Река была хранительницей тайн этих мест, их безымянности. О домах вдоль Темзы Джозеф Конрад писал, что «подобно плотной, переплетенной чаще кустарника и ползучих растений поверх безмолвных глубин дикой, неизведанной местности, они скрывают глубины бесконечно разнообразной, неустанно кипящей лондонской жизни… Темны и неприступны ночью, как стена леса, лондонские берега».
Порой они едва поддаются исследованию — настолько они черны и печальны. Стивен Грэм, автор «Лондонских ночей», описывает свои хождения по «длинным диковинным коридорам под Темзой в восточном Лондоне», куда «спускаешься, выходишь — и несешь на своих плечах весь Лондон». Гейне писал о безотчетной, интуитивной печали при виде темной реки, и точно так же в книге Грэма Темза со всеми своими потаенными глубинами говорит «о загадке, которая не будет разрешена никогда, — о загадке лондонской скорби, лондонского бремени, лондонского рабства». Река принесла Лондону деньги и власть, но она же сделала его рабом этих коварных начал. Иэйн Синклер, писатель конца XX века, в романе «Вниз по течению» говорит, что Темза «не дает дышать — циклична, неостановима. Предлагает погрузиться, ослепнуть: темный глиняный компресс на глаза, чтобы навеки их запечатать, избавляя от страхов и судорог жизни… страсти, обращенные в ил».
Неудивительно, что лодочники Темзы неизменно — с XIII века по XIX — славились бранчливостью и сквернословием. Их яростную, богохульную брань, которая могла обрушиться на кого угодно, так и называли — «язык лодочников». От них частенько доставалось и монархам, когда те пускались в речное плавание; Г. В. Мортон в книге «В поисках Лондона» (1951) пишет, что «замечания, которые на суше сочли бы изменническими, на Темзе сходили за шутки». Было даже высказано мнение, что Гендель для того сочинил в 1714 году свою «Музыку на воде», чтобы «заглушить поток издевательств, который мог обрушиться на нового короля Георга I во время его первого путешествия по реке». Не исключено, что право на вольные речи давала лодочникам сама древность Темзы; в этом смысле реку можно считать квинтэссенцией, воплощением того радикально-эгалитаристского лондонского духа, о котором так часто говорят.
Ощущение тьмы, беспрестанно плывущей по лику воды, оказывает омрачающее и огрубляющее действие на всех, чья работа связана с рекой. У Натаниела Готорна возникает «мутный поток Темзы, не отражающей ничего, прячущей в груди своей миллион скверных секретов, — подобие нечистой человеческой совести, которая непрерывно принимает в себя болезнетворные ручейки греха».
Поручая Босуэллу «исследовать Уоппинг», чтобы лучше понять «великолепную широту и разнообразие Лондона», Сэмюэл Джонсон, разумеется, не догадывался о том, как его слова были бы истолкованы в XIX и XX веках. В первые десятилетия XX века Уоппинг был такой же зоной гниения и упадка, как Шадуэлл и Джейкобз-айленд. Если берега Сены открыты и доступны, то некоторые участки Темзы всеми силами отталкивают посетителей. Уоппинг и найти-то было трудно: его главная улица шла под громадными стенами старых складов, а улицы, прилегающие к ней, казалось, хотели укрыться за большими домами и газовыми заводами. Тут всегда была беззаконная территория, не подлежащая городской юрисдикции, но здешнее запустение в начале века объясняется, кроме того, позорной и неэффективной организацией работы в доках с неполной рабочей неделей, когда из собравшейся у ворот толпы бригадиры отбирали лишь немногих. Остальные возвращались в привычную нищету, пьянство и одурманенность, которые так ярко зафиксировали Чарлз Бут и супруги Уэбб. «Даже черствейшего из людей, — писал Генри Мейхью, — наполнит печалью вид тысячной толпы поденщиков, борющихся за дневной заработок… Лица этой голодной массы — зрелище поистине незабываемое… Многие ходили сюда неделями — каждый день все та же борьба, все те же вопли; и брели в конце концов восвояси, так и не получив работы, ради которой поднимали крик». Темза, зачинательница коммерции, стала, таким образом, самым явным средоточием нищеты, порождаемой коммерческим началом.
На заброшенном кладбище при церкви Сент-Джорджз-ин-де-Ист, которые многие поколения считали местом дурным и несчастливым, хоронили «матросских женщин, вовлеченных в грех с детских лет, изъеденных болезнью». Уоппинг был, кроме того, местом смерти в «доке казней», где скопом отправляли в вечность виновных в преступлениях на море. В полицейском участке Уоппинга лежала «одна из печальнейших книг на свете» — журнал с записями о попытках самоубийств, содержащими сведения о событиях и обстоятельствах, толкнувших человека к реке. Уолтер Джордж Белл, автор «Неизвестного Лондона», бродя по этому району в 1910 году, отметил «зловонные питейные лавки, неописуемо грязные и мерзкие, — естественные прибежища всевозможной скверны». «Внутренность улья, — пишет он, — представляет собой мрачные трущобы». Что ж, возможно, и нам пригодится совет Сэмюэла Джонсона «исследовать Уоппинг» для того, чтобы познать Лондон.
Глава 59
Они погребены
В Лондоне есть и другие реки — упрятанные, заключенные в туннели или трубы, изредка слышимые, но чаще текущие под городской поверхностью безмолвно и незримо. Если по порядку, с запада на восток, — это Стамфорд-брук, Уондл, Каунтерз-крик, Фолкон, Уэст-борн, Тайберн, Эффра, Флит, Уолбрук, Некинджер, Эрл, Пек и Рейвенсборн.
Издревле считалось, что, хороня заживо большие воды, люди совершают магическое деяние; магия эта, однако может быть опасной. «Погребенные реки» порой по-прежнему источают зловоние и сырость. Река Флит и теперь в штормовую погоду выходит из своего искусственного русла и затопляет на пути подвалы; у своего истока в Хемпстеде она способствовала распространению всевозможных лихорадок. Долины этих рек, где в ряде случаев ныне проложены автомобильные или железные дороги, были местами туманными и сырыми. Как утверждает Николас Бартон, автор книги «Погребенные реки Лондона», по обоим берегам ручья Каунтерз-крик от Шепердс-Буша до Челси люди необычайно часто страдали ревматизмом; лондонская «болотная лихорадка» XVII века не без оснований ассоциировалась с речками и ручьями, ныне упрятанными под землю.
Погребенные реки могут также провоцировать аллергию. Одно недавнее исследование пациентов лондонских больниц показало, что «38 из 49 больных, страдающих аллергией (т. е. 77,5 %), живут на расстоянии не более 180 ярдов от одного из известных водных потоков», а для астматиков эта цифра составляет 17 из 19; в большинстве случаев водные потоки — это «погребенные притоки Темзы». Причины этой странной корреляции пока неясны, хотя те, кому ведомы многообразные силы лондонских мест, возможно, готовы предложить свои теории. Но магия, черная или белая, на этом не кончается. Опубликованная в 1960 году «География лондонских призраков» Ламберта утверждает, что примерно 75 % эпизодов, имеющих отношение к теме книги, произошли «в домах, находящихся в явной близости от водных потоков»; возможно, погребенные воды проявляют себя не только звуком.
Характерным примером может послужить судьба реки Флит. Как подобает древней реке, она имела много названий. Флитом (от англосаксонского слова, означающего приливный поток) ее называли в нижнем течении; в верхнем она звалась Хоулборн, в среднем — Тернмилл-брук. Издревле служа границей между Вестминстером и Сити, Флит в определенном смысле был стражем Лондона. Город не раз использовал эту реку как оборонительный рубеж; например, во время гражданской войны середины XVII века на обоих берегах были возведены большие земляные укрепления. Неудивительно, что из погребенных рек города эта лучше всех описана и чаще всех изображалась. Она получила щедрую долю общего лондонского загрязнения и сберегла множество выброшенных и позабытых предметов. В пределах Кентиш-тауна, то есть довольно далеко от устья, был обнаружен якорь, что указывает на приличную глубину и ширину на этом участке; однако чаще Флит становился местом последнего упокоения для более локальных и обыденных элементов городской жизни — ключей, кинжалов, монет, медалей, шпилек и отходов таких приречных ремесел, как дубление кож. Реку приходилось периодически освобождать от ила и всевозможной грязи — чистка устраивалась раз в двадцать-тридцать лет. Обличители Лондона и его грязи неизменно упоминали Флит как один из примеров: вот как город испоганил поток, который некогда был чист и светел! Каждая улица наделяла Флит своим четко отличимым запахом; он был полон испражнений и всевозможной мертвечины. В сущности, Флит был тождествен всему Лондону. «Наибольшую выгоду, — писал Нед Уорд, — он приносит гробовщику, которому придется признать, что мутный этот поток дарит ему лучший улов, нежели любые чистые воды». Как и Темза, Флит был рекой смерти.
Он вообще был несчастливой рекой на всем своем пути. Он проходил через Кентиш-таун и Сент-Панкрас, и поныне печальные от соприкосновения с его водами; затем у Баттл-бриджа он, по словам Уильяма Хоуна, втекал в «увеселительные сады Великого Отчаяния», «где стоят деревья, которым словно бы и не положена листва, где подстриженные изгороди, кажется, хотят повалиться, где на бесконечных бордюрах вяло пробивается сорная трава». Затем Флит огибал Кларкенуэлл-хилл и касался камней тюрьмы Колдбат; затем тек мимо Саффрон-хилла — «Шафранного холма», за чьим ароматным названием скрывался один из худших трущобных районов Лондона; затем встречался с Тернмилл-стрит, о чьей скверной репутации уже было сказано. Далее шла улица Чик-лейн (позднее — Вест-стрит), которая не одно столетие была прибежищем преступников и убийц; здесь в воду бросали трупы убитых и ограбленных горожан. Вновь став в этом месте рекой смерти, приток Темзы достигал затем омерзительной тюрьмы Флит.
Заключенные умирали здесь от зловония и от сопутствовавших ему болезней. В долине Флита, писал в 1560 году один врач, и «в здешних вонючих переулках люди вдвое чаще умирают, вдвое легче заражаются и вдвое дольше болеют — в этом я с тех пор, как мне стал ведом Лондон, убеждался многократно». В более позднем свидетельстве, процитированном в «Погребенных реках Лондона», говорится, что «в каждом приходе вдоль Флита гостила губительная чума». Возникает вопрос: почему же этот район всегда был так густо заселен? Похоже, река оказывала на определенную категорию людей некое скрытое воздействие, притягивая их к себе. Она предлагала себя тем, кто и без того был грязен, зловонен и скрытен, как некая естественная среда обитания. Она, кроме того, была коварна по природе своей. В штормовую погоду ее уровень мог резко подняться, что приводило к наводнениям. В весенний паводок и после сильных дождей она превращалась в опасный поток, уничтожавший дома и целые улицы. Наводнение 1317 года погубило многих горожан, разрушило немало домов и сараев; в XV веке жители прихода Сент-Панкрас жаловались, что не могут добраться до церкви, «когда дороги плохи и вода высока».
Все попытки очистить и облагородить Флит проваливались. После Великого пожара, который полностью уничтожил пристани на Темзе со всеми находившимися там товарами, берега Флита были одеты в кирпич и камень; некую гармонию формы должны были поддерживать четыре вновь сооруженных моста. Но работы по благоустройству «Нового канала», как стали тогда называть Флит, не были успешными; медленная река опять сделалась грязной и зловонной, ее берега и близлежащие улицы по-прежнему слыли прибежищем воров, сутенеров и нищенствующих симулянтов. И вот на протяжении пятидесятилетия великих городских преобразований вся река была упрятана в кирпичную трубу. Ее, как поток постыдной вины, хотелось скрыть от людских глаз; город в буквальном смысле похоронил ее. В 1733 году ее замуровали от Флит-стрит до Холборнского моста, тридцать три года спустя — от Флит-стрит до Темзы. В начале следующего столетия под землю ушли ее северные участки, так что от этого некогда великого стража Лондона не осталось и следа.
Но дух Флита не умер. В 1846 году этот дух прорвался наружу: «тухлые зловонные газы», запертые в кирпичных туннелях, «вырвались наверх». «Волна сточных вод» смела три почтовые станции, об устои моста Блэкфрайарс разбился пароход. Позднее воды Флита всерьез мешали прокладке лондонского метро: туннели заливала темная зловонная жижа, и работы приходилось приостанавливать. Ныне Флит используется лишь как ливневый канал, выходящий в Темзу у моста Блэкфрайарс, но он по-прежнему нет-нет да и напомнит о себе. В штормовую погоду он иногда затопляет проезжую часть, котлованы при строительных работах вдоль его старого русла регулярно приходится осушать насосами. Словом, воды древних ручьев и источников, как встарь, текут по привычным руслам запертых ныне рек.
Сами же эти реки, как мы можем убедиться, не вполне мертвы, и порой они даже нам показываются. Над платформой станции метро «Слоун-сквер» видна огромная железная труба, по которой течет река Уэстборн; подобные же трубы, заключающие в себе реку Тайберн, проходят через станции «Бейкер-стрит» и «Виктория». В феврале 1941 года Тайберн заструился по дну бомбовой воронки. Уэстборн был похоронен лишь в 1856 году. В книге «Погребенные реки Лондона» можно прочесть, что на Мирд-стрит в Сохо «в подвале одного здания есть решетка, под которой видна вода, текущая на юг»; факт довольно-таки таинственный, но было высказано мнение, что этот неизвестный подземный ручей возник на месте сточной трубы XVII века. Как выразился Николас Бартон, «если канал проложен, воды устремляются в него с удивительным постоянством». Это означает, что под городскими улицами, может быть, струятся и другие потоки и притоки, изобилующие своими собственными подземными призраками и нимфами.
ПОД ЗЕМЛЕЙ
Это изображение «клоачного охотника» взято из книги Генри Мейхью «Труженики и бедняки Лондона». Работа «охотника» была и опасной, и презренной — но горожане в любую эпоху искали источники средств к существованию везде и всюду.
Глава 60
Что там, внизу?
Слухов о мире под нашим миром хватало всегда. Сообщалось о подземных покоях и подземных ходах — один такой ход якобы соединял крипту церкви Сент-Бартоломью-де-Грейт с Канонбери, другой, покороче, — мужской и женский монастыри Кларкенуэлла. Обширные катакомбы имеются в Камден-тауне под Камденским товарным складом. Археологи находили в «скрытом» Лондоне древнеримские храмы. Состояние статуй античных божеств порой говорило о том, что по неизвестным причинам они были намеренно зарыты в землю. Под церковью Олл-Халлоуз-Баркинг обнаружена христианская крипта, чей свод сложен из материалов римского периода; выкопали также крест из песчаника с саксонской надписью WERHERE, странным образом приводящей на ум WE ARE HERE («мы здесь»). Лишь после бомбардировок Лондона из земли была извлечена погребенная под Чипсайдом статуя «мертвого Христа», горизонтально лежавшая в одном из слоев лондонской почвы. Находка на углу Рэй-стрит и Литтл-Саффрон-хилла говорит о шествии поколений, которые и сами давно уже ушли под глину и гравий: в 1855 году на тринадцатифутовой глубине «землекопы натолкнулись на древнюю мостовую, сложенную из очень больших кусков известняка неправильной формы. Исследование камней показало, что улица интенсивно использовалась. Они изглажены ходьбой и ездой минувших поколений». Ниже этих старинных камней были обнаружены куски дуба — толстые, крепкие, покрытые илом, — которые сочли фрагментами огромной мельницы. Еще ниже лежали грубые деревянные трубы для воды. Громадный груз прошлого спрессовал весь этот лондонский материал «в плотную, почти твердую массу, и любопытно, что поблизости от старой земной поверхности в большом количестве лежали женские шпильки». Тайна шпилек так пока и не раскрыта.
Автор «Неизвестного Лондона» замечает: «Я чаще спускался по приставным лестницам, исследуя погребенный город, чем взбирался по лестничным маршам на верхние этажи Сити»; у читателя может возникнуть ощущение, что подземный город обширней надземного. На одном из характерных рисунков столицу представили в разрезе как совокупность горизонтальных уровней, от крыш до клоаки, громоздящихся и чуть ли не сминающих друг друга своим весом. В одном популярном издании по городской истории хорошо сказано: «Никто из знающих Лондон не будет отрицать, что сокровища его следует искать в его глубинах». Фраза, пожалуй, двойственна по смыслу и указывает как на топографическую, так и на социальную тайну.
Как писал Чарлз Найт, другой выдающийся историк Лондона, «если вообразить, что эта великая столица столиц когда-нибудь станет тем же, чем стал Вавилон, о котором даже не знают точно, где он погребен, то начинаешь чуть ли не завидовать восторгу антикваров будущего при вести о том, что обнаружен подземный Лондон. Мы можем представить себе движение раскопщиков по этому исполинскому и до поры необъяснимому лабиринту, пока не будет расчищено все до конца и все громады не откроются дневному свету». Картина ошеломляющая — но не более ошеломляющая, чем сама действительность.
Подземный Лондон между тем уже существует. Это обширные подвалы, проходы, клоаки, туннели, трубы и сообщающиеся друг с другом коридоры. Созданы громадные сети газовых и водопроводных труб, многие из которых давно не используются, а по другим теперь пущены кабели общей длиной в тысячи миль, служащие целям связи и управления. В книге «Лондон, открываемый заново» Уолтер Джордж Белл пишет о том, как однажды в начале 1920-х годов работники Управления почт укладывали керамические трубы для телефонных кабелей в выемку, оставшуюся от стены древнеримской виллы на Грейсчерч-стрит, так что, по его выражению, «шепоты наших переговоров» проходят через помещения, где жители утраченного Лондона некогда беседовали на языке чужой страны. Прорыты глубокие туннели для «Бритиш телеком» и для Лондонского управления по электричеству, по траншеям и изолирующим трубам тянутся кабели компании «Нэшнл грид». После 1945 года была введена в действие громадная система туннелей Управления почт, еще более усложнившая подземную лондонскую топографию. Под Темзой проложено больше туннелей, чем под любой из рек, на которых стоит другие мировые столицы — туннелей для поездов, для автомобилей, для пешеходов и для коммунальных нужд. Вся территория под рекой, как и под городом в целом, превращена в катакомбы со своими авеню и магистралями, зеркально копирующие наземную уличную структуру.
Но стоит в Лондоне спуститься под землю — и с нами что-то происходит. Сам воздух, кажется, делается стар и печален, насыщен горестным наследием. К примеру, Темз-таннел — туннель под Темзой, прорытый в 1825–1841 годах, — был куплен ценой великого труда и страдания. Его история рассказана в книге Ричарда Тренча и Эллиса Хиллмана «Лондон под Лондоном». Туннель прокладывался на глубине шестидесяти трех футов под руководством инженера Марка Брюнеля с использованием громадного проходческого щита для извлечения земли; идя вслед за проходчиками, каменщики тут же формировали кирпичные стены туннеля. Часто происходили обвалы и прорывы воды; рабочим, «как угольщикам в опасной шахте», беспрерывно что-то угрожало — то огонь, то вода. Один из них, пьяный, упал в глубокую шахту и разбился насмерть; некоторые утонули во время затоплений, другие умерли от «болотной лихорадки» или дизентерии, один или двое задохнулись в «спертом и нечистом воздухе». Марк Брюнель сам испытал приступ паралича, но настойчиво продолжал работы. Он вел дневник, чьи записи не нуждаются в пояснениях: «16 мая 1828 г. Взрывчатый газ. Люди сильно ропщут. 26 мая. Утром умер Хейвуд. Заболели еще двое. Пейдж слабеет на глазах — ему, видно, уже не выплыть… Я и сам, проведя некоторое время внизу, ощущаю изрядную слабость. 28 мая. Боуйер умер то ли сегодня, то ли вчера. Хороший был человек». Многозначительна в этом контексте метафора «выплывания», словно подземный мир топил людей совокупным своим весом. Атмосфера туннеля была атмосферой тяжкого сна, безнадежности и тоски. «На самих стенах его выступил холодный пот», — писала «Таймс» после его открытия в 1843 году.
Интересно, что Марк Брюнель разработал свой способ проходки туннелей, сидя в лондонской долговой тюрьме; там он наблюдал за работой teredo navalis — корабельного древоточца, «природного проходчика». Дух тюрьмы, безусловно, присутствует в самом строении этих туннелей. Натаниел Готорн спустился в Темз-таннел, когда прокладка его была завершена. После «утомительной череды лестничных маршей» взору открывается «сводчатый коридор, уходящий в нескончаемую полночь». Здесь — сама тоска, воплощенная в кирпич и камень, здесь «более уныло, чем на любой из улиц наземного Лондона». Но нашлись лондонцы, сумевшие приспособиться к глубине и сырости. В полумраке Готорн увидел «ряды лавчонок в маленьких нишах, где торговали большей частью женщины… они донимают тебя голодными просьбами купить что-нибудь из их товара». Он пришел к убеждению, что эти обитательницы подземелья «проводят здесь всю жизнь и, думаю, никогда или почти никогда не выходят на свет». Неудивительно, что он назвал Темз-таннел «тюрьмой из тюрем». Именно по этой причине туннель так, по существу, и не стал дорогой для карет и пешеходов — слишком сильны оказались мрачные ассоциации. Поэтому после своего открытия туннель мало использовался и в 1869 году перешел в ведение Восточно-лондонской железной дороги. С тех пор он неизменно действовал как железнодорожный и ныне, входя в состав метрополитена, соединяет Уоппинг с Розерхайтом.
Другие туннели под Темзой тоже не спешат расставаться с царящим в них ощущением вселенской тоски. В книге «Вниз по течению» Иэйн Синклер пишет о Розерхайтском дорожном туннеле, связывающем Розерхайт и Степни: «Если хотите отведать худшего, что Лондон может предложить, следуйте за мной вниз по этому пологому склону. Туннель источает предостережения: НЕ ОСТАНАВЛИВАТЬСЯ». И далее: «Туннель обретает смысл, лишь оставаясь неиспользуемым и безмолвным». Это безмолвие может быть угрюмым и грозным. Гринвичский пешеходный туннель, открытый в 1902 году, кажется самым заброшенным и безотрадным местом Лондона. Есть, однако, люди, которые, подобно взывавшим во мраке торговкам, выглядят порождениями подземного мира.
В XVIII веке один немецкий путешественник писал, что «треть населения Лондона живет под землей». При желании мы можем датировать эту особенность бронзовым веком, когда чуть западнее нынешней Гринвичской обсерватории были прорыты подземные туннели. (Высказывалось мнение, что колодцы или шурфы, служившие для их вентиляции, были, кроме того, предназначены для наблюдения за звездами. Если так, то это очередной пример лондонской преемственности.) Заезжий немец имел в виду подвальные жилища особого рода, которые к тому времени уже два столетия были приметой Лондона. Их сдавали очень бедным жильцам, которые «спускались с улицы по ступенькам в колодец, на ночь закрывавшийся откидной крышкой». Письменные свидетельства, которые оставили сами бедняки, позволяют нам бросить на эту подземную жизнь несколько коротких взглядов: «Починяю обувь. Живу в подвале… Я сапожник. У меня кухня [так называли подвальное жилье] на Монмут-стрит… Я не знаю квартирную хозяйку по имени, просто плачу каждый понедельник». Эти сырые и темные ямы порой использовались и более скверным образом. «Я содержу подвальную гостиницу» — это, судя по всему, означало, что в подземелье имели доступ бродяги, пьяницы и развратники.
Склонность искать убежища под землей получила дальнейшее развитие в XX веке. Было подсчитано, что во время Первой мировой войны (в феврале 1918 года) на станции столичного метро переселилась треть миллиона лондонцев. Они притерпелись к подземной жизни и даже начали за нее цепляться. Как пишет Филип Зиглер в книге «Лондон военных лет», одним из главных опасений властей было то, что «в людях разовьется менталитет „ухода в глубину“ и парализует их волю». Предполагали также, что подземные лондонцы «могут проникнуться истерическим страхом и откажутся выходить на поверхность для исполнения своих обязанностей».
Осенью 1940 года лондонцы вновь зарылись в норы. Они потянулись в подземные убежища и церковные крипты, и некоторые из них «стали жить подземной жизнью, проводя под небом меньше времени, чем шахтеры». В каждом из глубоких убежищ могло собраться более тысячи человек, и они «лежали тесней, чем мертвецы на кладбище»; те же, кто спускался в крипты, «искали укрытия среди мертвецов». В описаниях подземной жизни этот образ присутствует постоянно. Это как смерть — как погребение заживо под исполинским городом. Самой знаменитой из подземных пещер стала «Тилбери» под Коммершл-роуд и Кейбл-стрит, где прятались от бомб тысячи истэндцев.
Самыми очевидными центрами безопасности были станции метро. Генри Мур, бродя среди их новоявленных обитателей, делал предварительные заметки для своих рисунков: «Зловеще-контрастное освещение, на переднем плане расплывчатая масса лежащих фигур. Со старых кранов свисают цепи… Повсюду грязь, мусор, неряшество и хаос». Явственно пахло мочой и немытым человеческим телом; возникает картина Лондона в почти первобытном состоянии, словно, спускаясь под землю, горожане возвращались на столетия назад. «Я никогда не видел такого количества лежащих фигур, и даже туннели для поездов походили на отверстия в моих скульптурах. Среди этой напряженной мрачности — группы чужих друг другу людей, сбившихся в тесный кружок, и дети, спящие на расстоянии шага от проходящих поездов». Мур сравнил увиденное с «трюмом невольничьего корабля» — правда, нынешнее судно стояло на месте. Вновь, как и во время бомбардировок предыдущей войны, состояние подземного населения тревожило власти. В книге Майкла Муркока «Лондон-мать» — этом гимне городу, созданном в конце XX века, — рассказчик во время бомбежек Второй мировой однажды «в поисках безопасности спустился в метро» и с той поры сделался одержим «позабытыми туннелями» и всем темным миром ниже городской поверхности. «Я обнаружил доказательства того, что Лондон пронизан сообщающимися туннелями, где живет троглодитское племя, ушедшее под землю во время Великого пожара… Другие намекали, что указания на Лондон под Лондоном имеются в разнообразных текстах, включая такие древние, как чосеровские». Это чудесная фантазия, но в начале 1940-х был нешуточный страх, что «подземное племя» станет реальностью.
«Мы не должны поощрять постоянного, круглосуточного житья под землей, — заявил осенью 1944 года Герберт Моррисон[124]. — Если этот дух распространится, мы проиграем войну». Пораженчество, впрочем, было не единственной проблемой. Оказалось, помимо прочего, что опыт пещерной жизни поощряет подрывные и эгалитаристские настроения, словно внизу все наземные нормы можно переиначить, обратить в их противоположность. В этих укромных местах мог процвести радикализм; одна листовка, циркулировавшая в убежищах, обвиняла власти военного времени в «безразличии, доходящем до черствости, до преступной халатности, до бездушного пренебрежения элементарными требованиями человеческого достоинства». Находящиеся под землей пугали тех, кто оставался наверху, и это напоминало старинный суеверный страх перед шахтерами — исчадиями мрака. Это страх перед глубинами.
Вот почему воображение горожан столетиями тревожила фигура подземного труженика, занимавшегося чисткой клоаки и ликвидацией в ней заторов. Были, кроме того, тошеры — клоачные охотники, бродившие по сточным туннелям в поисках предметов, которые можно продать. «И поныне рассказывают много удивительных историй, — писал Генри Мейхью, — о людях, заблудившихся в клоаке, о потушенных зловонными испарениями фонарях, о странствиях по грязным туннелям, кончавшихся тем, что, изнуренный и объятый отчаянием, человек падал и умирал. Ходят также рассказы о клоачных охотниках, атакованных стаями громадных крыс… несколько дней спустя их находили обглоданными до костей». Эти жуткие истории — свидетельство страха, который внушал людям подземный мир Лондона, и надо признать, что деятельность по превращению мусора — кусков железа, меди, каната, кости — в деньги была действительно опасной. Прогнившая кирпичная кладка крошилась и рушилась, воздух был зловонным и ядовитым, Темза XIX века во время приливов заполняла иные туннели водой, и людей обнаруживали потом «мертвыми, изувеченными, в жутких ушибах». Работая украдкой и исподтишка, они закрывали свои фонари, когда оказывались под тротуарными решетками, потому что «иначе могла собраться толпа». Они носили перепачканные плисовые куртки с большими карманами и грязные парусиновые штаны. По словам одного лондонца, отнюдь не стремившегося скаламбурить, это были «низы из низов».
Есть и не столь давние рассказы о честных чистильщиках клоаки, освобождающих сточные туннели и трубы от мягкой грязи и песка. О трубе под Пиккадилли, выходящей в Тайберн, в одной газетной статье 1960 года говорилось, что «это было похоже на переправу через Стикс. Уличный туман, последовав за нами вниз, стал виться кольцами над бесцветной и зловонной рекой, наводящей на мысль о потоках Аида». Сошествие под землю апеллирует к мифологической образности. Эрик Ньюби спустился в туннель Флита, где «в мигающем свете шахтерских фонарей и специальных ламп взгляду открылось некое подобие тюрем Пиранези». Итак, вновь образ тюрьмы. Один работник службы канализации сказал внизу заинтересованному посетителю: «Вам бы под Сити некоторые посмотреть. Они средневековые. Их гостям не показывают». В иных описаниях и вправду слышны средневековые мотивы: «сводчатое помещение… с колоннами, арками и контрфорсами, похожее на крипту собора». Лучшим, может быть, символом этого диковинного подземного города служат истертые крышки городских люков, где надпись SELF LOCKING («самозамыкающаяся») хочется прочесть как ELF KING («король эльфов»).
Никакой рассказ о подземном Лондоне не может, разумеется, быть полным без подземки как таковой — без лондонского метро. Это огромный город под городом, раскинувшийся на площади в 620 квадратных миль; это 254 мили рельсовых путей, переплетение туннелей и сеть станций с таинственными подчас названиями — Госпел-Оук (Евангельский дуб), Уайт-сити (Белый город), Эйнджел (Ангел), Севен-Систерз (Семь сестер).
Дата добавления: 2015-09-30; просмотров: 18 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |