- Прекратите немедленно, - громко в сторону растерявшейся толпы сказал я.
По толпе прокатился ропот возмущения и кто-то выкрикнул:
- Уйди прочь, бродяга, не твое дело, а то и тебе достанется.
Стоя единственным препятствием между теперь еще больше и тем, что ей помешали такое желанное, толпой, в которой были и подростки и хныкавшей у меня за спиной женщины я сказал:
- Я не знаю, что могла совершить эта несчастная, что вы подвергаете ее бесчеловечному звериному истязанию. Вы что не люди, вас, что нет жалости, нет…
Не дав мне говорить, кто-то в толпе выкрикнул:
- Не знаешь, вот и не лезь не в свое дело. Она дрянь, прелюбодейка и заслуживает сурового покарания, ей не место среди людей. Отойди, мы не знаем тебя, убирайся, - толпа выкриками одобрения, поддержала своего самовыдвинувшегося оратора, который своим криком заглушал голоса разума, тихо читаемого мной в некоторых глазах.
- Прошу простить меня за то, что случайно стал соучастником содеяния преступления и помешал вам совершить справедливость над этой опаснейшей для общества злодейкой и так как среди вас я вижу лишь лики безвинные как у детей на груди у матери, то я говорю вам, что лишив вас удовольствия расправы над неразумной женщиной, причисляю себе это в вину. И так как вы не знаете прощения, то пусть невинные бросают камни в виновных.
Тишина, повисшая над толпой, напоминала занесенный у кого-то в руке камень над головой. Гулко упал камень к чьим-то ногам, заставив многих в толпе вздрогнуть от напряжения и вместе с камнями, спадала с людей какая-то тяжесть, и вдыхали они полной грудью и вторило эхом в них слово "прощения". И отдышавшись после гневного огня, горящим в них, увидели они женщину в слезах и обычного парня в простой одежде. Не все из них поняли, что произошло, но хватило тех кто понял, чтобы развернуть толпу и медленно увести обратно в поселок. И остались под беспристрастным солнцем только всхлипывающая женщина с блуждающим взглядом, которая совсем уже не надеялась, что будет ощущать тепло солнца и мои бережные осторожные руки вытирающие с ее лица слезы, да мальчишка лет семи, с любопытством смотрящий на нас, сидя неподалеку на склоне холма. И страх в нем от криков толпы и непонимания происходящего, исчезал словно пыль, что медленно ложилась на свое место, а вместо него в парнишке рождалось новое непонятное приятное чувство безмятежного спокойствия. Мальчик смотрел на нас, забывая крики толпы, слыша не понимая смысла слов моих, но зная что так правильно, так должно быть.
- Все, не плачь, все кончилось, они ушли, видишь. Понимаешь, людям не всегда хочется понимать чьи-то поступки, они слишком заняты собой, я знаю, что ты не сделала ничего и не заслуживаешь наказания, ты просто живешь как умеешь, правильно или не правильно, это решать тебе. Но окружающие не только могут не понимать тебя, но и бояться, а страх ослепляет иногда и неглупых людей. Нужно стараться жить с людьми, основываясь на взаимопонимании, односторонность может быть осуждена, как ты видела. Обвинить тебя, причиняя при этом боль, могут только тогда, когда им дать повод. Прощай, и помни, твоя жизнь зависит от тебя, не совершай ошибок.
Помогая ей подняться с земли и струсив с одежды пыль, я ушел, а в ней мысли пополненные новым смыслом прокладывали пути в сознании, так прокатившиеся по пыльному лицу, оставляя чистые узенькие тропки-полоски слезы, смыв грязь. И облака все мчались над землей.
Катя прошла по каюте, держась, но с тревогой в глазах.
- Катенька, а что немного прохладно, что, что-то не работает? – спросил я ее.
- Не волнуйтесь, сейчас я все узнаю у пилота, - ответила на ходу она и исчезла.
То, что она узнала у пилота, подтвердило ее подозрение. Ветер все громче и громче высвистывал свою мелодию в маленьких отверстиях обшивки самолета, вынув заклепки и ему подпевали различные приборы на борту, щелкая и попискивая. В их ритме заколыхались стрелки в своих стеклянных футлярах. Замигали лампочки. Все в самолете закружилось в новом ритме. Остановив пробегающую бортпроводницу, я отвлек ее от волнения
- Не переживай, девочка, пилот знает, что делать, все будет нормально.
Она заметно успокоилась, поверив словам моим. Но ветер, весельчак по натуре, не успокоился он быстро созвал тяжелые темные тучи, которые забарабанили по самолету каплями дождя, осветили концерт его вспышками молний.
Катя вновь куда-то ушла, а я смотрел туда, где взяв с Катиного столика прорвавшись в отверстия в железе порошок, разносил не видимые и почти невесомые кристаллики по разным адресам.
Толкнув не закрытую форточку кабинета начальника детского исправительного учреждения №18/4, занес несколько, смешав коктейль из чистого воздуха хозяину кабинета и тот вдруг так ясно и четко понял, что его безразличие к тем, кто по воле обстоятельств стал осужденным, что его эгоизм и кривляние перед подчиненными, даст такой ужасный результат, что по спине прокатились холодные капельки пота и безграничный страх, чуть не заставил его бежать куда угодно отсюда, он почувствовал, как в стенах его учреждения, жизнь перерождается, лишенная тепла, любви, поддержки, понимания, во что-то очень страшное, он понял, что не убежать никуда, что не спасут ни решетки, ни железные двери. Все это произвело такой эмоциональный взрыв, что он непроизвольно случайно зацепил пульт дистанционного управления телевизора, стоящего в углу. Пульт упав, сам сработал на никогда на никогда не включаемую кнопку с номером канала детских передач. На экране группа каких-то веселых детей придумывала какую-то игру. И он понял. Понял и потом, когда его действия назовут смешным экспериментом, он без тщеславия будет вместе с коллегами других городов, придумывать, чем увлечь и исправить искаженное мышление детей, попавших в учреждение. Видя потом плоды своего труда и без страха гуляя вечером по улицам не холодея от страха при появлении группы подростков.
Шумно толкнув старую дверь в старом доме, уронит кристаллы на тут же зачесавшийся нос паренька, смотрящего как его друзья, меняясь в лицах, били перепуганную до немоты девушку, из глаз которой, моливших не делать ей ничего, катились по белоснежной коже, контрастно подчеркнутой кантом разорванной блузки слезы. И ее страх с быстротой кошки вскочил в его голову и, поняв, как это невыносимо, он, немо ревя, пугая своих пацанов, стал оттаскивать с неистовой силой.
Разбившись о лопасти кондиционера, став невидимой пылью и попав в дыхательный путь женщины, уже занесшей руку, чтобы ударить мальчишку, закрывшего глаза и съежившись, ожидал уже знакомой боли, промчавшись в ее голове, унесет ее злобу куда-то, оставив в сознании прощение. И, удивив мальчика, она, рыдая, обнимет его голову.
Прорвавшись сквозь трещину на немытом старом стекле, завершит полет над искаженным болью лицом старика, изменит черты на его лице, сняв напряженную маску боли, на улыбку и уходя навсегда, старик не будет ничего бояться и ни о чем не будет жалеть, отчего его полет будет невесом и легок.
Прокружившись над раскаленном двигателем, бешено мчащегося автомобиля, выскочит через обдува решетку и водитель впервые осознает, что еще очень рано умирать в обломках своей машины, ослабит ногу на педали газа.
Сверкнув своими кристаллическими гранями, под яркой как само солнце лампой над столом рожающей женщиной, превратит ее крик в смех, увидев вместе со всеми чудо рождения.
И влетев в кого-то, где и места не было, у кого нос напоминал запорошенный снегом сугроб, помог почувствовать себя птицей, ровно на несколько секунд полета до земли.
И в ком-то что-то родил, в ком-то убил, кого-то разбудил, кого-то усыпил.
- Господи, помоги, боже я не хочу умирать. Господи, Господи. – Тихий с всхлипыванием голос донесся до меня.
- Катюша, иди, пожалуйста, сюда, - позвал я ее.
Она быстро пришла, с влажными и красноватыми глазами.
- Катенька, что ты? Ты плачешь? Ты испугалась? Прости, сейчас все будет хорошо, сядь сюда скорее, мы уже выходим из грозового фронта. Это я было подумал, что тебе тоже понравиться приключение, мы совершаем вынужденную посадку, непроходимые чащи, дикие звери, мы голодные находим поселение, пилот израненный излечен знахарем деревушки, ты ухаживаешь за ним, он влюбляется в тебя, находим браконьеров, они гоняются за нами…
Я замолчал, она смотрела на меня, открыв удивленно глаза.
- Все, я понял. Катя извини. Все.
Ветер, услышав это, быстро вернул заклепки и умчал разгонять тучи. В самолете стало тихо и тепло. Бортпроводница, ловя каждый звук и с еще испуганными глазами, тихо сидела напротив меня.
- Катя, ты пойми, я просто прочитал в твоих глазах такую скуку, что мне захотелось их наполнить жизнью, но я напугал тебя, мой придуманный мир пугает тебя. Поверь, также часто до смерти бояться за тебя те, кто любит тебя, как ты отдаляешься в придуманный тобой мир. Ты видишь как это страшно. Катенька, оставайся всегда с теми, кто любит, учись любить их и счастье окутает тебя своим лучезарным теплом.
И время ушедшее на посадку незаметно для нее пролетело, еще не все понимающая, но чувствовавшая, что все это очень важно, смотрела на побережье под нами и все еще составляя разбросанные мысли в порядок, открыла двери приземлившегося самолета и провожала взглядом своего запомнившегося теперь навсегда пассажира и мелькнуло перед ней на секунду, как проходит по деревушке, бродячий волшебник и правитель, провожает его глазами, уже знающими видящими глазами, и ей вдруг тоже стало ясно, что жизнь ее – это такая чудесная сказка, что, улыбаясь, она осветилась внутренним неведомым светом. И свет этот освещал внутреннюю темноту сомнений и недоверия, в таких разных и не всегда видимых глазах людей по всей земле.
Подходя к зданию аэропорта этой чудесной южной страны, солнце уже встретило меня, по-своему радуясь и его жар напомнил мне о прохладе океана, что мчал свои волны к берегу, над которым мы не так давно пролетали.
У входа в здание несколько военных с оружием, они подозрительным взглядами провели меня во внутрь, здесь их было еще больше, несмотря на жару, форма на них была как на параде, застегнута под горло, видимо или очень нравилось играть в войну, или начальство было строгое. Оружие у них в руках, мне как гостю, говорило о разном, о том, что оно может меня и защищать, а может и наоборот. Да и хозяева, опьяненные как властью, так и алкоголем, быстрее чем нужно могли пустить в ход своих смертоносных слуг, и в их лицах читалось, что убивать людей им уже приходилось. С вселенным в них страхом и уважением к силе, подходили впереди меня, прибывшие из разных мест люди, показывая бумаги к регистрационному окошку. И с клацаньем штампов, уходили вперед, получив разрешение войти и насладиться этой действительно великолепной страной.
- Ваши документы, - на плохом английском сказал мне служащий, смотря на меня.
- Пригните, пожалуйста, голову, - на этом же языке, я быстро сказал ему.
Он, потеряв свой единственный шанс, из-за своего недоверия, начав говорить:
- Что, прости….
Упал, вместе с осколками разбитого пулей стекла, и его головой, на пол не договорив. Пулей, одной из тех, что защелкали по всему зданию, разбивая то, что могли, выпускаемые щедро из автоматов людей в платках на лицах, стреляющих из проезжающего автомобиля по аэропорту. Раздались крики боли, тех в кого попадали горячие железки, крики стрелявших в ответ солдат. Испуганная до смерти женщина, неправильно с точки зрения военных занявшая позицию, оказавшись под перекрестным огнем, не увидела как пули будто пройдя через какую-то невидимую грань, разрушаются на молекулярном уровне и исчезают, а лишь поддалась чьему-то твердому жесту, который подтолкнув ее помог ей отползти за какие-то перестенки.
Только солдат из охраны аэропорта, отстреливающийся рядом, поразился как такой плотный огонь не наносит мне абсолютно никакого вреда, пока я вытаскивал женщину. И видя, как я целый и невредимый выходил по осколкам стекла из здания, отнес это к невероятному везению, подумав, что из меня вышел бы хороший солдат.
Оставив аэропорт такой дружелюбной страны, идя по улице, я понимал, что бедность сидящий у стен зданий детишек, неизбежное следствие, так встречающих гостей их родителей. Хотя им было почему опасаться незваных посетителей, их земля, обогретая солнцем, была уже очень давно превращена жадными людьми в первую во всем фабрику по выращиванию всевозможных наркотиков. Хозяева этой земли, постоянно воюя за это право, погибая так толком и не пообладав теми невероятными деньгами, что стекались словно реки в океан, от проданных по всему их страшных веществ. Маленький грязный паренек, игриво убил меня из деревянного пистолета, и побежал за ватагой таких же как он. Наблюдательному туристу в этой стране надо было бы быть вдвойне осторожным. Дети так неподдельно перенимают привычки старших. Шаркнув резиной о горячий асфальт, возле меня остановилась машина, водитель цветастой рубахе и очках от солнца, сказал мне:
- Подвести, мистер.
Так, благодаря перелету, я догонял солнце, у меня было несколько часов, то не лишним для них будет познакомиться, тем более, что они так настаивали.
Я сел в машину, водитель, обрадованный, что меня не пришлось убеждать пистолетом, который он спрятал под рубашку к боку. И хоть по опасности, относительно меня он был как и тот парнишка с деревяшкой, я все же приняв правила его игры, сказал:
- О, это очень любезно с вашей стороны, у вас такая красивая природа, я восхищаюсь вашим краем. Вы бы могли отвезти на побережье.
Обрадованный такому беспечному пассажиру, парень, улыбаясь быстро понесся по улочкам, распугивая всех на пути. Я смотрел на улочки с одетыми в простые одежды женщин и от этого таких по естественному женственно красивых. Их простая цветная одежда, контрастно подчеркивающая живой цвет темных волос и блеск простоты в глазах.
С таким же ничем не заменимым блеском в своих красивых глазах, говорила мне тогда Мария:
- Иисус, ну зачем тебе идти, ты ведь знаешь, как они относятся к тебе.
Ее ласковые слова, дополняли света в ее светлый чистый маленький двор, на котором играли соседские ребятишки. Один мальчик, найдя где-то хворостинку изображал из себя воина, убив другого, тот от боли заплакал. Поплакавший, прижавшись к Марии, быстро успокоился в ее ласковых руках.
- Саги, ты великий воин, но ведь малыш Ани, твой друг, великому воину нельзя воевать с друзьями, а то он останется один и тогда враги смогут одолеть тебя. Извинись перед ним и идите помогите тете Занире, она угостит вас чем-нибудь вкусным.
Дети, помирившись как всегда по-детски быстро, убежали в дом.
- Мария, видишь дети, играющие в войну, это взрослым наука. Как же мне не пойти, ведь они, говоря о любви, учат людей вражде, прячась за римскими мечами. Я знаю, что ты желаешь мне добра, но ведь нельзя, будучи добрым, оставаться равнодушным и молчать, слыша ложь.
Она смотрела на меня, зная, что я пойду в город, вздохнув и улыбнувшись, сказала:
- Только будь осторожен, дядя Ахат говорил, что храмники учат людей не слушать тебя, что погубишь их своими неразумными словами. Что ты не чтишь законов предков. Они бояться тебя, Иисус, а страх опасен.
- Вот, поэтому ты и не будешь бояться, все будет хорошо.
Я стал уходить и она, вложив мне в руки свернутый теплый хлеб, подержала лишь мгновения меня за руки и своей любовью осветила путь через предстоящий мрак. Вечерние субботние улица были пустынны, редкий прохожий спешил закончить свои недельные дела. Я вошел в ворота храма, как раз тогда, когда священник, закончив свой обряд, стал говорить всем кто пришел о том, что бог с его точки не очень доволен своим народом и за это он насылает то голод то врагов.
- Может быть, вы плохо молитесь ему, или он глух и безжалостен. Может быть ему как и вам неизвестны жалость и милосердие…
Стоявшие рядом со мной стали тревожно перешептываться и расступаться от меня как от прокаженного.
- Замолчи, ты вероотступник, ты гневишь Бога. И гнев его падет на тебя и на весь народ, – стал кричать священник.
- Если бы мои речи были неугодны Богу, почему бы ему не сковать мне уста. Зато вы красиво говорите о милости его, при этом, закрывая свои сердца перед просящими, словно железные ворота своего храма, оставляя странников в ночи, просить жизни у разбойников. Ваш народ латает свои одежды уже тогда, когда лата отрывает износившуюся ткань, вы же яркостью и пышностью своих нарядов схожи на царей, но что же за царь, ходящий в золоте, когда его народ бос и наг. Вы учите народ беспрекословно подчиняться воле Бога, только Бога ли это воля, разве в ваших книгах сказано, что народ должен трудиться до ночи, для блага самого Бога и его венных слуг, какими вы себя считаете. И разве в этих же книгах сказано, что народ не должен думай, не должен уметь принимать собственное решение, а должен слепо подчиняться чье-то воле…
- Да что ты знаешь, говоря это. Законы божьи человеку ли попирать. Ты богохульствуешь, это грех смертельный, - прервав меня, закричал священник, расступившиеся, позволили пройти почти до центра храма, где я и остановился.
- А чем, по-вашему, грешен вот этот человек, - сказал я, показав на мужчину с явно выраженным в результате травмы шейно-спинных нервов, что привело к отрафированию одной из рук.
- По-вашему, он может вполне справляться со своей тяжелой работой одной рукой. Он приходит под ваши своды, в надежде, что Бог вернет ему прежнюю силу. Но…
Немного испугавшийся, ставший центром внимания, мужчина затоптался на месте.
- Бог, всевидящ и справедлив, значит грех есть на этом человеке, безвинных он не наказывает.
Подойдя вплотную к мужчине с обескровленной рукой:
- Давно это у тебя, - спросил я его.
- Да уж год скоро, но я ведь ничего никому никогда… Я и в храм, подати, - прерывчато сбиваясь от волнения, проговорил, еще не подозревающих ни о чем мужчина.
- Выговорите ему, проси, моли о прощении и Бог простит.
После этих слов, я почти безболезненно выправил то, что защемляло нервы, и кровь, заструившаяся по своему привычному циклу, окрасила его руку жизненным цветом. Мужчина от ощущения этого, немного пошатнулся, но укрепившись, устоял под общий выдох-возглас тех, кто видел как рука приняла обычный цвет, утратив болезненную белизну.
- Я говорю вам, что если вы не можете, то не мешали бы своим вечным упорством, развитию и образованию. Вы словно светонепроницаемая ткань на окне, что скрывает солнечный свет, и лишь сдернутая рукой хозяина, может свет пустить в дом. Что же вы не радуетесь, Бог простил ему грехи его, скажите ему, чтоб впредь не грешил.
Смешавшиеся крики гневных священников и обрадованных соседей, выздоровевшего, провели меня из храма. И так сильно отличались глаза оценивающе смотрящие на меня теперь. Хоть и приукрасил их свет отраженный от зеркалящей воды бассейна, у которого она лежала как я входил, они все равно отличались. Отличались у нее не только глаза, в двух кожаных мешках висевших на ней, колыхались силиконовые груди-мячи с синюшной сеткой вен. Губы ее безобразно бравировали нарушая симметрию лица, нарушенную просто так от скуки, устав от отражения своего и безделья. Видимо изучив меня достаточно, прорезининая встала и потянувшись стала на край бассейна. Водитель так вежливо предложивший свои услуги в аэропорту, подъехав несколько минут назад к дому кардинально изменился, остановившись у ворот он направив на меня пистолет, приказал:-«Вылезай тварь приехали». Проходя по керамической границе удерживающую сверкающую воду, мы с водителем смотрели каждый на свое, я на волшебный перелив света в воде, он на розовые ягодицы стоявшей. И будто боясь что я увижу то что и он, заторопил меня подтолкнув в спину. Из большого дома нам на встречу, вышел хозяин, на вид ему было лет сорок, по домашнему одет в джинсы и майку. Присутствующие во дворе завидев своего хозяина, сыграли каждый свою роль умело, охранники повскакивали с раскладных стульев, купальщица выгнув спину развязала узлы на шее освобождаясь от купальника, водитель услужливо пригнув голову представил ему меня:
-«Вот он».
-«Свободен»-произнес по хозяйски человек из дома, при этом глядя на меня, но давая ее не мне. Водитель поняв его ушел. Но не осознав в полной мере значение такого важного для всех слова, ушел не далеко. Он шел и походка его была так похожа на ту которой прошел мимо там тогда тот, который убивая сам готовился к смерти холодея внутри от одной попытки осознать ее – смерть мимо оставляя ее мне после выкрикнутого Пилатом ему-«Свободен», шел жить что бы понять все.
И привычным, повторенным не одну тысячу раз движением, она оттолкнув свое тело от влажной керамики, повиснув на доли секунды и предвкушая не менее знакомое и приятное чувство влажной прохлады-ударилась, надбровной лобовой частью головы, от чего кожа тут же болезненно лопнула и красный цвет крови заливающей ей глаза, был последним в ее сознании, о твердую и холодную как и керамика, от той что оттолкнулась миг назад, ненависть воды. Ненавести которая тут же сменилась такой желанной влажной прохладой, для ее уже бесчувственного к ней телу, так надоевшей воде красавицы, что непременно бы утонула бы, не заметь ее «титаническое» погружение в розовых кровавых разводах, так любящие смотреть мечтал на ее тело и что теперь ей очень пригодилось, хоть она часто и упрекала их за то, что как она выражалась «пялились». Пялившиеся достали и положили свою мечту на борт бассейна, вода же быстро забирала своих, тонкими ручейками стекающими в бассейн, зарябилась переливчито, радуясь что ее скоро отпустят, открыв узкий сточной канал и промчавшись не замечал по трубам вернется к себе в океан. Она просто невероятно устала, устала видеть, понимать, принимать и состоять в этом, она решила для себя верно и свободы хоть и ценой крови этой полу-резиновой куклы того стоила, да и кровь эту быстро остановила, а куклы привели в чувcтва. С чувством, сразу пришла и боль и кукла хотела было уже заверещать обливаясь слезами, но вдруг помедлила. Дело в том что, часто лежа в удобном шезлонге и разомлев на солнце, нюхая кокаин, она испытывала приятное пробегающее по всему телу чувство приятной дрожи, представляя себя в руках нескольких спортивных парней охранников, и вот теперь вокруг нее их было четверо и каждый прикасаясь к ней дарил ей сам того не понимая, такие счастливые минуты, что куда там той кокаиновой дрожи. Сострадая инстинктивно, руки тех кто кроме пистолетов и гантелей ни чего толком и не держал, вдруг превратились в мягчайшие как пух сплетения вокруг ее тела. Счастье окутало ее всю и сразу помогая забыть и боль и готовое верещание, и ей вдруг очень захотелось всю ее казавшуюся ей жизнь на действительно жизнь. Вода решила правильно. Да и могла ли она совершить обратное она истинная, живая. Собрав себя поруганную, искалеченную, униженную и отверженную, помчит, набирая мощь и силу, поднимаясь в высоченные волны не мстить, а возвращать ей неугодное. Жалость прикрыла рану на лбу женщины, и последняя капля крови умерла на какой-то тряпице. Последняя на сегодня, потому что, возьмет еще свою дань пластический хирург,использую теперь уже свою профессию по прямому назначению пытаясь сделать шрам на ее лице эстетическим. Да и судя по лицу хозяина,что вышел на возвышение у парадного, выйдя на шум и беготню у басейна, врач так любящий придавать людям другие формы, был здесь не чужим. Даже издали было видно, что у человека стоящего под навесом,было не его. И вот с ним вез меня познакомить,подобрав у аэропорта, посланный, такой меняющийся водитель. Хоть ему и очень хотелось похлопотать у пострадавшей, но хозяин важне, и подведя меня к выходу в дом, водитель, словно послушный пес,что сбегал и принес палку брошенную кормящей ласковой рукой, посмотрел на стоящего на крыльце.
-«Свободен»,-сказал с крыльца он ему и изучающе стал смотреть на меня. Он смотрел, точно также имея возможность ровно с этой секунды все изменить, начав перестать лгать, как и за тысячи километров смотрел на отражение на внутренней полированной поверхности пуле-непробиваемого стекла, бывший простой молодой человек, а теперь уже не молодой,но все же бывший представитель Бога на земле, Папа Римский. И держи глаза закрытыми чуть дольше чем при обычном папе-отгоняющем моргания, старик по детски мечтал, что открыв он не увидит того, что окружало его стеклянный гроб. Но детские мечты не сбывались и что бы хоть как-то себя поддержать, он смотрел только в свои глаза, что бы не видеть обезумевшие от страха и боли глаза тех, кто уже раздавленный, напирающей невероятной мощью фанатичной толпы, мертвец остекленело таращился уже сквозь саркофаг, тех кто еще живой, но лишенный шанса им остаться, испытывал страшную боль, кричал вылезшими из орбит глазами. «Ну что же ты?...Сделай что-нибудь…сделай!» И когда среди гула,похожего на пчелиный коллективный полет, доносящегося в его аквариум, раздался характерный звонкий щелчек первой трещины, старик вздрогнул и успел посмотреть как диагонально криво-как молния, через все стекло легла она. На ее блестящем борту отразился пробившийся через окружающее мракобесье, луч солнца, и попав старику в глаза, он помог ему в те самые трудные секунды, когда вместе с осколками,остатки человеческих тел похоронили преподобного. И луч этот был так похож, на тот что много лет назад, еще молодому человеку бликовая о свободе, перед угрюмо-величественными зданиями Ватикана. И так похож, на такой же, что всего за несколько минут до того, как толпа верующих превратиться в само давящиеся мясо, странным образом переломиться, прохлада сквозь стекла спец-автомобиля первого после Бога человека, и нарисует на глазах у толпы необычно яркое сияние, воспринятое толпой, как некий знак с небес. И толпа единодушно выдохнув слово-сигнал «Свят» колыхнется. И умирая, старик, не хотел верить.
А этот здесь, промелькнувшую на миг мысль, верить тоже не захотел, и начал лгать. И ложь, повизгивая, словно голодная гиена, при виде разодранного кровавого тела, вновь и вновь запляшет в хороводе со злобой и ненавистью, под акомпонемент впивающихся в тела пуль, свистяще-рассекающих ножей, палок, кулаков. И оттанцевав, оставив кровавые следы, уползет в полумрак нор,а по ее следу пройдет слезливая милость, спасет выживших спокойная доброта и залечит раны и поможет забыть вакханальный разнузданный балаган-светло-радостная любовь.
- «Ну и кто ты такой, мистер?»-спросил меня, привычным уверенным тоном, хозяин дома. Сделав, на своем переделанном лице, не без труда выражение, мол что бы я не сказал это мало что изменит, именно это ему и не дало возможности уберечься, хоть и того что я сказал, он не ожидал.
- «Я, тот,кто говорит тебе, что слишком много зла происходит от плодов твоего труда и тебе бы надо изменить дело. И хоть многих уже не спасти, у тебя есть шанс перестать снабжать, как ты их называешь «подопечных», наркотиками, а вместо этого, на этой солнечной земле растить фрукты и тогда…»
Что тогда, он узнать не захотел, рассмеявшись, чуть расслабленнее и искренне чем он это делал обычно, от того что страх и напряжение в нем убрали мои слова и моя не опасность.И те последние минуты, он прожил без страха, так утомляющего, минуты эти в выбранном им самим количестве, напомнили ему его того которого он не узнал бы сейчас в зеркале, того, что любовь предала глупая невзрослая женщина,обезобразив легкомыслием не только его лицо, но что самое страшное, покалечив душу и проведя его длинным путем убийств и насилия на этот солнечный остров, сама же так ни чего не осознав, тихо без мыслей умерла сейчас в Ростовской больнице неврологических заболеваний, на железной кровати у окна в семнадцатой палате. Он же вспомнил ее такой какую любил давно.Смерть уже входила в его светлый двор, за повязанным незримым но крепкими узами,хоть теперь уже и изуродованной но все же любви. Вода же, почтительно затихнув, спешила, прорываясь стремительно в открытый отвод бассейна, и оставаясь на мраморных стенках, страшась быть вовлеченной, пришедшей, пряча искры лучей в себе, быстро скатывалась в низ. Со смертью, во двор пришла и тень от большой тучи плывучей высоко в небе и жизненного света стало меньше.
-«С чего это ты взял, что я имею отношение к наркотикам? И что это ты раздаешь тут какие-то шансы, ты что не в себе?»-скрывая пришедшее в след смеху, недоумение, властно, громко проговорил, уже накрытый тенью, не пожелавший спастись, тот, за кем пришла самая холодно-пунктуальная без компромиссная исполнительница. Исполнительница, то тихая, собирающая в тиши вынужденного безмолвия коридоров детских онкологических отделений последние устало-грустные взгляды их постояльцев, то шумная, выбирающая из толпы дерущихся подростков, себе самых отчаянных, то истерично-визгливая, уводящая пьяных панщин из ночных заведений, то крикливая, забирающая с городских улиц, детонирую на остатках стекся войны, всех подряд,и совсем уж безликая и немо-безумная, проносящая мертвый плод из матери в руки акушера. И она же, устало в последний раз, заставит молекулярную внутренность одной из ступеней не разрушится под давлением наступившего на нее тяжелой ногой убийцы, и даст ему пройти. И солнечный луч, метнувшись сквозь оптический прицел, спасать его, не зная расшибется о специальное анти-блекующее стекло, и он привычно испытывая такую знакомую ему детонацию приклада на мышцах плеча, станет убивать. Убивать не во что не вдумываясь, и не пытаясь хотеть понимать. Убив же того, кого было нужно, посмотрит сквозь прицел в небо и уйдет. Пуля же, став последним штрихом в портрете хозяина солнечного двора с бассейном, исправит недочеты предыдущего хирурга, скомкав все,пройдет через хрящевую кость переносицы, разорвет связь головного тела с мозгом, и вырвется, сбрасывая с себя обременяющую ее полет, его жизнь, разлетающуюся в широкое разорванное затылочное отверстие, воткнется в землю, порвав на остатке пути несколько нитей корней, убив при этом и цветы, какие ни кто не заказывал, и там замрет.И в такую же землю, недовольно пачкая руки, вложит устало-повисшие корни цветов почти задохнувшихся в целулоидном мешке с дерьмом, член дачного кооператива «Ласточка» научно-производственного предприятия «Луч-4»,оператор автоматических линий 2-го разряда, руки, что так же не довольно выпачкиваясь в жирное масло, восемь часов в день, пять дней в неделю, перебирали лежавшие на вечно бегущей резине конвеерной ленты, патроны калибра 7,62 и блестевшие от все того же надоевшего ему масла, перебирали-сортируя, продукцию цеха товаров народного потребления, предприятия «Луч-4».А сортируя, оставляли затейливый рисунок-узор, отпечатывая его с пальцев на матово-гладкие округлые бока гильз и почти смазанный о бумагу рисунок этот, увидит лишь мгновенье-свет, когда убийца вложит патрон в автомат. И все в ту же вечную землю, демонстративно и наиграно улыбаясь, вонзит блестящую новую лопату с красной ленточкой на рукоятке, мэр большого города, закладывая этим вонзанием парк, где приболевшие и чахлые деревца будут давиться собачьей мочой, а подростки, так и недополучившие ничего, из им обещанного учителями и родителями, родителям которым так дорого обходится такие закладки с лопатками и ленточками, и эти вонзания с дурацкими улыбками наглых воров, с пьяну будут бить друг друга и насиловать, и все так же лицедействуя, пьяный могильщик делал на своем, абсолютно равнодушном лице, скорбное выражение, стоя в дали будет смотреть на разодетое пышное общество, что провожало в последний путь,не прошедшую ночной парк, дочку мэра-закладчика. И когда «закладка» мертвого юного тела закончится и кладбище опустеет, все тот же ветер, станет обрывать цветную бумагу, зря потраченную на изготовление искуственных цветов и гоня их косяки между бетонно-мраморными улицами извращенного макета города, разложит тихо в ночи во дворах, и найдя их дети, сложат наброски будущего.
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 33 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |