Герой повести, моряк, после долгих лет плавания по морям и океанам мира получает длительный отпуск. Он возвращается на Командоры, где провел юношеские годы, чтобы повидать разные места, встретить 1 страница

adv_animal

Юрий Николаевич Иванов

Сестра морского льва

Герой повести, моряк, после долгих лет плавания по морям и океанам мира получает длительный отпуск. Он возвращается на Командоры, где провел юношеские годы, чтобы повидать разные места, встретить людей, с которыми работал и дружил. Случай сталкивает его с девочкой — потомком племени унангунов, населявших когда-то эти острова. Она и служит проводником в его путешествиях, участвует в приключениях. Временно герой повествования становится охотинспектором — борется с браконьерами, знакомится с жизнью и повадками морских львов, котиков, песцов и других животных, населяющих эти места.

Приключениям его, встречам с зверобоями и наблюдениям за миром животных и посвящена повесть.

Юрий Иванов

Сестра морского льва

ГЛАВА I

ДЕВОЧКА И ПТИЦЫ

АЛЬКА — ПОВЕЛИТЕЛЬНИЦА ПТИЦ И ЗВЕРЕЙ

Пароход качнулся, послышались раздраженные голоса: плашкоут подтащили. На его сырой палубе судорожно двигались люди с вещами. Сыпал мелкий пронизывающий дождь, и всем не терпелось побыстрее очутиться в теплых каютах.

Прижавшись лбом к холодному стеклу, Волков вглядывался в пустынный берег. Пароход лениво переваливался с борта на борт, зыбь катилась с океана, и узкая полоска серой пустынной земли с приземистыми домишками то опускалась, то плавно всплывала к кромке иллюминатора. В окнах некоторых из домов уже теплились огни — желтые, подрагивающие намеки на то, что, несмотря на всю эту пустынность и кажущуюся заброшенность, и там, за черными от дождя стенами, есть жизнь.

Волков прошелся по каюте, вернулся к иллюминатору и пожал плечами: что толкнуло его на такую, в общем-то, странную поездку? Честное слово, данное другу юности, что он вернется сюда вновь хоть через десять, хоть через пятнадцать лет? Конечно, честными словами не бросаются, но все же пятнадцать лет есть пятнадцать лет. А, ладно: все равно деться некуда. Вот он и поживет месячишко на далеком пустынном островке, затерянном в просторах Тихого океана; поживет тут, обмозгует все, что случилось с ним, и примет решение, как жить дальше.

Нахмурившись, Волков достал трубку, набил ее табаком и щелкнул зажигалкой. Лампа в каюте была потушена, и огонь осветил его угловатое лобастое лицо со щеточкой прокуренных усов под крепким, внушительных размеров носом.

«Да, скверно все получилось», — подумал он и опять — в какой уж раз: в сотый, тысячный?.. — представил себе японский танкер, несущийся прямо на его траулер. Подлец, ведь без ходовых огней посредине ночи шел! Избежать столкновения было уже невозможно: грохот, скрежет, лязг железа... А потом: комиссии, расследования, акты. Не удалось доказать вину «японца» — и вот лишение диплома капитана дальнего плавания; позорная для него должность третьего помощника капитана, должность, на которую назначают только что окончивших училище юнцов. Однако хватит об этом.

Да-да, хватит. Здравствуйте, Командоры, привет, остров Беринга и поселок Никольское, столица островов! Кажется, ничего тут не изменилось: пятнадцать лет назад он работал на парусно-моторной шхуне «Актиния», и они привозили сюда из Петропавловска соль, клепку, различные продукты и товары, бензин и керосин в бочках, которые было так трудно вирать из тесного трюма.

А следующим будет остров Больших Туманов. Так они именовали его между собой, не удовлетворившись тем названием, которое острову дали первые из русских мореплавателей, увидевшие его обрывистые, облепленные птицами скалы. Всё Борис. Он был отчаянный фантазер: если бы Борьке дали возможность придумывать географические названия, то карты стали бы увлекательными, как приключенческие книги. «Пролив Отчаяния», «Долина Потухшего огня», «Тропа Неизвестного»... Такие названия пестрели на карте острова, которую он сам вычертил. «Мыс Бурь» — там, у южной оконечности острова, прихватил однажды их шхуну сильный шторм; «Каньон Гремящего Водопада», «Плато Трех Скелетов» — они там действительно обнаружили скелеты, вернее — несколько белых, обмытых дождями косточек, принадлежавших, по-видимому, песцу.

Ну вот и посадка началась. Всего и пассажиров-то человек десять.

— Фа-ад-дей! Алька вам на борт сиганула! — прорезался сквозь нестройный гул и топот ног голос. — Алька-аа-а! Слазь на плашкоут.

— Посадка окончена, — строго и внушительно пророкотали судовые динамики. — Плашкоут, отваливайте. С гр-ррафика выбиваемся.

— Фа-ад-дей! Девка ж сбегла... Вникни!

По трапу застучали торопливые шаги и стихли у каюты. Волков, повернувшись, ждал: он слышал, как кто-то там, в коридоре, шумно дышал. Дверь распахнулась. Волков зажег свет и увидел девочку лет одиннадцати-двенадцати с узелком в руках. Она стояла на пороге каюты и широко раскрытыми глазами глядела на него: платок свалился с ее головы на плечи, и сырые волосы смолисто блестели. Волков с интересом разглядывал ее хорошенькое, смуглое, немного напуганное лицо и тоненькую, напряженно застывшую фигурку.

— По древнему морскому обычаю не принято стоять на комингсе, — сказал он. — А комингсами, как известно, на судах называют пороги... Ну-ка: либо сюда, либо отсюда.

Закусив нижнюю губу и слабо улыбнувшись, девочка окинула Волкова быстрым взглядом, посмотрела в коридор и, шагнув в каюту, закрыла дверь.

— Спрячьте меня! — прошептала она. — Я вас очень-очень прошу.

— Собираешься совершить кругосветное плавание? — спросил Волков. — Побег в джунгли? К индейцам?

— Да нет же, нет! К... маме я. А денег вдруг не оказалось, а следующий пароход будет лишь через... — девочка нетерпеливо затопталась на месте, смолкла и прислушалась.

Закряхтели ступени трапа: Фаддей, наверно. Захлопали двери кают, послышались голоса пассажиров. Ну ясно, Фаддей девчонку разыскивает.

— Ну что же вы? Может, в шкафчик, а?

— Сюда, — сказал Волков, открывая запищавшую дверку. — Запомни: на судах шкафчики называются рундуками. И сиди как мышонок в норе.

— Вот еще, — самолюбиво сказала девочка, входя в рундук.

Волков закрыл дверку, но, придержав ее рукой, девочка зашептала:

— Нашли еще время... учить разным морским разностям. Ужас просто!

— Ребенок, ни слова.

— И не ребенок вовсе! Вот. А если вы так будете говорить, вот возьму и выйду. Пустите!

— Ша, юнга.

Дверь открылась, и вошел сутулый, в мокрой, натянутой на уши кепке длиннолицый мужчина. «Фаддей, наверно», — догадался Волков. Тяжко, как сонная лошадь, вздохнув, он осмотрел каюту и спросил:

— Девчушка сюда не заныривала?

— Как там на воздухе, все льет? — в свою очередь, спросил Волков. Он не любил врать. — Тошнотная погодка.

Выразительно кашлянув, Фаддей взглянул под ноги. Волков тоже. Из коридора через всю каюту тянулись к рундуку четкие сырые следы. Фаддей наклонился, потрогал сырой след, понюхал пальцы и сказал:

— Соляркой пованивает. На плашкоуте его, неряхи, разлили... — Разогнувшись и поморщившись, видимо, поясница ныла, Фаддей продолжил: — Страх какая бегливая девчонка. В интернате она тут учится, на том-то островишке школы нет. И вот: чуть время к лету подвинется, и бегит она на свой остров. Известное дело — ребенок: как птица к родному гнезду тянется. И где это она упряталась?

Натянув кепку плотнее и вздохнув еще более тяжко, Фаддей вышел, а Волков закрыл каюту на ключ и поднялся за ним по трапу на палубу. Ногами и всем телом он ощущал, как туго завибрировало судно: главный двигатель запустили. Ну прощай, остров Беринга, прощай, столица Командорских островов.

— Эй, на плашкоуте! Забир-рр-айте свои веревки! — прорычал над бухтой радиоголос. — У нас же гр-р-рафик!..

Подняв воротник куртки и надвинув берет на брови, Волков разглядывал берег. Если бы не тучи, было бы совсем светло: в этих северных широтах начинаются с весны длинные-предлинные, как в его родном городе на Неве, дни; да, будь светло, совершенно другая картина открылась бы взору. И можно было бы увидеть гряду зеленых холмов, и среди них — синие озера, а там, если поглядеть влево, — белые песчаные пляжи. А вот этот бы второй, совсем небольшой и плоский, как низко обпиленный пень гигантского дерева, островок был бы не черным, как сейчас, а красноватым, будто упал на него свет вечернего солнца да так и остался навсегда. Миллионы хлопотливых птиц живут на нем. Ух, как они хватаются за пальцы, когда, засучив рукав, ты лезешь в длинную извилистую нору... Когда «Актиния» забегала на остров Беринга, Мартыныч, капитан шхуны, большой любитель яичницы, отпускал его с Борькой на этот островок. Сев в маленькую, как корыто, верткую шлюпчонку, приятели гребли с песнями к острову, выискивая местечко, где бы высадиться поаккуратнее, а потом валялись на его вершине или бродили по берегу, роясь в хламе, выброшенном океаном, ведь там можно было обнаружить удивительные вещи. Вот же повезло однажды Борьке, и нашел он бутылку с запиской, в которой было сказано, что тому, кто отошлет эту записку в Канаду по указанному адресу, будет выплачено вознаграждение в сумме десять долларов. Борька послал записку, но вознаграждения что-то не получил и негодовал по этому поводу: ясное дело — капиталисты, жмоты чертовы! А в другой раз он отыскал совершенно новый, с толстенной подошвой ботинок. Туго в те годы было с обувью, и Борька целый день копался в прибрежном мусоре в надежде отыскать и другой ботинок, но его усилия были тщетными. Видимо, тот, другой, ботинок попал на какой-то иной остров или материк, а может, он и сейчас еще дрейфует в океане, если его, конечно, не проглотила акула...

Пароход медленно выходил из бухты. Шагая взад-вперед мимо спасательных шлюпок, Волков глядел на удаляющийся берег: несколько красных искр взметнулись из трубки и пробили наступающие сумерки яркими стремительными зигзагами. «Где-то ты, любитель животных и птиц, Борька?» — с теплом и грустью подумал Волков. Они хорошо дружили, а о добрых друзьях вспоминать всегда приятно, тем более в возрасте, далеко уже не юном; в возрасте, когда новые, настоящие друзья появляются так редко. Жили они с ним на «Актинии» в одном кубрике, оба любили птиц и зверье. «Не стань я моряком, — подумал Волков, — я бы изучал природу». Но он выбрал океан, полюбил его, и куда теперь ему без океана?

Волков спустился в каюту, зажег свет и открыл рундук: девочка сидела в углу, прислонив голову к переборке, и спала. Он тронул ее за плечо, девочка открыла глаза и, сонно хлопая ресницами, поглядела в лицо Волкова.

— Что, мы уже плывем?

— На теплоходе или пароходе, как известно, говорят не плывем, а идем. Поняла? Буду тебя воспитывать, как юнгу. Давай руку. — Волков помог девочке вылезти из рундука и выволок из-под койки большой чемодан. — Сейчас я тебе дам запасную тельняшку, и ты переодевайся. Держи.

За его спиной скрипнули пружины, девочка немного повозилась и облегченно вздохнула. Волков обернулся: в тельняшке, натянутой на колени, девочка сидела на койке и вытирала полотенцем горьковато попахивающие волосы. Смуглое худенькое плечо вылезло из большого разреза тельняшки, и Волков увидел на шее девочки самодельное ожерелье: кожаный ремешок с нанизанными синими бусинками, а посередине желтоватый клык какого-то животного. Амулет, что ли? Улыбаясь, девочка глядела на него внимательным и настороженным взглядом зверька, который уже знает, что его не обидят и что все уже хорошо, но еще страшновато... Поправив тельняшку, она подсела к тумбочке и потянулась к хлебу.

— Это лекарство, — сказал Волков, протягивая девочке бутылку. — Хлебни, боюсь, не простыла бы ты. И сразу под одеяло. И все будет оки-доки.

— «Оки-доки, оки-доки», — передразнила его девочка. — Оки-доки? А как это?

— Так говорили на парусных кораблях, а что означает? Секрет потерян. Ну в общем: «о’кэй», «гут», «биен», то есть хорошо.

Глотнув, девочка закашлялась и помахала перед ртом ладонями. Волков пододвинул ей банку с консервами и тоже сделал несколько глотков.

— А меня зовут Алька, то есть Алиса, — сказала девочка. — Ой, как голова у меня закружилась... И так тепло-о стало. Ужас как я на плашкоуте замерзла. Я за рубкой спряталась, прицепилась за скобу какую-то, а мне ка-ак польет с крыши рубки за шиворот. Так все и лило!.. И если хотите знать, то я не просто Алька, а... Ну хотите, а?

— Выкладывай.

— Так вот: я повелительница птиц и зверей моего острова!

— Ты сделала слишком большой глоток. Ешь, ешь.

— Что — не верите, да? А я докажу, вот!.. А вы кто?

— Я? О, я тоже не просто какой-нибудь. Ну, во-первых, я Летучая Рыба. Так во времена парусного флота называли себя моряки. Я ведь тоже когда-то носился по морям-океанам на отличном паруснике. А во-вторых, я Волк. Только не сухопутный, а морской.

— Ого, какой вы! Моряк, да? А как мне вас звать?

— Звать? Гм... — Волков задумался: «Дядя Валера? Ну какой же я ей дядя? Валерий Александрович? Ха-ха...» Сказал: — Зови меня просто Волк. Скажи, однако, а почему ты сбежала из Никольского? Попадет тебе, наверно, от родителей.

— Ка-ак спать хочется...

— Да ты еще и плутовка? Ну ладно, спать так спать. Дай-ка мне подушку. Хватит тебе одной?

— Держите... Волк. И еще знаете что? — Девочка свела брови, задумалась, посерьезнела, покусывая нижнюю губу, а потом решительно и убежденно произнесла: — Теперь я для вас друг на всю-всю жизнь! Вот честное мое слово. И если что с вами случится — вы только позовите меня, и я сразу приду вам на помощь. Хорошо? Ну скажите, позовете, да?

— Позову, — сказал Волков, поглядев в ее горящие глаза, и протянул девочке руку. Она крепко стиснула его ладонь своими, мотнула головой, отбрасывая пряди волос, упавшие на лоб, легла, и Волков потушил свет.

Уже вышли из бухты в океан, пароход раскачивался все сильнее и наполнялся новыми звуками: громче плескалась за иллюминатором вода, поскрипывали переборки, стучала в коридоре неплотно закрытая дверь, тяжело ухала разбитая машина.

Сидя на диванчике, Волков вглядывался в очертание детского лица, разглядывал тонкую руку и волосы, свесившиеся с подушки, и испытывал радостное, доселе незнакомое чувство. Очень хотелось курить, но Волков от кого-то слышал, что в помещениях, где спят дети, курить нельзя, и терпел. «Дети», — произнес он про себя и прислушался к звучанию этого слова, которое, пожалуй, никогда им не употреблялось раньше. «Дети», — повторил он и подумал: «А почему же у меня нет детей?» Он усмехнулся. Какая уж там семья, дети! Полгода в океане, две-три недели на берегу... Все какие-то случайные, скоротечные знакомства. Океан!.. Это он сожрал его лучшие годы, юность... А что дал взамен? Воспоминания, впечатления?.. А, ладно: у меня появился друг, который, если что, всегда придет на помощь... И какой друг!.. Да лишь только ради этого стоило тащиться на край света.

Алька вскрикнула. Вздрогнув, задремал, что ли, Волков потер лицо ладонями. Луна в это время выпуталась из вязкой тины туч, свет ее протек сквозь запотевшее стекло иллюминатора и наполнил каюту подвижным, как желе, пепельно-голубым сумраком.

Поспать бы, а? Волков попробовал угнездиться на диванчике. Зашуршало что-то: это был сверток девочки. Он развязал узелок. Лежала в нем книга «Рассказы Серой Совы», белье, завернутое в мятую газету, три тяжелых, в позеленевших гильзах патрона от винчестера крупного калибра, нож в ножнах и дневник. Волков развернул тетрадь и прочитал: «Дневник ученицы шестого класса Алисы Шуваловой». Задумался: чья же она? Нет, не припомнить, кто на острове имел такую фамилию.

— Ишь ты... Алиса, — тихо сказал он и, поднявшись, поправил сползающее на пол одеяло.

ОСТРОВ БОЛЬШИХ ТУМАНОВ

Земли еще не видно, однако чувствуется: рядом. Уже многие признаки, известные лишь морякам, говорили о том, что пройдет совсем немного времени, и острые вершины скал, как бы пропоров океан, поднимутся на горизонте. Да вот же — то белесое облачко, повисшее вдали, оно ведь не само по себе: не облако это, а крыша из туч или тумана, застрявших над островом. Пожалуйста — и птицы появились: две черно-белые кайры стремительно летели в сторону облачка. Близка, близка уже суша! В отличие от бродяг-чаек, которых можно встретить и за тысячу миль от земли, кайры будто привязаны к ней. Не могут они обойтись без скал, где на уступах дожидаются их крикливые прожорливые птенцы.

Ну вот же: землей пахнуло. Волков вдохнул свежий воздух. Те, кто не уходит в моря и океаны надолго, и не представляют себе, как прекрасно, как волнующе и по-разному пахнут материки, острова и вообще земля. Какой моряк не торчал часами на палубе, вглядываясь в горизонт, и дышал, дышал, не в силах насытиться земным запахом, будто текущим над поверхностью океана...

А небо-то какое чистое. Хороший будет сегодня денек! Небо на востоке наливалось сочным оранжевым светом, а над головой еще держало в своих глубинах синие и зеленые ночные тона... Вот в такое же утро пятнадцать лет назад они подходили к острову на шхуне «Актиния». Все они: и он, Валерка Волков, и Сашка Филинов, по-судовому Филин, и Борька да и другие парни из экипажа судна очень любили свою скрипучую посудину, они были чертовски молоды, восторженны и горды собой — их шхуна в то лето шла на острова самой первой, везла не только продукты, но и почту. И их так ждали там...

— Ого, а вы уже встали, да? — послышался за его спиной голос. — А я ужас какая соня.

— Хеллоу, бой, — сказал он, оборачиваясь. — Кома эста?

— Эста?..

— Это по-испански «Как дела?». Так примерно это звучит в переводе. Ну-ка подойди сюда.

— Вы, наверно, все-все языки знаете, да?

Знал он, конечно, знал английский, испанский, немецкий... По сотне слов. Он посмотрел на девочку. Волосы у нее были заплетены в одну толстую тугую косу, стянутую красной лентой; матово блестело свежее умытое лицо, весело сверкали глаза. Была она в спортивных фланелевых брюках, вправленных в резиновые сапоги, и плотном, видимо, домашней вязки свитере. На ремешке висел нож, засунутый, чтобы не мешал, ножнами в карман брюк. Волков подошел к ней и с очень строгим видом потрогал ее лоб: температура у девочки была самая нормальная. Она чертовски здорова, эта островная зверюшка, подумал Волков. Засмеявшись, Алька боднула его ладонь и крикнула:

— Глядите-глядите! Вот сейчас покажется мой остров, вот сейчас!

Быстро светало. Сине-зеленое небо с ярко-оранжевой подпалиной на востоке, будто створка громадной раковины, выгибалось над океаном. Ага, вот и остров! Черный острый клык на горизонте вдруг прорезался, потом еще и еще один. Теперь это напоминало гребень доисторического чудовища, высунувшего спину из воды.

Волков покосился на девочку. Вцепившись руками в леера, она смотрела в сторону земли восторженными глазами. На скулах ее горел возбужденный румянец, глаза то щурились, то широко раскрывались, влажно блестели зубы полуоткрытого рта.

— Сейчас вы такое увидите, еще такое... — торопливо проговорила она, почувствовав взгляд Волкова, и облизнула подсушенные губы. — Если бы вы когда такое видели!

Видел ли он?! С воды, из-под самого форштевня судна, шумно взлетали птицы. Их с каждой минутой становилось все больше. Поодиночке и плотными группками птицы проносились мимо судна, ныряли в воду или долго, прежде чем взлететь, как бы бежали по ней, суматошно хлопая крыльями. Остров приближался, скалы росли. Зыбь, идущая с океана, ударялась в берег, и над водой прокатывался гул, похожий на далекий, то усиливающийся, то затихающий гром приближающейся грозы.

— Я всю осень, зиму и весну ждала, когда опять все это увижу, — сказала Алька, опять облизнув губы. — На острове Беринга одни холмы, а это так скучно — просто ужас!

— А где же бухта?

— А вот сейчас, сейчас...

Скалы раздвинулись, и пароход, сбросив скорость, нацелился носом в каменную прореху. Из-за гор выкатилось солнце. Вода, камни, торчащие из нее, и берег — все тотчас окрасилось в красные тона.

Вот так же было и тогда... «Актиния» влетела в бухту под всеми парусами. Капитан как столб застыл на ходовом мостике, ветер трепал его седые вихры и рвал полы блестящего плаща, а вся команда стояла по своим местам и ждала. Вцепившись в сизалевый трос потными онемевшими пальцами, Валера нетерпеливо поглядывал на Мартыныча: ну что он там, заснул? Ну пора же, пора, торопил капитана Валера, ведь берег совсем близко! Наверно, так думали все: и Сашка Филин, и Борька, приплясывающий от нетерпения, и другие матросы, застывшие на своих штатных местах, но капитан медлил. Он даже время от времени оттирал рукавом плаща пятнышко на лацкане куртки и напевал старую морскую песню «Приятель, ты помнишь рейды Сингапура?»... Звенела вода, кричали птицы, берег надвигался. Неслись навстречу вельботы, шлюпки, несколько узких кожаных байдар. «Пора же, хрен старый! — заорал Филин. — Врежемся!..» Мартыныч весело взглянул в его сторону выцветшими от соленых брызг и солнца глазами и показал Сашке мослатый, сухой, как куриная лапа, кулак. И наверно, эта гонка среди скал продолжалась еще целую вечность; вода бурлила и рушилась под бушпритом со стеклянным звоном; и ветер выл, распирая парусину; и штаги и фалы скрипели все пронзительнее, готовые вот-вот лопнуть от страшного напряжения; и нервы у всех были как тугие тросы такелажа, и уже не было никаких сил терпеть, а капитан все оттирал проклятое пятнышко и все шевелил губами, видно, никак не мог допеть свою песню. Потом он вскинул голову, расправил плечи, приложил ко рту медный мегафон и рявкнул: «Убрать тр-ряпки!» Мачты оголились, все вдруг стихло. Шхуна еще какое-то время скользила по гладкой воде бухты, и Сашка Филин, весь потный, побелевший от восторга, протянул Валерке руку, тот свою, они стиснули ладони до боли, и Сашка захохотал... В эту минуту Валера на всю жизнь полюбил парусные корабли.

— Ну как, здорово, да? Ведь красиво, правда? — Алька потянула за рукав. Волков посмотрел на нее, кивнул; в его памяти ветер еще терзал с жестким шорохом парусину и звучали другие голоса. — А вот и наш поселок.

Показалась небольшая, вдающаяся полукругом в берег бухта. Солнце поднялось выше, алые тона поблекли, и все приняло естественную окраску: густо зазеленели окружившие бухту горы; видно было, как ветер прокатывался по высокой траве, и она то опадала, то распрямлялась, а вода в бухте была цвета синьки в тазу. Бухту окантовывала каемка зеленой гальки, и кое-где виднелись желтые проплешины песка. Взгляд Волкова скользнул в глубь небольшой долины. Он увидел тесно, будто от холода, сбившиеся дома и огородики среди них, затянутые старыми сетями и поэтому похожие на косяк черных рыб, попавшихся в невод. От домов шли к воде люди, желтыми и белыми клубками скатывались собаки, они носились взад и вперед, и ветер доносил их возбужденный лай.

Из бухты навстречу пароходу мчался сейнерок.

— Вот уже и за нами едут. У нас как пароход — так праздник, — сказала девочка, волнуясь. — У меня приятель есть на сейнере. Толик. Если бы вы знали, какой он! Он все-все умеет, он даже лаять может по-собачьи. Залает ночью в одном конце поселка, и сразу все собаки просыпаются... — засмеявшись, Алька приложила ладонь ко лбу, вглядываясь в сейнер. — А капитаном там дядя Сережа Ваганов. Ого, какой он! И на трубе он даже в самодеятельности играет. Вы слышали про него, слышали? Он на спор три минуты без передыху в трубу свою дул... Или две! Он бы еще и дольше дул, да чуть сознание не потерял. Ужас какой упрямый!

Сейнер спешил к пароходу, пенил бухту, в носовой его части виднелась четкая надпись: «Кайра». Вся палуба сейнера была забита людьми с чемоданами и мешками.

— Ага, а вон и Толик, — радостно сказала Алька и, замахав рукой, крикнула: — То-олик! Я тебе книжку про Серую Сову везу-у!

На полубаке «Кайры», уперев руки в бока, стоял худощавый очкастый парнишка с растущей чуть не от глаз, очень черной кудрявой бородой. Услышав Алькин голос, он завертел головой, поправил очки, вглядываясь в пассажиров на пароходе, увидел девочку, тоже что-то закричал и даже подпрыгнул, но потом быстро обернулся, не заметил ли кто, и, надвинув на самые очки замусоленную кепчонку, вновь принял величественный вид.

— Боцман. Тр-рап пр-риготовить, — разнесся по всему пароходу радиоголос. — Пассажиры с острова. Пр-рошу гр-рузиться без задер-ржки. Из гр-рафика выбиваемся.

— А вот и Бич. Глядите: Бич плывет! — затормошила Волкова девочка, и тот действительно увидел, что по бухте, шлепая лапами и выставив из воды мокрую лохматую башку, плывет собачонка. — Это самый настоящий морской пес с «Кайры». Вечно он опаздывает на судно, а потом за ним вплавь! Би-ич, Бич!

«Здравствуй, остров Больших Туманов, — подумал Волков, — здравствуй... Однако не пора ли покидать борт этого корыта?» Бородатый мальчишка лихо швырнул выброску, и сейнер, дав задний ход, залопотал выхлопной трубой, выдыхая синие бублики остро пахнущего дыма. Шум, гомон, плеск воды. Люди на сейнере суетливо двигались и то хватались за свои вещи, то ставили их на палубу. Из приоткрытой двери ходовой рубки выглядывал высокий костлявый мужчина в морской фуражке, у которой был такой громадный козырек, что из-под него виднелась лишь нижняя часть лица с пышными рыжими усами. Мужчина сердитым, рокочущим баском предостерегал пассажиров, чтобы они не лезли к борту все разом, пугая их тем, что сейнер сделает «оверкиль», и Волков догадался, что это самодеятельный трубач, капитан «Кайры».

А на палубе между пассажирами находилась женщина в красном свитере и с непокрытой головой. У нее было слегка горбоносое волевое лицо, и Волков невольно остановил на ней взгляд. «...Если будет тяжело, обязательно возвращайтесь...» — уловил Волков ее грудной, низкий голос.

— В лепешку ж шмякнет! — продолжал стращать пассажиров капитан сейнера. — Васька, гад толстый, чего ты чемоданом в рубку колотишься? Краску ж сымаешь! Тетя Маня, голубка, куда ж ты ножкой леер рвешь? Васька, осади! Осади, говорю!

Упали с борта парохода два штормтрапа, и в воздухе, как тяжелые метательные снаряды, замелькали чемоданы, фанерные ящики и корзины, обшитые мешковиной. Со сноровкой и яростью пиратов, идущих на абордаж корабля, груженного ромом и красивыми женщинами, пассажиры ринулись на пароход... Что-то выкрикивал вслед им капитан «Кайры», видимо, «голубка» тетя Маня все же порвала леер. Женщина, столь похожая на жену индейского вождя, прислонившись спиной к ходовой рубке сейнера, курила папиросу; бородатый мальчишка, демонстрируя невозмутимость своего характера, устроившись на ящике, читал затрепанную книжицу, а из воды, подплывая к сейнеру, задавленно лаял морской пес Бич. Алька потянула Волкова за рукав, и они отправились в каюту за вещами.

САЛУН «МОРСКОЙ БРОДЯГА» И ОДИНОКАЯ ЛОШАДЬ

До самого берега сейнеру не дойти — мелко. Бородатый мальчишка возился со шлюпкой, и Волков помог ему спустить посудину на воду, а затем спрыгнул в нее и начал укладывать на дно ящики с консервами. Потом в шлюпку сели Толик и невысокий, но очень широкоплечий парень, жующий краюху сухого хлеба. У парня была челочка и маленькие, глубоко вдавленные под светлые брови, колючие глаза. Парень размещался в шлюпке с такой же осторожностью, как поднимается по лестнице, стоящей на ногах партнера, акробат. Перегрузили шлюпчонку! Вода плескалась возле самых уключин.

— Замри! — грозно сказал Толик, опуская весла в воду. — Не дыши, Короед, перевернемся.

Стиснув краюху зубами, парень с челкой застыл, как статуя, и подмигнул Волкову. Гребок, другой... из зеленоватой глубины выплыло дно, покрытое ровными, будто подстриженными под гребенку водорослями. Мелкая рыбешка прыснула в разные стороны, пугаясь тени от шлюпки. Еще гребок, и под килем заскрежетали камни. Приехали. Втроем, рванув, они выволокли шлюпку на гальку, быстро разгрузили и столкнули в воду. Яростно поплевав в ладони, Толик отправился к сейнеру за другой партией груза, а Волков отошел от воды и осмотрелся. Подходили люди; они шумели, громко переговаривались, смеялись и осматривали с любопытством Волкова, здоровались. Казалось, время тут остановилось, не сдвинулось — все те же звуки, все те же запахи. Вот только не видно знакомых лиц, все другие, все незнакомые люди шли к берегу.

Еще одна шлюпка подвалила; женщина в красном свитере выпрыгнула из нее прямо в воду. Бич выскочил на гальку и с ликующим лаем ринулся куда-то. Толик окликнул Волкова, и тот начал принимать от него ящики и складывать в штабель.

— Мужчины! Пошевеливайтесь! Аркаха, опять перекур? Тебе бы только жевать... Ну что уселся? — сердитым голосом распоряжалась женщина в красном свитере. — Дядя Костя, ты ж еще крепок, как дерево, а ну включайся в работу... Эй-эй, куда поволокли ящик с водкой? Ставьте тут. Толик, а ну выдь из шлюпки и дуй за лошадью. Ваганов и вы двое: быстро идите за телегой. Толик, я кому сказала?

— Все Толик да Толик! — возмущенно выкрикнул бородатый мальчишка. — Ты меня, Мать, совсем загоняла! А кто груз с сейнера таскать будет?

— Давай весла, — сказал Волков, подходя к мальчишке, и тихо спросил: — Сэр, я путник, прибывший издалека... Кто эта грозная женщина? Жена вождя вашего племени?

— Мать? Нет, не жена... Она сама вождь нашего племени: председатель сельсовета, — ответил Толик, немного помедлив, а потом, поддав ногой шиповатый крабий панцирь, с еще большим возмущением опять выкрикнул: — Без Толика тут бы вся жизнь зачахла!

Через час сейнер был разгружен. Трое мужчин прикатили за оглобли телегу и начали укладывать на нее ящики, а Мать ходила возле и, шевеля губами, что-то подсчитывала, сверяясь в бумаге. Как и мужчины, она была в высоких резиновых сапогах и плотных, забрызганных водой брюках. Вид у нее был строгий и воинственный, как у майн-ридовского делавара, вышедшего на тропу войны.

Волков щелкнул зажигалкой. Приятно ломило мышцы рук и спины, ладони горели. Женщина, достав папиросу из помятой пачки, подошла к нему, быстро, внимательно взглянула в его лицо черными сощуренными глазами и прикурила. В одном ухе у нее блестела золотая сережка в виде простого колечка, а в волосах, стянутых узлом на затылке, серебрились пряди.

Дата добавления: 2015-09-29