— Брат Джона, — ответил доктор Дарувалла.
Джулия проводила Вайнода только до прихожей, когда зазвонил телефон. Карлик смог услышать их разговор целиком, потому что мужчина на другом конце провода громко кричал. Оказалось, звонил мистер Муним, который жил на первом этаже и являлся членом комитета жильцов дома.
— Я видел, как он поехал в лифте! Он разбудил всех собак! Я видел вашего карлика! — бушевал Муним.
— Прошу прощения, но мы не владеем никаким карликом, — ответила Джулия.
— Не морочьте мне голову! Это — карлик киноактера. Вот кого я имею в виду! — горячился жилец.
— Какого киноактера? — изумилась Джулия.
— Вы нарушаете установленные правила! — орал мистер Муним.
— Не понимаю, о чем вы говорите. Наверное, вам плохо, — ответила жена доктора.
— Таксист поехал в лифте! Это карлик-убийца! — не унимался жилец с первого этажа.
— Не заставляйте меня звонить в полицию. — И Джулия повесила трубку.
— Я иду по лестнице, хромая на всех шести этажах, — пожаловался Вайнод.
Джулия подумала, что карлику очень подходит ореол мученика и что он остался в прихожей с какой-то целью.
— У вас в стойке пять зонтиков, — заметил карлик.
— Ты хочешь взять один зонт, Вайнод?
— Только для того, чтобы лучше спуститься по лестнице. Правда, мне бы нужна трость, — ответил карлик.
Ручки ракеток остались в такси, а Вайнод хотел иметь оружие на случай встречи с собаками первого этажа или мистером Мунимом. Отдав зонтик, Джулия проводила его через дверь кухни, которая выходила на лестницу черного хода.
— Может быть, вы меня больше никогда не увидите, — сказал Вайнод.
Нагнувшись, карлик стал смотреть вниз через пролет лестницы и Джулия подумала, что он чуть поменьше, чем зонтик, поскольку выбрал самый большой.
Мартин Миллс в ванной вел себя так, будто порезы его только радовали. Он ни разу не дернулся, пока доктор промокал губкой множество мелких ранок от шипов железного обруча. Доктор подумал, что сейчас Миллсу весьма подошел бы его железный ошейник. К тому же он дважды выражал опасение по поводу того, что оставил свой кнут в машине героического карлика.
— Вайнод непременно возвратит вам кнут, — заверил его доктор.
Даруваллу случившаяся история поразила не так сильно как миссионера. Доктор удивлялся, как Мартин вообще остался жив, учитывая его невероятное внешнее сходство с киноактером. Раны оказались пустяковыми. Чем больше миссионер лепетал о происшествии, тем меньше напоминал своего брата-близнеца, поскольку Дхар не лепетал никогда.
— Ну, я знал, что нахожусь среди нехристиан, однако едва ли ждал, что встречу такую откровенную к нему враждебность, — негодовал Миллс.
— Спокойней, спокойней, — остановил доктор возбужденного иезуита. — Я бы не торопился с подобным выводом. Разумеется, люди переживают, когда их пытаются переманить в любую другую веру.
— Спасение души не является переманиванием в другую веру, — защищался миссионер.
— Ну, вы же сами подтверждаете, что находитесь на территории, где не все христиане, — ответил доктор.
— Сколько этих проституток заражены СПИДом? — спросил Мартин.
— Я ведь ортопед. Однако знающие люди говорят, заражены сорок процентов. Некоторые считают, что болеют все шестьдесят процентов.
— В любом случае, на этой территории распространено христианство, — настаивал Миллс.
В первый раз Фарук почувствовал, что сумасшедшая убежденность находящегося перед ним человека угрожает ему гораздо больше, чем поразительное сходство с Инспектором Дхаром.
— Я-то думал, вы — преподаватель английского языка. Как бывший ученик этого заведения, могу вас заверить: колледж Святого Игнатия — это прежде всего и в основном школа, — пожал плечами доктор.
Дарувалла знал отца-ректора и прекрасно себе представлял, как отнесется Джулиан к проблеме спасения душ проституток. Однако наблюдая за тем, как Мартин нагишом вылез из ванны и, не обращая внимания на раны, изо всех сил стал растираться полотенцем, доктор понял, что отцу-ректору и защитникам веры в храме Святого Игнатия предстоят тяжелые времена. Вряд ли они смогут убедить такого ревностного иезуита, что его задача сводится к улучшению английского языка в старших классах.
Миссионер с ожесточением растирал себя полотенцем, пока его лицо и торс не покраснели так, как если бы его только что избили кнутом. Все это время Миллс обдумывал ответ.
Как искусный иезуит, Мартин начал с вопроса:
— Разве вы сами не христианин? Помнится, мой отец говорил, что вы перешли в христианство, но не стали католиком, — поинтересовался он.
— Да, это так, — осторожно ответил доктор, вручая миссионеру лучшую свою шелковую пижаму.
Однако тот не торопился ею воспользоваться, предпочитая остаться голым.
— Вам известна позиция кальвинистов и сторонников Янсена по отношению к свободе воли? Я сильно упрощаю, однако этот вопрос возник на диспуте Лютера и протестантских теологов во времена Реформации. Это идея о том, что мы погрязли в греховности и можем ожидать спасения лишь через Божественную Благодать. Лютер отрицал тезис о спасении через наши добрые деяния. А согласно учению Кальвина, все мы уже заранее обречены либо спасти наши души, либо погибнуть. Вы верите в это? — спросил Мартин доктора.
Фарук оценил, к чему вел ход логических рассуждений, и предположил, что не стоит верить в это.
— Нет, не совсем верю, — сказал Дарувалла.
— Вот и хорошо. Значит, вы не сторонник Янсена. Их учение лишает верующих мужества. На самом деле положение о Божественной Благодати, которая сильнее воли человека, является пораженческой доктриной. Получается, мы ничего не можем сделать, чтобы спастись. Зачем же тогда обременять себя какими-то добрыми делами? Ну и что, что мы грешим? — продолжал иезуит.
— Вы все еще слишком упрощаете вопрос? — спросил Дарувалла.
Иезуит выслушал слова доктора с уважением. Он использовал эту реплику, прервавшую ход рассуждения, чтобы облачиться в шелковую пижаму доктора.
— Если вы предполагаете, что почти невозможно примирить концепцию свободы воли с нашей верой во всемогущего и всезнающего Бога, то я соглашусь с вами в том, что это — трудно. Вопрос о соотношении свободы воли и божественного всемогущества — вас интересует именно эта проблема? — спросил Мартин.
— Да, что-то в этом роде, — подтвердил Дарувалла, который предположил, что именно таким и должен быть его вопрос.
— Да, это по-настоящему интересно. Ненавижу, когда люди пытаются свести духовный мир до чисто механических теорий. Как, например, делают те же самые бихевиористы. А кого увлекает теория Лоеба о травяных вшах или работы Павлова с собаками? — продолжал иезуит.
Доктор Дарувалла только кивал головой, не осмеливаясь открыть рот, поскольку ничего не слышал о травяных вшах. Разумеется, он знал об опытах Павлова с собаками и даже мог вспомнить, что заставляло собаку выделять слюну и что эта слюна означала.
— Должно быть, мы, католики, кажемся вам, протестантам, излишне строгими. А, это действительно так! Основа нашей теологии — это награда или наказание, которые человек получает после смерти. По сравнению с вами мы сильно грешим. Однако мы, иезуиты, склонны преуменьшать грехи мысли, — заключил миссионер.
— Но не преуменьшать грехи действия, — вставил Дарувалла.
Хотя ход рассуждений казался слишком явным и не требовал ответной реплики, доктор почувствовал, что только дурак не отзовется на такие слова. А он до сих пор молчал.
— Нам, католикам, временами кажется, что вы, протестанты, преувеличиваете человеческую склонность ко греху. — Иезуит выжидающе замер.
Доктор Дарувалла не знал, кивать ли ему головой в знак согласия или не соглашаться со сказанным. Поэтому он тупо смотрел, как вода выливается через отверстие ванны, делая вид, будто это не вода, а мысли, и они также стремительно покидали его голову.
— Вы знаете Лейбница? — внезапно нарушил молчание иезуит.
— Да, в университете… Но прошло уже много лет, — пожаловался доктор.
— Лейбниц полагает, что у человека не отняли свободу воли после его греховного падения. Эта мысль делает Лейбница нашим другом. Я имею в виду — другом иезуитов. Никогда не забуду такие его слова: «Хотя побуждение к действию и помощь исходят от Бога, однако они всегда сопровождаются определенным содействием самого человека. Если бы этого не случалось, то мы не могли бы утверждать, что делаем что-то». Вы соглашаетесь с этими словами, не так ли? — спросил Мартин.
— О да, конечно, — поспешно ответил Дарувалла.
— Ну, вот вы и поняли, почему я не могу быть только учителем английского языка. Разумеется, я помогу детям с английским, но поскольку мне дана свобода воли, хотя побуждение к действию и помощь исходят от Бога, я, конечно, должен сделать все, чтобы не только спасти свою душу, но и души других людей.
— Понимаю. — Дарувалла начал понимать, почему разъяренные трансвеститы не смогли ничего сделать с плотью и неукротимой волей Мартина Миллса.
В этот момент доктор обнаружил, что стоит в гостиной и наблюдает, как миссионер ложится на кушетку, хотя совершенно не помнит, как и когда они вышли из ванной комнаты. Иезуит вручил доктору железный ошейник, который Дарувалла принял с большой неохотой.
— Вижу, здесь мне это не понадобится. И без него мне обеспечено достаточно превратностей судьбы. Святой Игнатий Лойола также изменил мнение по отношению к этому инструменту укрощения плоти, — сказал иезуит.
— Неужели? — вежливо поинтересовался Фарук.
— Думаю, он его слишком интенсивно использовал, однако только по причине давних грехов юности. Фактически в последнем варианте книги «Упражнения духа» Святой Игнатий выступает против подобного укрощения плоти, как не одобряет он и слишком долгого поста, — пояснил Миллс.
— Я тоже не одобряю поста, — сказал доктор, который не знал, что ему делать с ужасным приспособлением.
— Пожалуйста, выбросите его. И, если можно, скажите карлику, что кнут он может оставить себе. Мне он не нужен, — сказал будущий священник.
Доктор Дарувалла знал все о ручках для ракеток, поэтому у него похолодело в груди, когда он представил, что может сделать карлик с этим кнутом. Внезапно доктор обнаружил, что Миллс заснул со сложенными на груди руками. Блаженство на лице миссионера делало его похожим на мученика, чья душа отходит в Царствие Небесное.
Фарук привел в гостиную Джулию, чтобы она посмотрела на спящего близнеца Джона. Вначале женщина не захотела даже приблизиться и осматривала Миллса так, будто перед ней — зараженный труп. Однако доктор подтолкнул ее и был прав. Чем ближе подходила его жена к миссионеру, тем раскованней она себя чувствовала. Казалось, спящий иезуит умиротворяюще действовал на окружающих. Наконец Джулия присела на пол рядом с кушеткой. Позже она скажет, что в этот момент миссионер напомнил ей Джона, молодого и беззаботного.
Фарук ее понимал: Мартин не занимался тяжелой атлетикой и не пил пива. В результате он не нарастил мускулы, но и живот у него не вырос. Доктор ощутил, что он сидит рядом с женой, хотя не помнит, как садился. Они оба примостились рядом с кушеткой, будто завороженные спящим телом, когда с балкона вошел Дхар, который хотел принять душ и почистить зубы. При виде открывшейся ему картины актер подумал, что Фарук и Джулия погружены в молитву. Потом Джон увидел мертвеца. Так ему показалось, что это — мертвец.
— Кто это? — спросил актер издалека, не делая попытки приблизиться к лежащему человеку.
Супруги были шокированы тем, что Джон сразу не узнал брата-близнеца. Ведь актер досконально знал свои внешние данные, видел себя в различном гриме, в разных ролях. Но только никогда прежде не встречал подобного выражения на собственном лице. Не могло оно излучать блаженство, поскольку даже во сне он не представлял себе счлстья на небесах. И никогда оно не походило на лицо святого, какие бы роли он ни играл.
— Ну, хорошо. Я понял, кто это. Но что он здесь делает? Он что, умирает? — прошептал Джон.
— Он учится, чтобы стать священником, — тихо ответил Дарувалла.
— Боже мой! — сказал актер.
Либо шепот оказался слишком громким, либо упоминание имени Всевышнего не могло пройти мимо его ушей, но на спящем лице миссионера появилось выражение безграничной благодарности, отчего супруги Дарувалла и Дхар внезапно почувствовали смущение. Не говоря друг другу ни слова, они на цыпочках вышли в кухню, будто устыдившись, что шпионят за спящим. По-настоящему удивило и озаботило их то, как быстро душа этого человека обрела спокойствие. Сами они чувствовали себя неуверенно, хотя ни один из них не мог бы точно назвать причину этого.
— С ним что-то не в порядке? — спросил Дхар.
— С ним все в нормально! — ответил Дарувалла и поразился тому, что сказал. Это о человеке, которого стегали кнутом и избивали за то, что он пытался склонить в другую веру проституток-трансвеститов.
— Мне следовало предупредить тебя о его приезде, — виновато добавил доктор.
В ответ Джон лишь широко раскрыл глаза. Его гнев часто выражался в сдержанных формах. Джулия тоже широко раскрыла глаза.
— Насколько я понимаю, ты сам должен решить, говорить ли ему о своем существовании. Хотя не знаю, удобно ли сделать это сейчас, — сказал Фарук актеру.
— Забудь, когда это надо сделать. Скажи мне, что он за человек? — спросил Дхар.
Доктор Дарувалла не смог выговорить первое же пришедшее ему на ум слово. А сказать он хотел «сумасшедший». Немного подумав, Дарувалла нашел другую формулировку: «Такой же, как ты, только он много говорит». Однако теперь мог обидеться Дхар, поскольку необычной казалась сама мысль о том, что он мог много говорить.
— Я спросил, что он собой представляет? — повторил вопрос Джон.
— Я видела его только спящим, — призналась Джулия.
И она, и Дхар посмотрели на Фарука, который так ничего и не придумал. Он не мог остановиться ни на одном образе, хотя миссионер с ним спорил, читал ему лекцию и даже просвещал его невежество. Все это происходило, пока Миллс стоял перед ним голый.
— Он немного одержимый, — наконец решился Фарук.
— Одержимый? — переспросил Дхар.
— Дорогой, и это все, что ты можешь сказать? Я слышала, он очень долго разговаривал с тобой в ванной! — воскликнула Джулия.
— В ванной? — изумленно переспросил Джон.
— Он очень решительно настроен, — буркнул Фарук.
— Предполагаю, что решительный настрой обязательно должен следовать за одержимостью, — саркастически заключил Инспектор Дхар.
Доктор рассердился. Что они хотят? Что он опишет им характер иезуита только на основании одной встречи с ним? И после таких обстоятельств?
Дарувалла не знал истории другого одержимого, величайшего фанатика XVI века Игнатия Лойолы, образ которого вдохновлял Мартина Миллса. Когда Лойола умер, так и не разрешив нарисовать свой портрет, братия ордена решила делать портрет с умершего. Пригласили известного художника, но у него ничего не получилось. Ученики святого заявили, что посмертная маска, выполненная неизвестным человеком, тоже не передавала выражение лица отца всех иезуитов. Три других художника также попытались испробовать свои силы, имея в распоряжении лишь посмертную маску. И тогда все поняли: Бог не хочет, чтобы рисовали его верного слугу.
Доктор Дарувалла не знал, как сильно эта история восхищала Мартина Миллса. Однако новому миссионеру понравилось бы то, с какой беспомощностью доктор пытался описать даже такого ничтожного слугу Бога, каким являлся всего лишь кандидат в священники. Фаруку показалось, что он нашел правильное слово, однако оно тут же вылетело у него из головы.
— Он хорошо образован, — смог выдавить из себя Дарувалла, после чего его жена и Дхар застонали. — Черт побери! — возмутился доктор. — Он слишком сложный человек! И рано говорить, что он собой представляет!
— Тс!.. Ты его разбудишь! — приложила палец к губам Джулия.
— Если слишком рано говорить, что он за человек, тогда слишком рано решать, захочу ли я встретиться с ним, — заявил Джон.
Доктора охватило раздражение — реплика была весьма типичной для монологов Инспектора Дхара.
— Попридержи язык. — Жена поняла, о чем он сейчас думает.
Джулия заварила кофе для себя и Джона Д, а Фаруку приготовила чашечку чая. Стоя рядом, супруги наблюдали, как их любимый киноактер открывает дверь кухни. Джон любил лестницу черного хода, там его никто не видел. Любил он и эти ранние утренние часы, когда удавалось беспрепятственно прогуляться до отеля «Тадж», неузнанным и не окруженным зеваками. В это время его преследовали только нищие, а они относились ко всем одинаково. Нищего не трогало, кто перед ним стоит. Хотя многие попрошайки ходили в кино, для них не существовало понятие кинозвезда.
Точно в 6.00 Фарук и Джулия вместе принимали ванну. Она терла ему спину, а он намыливал ее груди, но дальше этого дело не шло. Мартин Миллс проснулся под монотонные звуки молитв уролога Азиза.
— Восславим Аллаха — создателя мира, — возгласил доктор Азиз с балкона пятого этажа.
Услышав этот призыв, миссионер вскочил на ноги. Хотя проспал он менее часа, однако чувствовал себя так, будто отдыхал целую ночь. Полный энергии, Миллс вышел на балкон, где увидел Азиза на молитвенном коврике, совершающего утренний ритуал.
С высоты шестого этажа открывался захватывающий вид на залив Бэк-Бей. В отдалении небольшая толпа людей уже собиралась на пляже Чоупатти. Однако иезуит приехал в Бомбей не для того, чтобы любоваться красивым видом. Он перевел внимательный взгляд на доктора Азиза — всегда поучительна святость других людей.
У Миллса было особое отношение к молитве. Он признавал, что она отличается от размышлений, но в то же время не является бегством от мыслей. Взывать к Всевышнему — это не просто высказывать ему просьбу. Молитва — это поиск инструкции для жизни. Всем сердцем Миллс стремился узнать волю Божито. Чтобы добиться совершенства, почувствовать Бога в мистическом экстазе, следовало ни на что не откликаться.
Наблюдая за тем, как уролог Азиз сворачивал молитвенный коврик, Миллс понял, что настало лучшее время для того, чтобы выполнить упражнение, упомянутое в книге отца де Мелло «Христианские упражнения в восточной форме», которое называлось «неподвижность». Большинство людей не понимают, как это можно — стоять совершенно без движения, от этого скоро устаешь. Однако в этом упражнении Мартин достиг совершенства. Он и сейчас так замер, что пролетавший стриж с вилкообразным хвостом собрался приземлиться ему на голову. Птица внезапно отлетела в сторону не из-за того, что миссионер моргнул. Ее испугал луч света, отразившийся от глаз иезуита.
В это время доктор Дарувалла занимался тем, что просматривал письма с угрозами. В руки ему попала испугавшая его банкнота в две рупии. На конверте значилось, что письмо адресуется на киностудию для Инспектора Дхара. На стороне с цифровым обозначением серии денежного знака большими буквами было отпечатано предупреждение: «ТЫ ТАКОЙ ЖЕ МЕРТВЕЦ, КАК ЛАЛ».
Разумеется, доктор покажет это заместителю комиссара полиции Пателу, однако Фарук и без него знает, что печатал на машинке тот же самый сумасшедший, который оставил послание на банкноте, найденной во рту мистера Лала.
Джулия быстро вошла в комнату и заглянула в гостиную, чтобы убедиться, что Мартин Миллс еще спит. Однако миссионера на кушетке не оказалось. Стеклянная дверь балкона была открыта, но женщина его не увидела. Он стоял настолько неподвижно, что Джулия не обратила на него внимания. Доктор положил банкноту в карман и бросился на балкон. Когда Дарувалла подошел к миссионеру, тот уже молился, используя упражнение отца де Мелло под названием «ощущение тела» и «контроль мыслей». Мартин поднимал правую ногу, продвигал ее вперед и затем ставил на пол. В процессе этих действий он напевал: «Поднимаем… поднимаем… поднимаем. Двигаем… двигаем… двигаем. Ставим… ставим… ставим». Иначе говоря, миссионер очень медленно шел по балкону, громко называя свои движения. Мартин Миллс напомнил доктору пациента психдиспансера, выздоравливающего после недавнего кровоизлияния в мозг: миссионер как бы учил себя и говорить, и ходить одновременно. Однако при этом результата он добивался весьма скромного. Фарук на цыпочках вернулся к жене.
— Вероятно, я недооценил тяжести его ранений. Придется взять Мартина с собой в госпиталь. Нужно хотя бы временно за ним присматривать, — сказал доктор.
Когда Дарувалла осторожно подошел к иезуиту, тот уже надел свою церковную одежду и что-то искал в чемодане.
— Они взяли только мои железные бусы и мирскую одежду. Придется купить какие-нибудь дешевые местные вещи. Не очень удобно появиться в колледже в таком виде, — заметил Миллс, пристегивая белейший воротничок.
Дарувалла подумал, что иезуиту не следовало ходить по Бомбею в подобном виде. Требовалась какая-нибудь одежда, которую мог бы надеть этот сумасшедший. Доктор размышлял, кто сможет побрить миссионеру голову.
Джулия просто не сводила глаз с Мартина Миллса, особенно после того, как он в очередной раз изложил историю своего приезда в Бомбей. Она была им очарована и вела себя, как застенчивая школьница. Для человека, давшего клятву воздержания, иезуит свободно держал себя с женщинами, тем более с теми, кто выглядел старше него.
Сложность предстоящего дня пугала Даруваллу, словно необходимость ходить следующие двенадцать часов с железным обручем на ноге, который выбросил миссионер. Перспектива представлялась ему такой, как если бы каждый его шаг сопровождал разъяренный Вайнод, размахивающий кнутом миссионера. Однако и мешкать было нельзя. Пока Джулия наливала Мартину чашечку кофе, Фарук торопливо просмотрел книжную библиотечку в чемодане иезуита. Книга отца де Мелло «Садхана: путь к Богу» вызвала пристальное внимание доктора, поскольку в ней он обнаружил потрепанную страницу и сильно подчеркнутое предложение: «Одним из наиболее сильных препятствий для молитвы является нервное напряжение». Дарувалла подумал, что именно поэтому он не может молиться.
В холле доктору и миссионеру не удалось ускользнуть от бдительного жильца с первого этажа, который являлся членом комитета жильцов дома.
— Вот так! Вот ваш киноактер — звезда экрана! А где же ваш карлик? — убийственно заорал мистер Муним.
— Не обращайте никакого внимания на этого человека. Он абсолютно сумасшедший, — шепнул Фарук Мартину.
— Карлик в чемодане! — закричал Муним.
Жилец ударил ногой по чемодану миссионера, однако поступил опрометчиво, имея на ногах легкие сандалии. По искаженному от боли лицу мистера Мунима стало понятно, что ударил он ногой по одному из самых тяжелых изданий библиотеки миссионера. Вероятно, это мог быть «Компактный словарь Библии» — который хотя и компактный, но не мягкий.
— Уверяю вас, в этом чемодане нет карлика, — начал объяснять Мартин Миллс, однако доктор потащил его к выходу, в душе удивляясь готовности миссионера говорить с любым человеком.
В аллее они увидели, что Вайнод спит в машине. «Амбассадор». К боковой двери со стороны водителя прислонился именно тот «любой человек», которого доктор больше всего боялся встретить. Он представил, что никто другой не сможет так сильно возбудить фанатизм миссионера. Разве что найдется еще ребенок без обеих рук и ног. По тому, как блеснули глаза будущего священника, Фарук понял: ребенок-калека в достаточной степени вдохновил Мартина Миллса.
Это оказался тот самый попрошайка, что встретился доктору прошлым утром, тот самый, который стоял на голове на пляже Чоупатти и спал на песке. Вид раздавленной слоном ноги снова разбередил его душу, поскольку противоречил его представлениям о стандартах ортопедии. Мартин увидел темные гнойные выделения в уголках глаз попрошайки. Казалось, больной ребенок уже схватился за распятие. Иезуит лишь на секунду отвел глаза от мальчика, чтобы посмотреть на небо, однако этого было достаточно и маленький нищий исполнил популярный в Бомбее трюк под названием «птичье дерьмо».
Как представлял себе Дарувалла, этот грязный трюк обычно исполнялся следующим образом: пока одной рукой человек указывал на несуществующую в небе птицу, другой этот маленький негодяй хватал прохожего за туфли или за брюки и оставлял на них кусочек «птичьего дерьма». Это вещество напоминало беловатую замазку и годился для него любой пузырек с небольшим отверстием, через которое и попадала на клиента жидкость типа свернувшегося молока или взболтанного на воде теста. Впечатление было такое, что на обувь или на брюки налипло настоящее птичье дерьмо. Когда вы опускали глаза с неба, так и не увидев птицу, на вас уже красовались ее испражнения, а сопливый маленький попрошайка вытирал их с помощью куска материи. Приходилось давать ему за это одну-две рупии — все это понимали.
Но только не Мартин Миллс. Он не понял, что от него ждут денег. Он посмотрел на небо без всякого указания мальчика, а попрошайка воспользовался случаем и вылил жидкость на черную туфлю миссионера.
Калека действовал так проворно и так ловко спрятал пузырек под рубашку, что доктор Дарувалла ничего не заметил, кроме движения рук к рубашке. Мартин поверил, что птица бесцеремонно опорожнила кишечник на его ботинок и что трагически изуродованный мальчик вытирает это дерьмо нижней частью своих штанов. Для миссионера этот ребенок-калека предстал посланцем неба.
С этими мыслями иезуит прямо на аллее опустился на колени. Такая реакция изумила нищего, протянувшего руку за подаянием. Мальчишку испугали объятия миссионера.
— О Боже, благодарю тебя! — закричал будущий священник, а калека обратил свой взгляд к доктору в надежде на помощь. — Этот день для тебя счастливый, — сообщил иезуит растерявшемуся нищему. — Этот человек — доктор. Он может вылечить твою ногу.
— Я не могу вылечить его ногу! Не говорите ему такие вещи! — воскликнул Дарувалла.
— Но, разумеется, вы можете сделать так, чтобы нога выглядела намного лучше, чем сейчас! — ответил Мартин.
Калека скорчился, как загнанный в угол зверек, глаза его тревожно бегали с доктора на миссионера.
— Я уже размышлял над этой проблемой и уверен, что не смогу восстановить подвижность суставов. Неужели вы думаете, что этого мальчишку беспокоит, как выглядит его нога? Он так и останется хромым! — сказал Фарук в свое оправдание.
— Тебе хочется, чтобы нога выглядела получше? Может быть, ты желаешь, чтобы она меньше напоминала клюку или дубинку? — спросил Миллс калеку.
Произнося эти слова, миссионер положил руку на то место ноги, где срослись лодыжка и ступня. Попрошайка неуклюже поставил ногу на пятку. При ближайшем рассмотрении доктор смог подтвердить возникшую у него догадку о том, что здесь нужно пилить кость. Вероятность успеха минимальна, а риск очень велик.
— Primum non nocere. Я полагаю, вы знаете латинский язык, — сказал Фарук.
— Прежде всего не навреди, — перевел иезуит.
— На него наступил слон, — объяснил Дарувалла.
Затем Фарук вспомнил то, что ему говорил калека.
— Ты не можешь исправить то, что сделал слон, — повторил он слова мальчишки.
Тот осторожно кивнул.
— У тебя есть мать или отец? — спросил иезуит. Мальчик снова утвердительно кивнул головой.
— Кто-нибудь присматривает за тобой? — продолжал Мартин.
Снова кивок.
Дарувалла не знал, насколько хорошо мальчик понимает английскую речь, однако он помнил, что понимал нищий намного больше, чем показывал окружающим. Паренек казался очень смышленым.
— На пляже Чоупатти таких, как он, целая банда. Они попрошайничают и сдают выручку в общую кассу, — сказал доктор.
Мартин Миллс не слушал его, пристально уставившись в больные глаза калеки и забыв «скромно опускать очи», как это принято у иезуитов. Он словно гипнотизировал мальчишку, доктор это видел.
— Кто-то же присматривает за тобой? — сказал миссионер мальчику, который медленно кивнул головой. — У тебя есть какая-нибудь другая одежда, кроме этой? — допытывался иезуит.
— Нет никакой другой одежды, — сразу же ответил мальчик. Для своего возраста он выглядел маленьким, но уличная жизнь закалила его. На вид нищему можно было дать лет восемь-десять.
— Когда ты ел в последний раз? Когда у тебя было много еды?
— Очень давно, — ответил калека, которому, может быть, уже исполнилось двенадцать лет.
— Вы не сделаете этого. В Бомбее много таких мальчишек, они не поместятся в миссии Святого Игнатия. Они не поместятся даже в здании колледжа, в храме или за оградой миссии. Им не хватит ни школьного двора, ни стоянки автомашин! Везде слишком много таких мальчишек! Вы не можете начинать первый день в Бомбее с усыновления беспризорников! — заволновался Фарук.
— Не всех беспризорников, а только этого паренька. Святой Игнатий сказал, что пожертвует жизнью, если сможет на одну ночь предотвратить грех хотя бы единственной проститутки, — ответил миссионер.
— О да, понятно. Как я вижу, вы уже попробовали сделать это, — не сдавался Дарувалла.
— На самом деле это очень просто. Я хотел купить одежду, а теперь куплю ровно наполовину меньше того, чем требуется. Остальное — ему. Думаю, поем что-нибудь сегодня попозже, и в два раза меньше обычного… — Миллс был невозмутим.
— Можете не говорить, что остальное отдадите ему! Великолепно! Не понимаю, как я много лет назад не додумался до этого! — огрызнулся Дарувалла.
— Все начинается с первого шага. Ничего не кажется невыполнимым, если постепенно делать шаг за шагом, — спокойно уточнил иезуит.
Миллс встал, держа нищего на руках. Чемодан он оставил доктору и стал обходить такси. Вайнод продолжал спать.
— Поднимаем… поднимаем… поднимаем. Двигаем… двигаем… двигаем. Опускаем… опускаем… опускаем, — повторял миссионер, а мальчишка смеялся, думая, что это игра.
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 19 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |