Пейринг: Дженсен/Джаред, Джаред/Дженсен 2 страница

— Господин Мюллер?

В щели приоткрытой на длину цепочки двери Дженсен увидел глаз, кусок щеки и растрепанные седые вихры на виске.

— Да, это я, открывайте.

— Да, да, конечно, — раздался кряхтящий старческий голос, следом за этим скрипнула дверь, и Генрих, кивнув жиду вместо приветствия, вошел внутрь. – А кто с вами?..

— Капитан Эклз, Голдблюм, но не думаю, что это знание вам пригодится.

Мюллер в общении с низшими становился жестким и суровым, и это было Дженсену по душе. Глядя на него, Эклз позволил себе намек на улыбку, но именно она дала старому жиду возможность подумать, что незваные гости не причинят ему вреда.

— Напомните, Голдблюм, кем работает ваш брат?

Генрих, брезгливо отряхнув платком мягкую подушку кресла, сел в него, чувствуя себя хозяином в доме. Дженсен тоже не стал церемониться и уселся на диван, а старик остался стоять посередине комнаты. Наметанным глазом Эклз понял, что закрытая дверь в соседнюю комнату – не преграда для любопытно-испуганных глаз остальных домочадцев. Дженсен пристально посмотрел на едва заметную щель между дверью и косяком, и за стеной тихо вскрикнули, донеслось едва слышное копошение. Голдблюм, испугавшись тоже, отошел к двери и закрыл ее плотно, в его взгляде, брошенном на Дженсена, были страх и мольба.

— Голдблюм? – отвлек его Генрих. – Вы ответите?

— Да, господин. Мой брат работает уборщиком в мэрии Варшавы…

— Вы врете, Голдблюм, — с хищной полуулыбкой, скривившей тонкие губы, Мюллер стал еще привлекательнее – на извращенный вкус Дженсена, конечно. – Ваш брат работает в польском управлении комитета безопасности Евразийского союза.

Старик побледнел. Дженсен едва слышно хмыкнул, и Генрих, поняв, что его поддерживают, продолжил давить.

— Вы решили соврать нам, Голдблюм? Вы не знаете, чем грозит это вам и вашей семье?

Нарочитое «вы», которым пользовался Генрих, словно молотком прибивало старика к полу. Дождавшись, пока жид станет бледен настолько, что сравняется цветом лица с сединой, Мюллер задал основной вопрос:

— Нам нужна информация от него. Думаю, что за жизнь племянников и вашу мистер Голдблюм-младший сможет нам ее предоставить. Или я ошибаюсь?

— Не… — еврей откашлялся. – Не знаю, сэр, мне неоткуда знать.

— У вас появился шанс проверить вашу братскую любовь. Мы хотим получить информацию об агенте Мюнхгаузене. Думаю, что какие-то слухи, донесения или вполне конкретные данные могут быть в распоряжении вашего дражайшего брата. А раз они есть у него, то можно предположить, что они могут оказаться и у нас. Например, к завтрашнему утру.

— Господин… лейтенант, — старик поперхнулся и закашлялся, хрипло и крепко. – Сэр, простите, сэр, но…

— Но? – сурово посмотрел на него Генрих.

— Я уезжаю завтра, господин, мы не сможем… Он не успеет…

— Успеет, — утешил его Мюллер. – Потому что завтра вы никуда не уедете. Вы останетесь здесь, Голдблюм. До тех пор, пока ваш брат не добудет нужную нам информацию. Или до тех, пока волны отлива не унесут в открытое море трупы вашей семьи.

Генрих поднялся, навис над сжимающимся от каждого его слова стариком. Дженсен же подниматься не спешил. Увиденное его даже развлекало.

— А вы будете махать им вслед белым платочком. Вы поняли меня, Голдблюм?

— Да, господин, — и одновременно с этим из-за двери раздался задушенный всхлип.

Окончательно уничтожив седого еврея, оба военных покинули его квартиру. До машины они дошли в полном молчании, только Дженсен, спускавшийся следом за Генрихом, сверлил взглядом его спину и не мог отвести глаз. Этот потайной Генрих, появляющийся словно из темных углов его сознания, заводил Эклза еще сильнее. И не меньше – восхищал. С такой хваткой, такой безжалостностью Мюллера ждали только победа и подъем по карьерной лестнице. Он мог бы быть идеальной парой карьеристу Эклзу. Мог бы. Если бы был женщиной.

Второе заседание за день было непривычным, но и повод для него соответствовал. Дженсен сидел напротив Брюса, слушал внимательно выступление Нейманна и делал пометки на лежащем перед ним листе. Брюс просто водил ручкой по бумаге, рисовал на нем какие-то абстракции, частенько их зачеркивая и начиная заново. У каждого был свой способ внимательного слушания. Эклз полагался на записи, которых, к слову сказать, было пока немного.

— Полученные данные можно резюмировать так: агент “Мюнхгаузен” является тщательно охраняемой тайной. Его задачи всегда строятся вокруг наземных объектов промышленного назначения, в основном, фармацевтического. Акция в Италии была отличной иллюстрацией этого. Каждый выпад Мюнхгаузена направлен на уничтожение или срыв работы непримечательных на первый взгляд заводов. Но в итоге получается, что его саботаж уничтожает или откладывает разработки военного назначения. На данный момент мы подозреваем, что целью Мюнхгаузена является завод “Фарма Си Инк”, на котором эта корпорация производит противовирусные препараты. Официально. Мюнхгаузена же интересует как раз неофициальная часть работы. А нас интересует он сам. Его возраст, пол, а тем более, внешнее описание и приметы выяснить не удалось. Поэтому он принят в разработку на основании слухов и имеющихся крох информации.

Здесь Джеррод сделал паузу, чтобы смочить горло, но под напряженными взглядами руководителя и коллег подавился первым же глотком.

— Простите, — он вытер потекшую по подбородку каплю воды и продолжил: — Итак, по слухам, полученным нами у европейских коллег и агентов, мы знаем, что агент «Мюнхгаузен» — мужчина 25-30 лет, с хорошей боевой подготовкой, высоким уровнем интеллекта и актерскими навыками. Это позволяет ему проводит операции или в одиночку, или используя минимальную помощь извне…

— Про актерские данные – это твое лирическое отступление? – спросил Дженсен.

— Нет.

Нейманн положил перед глазами другой лист, черневший мелким шрифтом доклада.

— Почти все его операции – это операции внедрения. Он проникает на нужный объект под видом работника среднего звена с достаточным для его задач уровнем доступа. После нескольких дней работы под прикрытием в стратегически подходящей точке оказывается мина, уничтожающая имеющиеся образцы. Или вирус, уничтожающий разработки. Или иной сюрприз, уничтожающий созданное на заводе или в лаборатории.

— Но если он оказывается под видеонаблюдением, общается с коллегами, где-то живет, обедает, просто ходит, то должны быть люди, которые его видят! Неужели нет словесных описаний или снимков?

Нейманн вздохнул и сел за круглый стол, за которым слушали его доклад коллеги. Началось обсуждение, а его лучше было проводить лицом к лицу, а не в положении не подготовившегося к уроку ученика.

— Нет, — с едва заметной ноткой превосходства ответил он Дженсену. Чином и должностью они были равны, но привилегированное положение Эклза давало тому иллюзию власти над Нейманном, чего тот очень не любил. И сейчас зарвавшегося Дженсена нужно и можно было поставить на место. – Именно поэтому я и говорил о его актерских способностях. При этом ему удается или загримироваться, или же просто выглядеть так, что у свидетелей потом не остается никаких иных описаний, кроме «Он был клевым парнем». Также хочу заметить прекрасную восприимчивость к языкам. Он не просто знает все нужные для работы языки – это легко сделать с помощью мнемо— и гипнопрограмм, но изучает и необходимые диалекты. В предпоследнем случае, в операции под Аугсбургом, он выдавал себя за шваба. При этом он прекрасно владел их жаргоном, диалектом и другими нюансами так, что носители языка не заподозрили его в обмане.

— Мы ему рекомендацию пишем или обсуждаем, как этого комми взять за яйца? – рассердился наконец Уиллис. – Дальше только по делу!

Дженсен выразительно приложил ладонь ко рту, показывая, что он замолкает. Нейманн же вернулся к рассказу. Именно рассказу, потому что для донесения его информация была уже неподходящей.

— Основной приметой остается рост. 193 сантиметра – рост немалый и заметный…

Дженсен тихо хмыкнул, но в образовавшейся паузе звук показался громким. Нейманн с ненавистью посмотрел на него, но замечания не сделал и продолжил:

— Но это единственная официальная примета. В остальном Мюнхгаузен оказался темной лошадкой.

— Прекрасный доклад, — Дженсен пару раз негромко ударил ладонями друг о друга. Его разозлила нехватка информации, которую официальными путями пытался добыть отдел Нейманна. Именно с полученной от них информации и начинал свою работу отдел Эклза. А сейчас получилось так, что работать было не с чем. Нейманн был бессилен, у Дженсена не было зацепок, а агент комми уже вовсю ходил по земле их родины и готовил удар.

— Это все, Джеррод? – спросил Уиллис. Тот кивнул. – Тогда совещание объявляю законченным, с новыми полученными данными – сразу ко мне или Эклзу.

С этими словами Брюс поднялся, поманил Дженсена за собой, и они вышли. Нейманн за их спинами тихо вздохнул, но цепкий слух Эклза уловил его.

— Что думаешь? – отвлек от дум Брюс, едва за ними закрылась дверь.

— Что Нейманн затрахал своей немощью, — честно ответил Дженсен. – Поручи это дело мне полностью. Я все сделаю сам. Ненавижу быть зависимым от чужого идиотизма!

— Спокойно, — осек его Брюс. – Джеррод делает то, что может…

— То есть — ничего, — буркнул Эклз.

— Но у него мало связей и фактов для добычи информации. Поэтому я склонен с тобой согласиться. Это дело теперь полностью твое. Сам будешь отвечать за поимку этого комми. В случае удачи, ты знаешь, перед тобой откроются многие двери. А если слажаешь, — Брюс остановился, и Дженсену пришлось остановиться тоже. Теперь они стояли посередине пустого коридора лицом к лицу, и голос Уиллиса стал тихим: — Наказание тоже будет щедрым. Простой проверкой у Бореаназа не отделаешься.

Брюс шел по коридору, четко печатая шаг, а Дженсен, отставший от начальника, невидящим взглядом смотрел в неестественно прямую спину и думал о прозвучавших словах. Слишком много всего было в этот день и еще больше ждет его завтра. О том, что может случиться через неделю, Дженсен пока боялся даже думать.

Решив не возвращаться к себе, он отправился домой, чтобы в тишине и спокойствии поразмыслить над тем, что узнал.

Дома было тепло и тихо – идеально для Дженсена. Он и выбирал себе жилище с надеждой на это. Квартал был «для своих», проверенный. Здесь тоже жили работники из Рейхстага, но в основном клерки средней руки, семейные, неспешные. Весь квартал находился под охраной, сюда не могли проникнуть недочеловеки, даже будь кто-то из них прислугой. Работали только белые, по одной горничной и няне на три дома, успевали справиться со всеми обязанностями. До того, как допустить их к работе, каждого из обслуги проверял небольшой выделенный комитет спецотдела. Это был не город, где в высотках или отдельных районах не брезговали пускать – пусть и на грязную работу – неуехавших евреев, а тем более — черных. Нет, в квартале Дженсена все было пристойно, купить здесь даже небольшой домик было престижно, да и приобретался он Эклзом с таким расчетом. Тот же Уиллис жил в ближайшем пригороде, в поселке высших чинов. Дальше, ближе к природе, находились дома высшего руководства, которому не страшны были никакие пробки – на работу они добирались на вертолетах. Так получалась своеобразная карьерная лестница. От городских квартир – к тихому семейному кварталу, а дальше – к отдельному поселку или, если дойдешь до вершины, – к отдельно стоящим особнякам в охраняемой парковой зоне. Даже на собеседованиях задавали не вопрос «Кем вы видите себя через пять лет?», а «В каком квартале будете проживать?». Дженсен знал правильные ответы и говорил, не сомневаясь, поэтому был уверен в том, что уже через пару лет окажется соседом Уиллиса. Конечно, для этого нужно было сначала жениться, но при мыслях об этом настроение сразу портилось, а сейчас хотелось побыть одному и отдохнуть.

Шторы были задернуты плотно настолько, что за день в гостиной не было ни одного луча света. Кондиционер к приходу Дженсена домой уже установил приемлемые двадцать два по Цельсию, не больше и не меньше, а снова идеально. Эклз лег на диван, закинул ноги на подлокотник, правую руку – под голову, а левой нащупал на полке кофейного столика покет-бук еще доисторических времен – Брюэр, «Планета КаПэкс». Нашел ее Дженсен совершенно случайно, в закрывающемся букинистическом магазинчике старого еврея Шварца, и прихватил с собой на память. Тот день был кое в чем примечателен для Эклза, а такие артефакты – ощутимые, несущие в себе воспоминания о конкретном дне, всегда возвращали его к пережитому.

В мире Дженсена не существовало гомосексуальной порнографии, ничего, что могло бы пойти наперекор закону о чистоте крови, только воображение. Если бы Эклз увидел что-то подобное, даже просто заподозрил о существовании порно, он первым бы и уничтожил его. На глазах начальства, конечно, чтобы еще раз подчеркнуть свою лояльность и верность идеалам. Но даже воображение иногда подводило, поэтому Дженсен пользовался вещами, пробуждающими память.

Сын букиниста Шварца был очень благодарен молодому капитану за то, что тот позволил его семье живыми и целыми покинуть страну, пусть и без денег и ценностей. Вместо «Спасибо» он встал перед Дженсеном на колени и сказал, что готов на все. «Все» оказалось не слишком умелым, зато настоящим минетом. Еврейчик даже возбудился, а Дженсен спустил как мальчишка, едва увидев, как тот неловко дрочит себе. Но отсутствие опыта дало о себе знать некоторой неаккуратностью, пара капель спермы Эклза и мальчишки Шварца оказались на книге, и Дженсен, все из-за привычки иметь напоминания, прихватил ее с собой.

И вот сейчас, как много раз до этого, он возвращался в тот день, когда, возбуждаясь, наблюдал за копошением у его ног усердного еврейчика. Сосал тот сильно, видно было, что старался. Картинка перед внутренним взором была нечеткой, обстановка то и дело менялась, и к этому Дженсен уже привык. Но необычным было то, что вместо лица Шварца он увидел лицо Генриха.

Никогда еще Дженсен не позволял себе даже в мыслях оскорблять кого-то из коллег грязными фантазиями. Еврейчик – это другое, это недочеловек, он сам тогда попросил себе за щеку член и был достоин этого. Эклз позволил ему отсосать, но видеть на его месте Генриха было… Слишком хорошо. Дженсен завыл через закушенную губу, мысленно смотря сверху вниз на знакомое до боли лицо – родинку у острого носа, сведенные у переносицы брови, открытые глаза в опушке коротких, но густых ресниц, и губы – блестяще-розовые, вытянутые овальной «О», скользящие по его члену.

— Черт!

Дженсен воскликнул это шепотом, боясь разрушить громким звуком горячую фантазию, но она был слишком реальной. Сжав руку горстью на головке, Дженсен чувствовал, как вытекают капли спермы, скользят по мокрой от пота ладони. Оргазм был сильным, как никогда, даже спуская в рот или задницу своих любовниц, Эклз не чувствовал себя лучше.

Дыхание выравнивалось с трудом, пришлось задержать его на минуту и начать заново, словно запуская легкие с нуля. Дженсен вытер сгибом локтя бегущий по лбу и векам пот и поднялся, держа на весу вымазанную собственным семенем руку. Было противно и стыдно за себя, но тело – парящее, словно дышащее каждой клеткой – чувствовало себя отлично. Дженсен пошел на сделку с совестью, доказав себе, что в разум пока нельзя внедрить «жучки», что ему ничего не угрожает только из-за того, что он кончил от фантазии о Генрихе, и постепенно успокоился. Горячий душ смыл последние сомнения, и спать Дженсен лег полностью довольным человеком.

Жизнь Дженсена была подчинена ритуалам. Утро начиналось всегда одинаково. Он доставал из шкафа свежий комплект формы, белье и рубашку, аккуратно раскладывал все на кровати. Потом шел в ванную, чтобы принять холодный душ, умыться, побриться и закапать в глаза снимающие красноту капли. Последним штрихом был крем, освежавший и увлажнявший кожу, и немного геля, удерживавшего непослушный вихор на макушке. Он придавал Дженсену немного мальчишеский, лихой вид, что совсем не шло капитану Абвера. Спустя пятнадцать минут после душа Эклз включал кофеварку и микроволновку, и одевался, успевая до сигнала печки, размеренно и неторопливо: белье, носки, белоснежная рубашка, аккуратно заправленная в брюки, китель. Фуражка оставалась напоследок, дожидаясь своей очереди на подставке возле двери.

Дженсен неспешно ел, оставляя кофе на десерт, потому что именно к концу завтрака он становился приемлемо-горячим, не обжигал, но бодрил. Все было четко и по расписанию, удобно и привычно. Новый день для Дженсена всегда начинал его жизнь заново.

Но было то, что все равно вносило в душу сумятицу. Уже третий месяц по утрам, неосознанно, но регулярно, и это был воплощенный эклзовский кошмар и персональная расплата за грехи. У входа начальника перехватил Генрих, поспешно поздоровался и затараторил:

— Утром позвонил Голдблюм, его брат все-таки достал нужную информацию. Совсем немного, но и это больше чем куцые отписки Нейманна.

— С собой?

— Да, капитан.

Генрих отдал папку, и Эклз открыл ее прямо в коридоре. Они стояли в центре прохода, идущие мимо служащие огибали их, как течение реки остров. Дженсен просмотрел данные бегло, их было немного, но каждое слово в этой папке было на вес золота.

— Вы молодец, Мюллер, — сухо похвалил Эклз. – Идемте со мной.

Они вместе вошли в приемную Уиллиса, Дженсен на ходу поздоровался с секретаршей, сказал, что Мюллер сопровождает его и у них срочное донесение. Стучать было не в правилах работников Рейха. Рабочее, да и не рабочее время, отдавалось только делам, предполагать, что кто-то будет занят чем-то неуставным, было глупо. Уиллис встретил их, невозмутимо сидя в кресле, Дженсен заметил только легкий огонек любопытства, мелькнувший в его глазах при взгляде на Генриха, но и тот быстро погас. Брюс превратился в слух, сразу поняв, что Эклз появился в его кабинете с утра не просто так.

— У нас есть кое-что интересное. Гораздо интереснее, чем у Нейманна, — сказал Дженсен и передал начальнику папку. Тот мгновенно выпрямился в кресле, разложил перед собой бумаги и начал их читать.

— Как давно вас перевели в наш отдел? – спросил Брюс, закончив чтение. Генрих понял, что вопрос задан ему, и с достоинством ответил.

— Через три дня будет три месяца, сэр, как я работаю под началом капитана Эклза.

Это странным образом польстило Дженсену, но и некстати напомнило, что его обсессия на Генрихе длится уже восемьдесят девять дней, с первого же часа их встречи, когда Мюллер предъявил ему приказ о своем переводе в Главное управление, а также полный рекомендательный лист с исключительно отличными оценками. Дженсен рад был такому подкреплению – Мюллер проявил себя как блестящий оперативник, быстро думающий и делающий. Его список информаторов мог посоперничать с таким же списком Эклза, а боевые качества превосходили все показатели уже работавших у Дженсена людей.

Эклз по достоинству оценил нового подчиненного, не только его полезность делу, но и внешнюю привлекательность – для себя. С легкой иррациональной ревностью он принял то, как Генриха встретили в коллективе: словно он был в нем с рождения. Мюллер нашел общий язык даже с молчаливым и дичащимся остальных Эриком, а это уже было достижением. И когда Генрих начал работать, его способность забираться человеку в душу, под кожу, сработала им в плюс.

А сейчас уже Уиллис присматривался к новичку, и это одновременно радовало, и зудело у Дженсена в душе.

— Как успехи? – продолжал свое интервью Брюс.

— Судить не мне, — с нужной долей смущения ответил Генрих. – Но нареканий моя работа не вызывала. Хотя об этом лучше спросить у капитана Эклза.

— Дженсен?

— Я считаю работу Мюллера более чем удовлетворительной. А новые данные, полученные им, и вовсе могут сделать ее отличной, — сухо произнес Дженсен.

— Молодцы, — похвалил Уиллис. – Продолжайте в том же духе. У вас есть новая информация для размышления и действий, поэтому приступайте.

Дженсен кивнул и поднялся, сметливый Мюллер сделал то же самое, и они, в ногу, одинаково чеканя шаг, вышли из кабинета.

— Что планируете предпринять? — спросил Дженсен на пути к их отделу.

— Сначала установить слежку за теми, кто упомянут в доносе. Пара дней наружки, и мы выясним, кто из них действительно может осуществлять прикрытие Мюнхгаузена. После этого можно начать более активную разработку.

— Хорошо, — Дженсен приоткрыл дверь в свой кабинет и остановился на пороге, еще раз внимательно оглядывая Генриха с головы до ног. – Через два часа жду готовый план действий с описанием привлеченных ресурсов. Это дело на особом контроле Уиллиса и чинов выше. Также, и, надеюсь, Мюллер, что это останется между нами, успех в разработке этого агента важен лично мне. Поэтому мы будем работать с вами в паре. Это тоже укажите в плане.

Мюллер отдал честь и отошел к своему столу. Как назло стоявшему прямо напротив окна между кабинетом Эклза и общей комнатой. Дженсен то и дело отрывался от бумаг и мерцавшего курсором отчета на мониторе, бросал на Генриха быстрые взгляды, словно фотографировал, и тут же снова уходил в работу. Совесть подгрызала его изнутри, все чаще и чаще говоря, что работать с Мюллером Дженсен решил не только из-за особого контроля за этим делом. Снова побыть рядом с Генрихом было запретно и сладко, щекотало нервы – не азартно и горячо, а тягуче, как медленно растягивающаяся пружина. Дженсен задумался и засмотрелся, благо, Генрих снял наконец фуражку и одним медленным движением зачесал тут же упавшие на лоб волосы назад. С каким-то мазохистским удовольствием Эклз просмаковал этот момент – неожиданно горячее, даже животное движение, полное уверенности в своей силе.

Дженсен на секунду прикрыл глаза, напряженно свел у переносицы брови. В висках заломило, и он потер лоб двумя пальцами, а потом открыл глаза ровно тогда, когда Генрих посмотрел на него со своего места. Взгляд был внимательным и нечитаемым, но от него в секунду стало жарко. Дженсену пришлось призвать на помощь всю силу воли, и он ответил Мюллеру «начальственным» взглядом, сразу разрушившим короткий контакт. Генрих вернулся к работе, да и Эклзу не мешало бы, но пришлось еще несколько секунд подождать, пока заколотившееся сердце не вернуло привычный ритм.

Это был первый раз, когда они столкнулись взглядами – не рабочими, быстрыми и скользящими, а отданными только друг другу. И пусть Дженсен не мог быть уверен в том, что нашептывало разгулявшееся воображение, но догадка не отпускала.

Генрих больше не смотрел на него, Дженсен на Мюллера тоже, упорно работая, добивая – в полном смысле – отчет. Он дал себе минуту на отдых только спустя полтора часа, когда глаза, долго не мигавшие после работы на компьютере, стали сухими и заболели. Он сел в кресле ровно, чувствуя под спиной мягкую спинку, закрыл глаза и накрыл их ладонью. Вдох-выдох, еще раз и еще, дыхание выровнялось, ломота отпустила. Дженсен снова готов был смотреть на мир без боли, но не получилось.

В дверном проеме стоял Генрих, видимо, только собиравшийся войти – рука лежала на ручке двери, правая нога еще была за порогом.

— Новости?

После долгого молчания в горле першило от слов, да и появление Мюллера снова внесло сумятицу в состояние Дженсена, но голос был тверд, хоть и тих.

— Да, сэр, — четко ответил Мюллер. – Я отправляю на слежку две опергруппы, мне нужно подписать приказ.

— Давайте.

Дженсен протянул руку, чтобы взять бумагу, но Генрих сделал то же самое, и их руки столкнулись. Эклз снова почувствовал себя идиотом, когда понял, что не опускает свою, да и Генрих не спешил. Ладонь Дженсена касалась его запястья, будто перехватывая его, и выглядело это неуместно и странно.

— Давайте, — повторил Эклз, когда молчание перешло границы приличия.

Мюллер положил бумагу перед ним и встал у стола, ожидая, когда начальник подпишет приказ.

— Черт.

Рука дернулась, выдавая нервность Дженсена, завершающий штрих пошел вверх и вбок. Мюллер же невозмутимо взял лист и козырнул.

— О результатах доложу сразу же.

Дженсен кивнул и нарочито внимательно уставился в монитор, на котором, как назло, были только обои – все приложения он свернул, завершив отчет. Эклз специально не поднимал глаз, судорожно кликая на все подряд иконки, но Генрих этого не видел. Как и сам Эклз не видел его и позорно радовался этому. Впервые появившаяся мысль повесить жалюзи на окно между кабинетами показалась ему отличной.

Остаток дня прошел в сумраке сознания. Дженсен видел и понимал, что просто выполняет свои обязанности. Трудолюбиво и правильно, как обычно, но совершенно не подключая некстати замкнувшийся на Мюллере мозг. Во время обеда с Брюсом он на автомате поддерживал разговор, нутром чувствуя, когда нужно кивнуть, согласиться или посмеяться над очередной солдатской шуткой. Уиллис позвал было его с собой этим вечером, но Дженсен отказался, сославшись на неважное самочувствие. Немного стеклянный взгляд и до сих пор заляпанные румянцем скулы на фоне общей бледности только подтверждали его отговорку. Мюллер не появлялся до конца дня, передав через Эрика, что слежка пошла не по плану, и его группа вынуждена следовать за объектом. Дженсен этому малодушно порадовался. Снова видеть Мюллера ему не очень хотелось, тот странным образом действовал на сознание.

Вернувшись домой, Дженсен сразу ощутил всю усталость, накопленную за день. Он даже заснул в ванне, очнувшись только когда почувствовал, что дрожит от холода в остывшей воде. Выпив горячего чая, он сразу лег спать, не тратя время на домашние дела или пустое чтение. Под тяжелым одеялом было тепло и уютно, но еще больше – безопасно, и Дженсен несколько минут просто нежился в этом ощущении. Засыпающее воображение недолго будоражило горячими картинками, они не давали возбуждения, только неясное томление, но Дженсен уснул немного довольным. В измененной реальности сна присутствие Генриха было правильным и настоящим, и это было чудесно.

Утром Дженсен понял, что вчерашние горячие картинки подкидывал в его сон одурманенный поднявшейся температурой разум. Ванна с остывшей водой сделала свое дело – он заболел. Но времени на лечение не было, поэтому пришлось закинуться наспех тремя таблетками и запить все это аспириновой шипучкой. Наплевав на возможные последствия, Дженсен просто порадовался тому, что разум очистился, температура пришла в норму. Небольшой дурман от лекарств еще оставался, но Дженсен легко заставил себя не обращать на него внимания. Работа была гораздо важнее.

Сбитый было жар вернулся, едва Эклз встретил нетерпеливо шагавшего по кабинету Генриха. Тот был в помятой одежде, чуть засаленные и слипшиеся в тонкие пряди волосы падали на лоб, и Мюллер снова и снова зачесывал их назад, еще сильнее грязня. Этот нервный жест раздражал Дженсена, и он излишне грубо приказал:

— Успокойтесь, Мюллер. Что вы выяснили?

Генрих действительно заметно успокоился, вернее, сосредоточился и взял себя в руки. Он присел, еще немного нервно придвинул к себе фуражку и обвел пальцем кокарду. Дженсен понял, от чего появилась эта нервозность. Она была похожа на собачий гон, когда борзая берет след лисицы и гонит ее на охотников. У Мюллера были хорошие новости.

— Вчера мы следили за одним из известных мне по прошлой работе раскрытых агентов комми. Парни из IT проверили и его счета, оформленные на известные нам псевдонимы. Он оплатил несколько переездов неустановленного лица от границы с Канадой до Флориды. Карточкой он пользовался тоже. Платил с нее за ночевки в маленьких отелях по дороге. Ехали они не по прямой, видимо, запутывали следы. Как раз утром мне позвонили из Вирджинии, Кит уже поговорил с хозяевами одного отеля. У них ночевали двое мужчин. По описаниям один из них – наш клиент, а второй подходит под словесный портрет, переданный нам Нейманном. Хозяева не видели его лица, но сказали, что это был высокий мужчина. В принципе, нам ведь только это и было известно, так? – Генрих не дожидался ответа и продолжил. – Он ничего не говорил, номер снимал его сопровождающий. Они оформились по водительским правам, причем, наш парень использовал поддельные. Второй, в котором мы подозреваем Мюнхгаузена, наверняка тоже. Скоро поступят данные из других мотелей по дороге, но я уверен, что они будут не сильно разниться с уже имеющимися. Обратно он вернулся один, и сейчас занимается обычными делами. Слежка за ним продолжается, но мне там быть необязательно.

Сказав это, Генрих удобнее сел на стуле и поморщился – видно, сказалась ночь в автомобиле или просто без сна. Выглядел он не то, чтобы плохо, — Дженсен даже подумать не мог о том, что Генрих может плохо выглядеть, но был уставшим.

— Вы можете сегодня взять выходной, — расщедрился он, прекрасно зная, что от него получить отгул – великая щедрость, которой одаряется не каждый. Вернее, никто. Но Мюллер не был никем, и Дженсену было его сейчас немного жаль.

— Нет, сэр, — неожиданно отказался Генрих. – Пара чашек кофе, и я вернусь к работе. Нужно еще получать новые данные, систематизировать их…

— Отлично, — прервал его Эклз. – Работайте.

Невежливо было вот так отворачиваться и уходить, но Генрих зевнул, и вид его лица, на секунду только показавшегося Дженсену чертовски милым, лишал самообладания. Эклз отправился к Брюсу – рассказать о новых данных, поделиться мыслями и получить информацию к размышлению. А еще он позорно сбежал, но признавать это не хотелось.

Дата добавления: 2015-09-28