— Это так Филинов решил?
— Это мы так решили, промысловики. Вот я и махнул сюда поглядеть, как тут с котишками. А что Филинов? Он же наш, свой мужик. — Аркаха нажал на слово «свой». — Он же понимает, что без выполнения плана ему — труба. Да и мы тоже в прогаре.
— Вот что: вали, друг, назад, на Большое лежбище, — посоветовал парню Волков. — Понял-нет? И если...
— Не надо меня пугать, — процедил Аркаха, придвигаясь к Волкову и обнажая в ухмылке стальные зубы. — Не такие меня пугали. А тут какой-то чмырь на неделю прикатывает и начинает свои порядки устанавливать. Уедешь, мы ведь все равно, ежели понадобится...
— Не дождетесь вы моего отъезда.
— Не встревай в наши дела, Волк. Понял-нет?
— За план так переживаешь?
— Я все сказал, Волк.
Бросив окурок, Аркаха втоптал его в землю и, поправив карабин, пошагал в сторону Большого лежбища размеренно и быстро, как человек, привыкший много ходить. Волков поглядел ему вслед и увидел, что на правом каблуке сапога Аркахи подковка болталась на одном гвоздике. И Аркаха заметил это. Остановившись, он оторвал изношенный кусочек металла и бросил его на раскисшую тропинку. Потом, когда Короед ушел достаточно далеко, Волков поднял подковку и сунул ее в карман. Для чего? Он и сам не знал этого.
НЕСКОЛЬКО ЛИСТКОВ ИЗ ОПРЕДЕЛИТЕЛЯ
...Жизнь Робинзона — это труд и труд, это бесконечная работа. Волков утер пот с лица, поправил толстую веревку, надетую на плечо, и взглянул на немного осунувшееся лицо Альки: шла к концу вторая неделя их жизни в бухте Урильей, и, кажется, у них не было еще ни одной свободной минуты. Правда, и сделали они уже немало: Волков разгородил дом, и получилось в нем три комнаты: большая, которую Алька называла «зала», маленькая, в ней Волков оборудовал свою «каюту» с грубым, сколоченным из тяжелых плах столом и полками, и совсем маленькая и пока без окон комнатка для Альки. В «каюте» был «стул» из китового позвонка, а на полках стояли и лежали различные находки: кухтыль, весь обросший раковинками, зеленый-презеленый кусок самородной меди и граненая бутылка с запиской, которую невозможно было прочесть. По вечерам они с Алькой сидели у печки и фантазировали: о чем же в ней сообщается? Кто бросил это таинственное послание в океан?..
Оказалось, что не только пол прогнил, но и крыша в доме прохудилась, и дверь едва не рассыпается, новую надо ладить.
— Ну, ребенок, взяли. И р-ра-аз!
— И не ребенок, вот! А если ты так будешь говорить, что я... Ну что же мы? И два-а-а!
Скрипя по гальке, связка досок сдвинулась с места. От бичевы из японского яруса болели плечи, но Волков решил во что бы то ни стало натаскать к дому побольше досок. Денек-то опять выдался! Ну еще немножко, ну еще... Рядом пыхтела девочка. Она настояла, чтобы он и ей сделал бичеву: ни в чем не хотела уступать Волкову. Раскрасневшаяся, с прядками волос, прилипшими к вискам, она тянула доски что было силы, и, когда Волков начинал идти быстрее, чтобы девочке стало чуть-чуть легче, она тотчас убыстряла шаги. Характер.
Бич вдруг сорвался с крыльца, на котором лежал, и ринулся по тропинке. Волков и Алька переглянулись, он подошел к двери дома, а она встала рядом с ним. Послышался знакомый голос, хруст камней, и из-за валунов показался Борис, сопровождаемый Бичом. Черномордый тут вылез из норы, жмурясь, зевнул. Бич с разбегу ринулся на него, и песец шмыгнул под дом.
— Ого, работа кипит! — крикнул Борис, подходя. Волков, поправляя закатанные рукава тельняшки, двинулся ему навстречу. Голова у Волкова была повязана тряпкой, и Борис спросил: — А это что? Удар копытом Мустанга? Здравствуй, Волк, прими в объятия своего брата из рода Морского Бобра.
Борис был в отличном настроении. Значит, все окончательно решено, подумал Волков и поправил повязку на лбу.
— Дверь низкая. Врезался в косяк, — сказал он. — Входи. Выкурим трубку мира.
— К черту трубку! — крикнул Борис. — Спешу на Большое лежбище, Волк, на переговоры. Пора заказывать шампанское, как считаешь?
— Тебе виднее, — ответил Волков. — Передай привет моей бронзоволицей сестре. Скажи ей, что и я рассчитываю повеселиться на вашем празднике.
— Всенепременно. Алька, найди-ка в доме острогу, пойдем добудем несколько рыбок. Снесу Лене икры, а рыбин на обратном пути захвачу домой.
— Так вы что, еще не договорились, когда э т о будет? — немного помедлив, небрежно спросил Волков.
— Да ну ее, все тянет и тянет... — озабоченно ответил Борис и, быстро взглянув на Волкова, засмеялся и добавил — А я ее и не тороплю, куда она денется?
— Конечно, — согласился Волков. — Алька, ну где же ты?..
В этот вечер Волков засиделся в своем «кабинете». Алька уже спала, и Бич тоже, а он вначале читал Диккенса, девятнадцатый том сочинений, который оказался в доме среди определителей птиц и зверей, а потом заполнял «Журнал наблюдений». «Пиши все, — приказала ему Мать. — Так нужно. Пиши о птицах, о зверушках разных, ну как там они себя ведут». И Волков добросовестно вел своеобразный «вахтенный журнал» бухты Урильей. В этот вечер он написал о том, что Тупорылый опять дрался с Груумом, а потом с другим секачом и что ласт у него заживает; написал про гнездо куличка-зуйка, обнаруженное Алькой среди валунов: пять пестрых яичек, похожих на камешки, обкатанные волнами, уложенных на гальке.
Надо было по совету Матери переписать всех птиц, обитающих на скалах бухты, и многих Волков уже перечислил, но чаек знал плохо и, отложив журнал, начал рыться в толстом определителе. В середине книги он обнаружил пачку отпечатанных на машинке листков. Развернул один, прочитал. Вот что было написано на слегка пожелтевшей бумаге: «На Ваш запрос о Волкове Валерии Александровиче сообщаем, что для розыска его необходимы следующие сведения...» Он просмотрел другие листки: Лена разыскивала его в Ленинграде, Одессе, Новороссийске, Калининграде и других портовых городах.
Она действительно любила его. А он? И он тоже... Сложив листки, Волков подкрутил фитиль в лампе и, уставившись в окно, представил себе холодный осенний день сорок седьмого года. Попыхивая трубкой, он увидел себя, он даже услышал хруст гальки под ногами. Он торопится, спешит к шлюпке. Сейчас он покинет этот островишко, и перед ним опять откроются далекие и влекущие океанские пути. Он не для того связал свою судьбу с морем, чтобы навсегда застрять на убогом клочке каменистой земли. Африка, Южная Америка, Австралия — он это хочет увидеть собственными глазами, и он побывает там. Он должен стать капитаном, и он станет им! «Но ведь ты вернешься? Валера, дай клятву, что ты вернешься», — смуглая большеглазая девушка, отбрасывая черные длинные волосы с лица, держит его за рукав и почти бежит рядом. На щеках ее блестят сырые дорожки. «Ты чего, плачешь? — говорит он, обняв девушку за плечи. — Не позорь племя морских охотников-унангунов!» Она отталкивает его, сердито сводит брови и выкрикивает: «Я плачу? С чего ты взял?! Ха-ха! Это ветер... Это все ветер! Но ты ответь: вернешься?» Они все останавливаются возле шлюпки. Небольшие волны выкатываются на гальку, перестукиваются камнями и осколками раковин. Он пожимает руку своему лучшему другу Борьке, стискивает железную лапу Сашке Филинову, потом целует девушку. «Но ты не ответил! — восклицает она. — Дай клятву: хоть через десять, хоть через пятнадцать лет, но вернешься. Я буду ждать тебя, Волк!» Ну вот и заскрипела галька под килем шлюпки, загремели уключины весел. «Вернусь. Даю мое честное слово! — крикнул он. — Сашка, тебе что привезти — нож? А тебе, Боб, бутылку рома с острова Тринидад?» Ленка, толкнув шлюпку, шла за ней, не замечая, что вода уже льется за голенища сапог. «А мне ожерелье из зубов акулы, — попросила она, пытаясь засмеяться. — Ну и ветер, все глаза исхлестал. Возвращайся, Валера!» Заревел в бухте пароход, торопя последних пассажиров. На берегу громыхнули один за другим несколько выстрелов. Это его друзья, прощаясь с ним, палили в воздух.
— Пустое все это, — досадливо пробормотал Волков, вновь набивая трубку. — Ерунда. Спать.
Он вновь уставился в окно и вскоре заметил в природе едва приметное движение, когда ночь уже отступает, а рассвет как бы нерешительно крадется за ней, и потушил лампу: наступало утро.
«Что же я сижу?» — подумал он и услышал торопливые шаги. Мимо окна промаячила согнутая рюкзаком фигура Бориса, и Волков вышел из дому.
— Выкурю сигарету и попылю дальше, — сказал Борис, сбрасывая вещевой мешок. Сев на скамейку, он внимательно посмотрел в лицо Волкова и спросил: — Говорят, что тот, кто свяжется с морем и кораблями, так уж это навсегда. Так это или нет?
— Возможно, — ответил Волков. — А что?
— Аркаха Короед на Большое лежбище пришел... Дай-ка огонька, ну вот, рассказывал он, что ты решил тут остаться. Постой! Послушай меня, Волк. Наступит осень, птицы мигрируют, и котики тоже уплывут на юг, и станет на острове как на кладбище. Скажи, что тут будешь делать ты, моряк, привыкший совершенно к иной жизни, к отличным каютам, портам, ресторанам? Ты об этом подумал?
«Остаться? Тут?.. Мне это и в голову не приходило... А Короеду это я просто так ляпнул», — хотел возразить Волков, но, злясь на Бориса за ту прямолинейность, с которой старый друг хотел выпроводить его с острова, сказал:
— А почему бы мне тут и не остаться? Знаешь, суша все же прекраснее соленой воды. Предположим, я это лишь сейчас понял, а? — Борис усмехнулся, пожал плечами, и теперь уже из чувства упрямства Волков продолжал: — Может, я решил всю свою жизнь начать заново? Ты же знаешь, что я еще с детства люблю зверье и птиц, так почему бы мне к этому и не вернуться? Не ты ли призывал: нужно идти в природу? Поздравь себя — твой зов услышан... Кстати, привет Лене передал?
— Обрадовалась как дурочка, — мрачно ответил Борис. Он сдавил пальцами окурок и сказал: — Ладно, пофантазировали, и хватит. Привет!
БРАТ И СЕСТРА МОРСКОГО ЛЬВА
Бус идет. Бус — это мелкая водяная пыль. Поглядишь в окно, вроде бы просто туманно, ни дождя, ни ливня, а выйдешь, и бус в момент промочит всю одежду. Подняв воротник и прислушиваясь к тоскливым, хватающим за душу вскрикам молоденькой песчихи Красотки, Волков большими шагами спешил за Алькой. Красотка сопровождала их, прячась за камнями, и ныла и ныла: Черномордый куда-то пропал. Уж не погиб ли? И Тупорылый исчез с лежбища. А у куличишки-зуйка вчера была радость: птенцы на свет появились. Смешные, голенастые, длинноногие. Лишь бы не учуял их Бич или этот бандит Черномордый, если он опять объявится в бухте.
Алька, поджидая, остановилась и запрыгала на месте: ну и энергии же у нее. За все стремительно промелькнувшее в их совместных заботах время, с тех пор, как они обосновались на побережье бухты, Волков еще ни разу не слышал от нее «устала».
— Погодка, а? — сказал он, подходя к девочке. — Что скажешь, юнга?
— Нормальная, — бодро ответила Алька, сдувая росинки буса, а может, пота с верхней губы. — Знаешь, Толик как-то высчитал, что у нас двести двадцать дней в году облачно. Вот! Толик сказал, что это только у нас и нигде больше, во всем-всем свете... Вообще у нас такой остров, ого!
— Еще бы.
— Ага! И сто сорок дней в году штормит. Если хочешь знать, то мы тут самые штормливые во всем-всем...
— Топай-топай, хвастунишка.
— Топаю-топаю. А когда бетонировать бассейн будем, а?
— Будем, все будем делать.
Время от времени их навещал Борис. Был он то возбужденным, радостным, и Волков ожидал, что он скажет: «Собирайся, старик, где твой смокинг? Мы с Леной приглашаем тебя...», то выглядел мрачным, и Волков понимал: рановато еще рыться в рюкзаке, разыскивать галстук. Да, что-то у них не клеилось. Спрашивать было неудобно, а Борис помалкивал, да и бог с ним... и с Леной тоже. Два раза и Волков с Алькой ходили к Борису в бухту Каланью, возились с котлованом под бассейн: обшивали его досками под бетонирование; и дома дел было предостаточно, да каждодневные обходы бухты, наблюдения, в общем, летели деньки...
Задумавшись, Волков натолкнулся на остановившуюся Альку, и та зашипела на него, как рассерженная котиха, отпугивающая песца от своего котенка. Пришли уже?
...Узким туманным ущельем они спустились к бухточке Седого. С нависших скал стекали мутные, холодные ручьи и свешивались космы побитой бусом, поникшей под тяжестью влаги травы.
— Ребенок уже у них, — зашептала Алька, когда, пригибаясь, он подошел к ней и присел рядом, за камнем. — Ма-аленький, хо-орошенький.
И без бинокля все было видно, однако Волков достал его из футляра и увидел толстую, добродушную морду Седого. Левый глаз у него слегка заплыл, как будто подбитый в драке, а на толстой щеке алел свежий укус. Сложив на груди лапы и широко раскинув задние, Седой спал, покачиваясь на спине в мелких волнах. А рядом с ним так же на спине лежала самочка с каланенком на животе. Малыш тоже спал; хорошо были видны его закрытые глаза и смешно разбросанные лапки. Малыш был толстый и упругий на вид, как японская плюшевая игрушка. А мама проснулась. Оглядевшись, каланка начала вылизывать языком мордочку малышу. Каланенку хотелось спать, он отворачивался, пытался уткнуться черным носом матери в грудь, но мамаша была настойчива: решив, что пора кормить своего толстяка, она взяла передними лапами, как руками, голову каланенка и приподняла ее. Тот расстроенно запищал: видно было, как раскрылся маленький розоватый рот. Ну конечно же, он пищал, потому что Седой открыл глаза, зевнул и, судя по всему, заворчал. Каланка, повернувшись к нему, выслушала Седого, а потом еще более энергично начала вылизывать малыша. Обмыв языком ему голову, она перевернула его на спину. Тот, капризничая, дрыгал лапками и пытался свернуться клубком, но мамаша, положив каланенка поперек своего живота, облизала ему вначале один бок, потом другой, затем под хвостиком. Каланенок немного пришел в себя. Он сел, потянулся и, уже балуясь, повалился опять на бок. И тогда мать вдруг нырнула. Услышав всплеск воды, Седой покрутил головой и тоже нырнул. Но беспокоиться было нечего. Каланка вынырнула, каланенок все так же лежал у нее на груди, а рядом возле его головы виднелось несколько морских ежей. Мать раскусила один, но в это время она отвернулась, и Волков не заметил, ест ли она сама или кормит малыша.
В воду упали светлые скорлупки. Седой вынырнул. На его груди тоже возвышалась грудка фиолетовых морских ежей. Фыркнув и быстро утерев себе морду лапами, Седой принялся за ежей. Большая чайка вдруг ринулась к воде, пытаясь на лету украсть у Седого ежа, но тот, как от мухи, отмахнулся от нее лапой, и птица с пронзительным криком улетела.
— Идем. У нас еще много дел, — зашептал Волков.
— Ага, идем, — ответила девочка. — Как бы мне хотелось подержать в руках каланеночка. Вот бы приручить его, правда?
Волков огляделся. Что-то изменилось в природе. Туман все так же тяжелым, плотным пологом лежал на окруживших бухту горах, он как бы сглодал их острые вершины, и горы казались перевернутыми вверх килями теплоходами, но теперь туман был не пепельно-серым, а слегка розоватым, будто подсвеченным изнутри.
— Розовый туман видишь, да? — сказала Алька. — Вечер будет солнечным. Вот честное слово! И день завтра будет хороший, вот увидишь.
Выбравшись из ущелья и пройдя с полкилометра вдоль океана, они остановились на высоком травянистом склоне. Внизу, на лайде, спали морские львы. Лежбище их находилось несколько в стороне от пляжа котиков, но, как уже заметил Волков и записал в «Журнал наблюдений», порой то несколько львов затесывались в котиковое лежбище, то кто-то из молодых котов устраивался рядом со львами.
Как громадные бурые колоды, львы вповалку лежали среди камней. Кто на боку, кто на животе, а один на спине. Было видно, как от храпа или тяжелого сонного дыхания длиннющие усы у крайнего из львов то вставали дыбом, то опадали. Хороша зверушка, подумал Волков, разглядывая громадного зверя и его странную с промятой посредине переносицей морду. Такие носы встречаются у боксеров.
— Это Боксер, — сказал Волков. — Помнишь, как он Тупорылого наколотил?
— Ну да! Но Тупорылый сам виноват. Пускай не задирается.
Два дня назад они увидели Боксера в самом центре котикового лежбища: он баловался с Тупорылым. Кот делал вид, что нападает на льва, наскакивая на него то с одного, то с другого бока, и, шутя, видно совсем небольно, хватал льва зубами. Фыркая, тот отмахивался ластами. Но тут, видно заигравшись, кот куснул льва покрепче. Послышался шлепок, как будто кто веслом по воде ударил, и кот, взвыв, откатился. Вскочив, он бросился на льва — тот в этот момент чесал себе ластом за ухом — и укусил его за спину. Вот тут-то Боксер и показал свой львиный характер. Вначале он пытался догнать Тупорылого и как следует вздуть его, а потом, яростно ревя, направился к своему лежбищу, расшвыривая всех секачей, попадавшихся ему по пути. Досталось и папаше Грууму. Еще и сейчас зализывает, наверно, себе прокушенную клыками льва шкуру.
— Вот возьму и разбужу их всех, — сказала Алька. — Ка-ак закричу!
— Издай боевой вопль племени унангунов, — подзадорил девочку Волков. — Ведь в твоих жилах течет индейская кровь. Ну же!
Алька сняла с головы платок, мотнула головой, и волосы, матово поблескивая, упали на ее плечи. Она осмотрелась, подобрала с земли чаячье перо, воткнула его в волосы и, подняв руки, закричала:
— Эе-ей! Львы-ы-ы! Слышите меня?
Звери спали. Лишь Боксер приоткрыл мутные глаза, зевнул и опять погрузился в сон: плевать, в общем-то, было льву на какие-то детские крики. Алька засвистела. Львы не шевельнулись. И она вдруг спрыгнула с высокого откоса на песок лайды. Широко расставив руки, чуть согнув их в локтях, отчего они стали похожими на крылья, останавливаясь и рассматривая что-то в песке, девочка маленькими шажками, как обычно бродят по берегу чайки, направилась ко льву.
— Алька! Назад! — позвал ее Волков.
— Кир-кир-р-р-р? — спросила девочка спокойным чаячьим голосом, повернувшись к нему, а потом, все убыстряя шаги, побежала к Боксеру и пронзительно выкрикнула: — Ки-ир-рр-рр!
Лев не желал просыпаться. Алька присела, осмотрелась и подобрала бамбуковую палку. Вынув из волос перо, она сунула кончик его в большую черную ноздрю зверя. Застыв, Волков увидел, как кожа зверя собралась складками, а усы поднялись дыбом. Мотнув головой, не открывая глаз, Боксер чихнул с такой мощью и ревом, что Алька села на песок. В то же мгновение она вскочила, а лев открыл глаза. Секунду он глядел в упор на девочку, и Волков увидел, как мутная сонная одурь пропала из глаз зверя. Потянув с плеча винчестер, Волков отбежал чуть в сторону, и в этот момент лев, оскалив желтые клыки, вскочил на ласты. «Назад, Алька, назад», — думал Волков, но девочка пошла на льва и, что-то выкрикивая, показывала ему рукой на океан. Заревев, лев отступил, оглянулся на воду, потом, резво повернувшись всем своим громоздким, тяжелым телом, бросился рывками к океану.
—...смей обижать... котов! — послышался голос Альки. — Не смей...
Догнав зверя, она стукнула его палкой по спине и тотчас отскочила. Смешно выбрасывая вперед ласты, которые, как две тяжелые доски, гулко шлепали по песку, лев устремился к воде. Волны шумно выкатывались на берег. Выбрав момент, лев вошел в океан, поплыл, а потом поднырнул под очередную волну, и через несколько мгновений его мокрая голова показалась на другой ее стороне. Отплывая от берега, морской лев, как теплоход, покидающий порт, протяжно проревел.
— Я сильнее морского льва! Я прогнала его с берега! — выкрикивая, подбежала девочка к Волкову. — Я и всех львов могу...
— Ты противная, хвастливая девчонка! — прорычал Волков, хватая ее за плечи.
— Не трогай меня, пусти! Я из племени унангунов, а ты кто? — выкрикнула Алька, мотая головой, отчего волосы закрыли все ее лицо, только глаза бешено сверкали через их пряди. — А ты кто? Ты?
— И если ты еще хоть раз... то я тебя!..
— Что ты меня? Пусти, мне больно, — она рванулась. — Пусти!
Волков оттолкнул ее, девочка упала, вскочила. Сжав кулачки, оскалив зубы, как маленький злой зверек, она бросилась на него. Волков поймал ее и прижал к себе, но Алька пиналась, выла, а потом, изловчившись, укусила его за руку, и тот, охнув, отпустил ее.
Отбежав в сторону, девочка шумно дышала вздрагивающими ноздрями. Покачав головой, успокаиваясь, он сказал:
— Что с тобой? Гляди, что ты сделала. Разве девочки кусаются?
— А зачем ты меня толкнул? Разве взрослые толкают детей?
— А зачем ты пришла ко льву? Он же мог тебя...
— А потому, что мама говорила... и Лена тоже, и дед Захар: так у воинов племени унангунов смелость проверялась! Вот! Надо подойти к спящему льву и почесать ему нос. И тогда считалось, что ты настоящий смелый-пресмелый мужчина... или там женщина. И девочка тоже! И я уже подходила и чесала, и Лена тоже, и Толик. Гляди!
Подбежав к Волкову, она торопливо расстегнула пуговички на ковбойке и показала клык на нитке из голубых бусинок.
— И вот тогда воин племени унангунов может это носить. И он тогда уже не просто воин, а он уже и брат морского льва. А я сестра!
— Ну ладно. Подойди ко мне, сестра морского льва, — сказал Волков примирительно. — Считай, что мы оба немного погорячились... Просто я очень испугался за тебя. Я не хотел тебя обидеть.
— Я тоже, — быстро проговорила Алька. — Но я уже предупреждала: со мной такое бывает. Находит вдруг. И хочется сделать что-то такое, ну прямо необыкновенное. Или вот просто завизжать!
— Что ж, завизжи, — сказал Волков, но девочка молчала, и тогда, помедлив немного, он спросил: — Послушай... а можно и мне?
Они посмотрели на лежбище: некоторые львы продолжали спать, другие, разбуженные ревом Боксера, зевали, крутили головами, чесались. Отойдя в сторонку, Алька осмотрела Волкова с ног до головы, и тот невольно распрямился, чтобы казаться еще выше. Поправив перо, воткнутое в волосы, и скрестив руки, Алька прошлась перед ним взад-вперед и сказала:
— Лена говорила, что на совете старейших племени унангунов решалось, кому это можно, а кому и нельзя. Но совета уже нет, и вообще уже никого нет. Так вот: я тебе разрешаю войти в род Морского Льва.
— Спасибо, Алиса. Сейчас я...
— Не здесь! Тут все уже попросыпались. Идем во-он туда.
Они прошлись метров пятьдесят по лежбищу в самый его угол. Спало тут еще с десяток львов. Один — у самого края. А возле него — Тупорылый.
— А если не льву, а львенку? — спросил Волков, ощущая неприятный холодок страха между лопатками.
— Не считается, — строго сказала девочка. — Подходи точно к голове. Не сбоку. И не слишком близко. Ну чтобы дотянуться лишь мог... Иди.
— Иду, — отозвался Волков и тут же подумал: «А не буек ли у меня вместо головы?» Почему-то засмеявшись, он поправил берет и шагнул.
Ноги были словно из чугуна. Чем ближе он подходил ко льву, тем труднее было их переставлять. Щепка треснула под ногой... Песок не скрипел, а буквально гремел! Спите, зверушки, спите... Ну вот еще один шаг, еще... Волков остановился. Громадная, как бочонок, башка льва лежала перед ним. На щеках зверя прилип сырой песок, топорщились жесткие, каждый в полметра, усищи. Уши у льва были маленькие, будто обкусанные. Волков оглянулся: Алька глядела на него, сжимая в руках винчестер. Она нетерпеливо мотнула головой: ну же! Ощущая резкий запах, идущий от зверя, Волков наклонился и протянул руку. Лев поморщился во сне, усы его вздрогнули. Волков замер и почувствовал, как едкая капля пота скатилась в уголок правого глаза; он осторожно прикоснулся к носу льва и провел пальцами по жесткой влажной шерсти. Вздохнув, лев, не открывая глаз, мотнул башкой, думая, что это муха по нему бегает... Не спуская с него взгляда, Волков отступил, шагнул к Тупорылому и потрепал его ладонью по холке. Кот дернулся, а Волков повернулся и быстро пошел прочь. Раскрыв глаза, Тупорылый вскочил на ласты и, фыркнув, бросился за Волковым. Алька побежала навстречу, схватила Волкова за руку, потянула за собой... Заглушая гром наката, звери ревели, гремела галька, с плеском катилась по лайде вода.
— Ну вот и я тоже брат! — смеялся Волков, карабкаясь на крутой откос лайды. — И морского кота тоже.
— А я сестра льва! Значит, и твоя! — выкрикивала Алька и все тянула Волкова от лежбища, от зверей. — Значит, мы уже теперь совсем-совсем породнились! И со львами и с океаном, да?
— Ну конечно, а как же? Однако стоп! Бросим-ка тут якорь. — Волков опустился на сырое бревно. — Садись.
Они хохотали, вспоминая, как наморщился лев, как сверкнули выпуклые глаза Тупорылого, как он мчался за ними по лайде. Потом, успокоившись, глядели на лежбище, на зверей, и Волков думал о том, что вот ведь не было у него ни братьев, ни сестер, и надо же — появились. И какие! Брат морской лев, брат морской кот. Дымя трубкой, он с легкой душой глядел на океан, далекие горы, львов, выбирающихся на берег; на летящих птиц и думал, что жизнь становится все сложнее и все интереснее...
Алька не ошиблась: к вечеру туман сгинул, его как и не бывало. По установившемуся распорядку, вернувшись с лайды, они после обеда занимались домом. Нужно было заменить на крыше с пяток досок, а когда начали с ними возиться, то оказалось, что и другие менять надо. Досок у дома оказалось маловато, и они опять таскали их с лайды, а потом поднимали и прилаживали на крыше. К вечеру все же закончили. И так было приятно после всех дневных событий и трудов сесть на скамейку возле дома и, чувствуя ломоту в мышцах, любоваться бухтой и молчать, размышляя о разных сложных жизненных проблемах. Как-то обстоят дела в арбитражной комиссии? Волков просил одного из своих друзей сообщить ему на Командоры, чем это и как все это закончится... О Лене он почти не думал. Вернее, старался не думать.
Теплым выдался вечер, тихим, безветренным. Все было красным. Красное предзакатное небо, красная вода в бухте, а по ней, будто черные зерна мака, рассыпаны птицы. Намаялись за день в поисках пищи для прожорливых птенцов; наломали крылья в бесконечных перелетах и вот, оставив на время молодежь, покинули обрывистые утесы и опустились на воду. Плещутся, поправляют выбившиеся из крыльев перья, наслаждаются покоем и тихой погодой.
Кит проплыл вдоль берега на юг, и Алька долго убеждала Волкова, что это, конечно же, их знакомый кит Жорка, что лишь только он может так высоко выдыхать фонтанчик водяных паров и брызг, и приплыл он сюда взглянуть, как они устроились.
— Чайки сейчас полетят на озерко соль с перышек смывать, — сказала девочка устало. — Чайки каждый вечер летают мыться. Чистюльки. Во-он, видите? Полетели.
Действительно, со стороны океана спешили к озеру одна за другой чайки. Они опускались там, где помельче, и плескались, подгребая крыльями воду и забрасывая ее себе на спину, голову, шею.
— Ой, глядите-ка... сова! — удивленно воскликнула Алька. — Хромая!
Над речкой, приближаясь к их дому, летела полярная сова. У нее были пушистые, мягкие крылья и большая круглая голова с черными глазами. Видно, у птицы что-то стряслось с правым крылом: когда она им взмахивала, то взмах был короткий, неровный, и птица как бы проваливалась в воздухе; она именно «хромала» в полете. Подлетев ближе, сова поглядела на людей и заворчавшего Бича внимательным, выразительным взглядом и, выставив вперед когтистые в мохнатых перьях лапы, села на конек крыши. Потоптавшись немного, птица стала укладывать крылья. Левое легко и свободно легло на спину, а правое свисало, и сова постанывала: болело крыло. Может, оно было вывихнуто или кто стрелял в птицу да поранил?
— Скажи, а тебе не страшно было сегодня? — спросил Волков.
— Страшно. Я ужасная трусиха. У меня прямо все оборвалось внутри, когда я ко льву подошла.
— Ишь ты трусиха. Забыла, как выволакивала меня из пропасти?
— Все равно. И тогда было страшно, но я себя борю. А вот кто смелый, так это Толик. Он мне даже жизнь спасал. Ну и геройский он парнишка! — девочка оживилась. — Я на всем ходу с сейнера в воду упала... Ну, вернее, не упала... нечаянно спрыгнула. В общем, Бича волной смыло, он еще совсем маленьким, глупеньким был, ну я за ним и кинулась. Я ничего и подумать-то не успела — бух в воду! А волны были — ух! «Бич, Бич», — кричу, а сама уже на дно иду. И тут Толик ка-ак кинется в воду... Он ко мне, а я от него, за Бичом. А потом дядя Сережа тоже ка-ак кинется да ка-ак поплывет к нам...
— В общем, вся команда попрыгала в воду. Вот это настоящие моряки!
— Ага! Почти все покидались. Ну мы и хохотали тогда все...
Она засмеялась, и Волков тоже, а потом смолкли и каждый задумался о своем.
А чайки все летали, но теперь уже торопливо, словно было нечто очень важное в том, чтобы окунуться в озерную воду до того момента, как солнце нырнет за крутые откосы гор. Ну вот, кажется, все собрались на озере. Кричат птицы, плещутся, озорничают как дети. Ага, еще одна спешит. Ну быстрее же, опоздаешь!.. Маленькая острокрылая чайка молнией метнулась с высоты на отмель; окунулась, кинула на себя крыльями воду, и в это мгновение солнце зашло.
На озере сразу стало тихо. Прекратив плескаться, птицы замерли в мелкой воде, а потом вдруг все разом взмыли в воздух, и над озером повис розовый туман из мелких брызг. Наверно, вспомнив о гнездах и оставленных птенцах, чайки торопливо летели на свои угрюмые обрывистые скалы.
СЛЕД КОРОЕДА
Тяжелые капли долбили крышу, будто тысячи птиц стучали по ней своими крепкими клювами: шестой день дожди прополаскивали остров.
Стругая рубанком доску, Волков время от времени поглядывал в окно: извивающиеся струи бежали по стеклу, и все казалось кривым, искаженным. Какая же прорва воды... Льет и льет. Так и кажется, что океан переполнится водой, выйдет из берегов, и опустится островок в его пучину.
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 18 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |