистического Руководства по Психическим За­болеваниям (DSM III-R, 1987) делит личностные расстройства на три основные группы:

• эксцентрический кластер (параноидная, шизоидная, шизотипи-ческаяличность),

• драматический кластер (нарциссическая, пограничная, истери­ческая, антисоциальная личность),

• тревожный кластер (обсессивная, компульсивная, зависимая, пассивно-агрессивная, избегающая, садистская и самообвиняю­щая личность).

Четвертое издание (DSM-1V, 1994) предлагает уже иную классифи­кацию:

• кластер А (параноидные личностные расстройства),

• кластер В (антисоциальные личностные расстройства),

• кластер С (избегающие личностные расстройства).

Взгляды на методы лечения правонарушителей, страдающих психи­ческими заболеваниями или личностными расстройствами, также отли­чаются большим разнообразием. В предисловии к книге «Психотические и антисоциальные личностные расстройства» (Dolan В., Coid С, 1993, p. IX.) Д. Рид отмечает, что «проблемы, создаваемые в обществе людьми с этими расстройствами, осложняются отсутствием единства в пред­ставлениях о природе и этиологии заболеваний и разными взглядами на подходы к их эффективному лечению и коррекции». Д. Рид руководил созданием Обзора Медицинских и Социальных Служб по психически больным правонарушителям (1992). Б. Долан и С. Койд (Dolan В., Coid С, 1993) рассматривали преимущества и недостатки различных подходов: фармакологических и физических методов, психотерапии, ког­нитивных, поведенческих методов, использования психотерапевтиче­ского сообщества, стационирования и амбулаторной супервизии. Б. До­лан являлся редактором отчетов (1980-1995) клиники Хендерсона (Лондон, Южный округ), в которой для лиц с психическими расстрой­ствами действует психотерапевтическое сообщество, где арт-терапевти­ческий подход применяется в качестве одного из методов (Mahoney J., 1992). Касаясь работы в тюрьмах, Е. Куллен, Л. Джонс и Р. Вудворд (Therapeutic Communities for Offenders, 1997) предлагали использовать психотерапевтическое сообщество, состоящее из правонарушителей с личностными расстройствами. По их мнению, этиология этих рас­стройств имеет преимущественно «социальный» характер. Данные обзо­ра представляются вполне соотносимыми с результатами моей собствен­ной арт-терапевтической работы с осужденными.

Психологическая и клиническая оценка правонарушителей имеет чрезвычайно большое значение (Teasdale С, 1997). На мой взгляд, арт-терапия должна разрабатывать разные методы работы с ними, адекват­ные их индивидуальным потребностям и клиническим особенностям. Эти методы могут включать: выступающие в качестве элементов в ком­плексе поведенческих программ, тематически ориентированные или фо­кусированные на решении определенных задач сессии, студийную рабо­ту под наблюдением арт-терапевта, а также кратко- и долгосрочную групповую или индивидуальную арт-терапию.

МОЖЕТ ЛИ АРТ-ТЕРАПИЯ «ЛЕЧИТЬ» ПРЕСТУПЛЕНИЕ?

Определенным образом сложившиеся условия ведут к появлению у человека мотивации к совершению преступления. Действия правонару­шителя могут быть импульсивными либо заранее обдуманными. Психо­терапевтическая работа с ним имеет своей целью помощь в осознании предпосылок преступления, собственных действий и их последствий (CordessC, Hyatt Williams А., 1996). Полагаю, этим же занимается и арт-терапия.

Психотерапевтическая работа с правонарушителем должна моти­вировать его к изменениям в личностных установках. А. Гилрой (Gil­roy А., 1996) подчеркивает возможность получения доказательств при­менимости арт-терапевтического подхода при уникальном характере любых психотерапевтических отношений (р. 54). Я уверен, что каждому клиенту-осужденному должна быть предоставлена возможность арт-те­рапевтической работы для того, в частности, чтобы разобраться в причи­нах своего социально опасного поведения. М. Кокс (Сох М., 1996) счи­тает, что психотерапевтическая работа может дать ценный материал для следствия. Он описывает диалог в ходе психотерапевтической сессии, изобилующий метафорами, и считает, что психотерапевтическая сессия в силах «как скрыть, так и обнажить материал для психоаналитических интерпретаций» (р. 91). Он считает, что метафоры в одних случаях вы­полняют стабилизирующую функцию в отношении психики клиента, в других — имеют чисто описательный характер. Он говорит о возмож­ности важных психологических открытий посредством аналитического диалога: «Подбираемые слова являются словесной импровизацией, фе­номенами, внезапно всплывающими на поверхность сознания».

Признание важности разделенной ответственности в психотерапев­тических отношениях, а также готовности клиента-правонарушителя участвовать в арт-терапевтической работе очень важны. На начальной стадии необходимо договориться об основаниях психотерапевтического альянса. Условия работы должны быть для клиента понятными и реали­стичными (Teasdale С, 1997). Если мы можем установить такой альянс на основе взаимного согласия, мы имеем гораздо более высокие шансы для позитивного научения. Например, в моей работе с мужчинами-пра­вонарушителями, страдающими личностными расстройствами и приго­воренными к длительным срокам заключения (Teasdale С, 1995), многие клиенты замечали, что арт-терапия помогает им справиться с гневом. Я часто отвечал им, что арт-терапия не столько помогает «справиться с гневом», сколько создает условия для формирования образов и их об­суждения, посредством которого клиент может прийти к пониманию того, почему он испытывает гнев. Моя цель — побудить клиентов учить­ся посредством того опыта, который ранее не был ими осознан. Задача арт-терапевтической работы — «вскрыть» логику и доводы тех или иных ранее неосознанных поступков. Чем лучше клиент-правонарушитель станет понятным для себя самого, чем лучше поймет эффекты собствен­ной личности на окружающих, тем более он будет способен к осознанию своего возможного социально опасного поведения.

Во время вводных бесед с персоналом и клиентами клиники Грендон я даю определение арт-терапии как средства, чем-то напоминающего ведение дневника в рисунках, нередко имеющих символический или ме­тафорический характер. Я поясняю, что арт-терапия, в отличие от пси­хотерапевтической работы с правонарушителями, предоставляет уни­кальную возможность для создания «документов», помогающих в после­дующем обсуждении. Я, однако, добавляю, что арт-терапия не обладает магической способностью «разрушать поведенческие и ментальные паттер­ны» (Welldon Е., 1996, р. 63), обусловливающие преступление. Арт-тера­певт выступает в качестве одного из участников общей поведенческой программы, которая направлена на изменение установок правонаруши­телей. С. Кордесс (Cordess С, 1996) обращает внимание на данное об­стоятельство, связывая его с «дистрибутивным переносом», и поясняет, каким образом оно позволяет «разделить груз переноса и тем самым по­могает коллективу специалистов лучше оказывать помощь пациентам» (р. 97). Арт-терапевт создает общие условия для обоюдной рефлексивной фокусировки, помогающей клиенту-правонарушителю визуально объеди­нить различные аспекты своего опыта. По моему мнению, именно такое объединение способно противостоять возможным социально опасным действиям, не оставляющим камня на камне от жизней правонарушите­лей и их жертв.

В конце лечения бывает трудно сказать, была ли работа с правонару­шителем успешной, привела ли она к снижению риска рецидива. Д. Кемп-белл (Campbell D., 1996) считает, что устойчивая тенденция к соверше­нию правонарушения «может быть обусловлена "эротической склонно­стью" к антисоциальному поведению» (р. 224). Любое вмешательство в личность правонарушителя — посредством психотерапии или иным об­разом — сопряжено с риском провокации патологических ментальных паттернов. Однако еще более опасно оставлять правонарушителя наеди­не с его травмированными чувствами и опытом без каких-либо попыток разобраться в них.

АРТ-ТЕРАПИЯ В КАЧЕСТВЕ АНАЛИТИЧЕСКОЙ ПРОЦЕДУРЫ (КЛИНИЧЕСКОЕ ОПИСАНИЕ)

Я бы хотел теперь продолжить обсуждение данной темы на примере работы с одним из молодых заключенных по имени Бен. Аналитическая арт-терапевтическая группа, посещать которую было ему предложено, занималась один раз в неделю по два часа в условиях психотерапевти­ческого сообщества клиники Грендон. Эта групповая работа являлась частью психотерапевтической программы и предоставляла дополнитель­ные возможности для рефлексии. Темы занятий выкристаллизовывались в групповом обсуждении. Создаваемые каждую неделю рисунки стано­вились предметом^-дальнейшего группового разбора, а их ключевые темы, кроме того, регулярно выносились на обсуждение собраний чле­нов психотерапевтического сообщества и клинические конференции. Каждая психотерапевтическая группа в клинике Грендон состоит не бо­лее чем из шести человек. Эта клиника является единственным в Соеди­ненном Королевстве учреждением особо строгого режима категории В, предназначенным для лечения приговоренных к длительным срокам за­ключения правонарушителей, страдающих личностными расстройства­ми (Genders Е., Player Е., 1995). Моей задачей в начале работы была фо­кусировка на каждом клиенте и особенностях его изобразительной про­дукции, иногда, быть может, в ущерб анализу групповой динамики, хотя обе эти стороны групповой работы принимались во внимание в той или иной мере. В своей предыдущей публикации я подчеркивал интерактив­ный характер арт-терапевтической работы, являющейся составной частью жизни пяти психотерапевтических сообществ клиники Грендон (Teas-dale С, 1997).

Бена включили в психотерапевтическое сообщество, когда ему было около двадцати пяти лет. Он был осужден за убийство сорокалетнего мужчины-гомосексуалиста, с которым пытался вступить в случайный половой контакт. После вынесения приговора Бен был помещен в Инсти­тут молодых правонарушителей. Перевод из института был связан с вве­дением «Закона о безопасном содержании молодых лиц, совершивших особо тяжкие преступления». Бена направили в тюрьму с особо строгим режимом (категории А), в которой он находился семь лет до момента его добровольного перевода в клинику Грендон. В момент совершения пре­ступления Бен был еще подростком. Он сам вызвал полицию вскоре после убийства и был арестован на месте преступления. В заключении психи­атра, приобщенном к материалам следствия, отмечалось, что «Бен являет­ся особо опасным молодым человеком, а его эмоциональная незрелость и очень живое воображение с чертами диссоциативности будут препят­ствовать психокоррекционной работе». Психиатр считал, что для Бена, не страдающего психическим заболеванием, характерны внезапные сме­ны настроения, которые являются признаком истерического личностного расстройства. Несмотря на данную оценку, психиатр отмечал, что «с те­чением времени Бен будет более готов к лечению». «После вынесения приговора к нему в тюрьме могут быть применены методы психиатриче­ского лечения».

Когда Бен поступил в клинику Грендон, он производил на персонал и других заключенных благоприятное впечатление, казался им мягким, застенчивым молодым человеком. В течение нескольких первых месяцев он испытывал явные затруднения при попытках обсуждения обстоятельств жизни и преступления. Бен имел интеллект выше среднего (прогрес­сивные матрицы Равена), характеризовался «тонкостью мышления и эмо­циональной мягкостью, высокой тревожностью при высокой интровер-тированности, асоциальности и изолированности от окружающих» (лич­ностный опросник Айзенка). Психологические тесты показывали, что для Бена характерны «высокая самокритичность со средним чувством вины, некритичность к окружающим и низкий уровень импульсивности, а также враждебность по отношению к себе самому» (опросник враждеб­ности). Бен характеризовался как «личность, не способная контролиро­вать свою жизнь» (тест на определение внешнего или внутреннего локу-са контроля).

Через шесть месяцев пребывания в психотерапевтическом сообще­стве клиники Грендон Бен захотел включиться в работу арт-терапевти­ческой группы. Во время интервью с арт-терапевтом он заявил, что его желание связано со стремлением «разобраться в своих мыслях». Он от­метил, что имеет опасную склонность фантазировать и рисовать в своем воображении сцены аморального характера. Бен надеялся, что занятия рисованием помогут ему зафиксировать содержание его мыслей для того, чтобы лучше понять себя. Он сказал, что, будучи ребенком, любил рисовать. Это было нехарактерно для пациентов клиники Грендон, боль­шинство из которых не имело положительных воспоминаний о какой-либо форме творческой деятельности в прошлом. Бен был включен в арт-терапевтическую группу и посетил 44 занятия. Он не пропустил ни од­ного из них и за все время выполнил 33 рисунка.

На своем первом рисунке (рис. 5.14) он представился человеком, стремящимся попасть в тюрьму. Он пояснил, что нуждался в изоляции в каком-нибудь надежном месте, поскольку ощущал себя бессильным про­тивостоять жизненным невзгодам, которые сделали его столь опасным для окружающих. В этих условиях он хотел воздвигнуть вокруг себя во­ображаемую «каменную стену», чтобы защититься от жизни. Он также рассказал, что всегда ощущал себя жертвой насмешек и, став подрост­ком, воспринимал жизнь как издевку над собой. Посмотрев на рисунок, он заявил, что еще в подростковом возрасте создал в своем воображении образ персонажа, напоминающего Фрэнки — главного героя-транссек­суала из «Ужаса скалистых гор». По его мнению, стремление отожде­ствить себя с Фрэнки является своеобразным и искаженным способом оправдать свою потребность в гомосексуальных связях в родном городе.

Он признался, что впер­вые осознал свои гомо­сексуальные предпочте­ния в возрасте двенадца­ти лет и с тех пор, вплоть до заключения в тюрьму, удовлетворял свою поло­вую потребность, всту­пая в случайные половые связи с мужчинами стар­ше себя по возрасту. Еще во время следствия он признался, что в раннем детстве был изнасилован дядей, которого считал

своим опекуном. Дядя покончил жизнь самоубийством, когда Бену было чуть больше десяти лет.

На одной из последующих арт-терапевтических сессий Бен заметил, что он, как и «бешеный» персонаж в левой части его первого рисунка, стал Фрэнки для того, чтобы оправдать или скрыть свое слабое «Я», — тем самым Бен продемонстрировал характерное для него личностное расщепление, определяющее его жизненную позицию. События жизни и содержания его фантазий не отделялись им друг от друга, что было не­обходимо ему для того, чтобы, пребывая в иллюзиях, избежать краха своих ожиданий от жизни. Характерное для Бена ролевое расщепление просматривается также в другом персонаже первого рисунка — тюрем­ном офицере, обвинителе и контролере его поведения. Бен сказал, что офицер ассоциируется у него с фигурой «папаши» — мужчины-гомосек­суалиста, удовлетворяющего его аутоэротические потребности. Изобра­женная вокруг трех центральных персонажей смеющаяся толпа связы­валась им с воспоминаниями о насмешках, предметом которых он часто становился в школе. Он был одиноким ребенком смешанной расы, живу­щим в квартале, населенном белыми, националистически настроенными представителями бедных слоев населения; в этой среде проявления ра­сизма были частым явлением. На одном из своих следующих рисунков Бен проиллюстрировал свое стремление избежать расистских выпадов, скрыв цвет собственной кожи на фоне стены того же цвета. Его отец, как и Бен, был смешанной расы, он расстался с матерью Бена, когда мальчи­ку было два года. Бен не имел никакого понятия о культурной идентич­ности своего отца. Чувства растерянности и неопределенности, вызван­ные неясностью того, кто он такой в культурном и расовом отношении, то и дело проявлялись в его рисунках и в процессе их обсуждения.

На последующих рисунках Бену удалось передать воспоминания о матери с ее склонностью бравировать перед ним своей сексуальностью. Он изобразил свои связи с матерью в фантазиях и реальной жизни, где подменил собою ее партнера и возбужденного наблюдателя за тем, как мать красилась, а потом надевала на себя вызывающий наряд. Бен изо­бразил, как он всегда сидел неподвижно рядом с ее зеркалом на протя­жении этого ритуала «соблазнения» (рис. 5.15). Он рассказал, что мать, отправляясь в ночной клуб, часто оставляла его с бабушкой, к которой он не испытывал привязанности. Таким образом, мать являлась для Бена той ролевой моделью, которая ассоциировалась с весьма рискованной социальной жизнью. Социальный риск был связан и для нее, и для него

с чьим-то вожделением, направленным на них и в какой-то мере компенси­рующим их чувство со­циальной изоляции.

Меня поразило то, что Бен сохранил в воспоми­наниях именно эту"аф-фектацию, связанную с матерью, совсем не осо­знавая того пренебреже­ния им, которое прояв­лялось в постоянном и мучительном «соблазне­нии», за которым следо­вал уход на поиски ночных приключений. В то время мать, по-видимому, могла не контролировать и не понимать эффекта, который производило на Бена ее поведение.

В процессе групповой арт-терапии, на этапе установления психотера­певтического альянса я предпочел не обсуждать глубоко этот момент и лишь обратил на него внимание Бена.

На шестом занятии Бен создал рисунок, отражающий его «страх сойти с ума» (рис. 5.16). Он пояснил, что изображение освещенного солнцем пейзажа связано с его попыткой найти ответы на трудноразрешимые вопросы. Под поверхностью земли изображены четыре разные формы «безумия», которые он стремится удержать и не пустить на поверхность. Во время обсуждения я пришел к выводу, что изо­браженные под землей части его «Я» являются: один — больным плодом в утробе матери, другой — ребенком, нуждающимся во внимании,утешении и играх, третий — скепти­ком, смеющимся над дру­гими, подобно окружа­ющим, смеющимся над Беном, а четвертый —

На последующих ри­сунках Бен вновь попы­тался изобразить этих четырех персонажей, выступающих в роли «изменчивых метафор» (СохМ., 1996). Образы

передают ощущаемую

им боль и деформированность внутреннего мира. Он нарисовал то, что назвал своим «безумным, детским "Я"» (рис. 5.17), используя красный, «обнаженный» цвет, окруженный желтым цветом желчи. За спиной за­нявшего весь лист и исступленно кричащего младенца изображены мел­кие фигурки матери, бабушки и его самого. Они находятся на черном фоне, «прозрачны» и отделены друг от друга. Бен пояснил, что сам себе напоминает змею, выплевывающую яд и украшенную декоративной шку­рой, которую она, подобно изменчивому Фрэнки, способна время от вре­мени сбрасывать.

Позднее Бен пытался вновь передать в рисунках свои чувства, свя­занные со взаимоотношениями с матерью и отсутствующим отцом. По его собственному заключению, он, возможно, впервые и с определенной по­мощью окружающих начал понимать, насколько беззащитным он был как ребенок, и что манящий, мучительный «соблазн» в лице матери ско­рее маскировал, чем снимал испытываемое им дома и в школе чувство изолированности. Он изобразил свою мать, которая звала его к себе, в длинном платье и накидке темно-синего цвета (рис. 5.18). Бен сказал, что мать ассоциируется у него с фантастической фигурой женщины-вам­пира, с разнузданной спутницей байкеров — оба персонажа так или ина­че связаны с игрой жизни и смерти. Он заявил, что, как жалкий птенец, беззащитный и пока безобидный, сдерживающий свою внутреннюю боль и слезы, испытывал себя во время уходов матери. В левом нижнем углу рисунка, на котором изображена мать в синем платье, Бен поместил себя в виде маленькой фигурки в маске, держащей нож. В этих своих дет­ских чувствах он признал семена будущего преступления.

После Бен отважился на изображение и более откровенные обсужде­ния обстоятельств самого преступления. Он нарисовал, как, скрываясь

под маской,отправляет­ся на поиски «папаши». При групповом обсуж­дении он рассказал о не­скольких случаях своей половой близости с муж­чинами-гомосексуали­стами, об испытанных им при этом ощущениях большого физического и эмоционального риска и собственной неинтерес­ное™ и малопривлека­тельное™ как личности.

Он создал серию «рассказов в картинках», которая помогла ему пове­дать об обстоятельствах встречи с будущей жертвой в одном из местных баров. После приема нескольких доз спиртного мужчина пригласил Бена к себе домой. Потребность в половой близости осталась неудовлетворен­ной, поскольку мужчина был сильно пьян и почувствовал себя очень плохо. Оба они легли голые в постель и вскоре заснули. Утром Бен про­снулся и обнаружил, что его «папаша» лежит, весь измазанный в соб­ственной блевотине, а к запаху рвотных масс примешивается мощная струя пота и алкогольного перегара. На следующем рисунке Бен отразил свои воспоминания, связанные с тем моментом, когда он нашел на кух­не нож и вонзил его в свою жертву четырнадцать раз. Когда прибыла по­лиция, он заявил, что преступление совершил «мстительный Фрэнки», но его — Бена — нужно засадить в тюрьму на всю оставшуюся жизнь за то, что совершил Фрэнки.

В контексте данной статьи следует подчеркнуть, что откровения Бена происходили в условиях специальной психотерапевтической програм­мы, в которой обратная связь между всеми членами психотерапевтиче­ского сообщества была необходимым требованием. Бен получил похвалу со стороны персонала и других пациентов за высокую степень откровенно­сти, которую он продемонстрировал в процессе арт-терапевтической ра­боты и участия в малой группе и психодраматических занятиях. Подобный «дистрибутивный перенос» (Cordess С, 1996) являлся важным услови­ем, необходимым для работы с очень сложными переживаниями, прояв­ляющимися у разных участников группы. Бен без излишних деклараций гордо демонстрировал то, что он гей, и сохранял при этом воздержание.

Подобная стратегия, очевидно, снижала угрозу виктимизации в услови­ях замкнутого мужского сообщества, где уровень сексуального напряже­ния весьма высок.

Дата добавления: 2015-09-29