…чтобы попробовать представить себе, как душа вошла в чрево женщины, жившей на Арнольд-Гроув, 12, в Уэйвертри, Ливерпуль-15: повсюду были аэростаты заграждения, немцы бомбили Ливерпуль.Так всё и было.
Пару лет назад я сидел на улице в машине с Оливией и представлял себе 1943 год. Я удрал из реальности и протиснулся через духовный мир, астральный уровень, назад в одно тело в том доме. Это и в самом деле странно, когда ты рассматриваешь всю планету, и все планеты могут существовать на физическом уровне… Как я попал в ту семью в том доме в то время? И кто вообще я такой?”
Итак, Джордж родился в этом воплощении 2 февраля 1943 года, в разгар второй мировой войны, в дебрях Ливерпуля глубокой зимой на Арнольд-Гроув, 12, в тупике из домов городского типа с узкой улочкой позади них. Это всё ещё ‘немуниципальная Арнольд-Гроув’. Ею по-прежнему никто не владеет. Если взглянуть на неё, то она точь-в-точь как улица Коронации: без сада, а двери выходят прямо на улицу. С улицы ступени ведут в гостиную. Далее располагается задняя комната с лестницей, ведущей вверх к двум спальням.Затем мы оттуда переехали, после того, как простояли в очереди на дом приблизительно двадцать пять лет, мы переехали.Но тогда, в мои детские годы, на Арнольд-Гроув всё было неплохо для того периода. Маленькая железная кухонная плита находилась в задней комнате, которая являлась кухней, где на огне стоял чайник, и рядом стояла духовка. Каждая нижняя комната была площадью девять квадратных метров (очень маленькие), и зимой в доме было холодно.
Снаружи располагался небольшой дворик, который был почти весь вымощен, не считая небольшого участка, где была клумба шириной в тридцать сантиметров. Там был туалет, мусорный ящик, прилаженный к задней стене, и какое-то время у нас был маленький курятник, где мы держали петухов.
Когда Оливия и я приехали туда, дома никого не оказалось, поэтому мы присели снаружи и стали представлять, как там сейчас внутри. Может статься, там вырубили очаг и отделали его плиткой; возможно, теперь там бежит горячая вода. У нас была цинковая ванна, она была большой и висела на стене на улице. Мы вносили её в дом и ставили перед кухонным камином, а затем наполняли её горячей водой из кастрюль и чайников. Хорошее место, чтобы помыть голову, Ливерпуль. Приятная мягкая вода.
Все, кто жил в таких домах – а на самом деле в большинстве домов до 50-х и 60-х годов – помнят, какой холодной она могла быть. В Британии было очень слаборазвитое центральное отопление (конечно, не было никакого отопления в маленьких домах в Ливерпуле и подобных городах), а во время войны и в послевоенные годы было чрезвычайно мало топлива.
|
Холодно? Было холодно в те времена, холодно. У нас был только один камин. Ледяной холод. Лишь один камин в одной комнате. Никакого отопления. Зимой на окнах лежал лёд. На самом деле тебе приходилось класть в постель бутылку с тёплой водой и в течение часа перемещать её там, прежде чем забраться в кровать (ты постоянно бегал наверх, чтобы перемещать бутылку), затем скидывал с себя одежду и запрыгивал в постель. А потом – ооооооооооох – лежал неподвижно и к следующему утру, когда ты только согревался, тебя будили – “вставай-ка, пора в школу” – и ты высовывал руку из-под одеяла. Мороз. Ох, Боже.
Тот дом был ничего, он был маленьким и очень славным. Летом в нём всегда было солнечно. Самым худшим был переход из младших классов в большую среднюю школу. Вот, когда наступил мрак, и я осознал, что дождливо и пасмурно, что улицы старые, а учителя отсталые, и всё в таком роде. Вот, когда, кажется, начались мои разочарования. Ты дрался только для того, чтобы выбросить всё это из головы. Всё было так серьёзно. Ты не можешь улыбаться, и тебе не дозволяется делать того и этого. Будь здесь, встань там, замолчи, сядь, и всегда эти экзамены, эти отборочные экзамены для 11-летних, гуманитарные науки и аттестат зрелости. Вот, когда наступила тьма.
Я не любил школу. Думаю, она была ужасной; худшее время жизни. Детям и подросткам было неплохо лишь потому, что там был футбол, занятия спортом и всё такое прочее, хотя бывало, что нас били палкой. Однажды, когда мне было восемь или девять лет, учитель мистер Лайонс (брат местного страхового агента) ударил меня палкой и попал мне по запястью. Оно распухло, и когда я пришёл домой, я попытался скрыть это, но мой отец заметил. На следующий день мой отец отправился в школу, попросил мистера Лайонса выйти с урока и ‘вломил’ ему разок.
Большая школа, ливерпульский институт являлся сущим наказанием. Учителя были или старыми ветеранами войны или только что из колледжа, поэтому они и сами знали не сильно много, и если посмотреть на их фотографии, то сразу становится понятно, о чём я говорю. Я знал тогда, что они были людьми, неспособными учить, но тогда я не был образован, чтобы говорить так, поэтому теперь, через столько лет, я могу сказать это. То, каким способом они выпускали тебя в мир, был непростителен. В моём случае, в рекомендации, которая должна была помочь мне получить работу на всю мою оставшуюся жизнь, говорилось: ‘Я не могу сказать, какая работа ему подходит, потому что он не делал ничего’.
Это была жуткая дыра. Она могла бы выглядеть хорошо, с деревянных частей здания можно было бы соскоблить краску и украсить в стиле Викторианской эпохи, которой они и принадлежали. Я показывал её Оливии. Она, выросшая в Калифорнии, не могла в это поверить. Там проходили вечерние курсы, поэтому мы смогли побродить вокруг и взглянуть на все помещения, в которых я бывал.
Отвращение – даже ненависть и, безусловно, негодование – Джорджа к школе тянется потому, что довольно скоро после её окончания, он стал человеком, который жаждал и основательно искал знаний, правды и учений. Также странно, что мальчик из средней школы – то есть цвет Британии – вынужден отвергать всё, что было предложить у этой уважаемой ливерпульской школы. Конечно, дома говорили вести себя хорошо. Оба его брата прошли обучение полностью, а его сестра Луиза сдала все необходимые экзамены (включая аттестат высшей школы), чтобы поступить в колледж и стать, сама, школьной учительницей.
Теперь Джордж является человеком, который пользуется успехом во всех общепринятых смыслах этого слова, несмотря на то, что школа не смогла затронуть ни одной струны в душе мальчика, который позже, и сейчас, когда Вы читаете это, настоятельно требует и получает доступные подробности почти всего. Тем не менее, он не увиливает и не темнит в своих воспоминаниях о средней школе в Ливерпуле в 1950-х годах.
Она вгоняла в нас страх. Наступили чепуха и нелепости. Говорят, что дети будут изучать что-то, если это захватывает, но когда начинается вздор, ты прекращаешь учиться и перестаёшь быть открытым ко всему. Вот, чего следует опасаться. Всё это началось, когда я перешёл в среднюю школу. Все эти логарифмы и квадратные корни; алгебра была жутким предметом. x+3 при z=y. Я скорее выучил бы китайский или санскрит, чем это. Кажется, для академиков и работников умственного труда это имеет смысл. Алгебра? Я и понятия не имею, что она означает или откуда она взялась. Кажется, в ней нет никакой гармонии, ритма или основного чувства, потому что, в самом деле, можно понимать людей, не зная их языка. Если вы посмотрите друг на друга или прикоснётесь друг к другу, скажем, выпьете чаю или что-нибудь в таком роде… а затем, конечно, даже язык можно выучить. Но для меня алгебра не имеет никакого отношения к ‘реальности’. Я смотрю о ней сейчас в ‘Открытом университете’, но всё равно не улавливаю смысла.
Музыка? Я даже бросил музыку, хотя я любил её, потому что в тот момент в школе всё заставляло делать твой рот вот так … Он кривит свой рот, словно изображая новичка в оперетте, и продолжает: Ну, ты мог играть на флейте или скрипке, а в наши дни, думаю, можно играть и на гитарах и всём в таком духе, но не тогда. Чтобы получить аттестат зрелости в 16 лет, нужно было сначала сдать три предмета на ‘пробный’ аттестат. Первым в ‘пробе’ было изобразительное искусство, которое я прошёл. Но это благодаря Стэну Риду, учителю рисования, который был славным (это человек с надписью ‘ОМ’ на футболке на альбоме ‘Dark Horse’). Хотя я не был так уж хорош в рисовании, я получил достаточно, чтобы сдать экзамен. “Ого, чудесно!” – подумал я.
Затем стал известен следующий результат – я провалился. И на следующем экзамене тоже. Я не сдал, не сдал, не сдал, не сдал: я провалил всё, кроме рисования. Я провалил даже английский язык, который – как считалось – смогут сдать все, независимо от того, какие были оценки. Все кроме меня! Я получил два процента. В самом деле, я не сдал ничего, и мне сказали: “Ты можешь идти, ладно, ты можешь идти”, ведь после экзаменов все свободны.
Они попытались оставить меня на второй год, в классе, который шёл следом, чтобы я сдал экзамены в следующем году. Я пробыл в этом классе один час и подумал: “Нет уж, спасибо, я не собираюсь знакомиться со всеми этими новыми людьми и их выходками”. И я перелез через ограду, отправился в кино и не возвращался до самого последнего дня, когда я заскочил за своим взысканием.
Итак… у меня не было ничего такого, никаких аттестатов. Что думали мои родители? Они не знали, что было сказано, потому что я сжёг свои табель успеваемости и характеристику. Теперь мне хотелось бы, чтобы они у меня сохранились. Было бы интересно, оглядываясь назад, увидеть подписи всех тех учителей и то, что они говорили обо мне. Классный руководитель писал: ‘Он не принимал вообще никакого участия в школьной деятельности’… они продолжали в таком роде, и я чувствовал себя настолько скверно и таким виноватым, что мне пришлось сжечь всё это, прежде чем мои родители вернулись домой.
Подобно многим школьникам, которые росли после второй мировой войны, Джордж Харрисон не видел смысла в армейском кадетском корпусе, который по-прежнему процветал и размахивал оружием в британских средних школах.
Армия. Страх перед армией. Когда мне было около двенадцати, я уже принял решение, что во что бы то ни стало не пойду служить. Тогда в школе примерно с тринадцати лет до шестнадцати или семнадцати набирали ребят-кадетов. Этого я никогда не мог постичь. Они никогда не говорили тебе: “Ладно. Сделай так”. Никогда не было никакой вербовки или каких-нибудь досок объявлений, но каждый понедельник днём, или каждый вторник, ты выглядывал и видел этих ребят. Все они, одетые как солдаты, маршировали взад и вперёд с учителем географии или учителем математики под ‘ать, два, три, четыре’. Это не из тех вещей, которые должны тебе нравиться или не нравиться. Этого не должно быть вообще! Я часто думал: “ЧТО?”
Я никогда не мог понять, почему те обычные вещи являлись обычными. Мне они всегда казались безумными: все вели себя 'обычно', но это так напоминало ‘Узника’1.Ты никогда не знаешь до конца, о чём они говорят. Это словно твоя нервная система принадлежит кому-то, кого ты не знаешь. Я всегда знал, что есть то, чего мне не узнать в школе. Я знал, что школа это ещё не всё, что тебе нужно из возможностей, которые дарит жизнь. Вот, почему я не сильно беспокоился. В школе во мне всегда была сторона, которая думала: “Что ж, если всё именно так, значит, мне это не нужно”. Я знал – есть что-то. Я был достаточно удачлив, чтобы почувствовать, что есть альтернатива.
Альтернативой было нечто, что стало намного более значительным, чем кто-либо, кто-либо вообще мог бы вообразить. Тем не менее, оптимизм Джорджа перед лицом нагоняющей тоску школьной жизни не являлся некоей туманной мыслью, мол, что-нибудь да случится. Он уже начал исполнять музыку, когда был очень маленьким и с очень небольшим размахом (стоя на табуретке), но в школе он образовал союз с одним мальчиком постарше (Пол Маккартни), который в будни являлся одним из пассажиров школьных автобусов.
1 – классический телесериал-аллегория с Патриком МакГуэном о контролируемой окружающей обстановке. В каждой из семнадцати серий МакГуэн кричит: “Я не число. Я свободный человек”. Он произвёл огромное впечатление на битлов и их поколение.
Джордж вспоминает свои ранние музыкальные радости и влияния и в приглушённых тонах описывает картины из жизни муниципального микрорайона пригорода Ливерпуля. Пленительные и время от времени мучительные детали переносят нас на место его встречи с Маккартни (который учился на класс старше в ливерпульском институте и окончил его на год позже Джорджа, будучи более квалифицированным в смысле средней школы). Полу было суждено чуть позже присоединиться к Джону Леннону в ‘Куорримен’. Они сменили несколько названий и участников, прежде чем стали ‘Битлз’.
Невестка Джорджа, Ирэн Харрисон, жена его самого старшего брата Гарри, помнит годы, которые привели к его решению ‘сделать попытку’ в чём-то другом.
Ирэн был подружкой Гарри, когда она впервые встретилась с Джорджем, сразу после его тринадцатого дня рождения, в 1956 году. Тогда ей было семнадцать. И она по-прежнему является его близким другом.
“Причина, по которой мы гуляли вместе, заключалась в том, что Гарри отсутствовал, отбывая воинскую повинность, и, я полагаю, потому, что я являлась единственным ребёнком в своём доме; это было словно у меня есть маленький брат. А что касается Джорджа, то я, может быть, заменила ему его старшую сестру, которая только что покинула дом и отправилась в Канаду”.
Мы вместе ходили на выступления и тому подобное. Это было время рок-н-ролла, и все значительные исполнители – Лонни Донеган и так далее (‘The Crew Cuts’, ‘Freddie Bell and Bell Boys’, ‘Frankie Lymori and the Teenagers’, ‘The Everly Brothers’, Eddie Cochran и многие другие) приезжали в ‘Эмпайр’ (кинотеатр в Ливерпуле), я доставала билеты, и мы отправлялись туда. Затем Гарри и я поженились, у нас появилась квартира в Ливерпуле, и Джордж довольно часто приходил туда с Полом. Иногда Джордж спрашивал: ‘Куда ты пойдёшь сегодня?’, я отвечала: ‘А, туда-то и туда-то’. Он говорил: ‘Ладно’, и он отправлялся туда на своём велосипеде, а я ехала на автобусе. Мы очень хорошо ладили. Он был занимательным карапузом”.
“Теперь он стремится к знаниям, но любой, кто хочет покинуть школу, позже осознаёт, что она была важна. Но это зависит от того, кто преподаёт тебе, а он и в самом деле ненавидел школу и часто прогуливал её. Он нередко приходил ко мне и говорил: ‘Не рассказывай моей маме’. Она каждый день давала ему деньги на обед, и он часто тратил их впустую. Думаю, он тратил их на кинокартины; он зачастую ходил на фильмы ужасов, когда они впервые появились. Не думаю, что у него были очень приятные учителя, но для него важно учиться, и всё остаётся в его голове. Ему повезло познакомиться с таким большим количеством людей и учиться у них. Он мог бы окончить школу и ничего больше не добиться”.
“Его мать и отец были очень терпимыми, практичными и любящими людьми. Они были такими сердечными и помогали тебе во всём. Приходить к ним домой было замечательно. Это было совершенно изумительно. В больших семьях есть что-то, что ты можешь понять и оценить, когда ты один и ничего не делаешь. Мой собственный дом всегда был славным и тёплым, и по нему туда-сюда носились дети, но в больших семьях есть нечто. Джордж за многое должен поблагодарить своих родителей, за то, каков он сейчас. Активные до своих последних лет (до 1978 года, когда умер отец Джорджа; его мать умерла на восемь лет раньше), они очень оберегали его, ведь они знали, что он по своей природе ранимый, доверчивый, мягкий человек. Они очень сильно беспокоились о нём, и я не думаю, что он знает, насколько сильно. Я знаю, что это так, из того, что они говорили. Они волновались постоянно, я уверена, что он совершенно этого не осознавал. Если бы он знал, как сильно они беспокоились за него, он бы изумился”.
|
“Вскоре у его отца появилась идея, чтобы они все стали… ну, вроде такого: Гарри был механиком, Пит (старший брат Джорджа) был рихтовщиком и сварщиком, а Джордж должен был стать электриком, и у отца была мысль, что у них будет гараж. Кажется, он собирался заведовать им, а три его сына должны были работать в этом семейном деле. Джордж проклинал эту идею”.
“На одно рождество, когда Джордж работал в ‘Блэклерс’, отец купил ему набор отвёрток электрика, и он довольно сильно беспокоился, потому что говорил: ‘Неужели он хочет навязать мне это? Кажется, хочет’”.
“Как-то он пришёл навестить нас, около двадцати лет назад, то есть ему, должно быть, было шестнадцать. Он сказал, что у него есть возможность оказаться в группе, и он хотел знать, что, по мнению Гарри, ему следует делать. Гарри сказал: ‘Попытайся. Ты ещё достаточно юн, чтобы делать то, что тебе хочется. Если ты посвятишь этому год или два, то ничего не упустишь’. Гарри и Пит стали работать по профессии сразу после школы, и то, чем они, возможно, мечтали заниматься, не осуществилось. Джордж оказался последним, у кого имелась возможность сказать, хочет ли он заниматься тем-то и тем-то или нет. Он перестал работать, чтобы быть в группе”.
“Ну, вы знаете, как всё это было в Ливерпуле; если у тебя была профессия, ты был успешен. Если ты хотел заниматься чем-то другим, ты был немного сумасшедшим. Не думаю, что наше воспитание позволяло иметь другие мысли”.
“Но их мама и отец не были людьми, которые стали бы запрещать своим детям быть самими собой. Помню, как Джон (Леннон) снял квартиру где-то возле ливерпульского кафедрального собора, и идея состояла в том, что они все будут жить в этой квартире. Её (матери Джорджа) точка зрения была такова: ‘Вперёд и с песней, но ты вернёшься в течение двух или трёх недель’ – и так и случилось. Это не продлилось долго, потому что там не было домашних удобств. Она была очень мудрой”.
Я полюбил музыку с тех пор, как помню ‘One meat ball’, с очень раннего возраста. Одна из первых песен, которую я помню (должно быть, мне было около четырёх), это ‘Hong-Kong blues’, настоящая блюзовая песня. Это было счастливое время. Я ходил гулять со своими родителями с тех пор, как был младенцем, и гуляли мы много. Я помню, как мы были в одном месте, в другом, танцевали в клубе и у старой миссис такой-то. Я припоминаю, как младенцем стоял на маленькой кожаной табуретке и пел ‘One meat ball’.
Когда Харрисоны переехали из тесных, но уютных условий Арнольд-Гроув, это произошло потому, что их фамилия наконец-то оказалась наверху по-прежнему нескончаемого списка очереди на квартиры в Ливерпуле. Прежде всего, они переехали наАптон-Грин, 25, в дом в одном микрорайоне, который принадлежал городским властям Ливерпуля в Спике. Вскоре после этого Джордж оставил школу на Доведэйл-Роуд возле Пенни-Лэйн и пошёл в институт. Поездка на автобусе занимала час; час утром, час вечером.
Требовался час – с четырёх до пяти часов дня – чтобы добраться домой, на окраину района Спик. Именно в одной из таких поездок на автобусе я познакомился с Полом Маккартни, потому что он, учась в той же школе, носил такую же униформу и ездил той же дорогой, что и я. И я стал ошиваться с ним. Его мать была акушеркой, и у него была труба.
Как мы уже знаем, Пол остался в школе, чтобы сдать экзамены, а Джордж, раздосадованный, но уверенный в альтернативе, оставил школу, но не раньше, чем выразил себя необычным способом – с помощью одежды.
По правде говоря, у меня не было денег на ст о ящую одежду, но в последний год в школе или около того я ухитрился ‘выделиться’. Я купил белую рубашку со складками спереди, чёрной вышивкой в уголках этих складок и чёрный жилет официанта. Он был двубортным с лацканами, и мне его дал Пол. Думаю, он взял его у Джона, который получил его от своего отчима, мистера Дайкинса. Также у меня была одна из спортивных курток Гарольда, перекрашенная в чёрный цвет, но всё равно под краской можно было увидеть клетчатый узор. Я носил чёрные брюки, превращённые в дудочки, и синие замшевые башмаки с острыми мысками. Так всё и было: довольно дёшево и неряшливо.
Бросивший школу, незнавший, куда двигаться, уже игравший на гитаре, но недостаточно хорошо, чтобы выделиться за пределами узкого круга дружков, Джордж занимал небольшие суммы денег у своего отца, и, в конечном счёте, ему стало неловко из-за этого.
Мы играли в одном ансамбле, и это продолжалось где-то около восьми месяцев. Я занимал у своего отца по десять шиллингов, и, в конце концов, он сказал: “Не будет ли лучше тебе найти работу, а?” И я отправился в муниципалитет (Ливерпуля), но не прошёл испытания – я не годился даже для этого.
Я не беспокоился, не лез из кожи вон, но спустя некоторое время мне пришлось постараться – потому что становилось слишком неудобно, но прежде чем я сумел достать работу, прошло много времени. Я пошёл в центр занятости молодёжи на Дэйл-Стрит. Их представитель сказал: “Ладно, есть работа оформителя витрин в ‘Блэклерс’1”, и я подумал: “Почему бы и нет. Займусь этим”. Сделать всех довольными – это было нечто. Я думал: “Я не собираюсь заниматься этим долго”, но когда у меня не было
1 – Очень известный ливерпульский универмаг и достопримечательность. В Ливерпуле все универмаги являются достопримечательностями и имеют свои собственные индивидуальность, характер, рейтинг и степень шутливости; ‘Блэклерс’ оценивался высоко во всём, кроме снобизма. Он всегда являлся магазином для не богатых.
работы, я и в самом деле думал, что увиливаю. Когда я пришёл в ‘Блэклерс’, они уже отдали эту работу. Они сказали: “Пойди к мистеру Питу из технического обслуживания; они ищут помощника электрика”. Итак, я получил работу, заключавшуюся в прочистке кисточкой всех лампочек, в том, чтобы держать в чистоте электронные лампы. На рождество я чистил шахту лифта, и время от времени мы приводили в негодность лифты, чтобы можно было похалтурить в шахте лифта. А ещё там был дартс. Я научился играть в дартс и научился, как выпить восемь литров пива, три рюмки рома с чёрной смородиной и съесть два гамбургера (котлеты в булочках) за один заход. Я учился всему этому, а по вечерам мы давали концерты, и мы получили заказ на выступление в Шотландии1. Я пришёл к начальнику ‘Блэклерс’ и сказал: “Я ухожу, мне очень жаль”. Было так здорово, так приятно сказать это. Мне всё ещё было лишь семнадцать, и я отказался от должности! На самом деле, я отработал их деньги; они послали меня в Бутл проложить один из тех больших десятифазных кабелей на товарном складе, который принадлежал им. В неделю я получал тридцать шиллингов (один фунт пятьдесят пенсов в десятичной денежной системе).
|
Наш ансамбль играл по вечерам в Хойлэйке (за рекой, на полуострове Уиррал) и тому подобных местах или, по крайней мере, одно выступление в неделю, что приносило дополнительные два фунта десять шиллингов – довольно неплохо для тех времён. Моё отношение к игре в этом ансамбле заключалось в том, что это являлось хорошей частью жизни, и в этом был весь смысл. Явно самое приятное время. Люди из ‘Блэклерс’ знали, что я играю на гитаре, хотя я и пробыл там недостаточно долго, чтобы они
1 – Это было турне, которое в битловской истории расценивается, как поворотная точка, когда группа аккомпанировала известному певцу, который величал себя Джонни Джентлом.
смогли хорошо меня узнать. Они обнаружили это, затем они пару раз приходили посмотреть на нас, а потом я ушёл.
У меня создаётся впечатление, что тогда было время быстрого взросления. Джордж – неудавшийся школьник, никудышный парень, бездельничавший на работе, лентяй, знавший, что каким-то образом с ним всё будет в порядке – становился намного более взрослым, играя рок-н-ролл с другими парнями. Он отправился в Шотландию с Джоном, Полом, Стюартом Сатклиффом и Джонни Джентлом, и частично помнит это, как сущее наказание.
По-крайней мере, мы становились известными; но это заставило нас осознать, что у нас нет никакой одежды. Мы выглядели забавным сборищем чудаков. Мы были очень грубыми, и, по правде говоря, нам повезло, что мы оказались там, хотя и это было невесть что. Мы путешествовали в фургоне, и, знаете, в те дни проходили нешуточные сражения за каждый сантиметр своего пространства. Это ещё одна важная вещь. Борьба за своё собственное пространство происходит всегда, даже если это лишь сантиметр. “Дайте нам право на владение сантиметром”. То есть, всегда происходило много такого. Вот, почему ансамбли, которые быстро становятся богатыми, не медлят с получением своего собственного лимузина. Эрик не ездил в одном автомобиле с Джинджером и Джеком1. У них всегда был у каждого свой. Вот, что я вам скажу: если бы я мог позволить себе свой собственный лимузин, я бы не стал ездить в фургоне.
Теперь, в наше время, если я могу отправиться на частном реактивном самолёте, то я не полечу рейсом Т-Ви-Эй (авиакомпания США). Это же всё улучшило бы, не так ли? Если бы мы только могли летать на частных реактивных самолётах ‘Уорнер’ чаще, я бы подарил всем, кто имел бы к этому отношение, по экземпляру этой книги и оплатил бы топливо.
Тема пространства, его важности, сражений за место, где можно передвигаться, дышать и временами побыть одному, не раз поднимается в этой книге. Эта проблема присуща не только Джорджу. Но на тот момент, в лохматом незрелом ансамбле, он всё ещё находится в Ливерпуле, и мы по-прежнему то и дело погружаемся в счастливые воспоминания детства. Тем не менее, вскоре ему предстоит покинуть Ливерпуль и отправиться в первую поездку в Гамбург.
1 ‘Крим’: Эрик Клэптон, Джинджер Бэйкер и Джек Брюс.
Ливерпуль всегда был ничего. Кэлдерстоунз-Парк. Ты помнишь ту скалу возле бань и библиотеки в Уэйвертри? Это был метеорит, который упал с неба. Я помню, как скатывался с него. Это была вся такая гладкая, большая глыба чёрной сверкающей скалы; там были туннели, ведущие к ‘Детской-стене-с-пятью-дорогами’, и очень много другого…
А когда наступало время каникул, в обычных местах неподалёку были другие простые радости, провинциальные удовольствия, морские курорты, ничего такого, что стоило бы дорого.
Мы отправлялись в Мортон1 (потому что там жила подруга моей мамы, Филлис Андерсон) и Бидстон-Хилл неподалёку, Нью-Брайтон, Саутпорт2 и, конечно же, в большой город, Блэкпул, лишь 
раз или два, чтобы увидеть ‘огни’. Мы объехали весь Уэльс, останавливаясь в небольших местечках, в славных старых каменных домах с шиферными крышами. Вероятно, снимать их почти ничего не стоило. На самом деле, можно было прожить счастливо всю жизнь в таком месте, как эти.
Ливерпуль порождал на свет занимательных личностей: страховых агентов – я совершенно не знал, что это такое, но они приходили каждую неделю, разные; может быть, их было двое. Ещё часто приходил один священник и просто стучал в дверь, ты давал им деньги, и они уходили прочь. На углу
1 Скромный маленький курорт, но большей частью жилой город лёгкой промышленности с несколькими красотами на побережье Уиррэл-Мерси.
2 'Общие' и 'шикарные' курорты соответственно, больше подходящие для дневных поездок, чем для остановок на одну ночь.
того места, где я жил – на Аптон-Грин, в Спике – был один парень, мистер Бьюли. Так он начал с того, что ходил по домам, продавая рыбу из коробки. Затем, через какое-то время, у него появилась ручная тележка, а затем, после этого, у него уже был грузовичок с кузовом, и он приезжал и продавал картофель и тому подобное. Потом у него появился старый одноэтажный автобус ‘Кросвилль’, который он ставил позади, на участке пустыря, и у него там было довольно бойкое место. Затем он купил себе ‘Стэндэрд вэнгард’, за которым последовал ‘Форд консул’, а потом ‘Зефир зодиак’. Затем что-то случилось, и они все исчезли. Вот.
Годы спустя семья Харрисон, которая стояла ещё в одной очереди на квартиру, совершила ещё один переезд, из Спика. Они переехали жить на Макетт-Лэйн, 174, возле Вултона, и именно тогда, когда они жили там, было время, когда – как вспоминает Джордж – его карьера ‘заладилась’. Именно с Макетт-Лэйн он впервые ‘уехал из дома’, в том смысле, что он отправился работать в Гамбург в первый – из многих – визит с юными битлами. Макетт-Лэйн являлась славным муниципальным домом (намного более предпочтительным по сравнению с Аптон-Грин, где Джордж провёл так много своих школьных лет, но так и не ставший – из-за стремительности его карьеры – таким же ‘домом’, как Аптон-Грин). Родители Джорджа жили в нём до счастливых дней 1966 года, когда они переехали в симпатичный одноэтажный дом возле Уоррингтоне. Это был почтенный город со своим собственным характером, но главным образом он известен благодаря тому, что располагается на полпути между славными городами Ливерпуль и Манчестер.
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 35 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |
