В ходе дальнейшей беседы Ричард сообщил мне фамилии и номера телефонов двух эфиопских ученых, которые, по его мнению, могла бы помочь в моем исследовании, - доктора Белаи Гедаи (несколько лет занимавшегося тщательным изучением античной истории своей страны, используя множество документов на амхарском и геэзском языках) и доктора Хабле-Селассие из Института эфиопских исследований, автора весьма уважаемого труда "История древней и средневековой Эфиопии до 1270 года", с которым я был уже знаком.
Вопрос о том, что именно видел или не видел Димофей в Аксуме, всё еще сильно занимал меня, и я решил поставить этот вопрос перед Хабле-Селассие. И вот я звоню ему, представляюсь и спрашиваю его мнение по интересующему меня вопросу.
Он смеется в ответ:
- Ну, разумеется, этот парень не видел подлинный табот Моисея. Дабыудовлетворить его желание, священники показали ему копию, а не оригинал... В Эфиопии каждая церковь обычно располагает не одним таботом. В некоторых из них хранится по десять-двенадцать экземпляров, которые используются для различных ритуалов. Так что ему показали один из таких заменителей. В этом не может быть никаких сомнений.
Уверенность, с которой говорил историк, развеяла еще остававшиеся у меня сомнения относительно свидетельства армянского легата. "Камень из красноватого мрамора", который ему показали, не мог служить доказательством ни за, ни против притязания эфиопов на обладание ковчегом завета. Тем не менее его отчет о посещении Аксума вызвал у меня сомнение относительно восприятия эфиопами таботов как священных предметов. Насколько я понимал, эти предметы были предположительно копиями ковчега завета, который, как я прекрасно знал, был ларцом размером 2,5х1,5х1,5 локтя. И тем не менее показанную Димофею небольшую мраморную пластину называли таботом и описывали как одну из скрижалей, хранившихся.в ковчеге.
Вот это-то мне и предстояло прояснить. Каждая эфиопская церковь обладала собственным таботом (и даже несколькими, как я уже знал). Но действительно ли таботы являются копиями священного предмета, считав
шегося ковчегом, который хранился в святая святых в Аксуме? Если так оно и есть и если все таботы - плоские пластины, тогда следует заключить, что и священный предмет должен быть плоской пластиной, т.е. он не может быть ковчегом (хотя и мог бы быть одной из скрижалей, на которых записаны десять заповедей).
Все те таботы, которые я видел за долгие годы знакомства с Эфиопией, -определенно были пластинами, а не ящиками, и пластинами иногда изготовленными из камня, а иногда и из дерева. И именно эта характеристика навела ученую Хелен Адольф на мысль, что Вольфрам фон Эшенбах обладал определенным знанием о таботах, когда придумал свой камень Грааля3.
Все было бы прекрасно, если бы таботы были призваны изображать скрижали, хранившиеся в Ковчеге. С другой стороны, если эти предметы считались копиями самого ковчега, тогда притязание Аксума на владение этой реликвией серьезно подрывалось. Я не забывал, что именно эта проблема - обратившая/на себя мое внимание после посещения этнографического хранилища Британского музея в 1983 году - побудила меня оставить первоначальное исследование великой загадки, которая сейчас вновь овладела моим вниманием. Прежде чем продолжить свой поиск, я посчитал необходимым установить раз и навсегда, что именно представляют из себя таботы. С этой целью я позвонил доктору Белаи Гедаи - другому эфиопскому ученому, рекомендованному мне Ричардом Пэнкхерстом. Представившись, я перешел прямо к делу и спросил:
- Считаете ли вы, что ковчег завета находится в Эфиопии?
- Да, - категорично ответил он. - И не только я.
Все эфиопы верят в то, что ковчег завета находится в Эфиопии и хранится в церкви Святой Марии Сионской в Аксуме. Он был доставлен сюда после посещения императором Менеликом I своего отца Соломона в Иерусалиме.
- А что вы скажете о значении эфиопского слова "табот"? Не означает ли оно "ковчег"? Являются ли таботы копиями хранящегося в Аксуме ковчега?
- На нашем языке множественное число слова "табот" - таботат. И они действительно являются копиями.
Поскольку имеется лишь один оригинальный ковчег, а обычные люди нуждаются в чем-то осязаемом, с чем они
могли бы связывать свою веру, все остальные церкви используют эти копии.'В Эфиопии ныне насчитывается более двадцати тысяч церквей и монастырей, и каждая из них владеет, по крайней мере, одним таботом.
- Так я и думал. Но все же я озадачен.
- Почему?
- Главным образом потому, что ни один из виденных мной таботат не походит на библейское описание ковчега. Все они оказывались пластинами, порой изготовленными из дерева, порой - из камня, и ни один из них не имеет больше фута в длину и ширину и более двух-трех дюймов в толщину. Если подобные предметы считаются копиями реликвии, хранящейся в церкви Святой Марии Сионской в Аксуме, тогда логично заключить, что эта реликвия не может быть ковчегом завета...
- Почему?
- Из-за библейского описания. Книга Исхода четко описывает ковчег как прямоугольный ларец приличных размеров. Не вешайте трубку - я найду это место.
Я взял иерусалимское издание Библии с книжной полки над письменным столом, раскрыл ее на главе 37 Книги Исхода, нашел нужную страницу и прочитал, как ремесленник Веселеил изготовил ковчег в соответствии с божественным планом, переданным ему Моисеем:
"И сделал Веселеил ковчег из дерева ситтим; длина его два локтя с половиною, ширина его полтора локтя и высота его полтора локтя; и обложил его чистым золотом внутри и снаружи...'" (Исх. 37: 1-2).
- Какую длину имеет локоть? - спросил Гедаи.
- Приблизительно длину предплечья от локтя до кончика среднего пальца - иными словами, около восемнадцати дюймов. А это означает, что ковчег должен иметь около трех футов девяти дюймов в длину и два фута три дюйма в ширину и в глубину. Таботат просто не подходят под эти размеры. Они гораздо меньше.
- Вы правы, - задумчиво сказал Гедаи. - Тем не менее мы владеем оригинальным ковчегом завета. Это точно.
У нас даже есть описание очевидца.
- Вы имеете в виду описание, сделанное армянским легатом Димофеем?
- Нет-нет. Вовсе нет. Он ничего не видел. Я говорю о том, кто побывал здесь гораздо раньше, - о географе по
имени Абу Салих, между прочим, тоже армянине. Он жил в самом начале тринадцатого столетия и сделал обзор христианских церквей и монастырей, Главным образом, находившихся в Египте. Кроме того, он посетил ряд соседних стран, в том числе и Эфиопию, и дополнил свою книгу сведениями об этих странах. Здесь-то и дается описание ковчега. Если мне не изменяет память, оно довольно точно согласуется с тем, что вы только что зачитали мне из Книги Исхода.
- Эта книга Абу Салиха... Она была переведена на английский?
- О да. Отличный перевод был сделан в XIX веке.
Вы, несомненно, найдете это издание. Издателем был некий мистер Эветтс...
' Два дня спустя я победоносно появился из книгохранилища библиотеки Щколы восточных и африканских исследований в Лондоне. В моих руках был перевод Б.Т. Эветтса монументальной работы Абу Салиха "Церкви и монастыри Египта и некоторых соседних стран". На странице 284 я прочитал набранный мелким шрифтом подзаголовок "Абиссиния" и следующие восемь страниц наблюдений и комментариев. Среди прочего я прочел:
"Абиссинцы обладают ковчегом завета, в котором хранятся две скрижали с написанными пальцем Бога заповедями для сынов Израилевых. Ковчег завета помещен в алтаре, но он уже алтаря; высотой он с человеческое колено и обложен золотом".
Я одолжил у библиотекаря линейку и измерил собственную ногу от подошвы до колена - двадцать три дюйма. Это было уже настолько близко к двадцати семи дюймам, указанным в Исходе, что знаменательно, особенно если иметь в виду, что человек, "высотой с колено" которого был ковчег, был обут в туфли или сапоги. Я понимал, что подобный приблизительный размер не может служить неопровержимым доказательством; с другой стороны, это вовсе не исключало возможности того, что армянин-географ видел-таки оригинальный ковчег завета при посещении Эфиопии в XIII веке. Как бы то ни было, с моей точки зрения, его описание имело следующее значение: он, бесспорно, описал обложенный золотом ящик или ларец внушительных размеров, а не пластину из дерева или камня в несколько дюймов толщиной
вроде таботат, которые видел я, или табота, показанного Димофею в XIX веке.
Что не менее примечательно: Абу Салих сообщил и некоторые подробности того, как христиане Аксума использовали - на его глазах - этот предмет:
"Литургия с ковчегом служится четыре раза в год в царском дворце, и его накрывают пологом, когда переносят из церкви, в которой он хранится, в дворцовую церковь; а именно: в праздник великого Рождества, в праздник славного Крещения, в праздник Воскресения Христова и в день Страстей Господних".
На мой взгляд, нет сомнений в том, что это более раннее свидетельство очевидца служит серьезным подкреплением притязанию Эфиопии на роль последнего пристанища ковчега завета. Его размеры и внешний вид вполне реальны, а описанный Абу Салихом способ транспортировки реликвии под "пологом" вполне совпадает с правилами, изложенными в Библии:
"Когда стану надобно подняться в путь... и снимут завесу закрывающую, и покроют ею ковчег откровения, и положат на нее покров..."4.
Пока все хорошо. И все же армянин-географ так и не дал мне ответа на трудный вопрос о форме предметов, известных под названием "таботат". Я же никак не мог пренебречь этой проблемой. Поэтому и решил проверить этимологию эфиопского слова. Означало ли оно в своей изначальной форме "ковчег"? Или же "каменную дощечку"? Или совсем другое?
Мой поиск привел меня в интеллектуальную сферу, которой я никогда раньше не занимался (и которой предпочел бы больше никогда не заниматься), а именно: в лингвистику. Роясь в куче непонятных и скучных документов, я установил, что древнеэфиопский язык - геэз - вместе с его современным и широко используемым вариантом - амхарским языком, входит в семью семитских языков, к которой принадлежит и иврит5.
Затем я узнал, что в библейском древнееврейском чаще всего для обозначения ковчега завета использовалось слово "арон", которое явно никак не похоже на табот. Есть и Другое древнееврейское слово - тебах, от которого, счи
тают ученые мужи, и было произведено несомненно эфиопское слово "табот".
Далее я попытался убедиться, использовалось ли в Ветхом Завете на иврите слово "тебах", и обнаружил, что оно появляется там дважды. Примечательно, что в обоих случаях оно использовалось для обозначения контейнера в форме корабля: в первый раз при описании Ноева ковчега, на котором спаслись люди, выжившие во время потопа6, и во второй раз речь шла о просмоленной корзинке из тростника, в которой младенец Моисей держался на поверхности Нила, когда мать спасала его от гнева фараона7.
Обратившись затем к "Кебра Нагаст", я нашел одно место, где ковчег завета описывался как "днище корабля"... "Два локтя с половиной будет его длина и полтора локтя - его ширина, и тебе следует обложить его чистым золотом и снаружи, и внутри". В это "днище корабля" должны были бытьпомещены "две скрижали, с надписями, сделанными пальцем Бога".
Подобный текст не оставляет места сомнениям. В том, что касается и его этимологии; и его раннего использования, эфиопское слово "табот" недвусмысленно обозначало библейский ковчег завета в его изначальном виде - покрытый золотом контейнер, для которого "днище корабля" вполне могло послужить метафорой, способной не только вызвать образ вещи, но и связать ее концептуально с более ранними "кораблями" - Ноевым ковчегом и ковчегом из тростника, имевшими - как тот, так и другой - священное и бесценное содержание.
Лишнее доказательство того, что слово "табот" вовсе не означало плоские прочные пластины из дерева или камня. Так что загадка оставалась неразрешенной. Но эту загадку в конце концов разрешил для меня член Британского научного общества и первый заведующий кафедрой эфиопских исследований Лондонского университета профессор Эдвард Уллендорф. Живший после ухода на пенсию в Оксфорде, этот известный ученый утверждал, что вовсе не трудно объяснить, как эфиопы стали называть ковчегами пластины из дерева и камня:
"Подлинный ковчег., как предполагается, хранится в Аксуме; все остальные церкви могут обладать только копиями. В большинстве случаев, однако, они являются копиями не всего ковчега, а лишь его предполагаемого
содержимого, т.е. скрижалей Закона... Иными словами, описание этих каменных или деревянных дощечек словом "таботат" - просто "часть вместо целого", касающаяся самого важного в ковчеге - скрижалей завета".
МУШКИ В ЯНТАРЕ
Устраняя кажущееся противоречие, предложенное Уллендорфом, решение развеяло лишь часть сомнений относительно притязаний Эфиопии на обладание утраченным ковчегом. В труде, озаглавленном "Царица Савская в эфиопских преданиях", Уллендорф подчеркивает, что не следует принимать всерьез "Кебра Нагаст" как исторический труд; его предназначение заключалось скорее в прославлении Эфиопии, и именно с этой целью в него и введено-понятие "ковчег".
Уллендорф не был одинок в своем мнении о малой достоверности "Кебра Нагаст". Во вступлении к своему переводу этого эпического произведения сэр Уоллис Бадж указал на весьма малую вероятность того, что царица Савская могла быть эфиопкой. "Гораздо вероятнее, - пишет он (как бы опробуя тот довод, с которым я был уже знаком), - что ее родиной была Себха, или Саба, на юго-западе Аравии".
Несколько крупных специалистов придавали большое значение тому факту, что во времена Соломона - за тысячу лет до Христа - Эфиопия не имела, по сути, подлинной цивилизации и уж определенно не могла похвастаться передовым городским обществом, способным выдвинуть такого просвещенного монарха, как дарица Савская. В самом деле, по всеобщему мнению, просвещение еще не проникло на Абиссинское нагорье до примерно VI века до н.э. и достигло некоего уровня утонченности не раньше, чем через четыреста лет. К тому же этот период прогресса нельзя рассматривать как чисто эфиопское достижение: катализатором стало нашествие арабских племен, чьи "превосходящие качества" революционизировали вялую культуру местного населения.
Происходившие главным образом из Йемена, эти семитские иммигранты "обосновались на севере Эфиопии
и в процессе ассимиляции с местным населением привнесли изменения в культуру. С собой они принесли дары, не имевшие цены: религию, более развитую социальную организацию, архитектуру и искусство, а также письменность".
Короче говоря, эфиопская цивилизация была не только значительно моложе, нежели утверждают аксумские легенды, но и позаимствовала многое извне. В глубине души многие эфиопы знали об этом и чувствовали глубокую неуверенность насчет своего наследия. В самом деле, в одном образцовом историческом труде сделано предположение, что популярность "Кебра Нагаст" объяснялась тем, что она удовлетворяла глубокую психологическую потребность абиссинцев "доказать свое древнее происхождение...
Народы-выскочки, как и отдельные выскочки, страстно желают обрести предков, и народы, так же как и отдельные люди, не испытывают угрызений совести, подделывая свои генеалогические древа".
На мой взгляд, значение всех этих аргументов заключено не столько в восприятии "Кебра Нагаст" как, прежде всего, фантастического произведения (хотя и не исключается возможность того, что рассказ о похищений ковчега мог быть основан на каком-то реальном факте), сколько в общем мнении о том, что эфиопская цивилизация относительно молода и является производной от цивилизации Южной Аравии.
Это общее мнение сказалось на моих попытках установить степень законности притязаний Эфиопии на обладание ковчегом, ибо. это касалось цивилизации не только нагорья в целом, но и конкретно фалашей. "Кебра Нагаст" совершенно ясно указывает на то, что иудаизм проник v Эфиопию в 950-х годах до н.э., когда Менелик и его свита прибыли" в страну с ковчегом (там даже говорится, что сама царица Савская была обращена в иудаизм). Поэтому существование туземных черных евреев в Эфиопии служит красноречивым подтверждающим доказательством присутствия там и ковчега. При более тщательном рассмотрении это оказалось не так - во всяком случае, по мнению ученых. Как говорил мне Ричард Пэнкхерст еще в 1983 году8, академический мир в большинстве своем сходится во мнении, что иудейская вера вряд ли достигла Эфиопии раньше II века н.э. и что она была переправлена через Красное море из Йемена, где после 70 года н.э. бежавшие от римского пресле
дования в Палестине эмигранты основали крупную еврейскую общину.
Одним из самых решительных сторонников такой точки зрения был профессор Уллендорф, представивший пространный аргумент по этому вопросу в своем убедительном труде "Эфиопия и Библия" и категорично утверждавший, что предками фалашей должны были быть обращенные евреями, которые "проникали в Эфиопию из Южной Аравии" на протяжении длительного периода с 70 по 550 год н.э.
Я решил изучить этот предмет с максимальной тщательностью. Если иудаизм фалашей насчитывал менее двух тысячелетий и пришел из Аравии, тогда огромная масса якобы убедительных "культурных подтверждений" прямых контактов между Эфиопией и Иерусалимом во времена^етхого Завета может быть отвергнута с ходу, и притязание Аксума на роль последнего пристанища ковчега потеряет в значительной степени, если не полностью, свою достоверность.
Вскоре после того, как я приступил к новой фазе в своем* исследовании, мне стало ясно, что единодушие ученых касательно "йеменского следа" проистекает в основном из отсутствия данных для какой-либо иной теории.
Нет ничего, что доказывало бы, что иудейская вера не пришла в Эфиопию другим путем, но нет и доказательств того, что она-таки пришла другим путем. Отсюда склонность сосредоточиваться на Южной Аравии как на наиболее вероятном исходном пункте миграционного движения из этого региона в Эфиопию.
Это привлекло мое внимание как достойный сожаления недостаток логики, когда отсутствие доказательств рассматривалось на деле как доказательство отсутствия, а это уже совсем иное дело. Повторюсь:, проблема заключалась в отсутствии доказательств того, что иудаизм мог прийти в Эфиопию гораздо раньше и иным путем, нежели склонны думать ученые, но одновременно нет доказательств и того, что так оно и было.
Поэтому я чувствовал, что вопрос остается открытым и что ради собственного удовлетворения мне необходимо изучить предания, верования и поведение фалашей и сделать собственные выводы об их происхождении. Я полагал, что их религиозные отправления могли измениться на протяжении XII века под влиянием гостей с Запада и из Израиля. Поэтому я обратился к более ранним сообще
5 Зак. ь 1298 Хэнкок
ниям, описывавшим их образ жизни до того, как на него оказали пагубное влияние культурные перемены новых времен.
По иронии судьбы, несколько таких сообщений было написано иностранцами, которые посетили Эфиопию с намерением произвести в стране культурные изменения, главным образом христианскими миссионерами XIX века, слышавшими о существовании крупной общины абиссинских евреев и стремившимися обратить их в свою веру.
Одним из таких евангелистов был Мартин Флад '- молодой немец, прибывший в Эфиопию в 1855 году для вербовки приверженцев от имени Лондонского общества поощрения христианства среди евреев. Его книга "Фала, ши Абиссинии" была опубликована в 1869 году. Я нашел в Британской библиотеке зачитанный, потрепанные томик и вскоре был поражен рядом мест, в которых автор настаивал на том, что евреи появились в Эфиопии самое позднее уже во времена пророка Иеремии (около 627 г. до н.э.), а возможно, и во время царствования Соломона.
Отчасти Флад основывал свое утверждение на том факте, что "...фалаши ничего не знают о Вавилонском или Иерусалимском Талмуде, которые были сочинены во время и после Вавилонского пленения. Они также не соблюдают праздников Пурима и Освящения Храма, которые свято соблюдаются евреями нашего времени".
Дальнейшее изучение книги показало, что праздник Освящения Храма был известен как Ханука (что означает буквально "Освящение"). На мой взгляд, самое знаменательное в этом факте состоит в том, что указанный праздник был установлен в 164 году до н.э. и что по этой причине он обязательно должен был^ соблюдаться еврейской общиной, Обосновавшейся в Йемене после 70 года н.э. Академический консерватизм, побудивший меня раньше смотреть на фалашей как на потомков эфиопов, обращенных этими йеменскими евреями, стал вызывать подозрения. Если говорить начистоту, то несоблюдение Хануки подсказывало только один разумный вывод: фалаши обратились в иудаизм до 164 года до н.э., и, значит, он пришел к ним не из Йемена, а из другого места.
Далее я изучил вопрос о празднике Пурима,. который, как обнаружил Флад, эфиопские евреи также не соблюдали. Этот праздник, как я узнал, также отмечался уже со II века до н.э. На самом деле он может иметь и более раннее происхождение: отмечаемые им события име
ли место в середине V века до н.э, и несколько специалистов, с которыми я консультировался, высказывали предположение, что его соблюдение стало весьма популярным ужа к 425 году до н.э. Это указывает на интересную возможность, в существовании которой явно был убежден Флад: что фалаши оказались изолированными от основного русла мирового иудаизма задолго до этой даты, быть может, еще в VI веке до н.э.
Во мне крепло ощущение того, что разрыв между абиссинской легендой и историческим фактом стремительно сокращается: пятьсот лет до Рождества Христова в конце концов удалено лишь на четыреста лет от Соломона. Становилось все вероятнее, что иудаизм фалашей пришел в Эфиопию в начале времен Ветхого Завета, как всегда и утверждали "Кебра Нагаст" и сами фалаши. Если так оно и было, то напрашивался очевидный вывод: история доставки ковчега Менеликом-в Эфиопию заслуживает гораздо более серьезного к себе отношения, чем проявлялось до сих пор академиками.
По этому пункту я нашел новое подтверждение в рассказе другого миссионера XIX века - Генриха Аарона Штерна, который сам был обращенным в христианство немецким евреем. Он путешествовал и работал в Эфиопии вместе с Фладом и опубликовал в 1862 году собственный труд "Странствия среди фалашей Абиссинии".
По мере чтения этого трехсотстраничного тома у меня появилась крайняя антипатия к автору, оказавшемуся высокомерным, жестоким и беспринципным вербовщиком новообращенных, совершенно не уважавшим культуру и обычаи людей, среди которых он работал. В целом же я почувствовал несостоятельность и невразумительность его описаний религии и образа жизни фалашей. Поэтому, прочитав лишь половину книги, я ощутил омерзение к ее автору.
Но вот на странице 188 я обнаружил нечто интересное.
Здесь, после утомительного описания абсолютного запрета, существовавшего среди фалашей, на "браки с представителями иных племен и иного вероисповедания" Штерн утверждает, что эфиопские евреи соблюдали верность закону Моисея, "в соответствии с которым они строили свой культ". Затем он добавляет:
"Странно слышать в Центральной Африке о еврейском алтаре ч искупительных жертвоприношениях... [И
все же] позади каждого молельного дома имеется небольшое огороженное место с большим камнем посредине; на этом подобии алтаря забивается жертва и совершаются все остальные ритуалы жертвоприношения".
Хотя в тот момент мои общие познания иудаизма были ограниченными, если не сказать хуже, мне все же было известно, что нигде в мире современные евреи не практикуют уже приношение животных в жертву. Я не имел представления о том, сохраняется ли этот древний обычай среди фалашей в конце XX века. Однако рассказ Штерна ясно указывал на то, что он еще соблюдался сто тридцать лет назад.
Продолжая свое описание жертвенника, немецкий миссионер отмечает:
"Святая святых строго охраняется от незаконного проникновения... и горе тому чужестранцу, который, игнорируя фалашские обычаи, осмелится приблизиться к запретным границам... Однажды я едва не совершил это непростительное преступление. Стоял знойный и душный полдень, когда после нескольких часов изнурительного пути мы добрались до фалашской деревни.
Жаждая отдохновения, я стал искать прохладное и спокойное укрытие и случайно углядел посредине одной огороженной лужайки гладкий-камень, выглядевший так, словно его милосердно поместили там, дабы предоставить утомленному путнику уединение и отдых. Колючий частокол с легкостью поддался моему железному копью, и я готов был уже укрыться за. плоским камнем, когда хор разгневанных голосов... напомнил мне о моей ошибке и заставил поспешно убраться оттуда".
Я вдруг обнаружил, что жалею о том, что Штерн избежал наказания за покушение на святое место9. В то же время я не мог не быть благодарен ему за привлечение моего внимания к практиковавшемуся фалашами жертвоприношению. Это был своеобразный ключ, который заслуживал исследования, ибо мог дать другой ключ, а именно: ко времени, когда эфиопские евреи отделились от основного течения своих единоверцев.
Я посвятил немало усилий изучению малоизвестной темы иудаистского жертвоприношения во времена Ветхо
го Завета. Картина, которая в конце концов обрела очертания в тумане ученых изысков, предстала в виде постоянно развивавшегося института, возникшего как простое приношение Боту, которое мог сделать кто угодно - жрец или мирянин и практически в любом месте, где стоял местный храм. Такое состояние относительной неурегулированности начало, однако, изменяться после исхода из Египта около 1250 года до н.э. Во время странствий евреев по Синайской пустыне и был сделан ковчег завета и укрыт под походным тентом или ^шатром". С тех пор все жертвоприношения делались у входа в этот шатер, и любой нарушитель нового закона должен был быть наказан изгнанием:
"...Если кто из дома Израилева... приносит всесожжение или жертву и не приведет ко входу скинии собрания, чтобы совершить ее Господу, то истребится человек тот из своего народа"'".
Я узнал, однако, что этот запрет был не таким уж абсолютным, как казался. Главная цель этого кодекса состояла не в отмене жертвоприношения в местных храмах в любых обстоятельствах, а, скорее, в обеспечении проведения этого ритуала в централизованном национальном центре вероисповедания, если и когда существовал такой центр. В пустыне таким центром был шатер с ковчегом.
Позже, примерно с 1200 до 1000 года до н.э., такая национальная святыня была учреждена в Израиле в Шилохе, ставшем новым центром жертвоприношений. Примечательно, однако, что бывали времена политической смуты, когда из Шилоха приходилось уходить, и в такие периоды евреям разрешалось снова делать жертвоприношения в местных храмах.
К 950-м годам до н.э. построенный Соломоном в Иерусалиме храм сменил Шилох в качестве национального религиозного центра. Имеются, однако, свидетельства того, что жертвоприношения делались время от времени и в других местах, особенно среди евреев, живших далеко от столицы. И только при правлении царя Иосии (640- 609 гг. до н.э.) начал строго навязываться всеобщий запрет на все виды жертвоприношения вне храма.
Этот запрет воспринимался настолько серьезно, что евреи вроде бы даже не пытались делать жертвоприношения и десятилетия спустя после разрушения храма Наву
ходоносором в 587 году до н.э. Более ранний обычай пользоваться местными храмами при отсутствии национального центра отправления церковных служб был; похоже, безвозвратно утрачен. Все очень просто: раз нет храма, нет и жертвоприношений.
После возвращения из Вавилонского пленения в Иерусалиме был построен второй храм, и был восстановлен институт жертвоприношений исключительно при нем. Одновременно проводился в жизнь полный запрет на местные жертвоприношения, и ему, похоже, подчинялись беспрекословно. Система централизованного жертвоприношения оставалась непоколебимой с 520 года до н.э., когда был освящен второй храм, и до 70 года н.э., когда он был разрушен до основания римским императором Титом.
Строительство третьего храма даже не планировалось, разве что группами, связывавшими эту мечту с приходом все еще ожидаемого мессии. Вследствие этого евреи повсеместно отказались от жертвоприношений. Фалаши были единственным исключением из этого правила". Больше того, отчет Штерна подсказывает, что они совершали жертвоприношения во всех местах богослужения, когда он работал среди них в XIX веке. Дальнейшее исследование подтвердило, что эта традиция была настолько сильна, что и сегодня большинство общин фалашей продолжают делать жертвоприношения, несмотря на растущее среди них влияние современной иудаистской практики отправления культа.
Размышляя над этим фактом, я понял, что должен существовать целый ряд возможных объяснений. Самое очевидное и привлекательное из них является и самым простейшим - и потому, скорее всего, правильным. Я пометил в своей записной книжке:
"Предки нынешних фалашей, должно быть, были обращены в иудаизм в те времена, когда все еще считалась приемлемой - для тех, кто обитал далеко от центрального национального храма, - практика местных жертвоприношений. Это наводит на мысль, что обращение это произошло до введения запрета царем Иосией, т.е. не позднее VII века до н.э., а возможно, и раньше.
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 21 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |