1.1.Принцип субсидиарности. Для того чтобы государство могло стать членом Совета Европы, его политическая и правовая системы должны отвечать демократическим принципам и стандартам правовой государственности, общепризнанным в Европе. Эти принципы и стандарты должны быть не только закреплены в конституции, но и последовательно конкретизированы и реализованы в практической деятельности всех ветвей власти, обеспечивая необходимый уровень закрепления и защиты прав и свобод человека. Другими словами, каждое государство - член Совета Европы располагает необходимым механизмом защиты прав и свобод, в основном достаточным для реализации целей Совета Европы и Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод, тем более что после ратификации Конвенции она оказывается имплементированной в правовую систему государства-участника.
Т.о. что защита прав и свобод, гарантированных Конвенцией, это прежде всего и главным образом задача самих государств-участников. В соответствии со ст. 1 Конвенции именно они "обеспечивают каждому человеку, находящемуся под их юрисдикцией, права и свободы", предусмотренные ею. Роль же Европейского Суда субсидиарная, т. е. носит дополняющий характер и состоит в рассмотрении конкретных споров о нарушении прав и свобод, которые не удалось решить на национальном уровне. Обязанность Суда "является субсидиарной во времени и по объему по отношению к деятельности компетентных национальных властей. Задача органов Конвенции — направлять и оказывать содействие национальным правовым институтам с тем, чтобы государства—участники Конвенции могли гарантировать необходимую степень защиты прав человека через собственные правовые институты и процедуры".
Субсидиарность по определению означает, что компетенция Европейского Суда в отношении национального правопорядка государств-участников существенно ограничена. Однако она ни в какой мере не должна пониматься как пассивная роль Суда в отношении их правовых институтов и деятельности их правоприменительных органов. В процедуре рассмотрения конкретных дел Суд имеет широкую возможность оценки как первых, так и (особенно) вторых. Более того, признав в итоге рассмотрения дела, о нарушение имело место, Суд как бы дезавуирует соответствующие судебные или иные решения властей, хотя отменить их он не вправе.
«Европейский контроль» — один из важнейших понятийные инструментов Суда. По отношению к принципу субсидиарности "европейский контроль" — как бы оборотная сторона медали. В решениях Суда он неизменно сопровождает почти каждое упоминание принципа субсидиарности и первенствующей роли национального правопорядка в защите прав человека. В широких, четко не очерченных рамках "европейского контроля" Суд обладает большой свободой усмотрения, и некоторые его правовые позиции (например, автономные понятия, о чем будет сказано ниже достаточно трудно совместить с принципом субсидиарности. Но в целом в практике Суда принципы субсидиарности и "европейский контроль" достаточно сбалансированы.Исчерпание внутренних правовых средств. Это очень важное предварительное условие, несоблюдение которого делает жалобу неприемлемой. Оно является прямым следствием принципа субсидиарности. Подчеркивая это обстоятельство, Суд указывал, что правило об исчерпании всех внутренних правовых средств, о которой говорит Конвенция, обязывает всех лиц, желающих возбудить дело против государства в международных судебных и арбитражных органах, использовать прежде всего правовые средства, предоставленные национальной правовой системой. Государства освобождаются от ответственности перед международным органом за свои действия пока у них имеется возможность рассмотреть соответствующие дело в рамках собственной правовой системы. Важный аспект этого правила состоит в том, что система правовой защиты, действующая рамках Конвенции, является субсидиарной по отношению к национальным системам защиты прав человека.
Согласно ст. 35 Конвенции "Условия приемлемости" Суд "может принимать дело к рассмотрению только после того, как были исчерпаны все внутренние средства правовой защиты".
Что же относится к таким средствам? Во-первых, это обращение лица, которое считает нарушенным какое-либо из конвенционных прав, в компетентные национальные судебные органы в их иерархической последовательности. Суд самостоятельно в каждом конкретном случае определяет, были ли использованы заявителем все возможные средства защиты, исходя:
1) из особенностей правовой системы государства-ответчика, и прежде всего системы органов правосудия;
2) из специфических обстоятельств данного конкретного дела.
В результате возможны ситуации, когда на национальном уровне для исчерпания правовых средств достаточно пройти две судебные инстанции. Наиболее стандартный вариант, соответствующий судебной системе подавляющего большинства европейских государств, — трехзвенный: суд первой инстанции — апелляционный суд — высший (кассационный) суд. Эта схема может быть усложнена в конкретных ситуациях наличием специализированных судебных систем, участие которых в разбирательстве дела может оказаться в той или иной мере обязательным.
Во-вторых, понятие "средство правовой защиты" включает в себя и использование процессуальных и доказательственных возможностей для защиты интересов лица в ходе судебного разбирательства. Европейский Суд, например, квалифицировал как не исчерпание правовых средств отказ обвиняемого от адвоката, посчитав, что участие последнего в процессе могло бы повлиять на его результат.
В деле "Ахмет Садык против Греции" (1996 г.) по жалобе заявителя на нарушение ст. 10 Конвенции ("Свобода выражения мнения") Суд отказал заявителю по причине неисчерпания внутренних средств правовой защиты, указав, что Садык ни в одной национальных судебных инстанций, рассматривавших его дело, не сослался на ст. 10 Конвенции, хотя ничто не мешало сделать это, поскольку Конвенция является составной частью греческой правовой системы.
Однако одновременно можно указать и ряд решений, когда Суд не согласился с правительством, утверждавшим, что заявитель не исчерпал всех правовых средств, поскольку в ходе судебного разбирательства не сослался на Конвенцию. В решении по Делу "б. против Франции" (1992 г.) Суд отклонил этот довод ответчика на том основании, что ссылка на Конвенцию "не являлась единственным возможным средством достижения цели: многочисленные решения судей различных судов, принимавших решение по делам на основании только французских законов, позволяла заявительнице надеяться на решение дела в ее пользу.
Это конкретный подход Суда к решению вопроса об исчерпании правовые средств с учетом всех обстоятельств дела, включая устоявшуюся судебную практику государства-ответчика и другие значимые факторы.
Этот же подход можно увидеть и в решении Судом другого вопроса, а именно: всегда ли для исчерпания правовых средств необходимо обращение в кассационный суд как третью, высшую инстанцию? В решении по делу "Киган против Ирландии" (1996 г. Суд отклонил заявление ответчика о том, что, не обратившись в Верховный суд, заявитель нарушил правило исчерпания. Суд решил, что практика данного суда свидетельствует о том, что обращение к нему заявителя не имело шансов на успех. В решении по делу "Ван-Оостервейк против Бельгии" (1980 г.) Суд, наоборот, пришел к выводу, что заявитель не исчерпал средства защиты, поскольку после решения Апелляционного суда он не обратился в высшую инстанцию — Кассационный суд — с жалобой по вопросам права, которая, возможно, дала бы положительный для него результат. |
При применении правила об исчерпании средств правовой защиты, как, впрочем, и любого другого предварительного условия, возможны два варианта: очевидный и более сложный. Первый — когда сразу же после поступления жалобы очевидно, что какое-либо предварительное условие не соблюдено, например, дело заявителя национальный суд рассматривал только по первой инстанции, и его решение не было своевременно обжаловано заявителем в более высокую судебную инстанцию. В таких случаях индивидуальная жалоба отклоняется незамедлительно. При втором варианте вопрос о неиспользовании заявителем всех внутренних правовых средств более сложен, что позволяет государству-ответчику настаивать на его рассмотрении на более поздних стадиях прохождения дела.
Разработан ряд критериев, которыми он руководствуется, решая вопрос об исчерпании внутренних правовых средств:
- это правило следует применять в контексте всей системы защиты прав человека, установленной государством-участником, с определенной гибкостью и без лишнего формализма;
- средства правовой защиты должны быть достаточно надежными и эффективными не только в теории, но и на практике; заявитель не обязан прибегать к средствам, которые неадекватны, неэффективны или не гарантируют рассмотрение жалобы и в этом смысле "не имеют перспективы на успех";
- заявитель, который воспользовался средством защиты, способным исправить положение, вызвавшее предполагаемое нарушение, непосредственно, а не только косвенно, не обязан прибегать к другим доступным ему средствам защиты, эффективность которых сомнительна;
- необходимо учитывать не только само наличие правовых средств в правовой системе конкретного государства-участника, и общий правовой и политический контекст, в котором они должны действовать, равно как и положение, в котором находятся заявители. Правило исчерпания всех внутренних средств правовой защиты неприменимо, если совершенно очевидно, что существует административная практика постоянных нарушений, несовместимая с положениями Конвенции, и государство проявляет терпимость в отношении подобных нарушений, в результате чего разбирательства в национальных судах бесполезны;
- бремя доказывания в Суде реального функционирования, доступности и эффективности правового средства в тот период, когда у лица возникли основания озаботиться защитой своего права на национальном уровне, лежит на государстве-ответчике. Однако затем бремя доказывания переходит на заявителя: он должен доказать, что те средства, о которых говорило правительстве были им использованы или они в силу определенных обстоятельств данного конкретного дела были неадекватными и неэффективным и обращение к ним не имело перспективы на успех.
Отказ от абстрактного контроля. Существенный аспект корреляции "Суд — национальное право" — отсутствие в его компетенции возможности действовать in abstractio, т. е. обращаться к рассмотрению в свете Конвенции правовых норм (законов, прецедентов и т. п.) внутреннего права государства-участника вне связи с рассмотрением конкретной жалобы на нарушение этим государством какого-либо из прав, гарантированных Конвенцией. В юридических терминах можно кратко сказать, что Суд вправе действовать только путем конкретного (имплицитного) контроля.
Более того, в отличие от конституционных судов и общих судов (наделенных в национальном правопорядке правом контроля за конституционностью и законностью нормативных актов), которые в процедуре конкретного контроля могут признавать нормативные акты недействительными, Страсбургский суд, как уже отмечалось выше, таким правомочием не наделен. Разумеется, он не может решить вопрос о том, имело место нарушение Конвенции или нет, не обращаясь к национальному законодательству, и во многих случаях ему приходится, так или иначе, давать оценочные суждения о примененных в данном деле нормах, но это совсем иной правовой уровень.
Цель Конвенции и тогда, и потом понималась как защита прав гражданина от возможных нарушений со стороны публичных властей, а не как способ судебного контроля над действующим в государствах-участниках правом. Конвенция — это международно-правовой договор, который не наделяет Суд компетенцией давать какие-либо обязательные указания или рекомендации государству участнику относительно его законодательной (равно как и управленческой или судебной) деятельности, а без этого оценка in abstractio национального закона лишена юридической значимости, какую, очевидно, усматривал в ней Мартене,
Страсбургский суд, решая вопрос о том, не нарушают ли действия властей государства-участника какое-либо из защищаемых Конвенцией прав лица, находящегося под его юрисдикцией, не может уйти от той или иной оценки закона, на основании которого действовали эти власти. В большинстве случаев Суд исследует, как действовали власти в рамках такого закона, была ли использована предоставленная им законом свобода усмотрения созвучно требованиям Конвенции или нет.
Однако встречаются ситуации, когда оспариваемые действия властей основаны на таком законе, который не оставляет им никакой свободы усмотрения, и тогда сам закон становится прямым адресатом оценки Суда. Само прямое действие закона [ех ореге орегаtо) оказывается первопричиной нарушения, поскольку исполнителю не дано ничего иного, кроме как точно следовать его императивным предписаниям. Эта ситуация максимально близка к контролю in abstractio но тем не менее, как подчеркивал сам Суд, отлична от него. Сказанное в предыдущих подпунктах свидетельствует о том, что возможность прямого, юридически обязательного воздействия Суда на национальные правовые и судебные системы государств-участников существенно ограничена. Однако это не означает, что такое воздействие не имело места; во многих конкретных ситуациях оно бывало достаточно ощутимо. В объемистом обзоре "Сорок лет деятельности: 1959—1998 гг.", подготовленном Судом к моменту вступления в силу Протокола № 11 и реформы Суда, раздел о юридических последствиях решений Европейского Суда в государствах-участниках занимает свыше 50 страниц убористого текста.
Имеется несколько путей реального, а точнее, результативного влияния решений Суда на правопорядок государства-участника.
Во-первых, определенные юридические обязанности государства, вытекающие из Конвенции.
Во-вторых, политическая ответственность государства перед Советом Европы, если судебная практика показывает, что нарушения Конвенции носят систематический характер и связаны с несовершенством законодательства и правопорядка.
В-третьих, добровольное осуществление государством законодательных и иных мер, необходимость или во всяком случае полезность которых логически следует из решения Суда. При этом в одних случаях решение Суда служит как бы катализатором изменений, которые осознавались государственными властями, но с которыми по тем или иным основаниям не торопились. В других случаях решения Суда помогают заметить пробел в действующем праве, который отчетливо не ощущался на национальном уровне.
Важную роль играет завоеванный Судом авторитет, высокая планка его правовых позиций, принимаемых им решений, опыт, накопленный путем обобщения на европейском уровне особенностей большого числа национальных правовых систем. Оба эти пути — "юридический" и "социологический" — практически зачастую тесно переплетены.
К юридическим возможностям относится та единственная санкция, которой снабжены материально-правовые нормы Конвенции, именно налагаемая Судом на государство-ответчика в случае признания факта нарушения права заявителя обязанность возместить причиненный последнему материальный ущерб и моральный вред в размерах, определенных в решении Суда. В каждом решении, где Суд пришел к выводу о том, что нарушение имелось, фигурирует ст. 50 (в прежней редакции Конвенции) или ст. 41 (в действующей ныне редакции) — "Справедливая компенсация", согласно которой, если внутреннее право государства-участника допускает возможность лишь частичного возмещения причиненного нарушением вреда, Суд в случае необходимости, присуждает справедливую компенсацию потерпевшей стороне".
Нетрудно увидеть, что санкции в форме денежного возмещения вреда - это не прямая, а опосредованная форма воздействия Суда на внутренний правопорядок государства-участника Оно может позволить себе не принимать никаких иных мер, кроме выплаты возмещения потерпевшему, или во всяком случае поторопиться с такими мерами. Через двенадцать лет после решения Суда по делу Маркс, которое считается одним из самых радикальных в плане критической оценки Страсбургским судом национального законодательства, он по делу аналогичного содержания ("Вермеир против Бельгии" 1991 г.) вынес такое же решение, как и по делу Маркс, признав нарушение ст. 8 и 14 Конвенции (к дате рассмотрения дела реформа семейного и наследственного права и Бельгии еще не была завершена, и бельгийские суды, в том числе Кассационный суд, руководствовались старыми нормами).
По мнению французского исследователя, решением по этому делу Страсбургский суд установил, что его решения имеют обязательный характер для высших национальных судебных инстанций, которые должны следовать им при рассмотрении всех последующих аналогичных дел. Это неверный вывод. Просто-напросто каждый остался здесь "при своих": государство-ответчик, не спешившее с реформой, следовало закону, который, как и ранее, вел к нарушению Конвенции, а Суд констатировал эти нарушение и применил доступную ему санкцию. Подобная ситуация может воспроизводиться многократно, если государство-участник не заинтересовано в другом варианте.
Другая возможность юридического воздействия Суда на национальный правопорядок государства-участника основана на ст. 46 п. 2 Конвенции (в прежней редакции ст. 54). Статья называется "Обязательная сила и исполнение постановлений", а п. 2 гласит! "Окончательное постановление Суда направляется Комитету министров, который осуществляет надзор за его исполнением". Осуществляя эту функцию, Комитет министров руководствуется принятыми им в 1976 г. "Правилами применения статьи 54 Европейской конвенции о правах человека".
Комитет министров, получив от Суда решение, констатирующее нарушение Конвенции государством-ответчиком, контролирует как его исполнение в узком смысле слова — выплату этим государством присужденной заявителю денежной компенсации, так и в более широком плане — корректировку государством-ответчиком законодательства или правоприменительной практики в той мере, в какой их несоответствие требованиям Конвенции явилось непосредственной причиной нарушения. Комитет министров просит государство-ответчика сообщить ему, что оно предпринимает в этой связи, и при неполучении ответа повторяет запрос через каждые шесть месяцев; у него нет права устанавливать для государства определенные сроки для принятия соответствующих мер. Процедура эта может длиться достаточно долго, но в конце концов "этот мягкий, дипломатичный, настойчивый прессинг всегда оказывал свое действие'[71]. Процедура заканчивается принятием резолюции Комитета министров, констатирующей достигнутый результат.
Нельзя не заметить, что в ходе надзора юридическая квалификация процедуры существенно трансформируется и, строго говоря, речь идет уже не столько об исполнении судебного решения, сколько прежде всего и главным образом о соблюдении обязательств государств-участников перед Советом Европы и требований, предъявляемых Конвенцией к национальному правопорядку.
По существу, это приведение национального права в соответствие с нормами Конвенции, как они истолкованы правоприменительной практикой Суда. Такое приведение в соответствие предопределено также и тем, что, как правило, конституции государств-участников, особенно новейшие, в той или иной форме признают ратифицированные ими международные договоры источником своего действующего права. Со всей отчетливостью это сформулировано в ст. 15 ч. 4 Конституции Российской Федерации, которая не только называет такие договоры составной частью правовой системы страны, но и отдает им приоритет в случаях противоречия между нормой такого договора и законом.
Можно привести немало примеров, когда государство без особых промедлений, добровольно реагировало на решение Суда изменениями в своем законодательстве и правоприменительной практике.
Нашумевшее дело "Санди тайме" против Соединенного Королевства" (1979 г.) послужило толчком к принятию в 1981 г. Закона о неуважении к суду, заменившего нечеткие и противоречивые прецеденты общего права.
Одной из основных причин, побудивших английский парламент отменить телесные наказания в государственных школах и школах, финансируемых государством (Закон об образовании, 1986 г.), было Решение Суда по делу "Кэмпбелл и Козанс против Соединенного королевства" (1982 г.), в котором Суд констатировал, что сама возможность телесных наказаний подпадает под действие запрета ращения, унижающего достоинство (ст. 3 Конвенции).
В решениях по делам "Крюслен против Франции" и "Хувиг против Франции" (оба решения от 24 апреля 1990 г.) было признано нарушение ст. 8, поскольку вмешательство властей в частную жизнь заявителей путем прослушивания телефонных переговоров не было сколько-нибудь четко "предусмотрено законом". И уж через три дня министр юстиции поставил вопрос о необходимости изменения судебной практики и принятии соответствующее закона, который был подготовлен и вступил в силу в течение год.
Неиспользованная компетенция В 60-е гг. деятельность Совета Европы активизировалась и возник ряд вопросов, решение которых требовало конкретизации некоторых организационных норм Конвенции, например, каким должен быть порядок деятельности Комитета министров по надзору за исполнением решений Суда (ст. 46 п. 2) или какое большинство голосов депутатов ПАСЕ необходимо для избрания судьи (ст. 22 п. 1). В этих целях был принят (1963 г.) Протокол № 2 к Конвенции, который ввел институт консультативных заключений Суда. Впоследствии Протокол был инкорпорирован в текст Конвенции (ныне ст. 47-—49, детализированные Регламентом, ст. 82—90).
Нормами этого института установлено, что:
— консультативные заключения Суда могут иметь своим предметом юридические вопросы, касающиеся толкования только самой Конвенции и Протоколов к ней; тем самым все иные акты Совета Европы не охватываются этой компетенцией Суда
— Суд может давать консультативные заключения только по запросам Комитета министров, куда и должны обращаться заинтересованные государства. Сам Суд закрыт для запросов со стороны государств-участников. Решение Комитета министров о запросе консультативного заключения принимается большинства голосов представителей, имеющих право заседать в Комитете
— предметом консультативных заключений не могут бы вопросы о содержании и объеме прав и свобод, о которых говорит Конвенция, равно как и другие вопросы, которые могут стать предметом рассмотрения Суда. Другими словами, все, что должно быть рассмотрено в судебном порядке, не может решаться с помощью консультативных заключений Суда;
— вопрос о том, относится ли данный запрос Комитета министров к компетенции Суда, решает сам Суд. Консультативное заключение должно быть мотивировано. Оно принимается большинством голосов, в заключении указывается число судей, составлявших большинство. Судья имеет право на особое мнение.
Хотя в течение 30 лет после вступления в силу Протокола № 2 Суд не дал ни одного консультативного заключения, эта компетенция в 1998 г. была сохранена в новой редакции Конвенции и детализирована в Регламенте Суда.
Некоторые авторы сожалеют о том, что эта компетенция используется, полагая, что с помощью заключений Суд мог и высказываться и о таких правах, которые не охвачены Конвенцией. Однако консультативная функция принципиально несвойственна судебной деятельности (что подтверждает, между прочим и факт ее неиспользования Судом), а расширение таким путем компетенции Суда чревато неоправданными последствиями в еще большей степени, чем вышедшее за четкие пределы эволютивное толкование (о нем ниже). Проблемы, которыми были озабочен государства-участники при принятии Протокола № 2, были решены иным путем. Вообще говоря, неиспользование нормы права в течение нескольких десятилетий является вполне достаточным для признания ее потерявшей силу вследствие самого этого факт! (desuetudo). Это можно было бы отнести к институту консультативных заключений, если бы он не был подтвержден Конвенций ей в ее новой редакции. Европейская конвенция о защите прав человека и основных свобод Главный источник, на котором основана правоприменительная деятельность Суда, — Европейская конвенция о защите прав человека и основных свобод.
Она для Суда — "основной закон", одновременно и материально-правовой, и судоустройственный, и процессуальный.
В "европейское право" созданное Советом Европы, входит немало значительных конвенций преследующих, как и рассматриваемая Конвенция, защиту прав человека. Однако Суд не применяет их, в том числе и такие известные, как Социальная хартия, Конвенция по предупреждению пыток и бесчеловечных или унижающих достоинство видов обращения или наказания, Рамочная конвенция о защите национальных меньшинств, равно как и ряд других менее крупных. Только Европейская конвенция по правам человека снабжена судебной защитой и санкцией и поэтому занимает особое место в системе правовых актов, созданных в рамках Совета Европы. Только она, как уже отмечалось выше, определяет пределы компетенции Европейского Суда.
Конвенция — сравнительно небольшой документ. В ныне действующей редакции 1998 г. ее основной текст составляют короткая Преамбула и 59 статей, разбитых на три раздела.
Первый раздел "Права и свободы" (ст. 2—18) содержит основою часть каталога прав и свобод, гарантируемых Конвенцией. Второй раздел "Европейский Суд по правам человека" (ст. 19—51) содержит нормы, определяющие порядок формирования Суда, его организацию и основные процедурные правила. Третий раздел "Прочие положения" (ст. 52—59) содержит нормы, отражающие в большинстве своем международно-правовой статус Конвенции.
Основной текст Конвенции дополняют протоколы, постепенно пополнившие каталог прав и свобод, охраняемых Конвенцией, а также вносившие в нее структурные и некоторые процессуальные новеллы. Как неоднократно подчеркивал Суд, Конвенция Протоколы "составляют единое целое".
Существует мнение, что система дополнения и изменений Конвенции Протоколами сложилась в какой-то мере случайно. Конвенция принималась в ускоренном темпе, и уже в момент принятия стали очевидны пробелы в каталоге прав. Поэтому еще в 1952 г. был принят Дополнительный Протокол (№ 1), пополнивший каталог правом на защиту собственности, на образование и свободные выборы.
Всего за время действия Конвенции было принято 11 Протоколов. Из них Протоколы № 2, 3, 5, 8, 10 инкорпорированы в текст Конвенции, а Протокол № 11 предопределил ее новую ныне действующую редакцию и целиком вошел в ее новый текст.
Таким образом, в ныне действующей редакции Конвенции состоит из Преамбулы, трех разделов и четырех Протоколов, сохранивших прежние номера: № 1 (его официальное названий "Дополнительный Протокол", принят в 1952 г., вступил в силу а 1954 г.), № 4 (принят в 1963 г., вступил в силу в 1968 г.), № 6 (принят в 1983 г., вступил в силу в 1985 г.), № 7 (принят в 1984 г., вступил в силу в 1988 г.).
Инкорпорации этих Протоколов в новый текст помешало то, что до сих пор их ратифицировали не все государства-участники. Например, Протокол № 4, несмотря на тридцатилетний возраст, на момент вступления новой редакции Конвенции в силу (1998 г.) не был ни подписан, ни ратифицирован четырьмя государствами (в том числе Грецией и Швейцарией), подписан, но не ратифицирован еще четырьмя государствами (Болгария Великобритания, Испания, Турция); Протокол № 7 не ратифицирован восьмью государствами (в том числе Германией и Испанией), а Великобритания и Бельгия даже не подписали этот Протокол. До сих пор не ратифицировала Протокол № 1 Швейцария.
Эта ситуация, в частности, объясняет, почему и на будущее время сохранен порядок дополнения Конвенции и внесения в нее изменений путем принятия Протоколов к ней. Этот порядок, хотя и лишает Конвенцию структурного единства, имеет и свое преимущество, давая государствам-участникам возможность выразить в процедуре ратификации Протокола свое отношение к предложенным дополнениям и изменениям.
Федеральный закон от 30 марта 1998 г. ратифицировал Конвенцию с изменениями, внесенными в нее Протоколами № 3 от 1 6 мая 1963 г., № 5 от 20 января 1966 г. и № 8 от 19 марта 1985 г., и дополнениями, содержащимися в Протоколе № 2 от 6 мая 1963 г., а также Протоколы к ней № 1 от 20 марта 1952 г., № 4 от 16 сентября 1963 г., № 7 от 22 ноября 1984 г., № 9 от 6 ноября 1990 г., от 10 от 25 марта 1992 г. и № 11 от 11 мая 1994 г., подписанные от имени Российской Федерации в Страсбурге 28 февраля 1996 г.
Россия подписала, но не ратифицировала Протокол № 6 относительно отмены смертной казни. На момент вступления в силу новой редакции Конвенции (1 ноября 1998 г.) этот Протокол не подписали 6 государств-участников (в том числе Великобритания), подписали, но не ратифицировали 5 государств.
Протокол № 6 с момента его принятия в 1983 г. постоянно находится в центре внимания общественности, но не нашел пока автономного применения в практике Европейского Суда. В правовом контексте этот Протокол следует читать вместе со ст. 2 Конвенции "Право на жизнь".
Конвенция — двуязычный документ. Официальные языки Совета Европы — английский и французский, соответственно и Конвенция принята на двух этих языках, причем, как особо оговорено в ее ст. 59, "оба текста имеют одинаковую силу". Уровень идентичности текстов достаточно высок, и двуязычие не порождает труднопреодолимых разночтений и различий. Тем не менее отдельные расхождения, несоответствия, юридико-технические погрешности были выявлены правоприменительной деятельностью Суда.
Частично они объясняются тем, что Конвенция принималась достаточно быстро, поправки в проекты вносились на разных языках, причем некоторые из них были приняты в последний момент.
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 16 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |