Джейнц-Михаэлю и Марии-Маделяйн посвящаю 12 страница

Беатриче улыбнулась:

– Рассказывать особенно не о чем. И никакая я не героиня. Там было темно, совсем одиноко и очень тихо. Я все время боялась умереть и оставляла еду про запас, на случай если обо мне забудут. Но самым ужасным был страх лишиться рассудка. Очутиться в своей постели и увидеть вокруг себя исполнительных слуг казалось просто чудом. Мне хочется сейчас петь целыми днями! Но пережитое в стенах карцера все еще не отпускает. Я не переношу дневного света и по ночам вынуждена просить Жасмину зажигать лампу, так как в полной темноте не могу заснуть. Боюсь проснуться и понять, что мое пребывание здесь, во дворце, – всего лишь сон, а на самом деле я в карцере. Думаю, что частичка меня навсегда осталась там, в темноте, за глухой дверью. Во дворце говорят об этом?

Зекирех добродушно рассмеялась.

– О дитя мое, как мало ты еще знаешь о жизни во дворце. Говорят ли об этом? Вот уже больше десяти дней только и толков, что о тебе, сломанном носе моего сына и твоем наказании.

– И что же рассказывают?

– Нух II, конечно, пытается скрыть истинную причину травмы. Но все его старания заранее были обречены на провал. Не успел Али аль-Хусейн покинуть дворец, как каждый уже знал, что эмиру сломали нос, – от высшего чиновника до рабынь на кухне. Мне хотелось сразу сказать ему, что все его хитрости и увертки просто смешны, но он все равно бы не поверил. Мужчины очень наивны, когда речь идет о сохранении тайны. Нух II неистовствовал как дикий бык, когда узнал, что об этом уже сплетничают по всей Бухаре. Он подозревает всех и каждого, но предатель не найден и по сей день. – Зекирех ухмыльнулась. – Мужчины в ужасе. Они боятся, что ты занесла в гарем какую-то болезнь, которая стремительно, как эпидемия, распространяется среди женщин. А некоторых из них мучают кошмарные сны, в которых их до синяков избивают собственные жены. – Беатриче улыбнулась, Зекирех тоже. – Да, они боятся. И досаждают эмиру просьбами как можно быстрее увезти тебя из Бухары, пока это зло, как они говорят, не распространилось дальше. Но Нух II их не слушает. Он и не думает расставаться с тобой.

– А что говорят женщины?

– Ломают голову в основном над тем, зачем ты это сделала, – ответила Зекирех. – Они разбились на два лагеря. Одни говорят, что сильные удары и укусы на твоей родине считаются любовными играми. Это подтверждает также Ахмад ибн Фадлан, который бывал у северных людей. Другие – то, что ты таким образом не допустила презрительного отношения к себе. Все поражаются тому, что ты выдержала темноту в карцере. Они относятся к тебе с таким почтением, что не отваживаются навестить.

– А что думаешь ты, Зекирех?

Пожилая женщина посмотрела на Беатриче продолжительным взглядом, прежде чем дать ответ.

– Я согласна с теми мужчинами, которые утверждают, что ты принесла в гарем болезнь. И эта болезнь распространяется. Женщины уже начинают выражать свои желания и потребности. Осмеливаются возражать мужьям. Но это лишь мелочи, незначительные детали, в чем они перестали проявлять послушание. Вскоре их будет больше. – Зекирех медленно покачала головой. – Пойми меня правильно. Я не осуждаю тебя за твой поступок. Наоборот, восхищаюсь от всей души и хотя бы раз в жизни хотела бы набраться храбрости и поступить так же. Но я испытываю опасения. Ты вызвала бурю, Беатриче, и я не уверена, что наш мир сможет устоять перед этой бурей.

Беатриче удрученно молчала. Когда она сидела в карцере, ее наполняло чувство победы. Наконец-то она показала этому омерзительному жирному мужику, что его власть не безгранична. При этом даже не задумывалась о том, что таким образом разрушала сложные общественные устои. Зекирех была права. Покажи порабощенным, в чем их сила, и вспыхнет война.

– Мне очень жаль, – искренне сказала Беатриче. – Об этом я не подумала.

Зекирех кивнула.

– Знаю. Ты ведь из другого мира – мира, где женщины обучаются науке исцеления наравне с мужчинами и где мужчины и женщины могут общаться на равных. – Зекирех сделала глубокий вдох. – Иногда мне хочется хоть на мгновение побывать на твоей родине. Там люди счастливее?

Беатриче не знала, что ответить. Она вспомнила Петру, свою коллегу, с которой была в дружеских отношениях. Петра считалась первоклассным хирургом. У нее был идеальный брак. Среди хирургов это редкость. Добавьте сюда двух непоседливых малышей, дом с садом и собаку. К тому же она прекрасно готовила и очень модно одевалась.

Но однажды, когда после совместного дежурства подруги сели на обшарпанную софу приемного отделения, Петра разоткровенничалась с Беатриче. «Знаешь, Беа, – сказала она, – я действительно люблю свою работу и не смогла бы жить без своей семьи, но иногда завидую тем женщинам, которые довольствуются в своей жизни малым. Я хотела бы быть просто женщиной, заботящейся о детях, муже, доме и саде, и не разрываться между работой и семьей, и не вести постоянной битвы за порядок в доме. Бывают дни, когда размеренная жизнь кажется мне самой желанной».

Беатриче в задумчивости пригубила чай. Были ли женщины начала XXI века действительно счастливее тех, что жили в Бухаре в конце первого тысячелетия? Или у них просто поменялись проблемы?

– Не знаю, Зекирех, – искренне ответила Беатриче. – Мне нужно над этим подумать.

– Госпожа, извините, пожалуйста. – Жасмина обратилась к Зекирех. Никто не заметил, как служанка вошла в комнату. – Простите, что прерываю вашу беседу, но моя госпожа еще очень слаба. Она наверняка устала…

– Нет, Жасмина, я совсем не устала! – возмущенно воскликнула Беатриче. – И чувствую себя отлично!

– Моя госпожа уже утомилась, даже если ей не хочется показывать этого, – уверенно продолжала Жасмина. Она обратилась к Зекирех: – Я прошу вас уйти. Не гневайтесь, пожалуйста, но здоровье моей госпожи еще слабое.

Беатриче первая обрела дар речи.

– Что это пришло тебе в голову? – горячилась она. – Ты не должна выпроваживать мою гостью!

– Оставь, Беатриче, – мирным тоном ответила Зекирех. – Я и так собиралась уже идти. И потом, девочка совершенно права, я уже давно своей болтовней действую тебе на нервы.

– Совсем нет, Зекирех, ты не должна…

– Да, да, так лучше. Не то меня выбросят из комнаты. – Зекирех поклонилась и, улыбаясь, взяла Беатриче за руку. – Не гневайся уж слишком на девочку. Служанка, которая столь сильно заботится о благополучии своей госпожи, преодолевая свою робость, вообще редкий подарок. Верь мне, я знаю, о чем говорю, потому что и мне с Ханнах повезло познать это счастье. Набирайся сил. Когда почувствуешь себя лучше, приходи ко мне и мы продолжим наш разговор. Мне интересен твой ответ на мой вопрос.

– Уходите, пожалуйста, госпожа, – повторила Жасмина.

– Твоя девочка действительно очень настойчива, – прошептала Зекирех и по-матерински поцеловала Беатриче в лоб. Потом выпрямилась и с трудом поднялась с банкетки. – Ты настоящая мучительница, – выговаривала она Жасмине, когда та заспешила ей на помощь. – Ты помогаешь, потому что я такая старая, или хочешь меня побыстрее выпроводить?

Жасмина ничего не ответила. Она проводила старуху до самой двери, как будто хотела удостовериться в том, что та действительно наконец ушла, и закрыла задвижку.

– Что ты себе позволяешь, Жасмина? – набросилась на служанку Беатриче, когда та оказалась у ее кровати. – Как тебе пришло в голову прогнать саму Зекирех? Я не понимаю тебя. Что это на тебя нашло? До сих пор я была довольна твоей работой, ты прилежна и послушна, но сегодня ты меня сильно разочаровала.

Жасмина, слушая выговор, убрала завтрак, разгладила простыни и взбила подушки.

– Ты мне ничего не хочешь сказать, Жасмина? – раздраженно спросила Беатриче.

Не произнеся ни слова, с опущенным взглядом девочка покачала головой. Беатриче думала увидеть на лице малышки слезы.

– Я должна оставить вас одну, госпожа, вам нужен покой, – тихо сказала Жасмина и взяла поднос с завтраком. – Если вам что-нибудь понадобится, дайте знать – я буду рядом.

Беатриче долго смотрела на закрывшуюся дверь. Ее мучила совесть. Зекирех была права. Зачем она набросилась на бедную девочку? Беатриче решила исправить свою ошибку и в ближайшее время особенно дружелюбно относиться к Жасмине, поблагодарить и похвалить ее за службу. С этими добрыми намерениями она заснула.

Ахмад аль-Жахркун наблюдал за тем, как Нух II бегает по комнате взад и вперед. Лицо эмира покраснело от возмущения, одежда порвана. Он даже не повязал свой шарф-пояс. В таком состоянии Ахмад не видел эмира больше двадцати лет. Вообще, в его обязанности входило успокаивать Нуха II. Но как это сделать, когда он и сам пережил такую бурю, что лишь усилием воли сдерживал желание бегать с эмиром по комнате.

– Успокойтесь, мой господин, – вымолвил наконец Ахмад. – Я уверен, что это всего лишь недоразумение.

– Недоразумение? – взревел Нух П. – Если я хочу пригласить к себе в опочивальню женщину и эта женщина просит передать, что сегодня она не в настроении, то это просто не поддается моему пониманию! И тут уж речи не может быть о недоразумении. Это бунт! – Он схватил медный чайник и в бешенстве швырнул его. С жутким грохотом чайник ударился о стену, выплеснув все свое содержимое, и упал на пол. – И это не единственная женщина, которая вдруг взбунтовалась против меня, – почти все. Знаешь, что вчера потребовала от меня Ямбала? Она хочет научиться читать и писать! А теперь, ради всего святого, ответь мне: зачем рабыне уметь читать и писать? Эта баба должна выполнять мою волю, а не утверждаться.

Ахмад вздохнул и тупо уставился на ужасную темно-коричневую полосу, оставленную кофе мокко на белой стене. Нужно как можно быстрее приказать побелить стену. Да, у Нуха II появились проблемы, и очень серьезные. Вот уже два дня, как гарем охвачен волнениями. И какова же причина этой истерии? Переполох начался сразу после того, как только дикарку с Севера выпустили из карцера и, по мнению Ахмада, тем самым допустили серьезную ошибку, которой он сам бы никогда не совершил.

– Мои жены сошли с ума! – кричал Нух II. – Они требуют признания своих прав. Каких прав? Я даже понятия не имею, о чем они говорят! У них есть все, что необходимо. И даже больше. Я ношу их на руках, осыпаю дорогими подарками. Ты когда-нибудь видел, чтобы я хотя бы с одной из них плохо обращался?

Ахмад покачал головой. Ему необходимо было сосредоточиться. Как наконец устранить в гареме эти проблемы, пока они не перешли в настоящее восстание? Но мысли его все время блуждали где-то. И как он ни старался найти ответ на свой вопрос, он думал лишь о камне Фатимы и ни о чем больше. За десять дней ему так и не удалось заполучить святой камень. Пока дикарка находилась в карцере, он обшарил в ее комнате каждый угол. Рылся во всех шкатулках и ларях, проверил одежду, перевернул мебель в надежде найти потайной ящик – все безуспешно. Поиски не увенчались успехом. Возможно, эта белокурая ведьма знала о значении и могущественной силе камня и потому всегда носила его с собой?

– Что мне делать, Ахмад? Как вразумить женщин? У меня такое впечатление, что это болезнь, и многие во дворце утверждают то же самое. Причем она очень быстро распространяется. Единственная, кого, кажется, не коснулась страшная зараза, – это Мирват. Не могу же я выпороть всех остальных и стать посмешищем для народа!

Да, но что было делать? Только бы он смог сконцентрироваться. Ахмад потер лоб. Головные боли стали одолевать его с того дня, когда дикарка была выпущена из карцера, а ему так и не удалось завладеть святым камнем. Как же подобраться к камню? И каким образом предотвратить грозящее восстание в гареме?

– О Аллах, обращаю к тебе свою молитву. О добрейший, мудрый и великодушный, приди на помощь своему слуге и укажи ему верный путь! – молился в тишине Ахмад.

– Ахмад, я разговариваю с тобой, – рявкнул Нух II и вцепился ему в руку. – Ты что, вообще меня не слушаешь? Единственный раз попросил тебя о помощи, а ты думаешь неизвестно о чем! – Эмир топнул ногой. – Всякий готов меня обидеть. Даже у Замиры я не могу спросить, как уничтожить эту безрассудную дикарку.

– Простите, повелитель, – пробормотал Ахмад, надеясь, что эмир не догадался о его помыслах.

Нух II был прав, с подобными проблемами он сталкивался нечасто. И ужасная смерть Замиры еще более усложняла ситуацию – помощи ждать было не от кого. Скорее наоборот. К счастью, женщины гарема еще не знали, что их советчицу с выколотыми глазами и перерезанным горлом нашли в заброшенном подвале.

– О всемогущий Аллах, как мне найти выход из создавшегося положения?

– Повелитель, мне думается, мы должны…

И тут его осенило. А может, у дикарки уже нет камня? Если она отдала его на хранение Замире, то тогда…

Ахмада кидало то в жар, то в холод, он попытался выстроить цепочку событий. Саддин видел дикарку у предсказательницы. Даже если тот и не подозревал о значимости камня, факт, что это сапфир чрезвычайной красоты, Саддин понял однозначно. Кочевник был известным ворюгой и, кроме того, чрезвычайно сообразительным. После разговора с Ахмадом ему стало ясно, что камень, несомненно, дороже, чем кажется на первый взгляд. Кочевник пробрался к Замире, чтобы украсть камень. Но когда та не пожелала расстаться с ним, хладнокровно убил старуху. Ахмад вытер со лба пот. Да, именно так все могло и быть. Но для чего Саддину камень? Чтобы продать? Саддин наверняка имеет контакты с воровскими бандами и всеми негодяями города, и те наверняка не прочь выложить значительные суммы. Но на что он им, этот камень огромного значения для верующих, эта святая реликвия?

Спина Ахмада покрылась холодным потом, под ложечкой засосало. Ему срочно надо к Саддину.

Некогда отсылать сообщение с голубем и ждать ответа. Он должен увидеть его как можно быстрее.

– Ахмад! – воскликнул Нух П. – Что с тобой?

И только в эту минуту Ахмад почувствовал, что Нух II держит его за плечи.

– Не сейчас!

Он необыкновенно быстро высвободился из рук эмира.

Заметно испугавшись, Нух II отступил на шаг назад.

– Ахмад, что…

– Прошу прощения, повелитель, – промолвил Ахмад. Ему самому не нравилось свое поведение, но по-другому он не мог. Что были трудности эмира с гаремом по сравнению с той опасностью, которая грозила камню Фатимы и, таким образом, всем верующим! – Я сейчас не могу…

Повелитель Бухары, ничего не понимая, уставился на него.

– Что это значит, Ахмад?

– Мне… мне нужно срочно уйти, господин, простите!

– Да все, что ли, посходили с ума? – взревел Нух II. – И ты хочешь оставить меня в беде? Вы что, все сговорились, что ли?

– Нет, повелитель. Это лишь… – Ахмаду стало даже жаль эмира, но он не мог объяснить ему всего, во всяком случае, не сейчас, когда время, как песок, уходит сквозь пальцы. – Меня ждут. Обещаю вам, что, когда вернусь, найду решение, как вразумить ваш гарем.

Он проворно повернулся, оставив ошеломленного эмира в его опочивальне, и направился к воротам дворца. Как ему найти Садлина? Может быть, просто постучать в дверь дома писаря? Но если его там не окажется, никто не скажет ему, где может быть кочевник. И тут он вспомнил про палатки Саддина перед воротами дворца. Кочевник часто бывал там, и можно было в конце концов дождаться его появления.

Ахмад спешил по коридору, не обращая внимания ни на слуг, ни на чиновников, шедших размеренным шагом людей, облеченных государственной службой. С некоторыми он сталкивался, другие успевали уворачиваться. Ахмад поскользнулся на гладком мраморе, с трудом сохраняя равновесие, и вновь устремился вперед. Он шел все быстрее и быстрее. Выйдя за ворота, побежал, не обращая внимания ни на охрану дворца, с удивлением смотревшую ему вслед, ни даже на то, что забыл надеть накидку и другую обувь. Все это в настоящий момент было ему совершенно безразлично. Его мысли занимал только святой камень. Они подгоняли его вперед и окрыляли.

«Возможно, камень Фатимы еще у Саддина», – думал Ахмад и мысленно прикидывал, как сделать так, чтобы выкупить его у кочевника. Он был готов не раздумывая пожертвовать, если будет необходимо, всем своим состоянием, даже положением и именем ради этого камня. Если начать разговор умело, то можно избежать всего этого. Надо только не дать понять кочевнику, как много для него значит камень. А вдруг эта бесценная реликвия уже нашла своего покупателя и находится в руках вора или даже безжалостного убийцы? Что делать ему в этом случае? Ахмад страшно нервничал.

– О Аллах, взываю к твоей милости, – бормотал несчастный Ахмад. – Сделай так, чтобы мне не опоздать.

И ускорил шаг.

Едва дыша, выбившись из последних сил, Ахмад наконец добрался до палаток кочевника. Всякий раз, когда он бывал здесь, перед воротами города, и видел множество палаток, он вновь и вновь восхищался тем, как огромен и одновременно красив лагерь Саддина – ничего общего с примитивными пристанищами, сделанными из грязных, плохо обработанных шкур, о которых рассказывала его мама. Когда Ахмад был маленьким мальчиком, она часто говорила ему о кочевниках. И он, как завороженный, вслушивался в каждое слово. Мурашки бежали по его спине, мама же, по обыкновению своему, презрительно щелкала языком. Она плохо относилась к мужчинам, женщинам и детям, не имеющим постоянного жилища, проводящим свою жизнь в вечных переездах от города к городу, от оазиса к оазису и ограничившим свое бытие лишь подсобной, черной работой, воровством и надувательством. Кочевники считались бедными, грязными и необразованными людьми и ни в коем случае не входили в круг общения клана благородной и знатной семьи Жахркун. Вот что явствовало из рассказов его матери. Иногда, глядя на палатки Саддина, он поражался тому, насколько глубоко проникли в его сознание слова матери – и как мало они соответствуют действительности.

Палаточный город состоял из более сотни палаток. Его населяли слуги, погонщики скота со своими семьями, кузнецы, шорники, ткачи и гончары. Палатки, простые и неприметные, казалось, сливались с окружавшими их песком и глиной. Некоторые из них были столь велики, что спокойно могли вместить пятьдесят и даже более человек, другие же – чересчур маленькими и скромными. По ночам в палатки загоняли даже верблюдов и лошадей. Жизнь в лагере подчинялась определенному порядку, как в любой деревне или городе. Разница состояла лишь в том, что строения здесь были воздвигнуты не из обожженного глиняного кирпича, а из хлопковой, льняной ткани и выделанной кожи.

Тяжело дыша, Ахмад схватился за левую сторону груди. Она болела так, будто кто-то при каждом вдохе прокалывал ее острыми копьями. Пот заливал лицо, и одежда прилипла к телу. Шатаясь, выбиваясь из последних сил, он продвигался по стихийно возникшим между палатками улицам. На пути ему встречались женщины, которые пекли хлеб странным открытым способом, болтали друг с другом или мыли своих детей. Они были одеты в яркие цветные наряды, а лодыжки их ног и запястья рук украшали тяжелые браслеты из серебра. Завидев Ахмада, женщины поспешно прикрывали лица своими широкими платками или исчезали внутри какой-нибудь палатки. Наконец ему встретился мужчина. Старик сидел на земле возле своей палатки и обрабатывал шилом кусок кожи.

– Мир вашему дому, добрый человек! – поприветствовал его Ахмад. – Простите за беспокойство. Мне нужно поговорить с Саддином. Не знаете, где его можно найти?

Мужчина оторвался от своего занятия. Он с таким подозрением изучал Ахмада, что тому стало не по себе. Ахмад неожиданно осознал, что в этом палаточном городе он чужак, незваный гость. Его фамилия и должность великого визиря здесь не значили совершенно ничего. Как все кочевники, эти люди ни от кого не зависели и подчинялись только своему предводителю. Даже Нух II ибн Мансур не имел права приказывать этому простому человеку, сидящему в пыли и занятому своим ремеслом.

– Там, сзади, – не сразу и не особенно дружелюбно ответил старик. – У лошадей.

Ахмад поблагодарил и из последних сил устремился в направлении указательного пальца старика.

Вскоре он был возле палатки, где размещались лошади кочевников. Еще издалека он услышал людскую разноголосицу, сопровождаемую ржанием лошадей. Перед палаткой больше дюжины мальчишек лет двенадцати-четырнадцати крепко удерживали за поводья и недоуздки в два раза большее количество лошадей. Прекрасные благородные животные, волнуясь, пританцовывали, фыркали и ржали. Юные пастухи старались усмирить их. Но усилия были не так уж и заметны. Мальчики беззаботно смеялись и шутили, подзадоривая друг друга.

Ахмад подошел к одному из них, стоявшему ближе всех.

– Мир тебе! Где мне найти Саддина?

– Он там, в палатке, – с готовностью ответил мальчик и сильнее схватил за недоуздки обеих лошадей, за которыми присматривал.

– Благодарю тебя, – сказал Ахмад и повернулся к палатке.

– Но у него не будет времени для разговора с вами, господин! – крикнул ему вдогонку мальчик. – Саддин сейчас очень занят.

Ахмад остановился.

– Поверь, мой мальчик, для меня он найдет время, – возразил визирь и продолжил свой путь.

Краем глаза он, однако, заметил, как малый покачал головой и пожал плечами. Потом все мальчики беззлобно рассмеялись.

В палатке было очень темно. Плотные, сотканные из толстого пропитанного маслом хлопка, парусиновые навесы едва пропускали дневной свет, и Ахмад остановился у входа, чтобы его глаза после ослепительного дневного света смогли привыкнуть к полутьме.

Пол покрывал толстый слой соломы как защита от песка и камней. Сильно пахло лошадиным потом, и, на первый взгляд, помещение казалось пустым. Лишь через некоторое время Ахмад увидел мужчин, сгрудившихся в самом конце палатки. Они стояли к нему спиной и были так заняты, рассматривая что-то, что даже не заметили, как он подошел к ним.

– Мир вам! – вежливо поклонился Ахмад. – Где я могу найти Садлина? Я должен с ним…

Один из мужчин повернулся и мрачно взглянул на него.

– Не сейчас!

Грубый, резкий тон заставил Ахмада отступить на шаг. Мужчины перед ним опять образовали плотное кольцо из спин и плечей. В любой другой день Ахмад покорился бы судьбе и со своими нерешенными вопросами отправился домой, но сегодня речь шла о камне Фатимы, о святыне, которую он должен был защитить от осквернения. Гнев. Его обдала волна неистового и праведного гнева, что случалось с ним крайне редко. С силой, которой он сам не ожидал от себя, он раздвинул двух стоящих прямо перед ним мужчин и оказался в кругу. Не обращая внимания на ругательства и проклятия, которыми они щедро осыпали его, Ахмад смотрел на Саддина, сидящего на полу на корточках.

– Саддин, – громко сказал Ахмад, – мне нужно поговорить с тобой. Срочно!

– Вы слышали ответ, Ахмад аль-Жахркун. Не сейчас! – процедил сквозь зубы Саддин, не удостоив Ахмада даже взглядом. На лбу кочевника выступили капли пота. Может быть, Саддин приболел? И в этот момент Ахмад увидел, что дело вовсе не в состоянии здоровья молодого человека. Лошадь корчилась от боли, вскидывала голову, сопела, фыркала и ржала. Ее живот раздулся, как свиной пузырь. Четверо сильных мужчин крепко держали ноги и хвост лошади и успокаивали ее, левая рука Саддина по самый локоть ушла в утробу животного. Остальные мужчины молчали, будучи немыми свидетелями борьбы, которая разворачивалась на их глазах. Вновь и вновь Саддин успокаивающим голосом обращался к лошади, давал другим мужчинам указания и все время ощупывал что-то в ее чреве. Великий визирь отступил на два шага назад и встал в общий круг.

– Это надолго? – спросил он мужчин, стоявших рядом.

– Только Аллаху известно, – ответил один из них и беспомощно пожал плечами. Он говорил тихо, как будто находился в комнате больного. – Вообще Саддину следует поторопиться. Если в ближайшее время ему не удастся повернуть жеребенка во чреве кобылы, он потеряет обоих. Кобыла мучается с ночи. Она очень сильная и выносливая, но долго не выдержит. Ее силы на исходе.

Ахмад, волнуясь, переминался с ноги на ногу. Его совсем не интересовало, что кобыла производила на свет потомство в адских муках. Ему также было все равно, останутся ли в живых кобыла и ее жеребенок или нет. Он вообще не любил лошадей. И как раз сейчас, когда речь шла о камне, от которого зависела дальнейшая судьба всех верующих, жизнь какой-то кобылы и ее жеребенка была самым незначительным, что только он мог себе представить. Но Ахмад молчал. Он не отважился заговорить с кочевником во второй раз. Саддин никогда не повторял дважды, а когда впадал в гнев, был непредсказуем. И уж вряд ли при таких обстоятельствах мог думать о перепродаже камня.

Эти мысли утешили Ахмада, и он остался молча стоять в кругу, безучастно наблюдая за происходящим и моля Аллаха сохранить драгоценность в безопасности. Однако постепенно стал проявлять интерес к тому, что разворачивалось перед его глазами. Он начал волноваться за кобылу и ее нерожденного жеребенка. Кобыла дрожала в изнеможении. Ржание ее становилось все тише и слабее. Ахмад невольно начал перечислять все девяносто девять имен Аллаха. Жемчужины четок скользили по его пальцам, когда кобыла и ее жеребенок боролись за жизнь. Но вот среди собравшихся прошел легкий шепот. Ахмад встал на цыпочки, чтобы лучше видеть. Саддин держал в руках две маленькие нежные ножки, которые он ловко обвязал канатом.

– Зала, тяни жеребенка, – сказал он одному из мужчин, отдавая ему канат.

Бедное животное было настолько измучено, что едва дышало. Саддин всем своим весом навалился на него и обеими руками стал усиливать родовые схватки. Всякий раз, когда он нажимал на живот кобылы, другой мужчина тянул канат. Затаив дыхание, Ахмад наблюдал, как сначала показались ноздри жеребенка, потом закрытые глаза, уши, шея…

Неожиданно все пошло очень быстро, Ахмад едва успевал следить за процессом. В определенный момент мужчина еще раз потянул за канат, Саддин сжал живот кобылы, и жеребенок, мокрый, со странной белой шкуркой, оказался на соломе. Двое мужчин тут же опустились на колени и начали вытирать новорожденного, а Саддин занялся последом. Как зачарованный, Ахмад наблюдал за тем, как жеребенок открыл глаза и поднял голову. С удивленным, недоверчивым выражением он смотрел вокруг. Голова его моталась из стороны в сторону, тоненькая шея была еще слишком слаба.

Ахмад впервые присутствовал при родах. С умилением он рассматривал крохотное существо, лежащее перед ним на соломе. Как прекрасно и совершенно творение Аллаха!

Усталый и изможденный, Саддин поднялся с пола, вытер мокрое от пота лицо и окровавленные руки полотенцем. Его рубашка и брюки были заляпаны кровью, волосы мокрыми прядями прилипли к голове. Он как будто только что вернулся с поля боя. Мужчины хлопали его по плечу, поздравляли с рождением жеребенка, и Саддин, несмотря на усталость, светился от радости. Увидев Ахмада, он посерьезнел.

– Подождите меня в палатке, – сказал он. – Я сейчас.

Саддин дал соответствующие распоряжения, и слуга уже ждал великого визиря у входа в палатку. Поклонившись Ахмаду, вежливо его поприветствовал и попросил снять обувь. И лишь после этого, приподняв тяжелый навес из парусины, пригласил войти.

Ахмад часто бывал в лагере вместе с Нухом II. Эмир проявлял интерес к породистым лошадям кочевника. Всякий раз, глядя на этих животных, он восхищался ими. И даже иногда покупал у Саддина приглянувшуюся лошадь – всегда за значительную сумму. Но покупка, как правило, совершалась под открытым небом. Никогда прежде Ахмад не бывал внутри палатки. Он даже не знал, чего ожидать, и был готов увидеть всего лишь несколько меховых шкур, глиняные миски, открытую печь, пыль и песок. Но палатка Саддина поразила Ахмада красотой и богатством убранства, сравнимых разве что с интерьерами комнат в доме преуспевающего купца. Удивленный, он остался стоять у входа. Пол был покрыт дорогими коврами. На низких столиках стояли медные чаши с финиками, инжиром и виноградом. Ахмад заметил также дыни и гранаты – редкие и изысканные фрукты в Бухаре. На банкетки ярких, радующих глаз цветов были накинуты мягкие меха лам и коз. Множество масляных ламп излучали приятный свет. В углу, на невысокой скамеечке, находилась курительная емкость, из которой поднимался узкий столб дыма, распространявший пряный аромат фимиама и амбры. Мысли о пыли, песке и нищете были здесь не только неуместны, но и оскорбительны. Второй слуга, с улыбкой поприветствовав Ахмада, протянул ему пару шитых золотом шлепанцев.

Дата добавления: 2015-09-29