Старуха бросила на меня испуганный взгляд и попыталась закрыть дверь, как я заговорил:
— Ямада-сама, вы знаете, кто раньше жил в квартире 309?
Услышав цифру, она быстро закачала головой.
— Мне нужна помощь. Скажите, если знаете...
Она точно была в курсе, хоть и пыталась это скрыть. Ее тощие пальцы с обрезанными под корень ногтями скользнули по двери, и старуха бросила взгляд в сторону квартиры 309.
— Кто там жил? — спросил я. — Вы помните фамилию семьи или...
— Они убили его. Они убили его. Они убили его... — забормотала она своим хриплым голосом, но словно не мне — ее глаза бегали вокруг.
— Кого убили? — не понимал я, в недоумении смотря на старуху. — Кто убил?
— Они убили его, — продолжала она. — Они убили его...
— Ямада-сама, кто?!
— Мальчик... Мальчика... Они убили того мальчика... Бедного мальчика...
В горле образовался ком.
<i>Мальчик... Они убили того мальчика... </i>
— В этой квартире? — я пытался поймать нить ее мыслей. — Они сделали это в квартире 309?
Губы старухи задрожали.
— Ему пришлось открыть им... Бедный мальчик...
Она не плакала, но ее голос изменился — стал напоминать тихий вой.
— Ямада-сама, объясните, все это произошло здесь? Когда? Кто это был?
— Ёкай[4], — произнесла она. — Три ёкай пришли к бедному мальчику.
Я с минуту смотрел на старуху.
— Его убили... демоны?
Ямада-сама ничего не ответила, только принялась молча шевелить губами, продолжая водить глазами по площадке. Я бросил взгляд в сторону квартиры и ощутил холод на своей коже. Пронизывающий. Колючий. Оставлявший после себя пустоту.
Какого хрена там случилось? Какого хрена в моем кармане оказался листок с этим адресом?
Если только...
Если только я не был тем самым мальчиком, о котором говорила старуха.
Сглотнув, я медленно отвел глаза, будто в трансе, и дотронулся до стены. Все сходилось. Какие-то люди ворвались ко мне домой. Какие-то люди оставили послание на моей спине. Какие-то люди...
Какие-то люди хотели убить меня.
<i>Я заставлю тебя страдать. </i>
Они хотели причинить мне боль.
<i>Я заставлю тебя поплатиться.</i>
Они пришли ко мне, чтобы отомстить.
Мы простояли в тишине больше пяти минут, не обмениваясь репликами. Мне уже начало казаться, что я больше ничего не добьюсь, как неожиданно столкнулся с взглядом этой старой женщины. В нем читался весь ужас того, что она, по-видимому, когда-то застала. Может, Ямада-сама была сумасшедшей, но она знала, что произошло в той квартире.
— Почему ёкай это сделали? — прошептал я, используя последнюю попытку. — За что они убили его?
Старуха почти не моргала и почти не слышала меня.
— Они разрисовали его кровью стены, — сказала Ямада-сама, точно не своим голосом. — И оставили умирать. Совершенно одного.
Я молчал, уставившись в пол и еле сдерживаясь, чтобы не закричать.
Спустя пару секунд дверь передо мной захлопнулась, а я так и остался стоять с огромным количеством вопросов. В полном одиночестве, как и в тот день, когда потерял память.
<b>POV Gerard </b>
Я удобно устроился в кресле ресторана Morimoto и открыл меню. Минако со своей прелестной улыбкой на губах ждала заказа.
— Никогда не пробовал «танцующего окуня», — сказал я. — Стоит?
— Безусловно, это деликатес. Только тогда вам нужно пересесть сесть за другой стол, где располагается теппан, — произнесла японка, показывая в противоположную зону ресторана.
— А если придет мой спутник или спутница и не найдет меня?
— Не беспокойтесь, я об этом позабочусь, — обнадежила меня официантка.
Я последовал за девушкой, и мы оказались возле огромного стола, устроенного полукругом, где лежали готовые столовые приборы. В центре полукруга уже стоял повар, среднего возраста японец в рабочей форме, золотистые пуговицы которой на идеально выглаженных белых манжетах блестели в полумраке. Мужчина находился напротив той части стола, которая была огорожена невысоким «забором». Перед тем как удалиться, Минако объяснила, что как раз это и есть теппан — жарочная поверхность для приготовления блюд. Мы с поваром Сибата, как он назвался, поклонились друг другу, я занял свое место, и мне тут же вынесли, так сказать, аперитив — мисо-суп[5] и чай, к которым я, к слову, так и не притронулся. Буквально через пару секунд пришел еще один повар, худощавый парень, и на моих глазах вытащил на теппан живого окуня. Достаточно плотный, красивой изумрудной окраски, длиной чуть больше моей собственной ладони, он двигался, лежа на столе, не переставая теребить ртом и плавниками. Я застыл, глядя на него. В бледно-желтые глаза с черными зрачками, смотрящие прямо на меня. Одной рукой Сибата перевернул окуня на брюхо, другой — тут же вставил ему в голову специальный крюк: видимо, для того, чтобы кровь продолжала циркулировать. После, сильной хваткой взяв рыбу за хвост, мужчина улыбнулся мне, спросил, как прошел мой день, и принялся ошпаривать окуня кипятком. Я пробормотал что-то невнятное, не переставая наблюдать за тем, как шевелились конечности рыбы, как открывался и закрывался ее рот. Японец вытащил маленькую бутылочку с коричневой жидкостью и поставил ее на теппан. Вновь перевернув окуня, уже на бок, Сибата открутил крышку бутылочки и начал поливать его мясистое тело этим соусом. Окунь дергался и продолжал бить хвостом. Я поднял глаза на повара — тот уже вытирал большой блестящий нож. Сам того не осознавая, я приподнялся со стула. Мужчина вновь улыбнулся мне, сказав что-то вроде «сейчас все будет», и начал отрезать тонкие ломтики филе от этого окуня, в то время как он шлепал губами и все также смотрел в одну точку...
Через пару мгновений я уже был в уборной. Меня пробило на дрожь, я кашлял, опершись рукой о раковину. Меня выворачивало, хотелось выблевать все свои внутренности. Наверное, я, прожив здесь двадцать четыре года, так нихрена и не понял. Во мне было много циничности и хладнокровия, но я не был готов поедать по частям существо, которое еще подавало признаки жизни. К тому же, сейчас — не во времена голодной войны, а за обедом в дорогом ресторане. Я даже не смог бы притронуться к нему, не то что съесть. От одного воспоминания о «танцующем окуне» кружилась голова, и я с омерзением сплюнул. Чертова Япония. Со всей своей красотой и загадочностью она вдобавок шизонутая. Эти японцы больные люди. Смахнув рукавом каплю слюны с нижней губы, я склонился над раковиной и включил кран. Смочив платок, я протер им по лицу, стараясь забыть картину, все еще стоявшую перед моими глазами.
В уборной стояла тишина, через которую пробивался лишь звук текущей воды.
Вдалеке неожиданно скрипнула дверь. Я вздрогнул и обернулся. Пусто. Выключив кран и убрав платок, я вытащил из кармана пиджака пачку сигарет, чтобы переложить ее в задний карман брюк. Подняв голову на одно мгновение, я заметил краем глаза черную тень. Мой взгляд бросился в ее сторону, и я успел увидеть лишь темное платье Госпожи, исчезнувшей за дверью.
Я замер на месте, забыв, что собирался сделать.
Я ни разу не видел Ее за пределами комнаты. Она никогда не следила за мной. Никогда не ходила за мной. А теперь Она была здесь. Чего Она хотела?
Забрав вещи, я вышел из уборной все еще в состоянии прострации и тут же столкнулся лицом к лицу с Минако.
— Джерард, с вами все хорошо? — с беспокойством спросила девушка. — Простите, пожалуйста, что не предупредила вас насчет приготовления «танцующего окуня». Ресторан вернет вам деньги.
Я небрежно кивнул, пропустив большую часть фраз официантки.
— Мне правда очень неудобно. Могу я лично что-нибудь сделать?
Посмотрев в большие глаза взволнованной японки, я нашел в них то, что ожидал рано или поздно найти. Я быстро оглядел зал — все столики были заняты, и ни в ком из присутствующих я не видел потенциального отправителя сообщения.
Очередной безрезультатный вечер. Вспомнив, как поздно вчера вернулся Фрэнк, я бросил быстрый взгляд на часы и повернулся к Минако.
— Когда у тебя кончается смена? — спросил я.
Услышав адресованный ей вопрос, девушка застыла. На ее лице смешались изумление и смущение. Обернувшись и убедившись, что никто нас не подслушивал, она изобразила легкую улыбку.
— Через полчаса, — почти шепотом произнесла японка.
— Не хочешь прогуляться? — напрямую поинтересовался я.
Я не видел ничего плохого в том, чтобы провести с этой девушкой пару часов. Мне хотелось с кем-нибудь пообщаться. Такое чувство... такое чувство, что я давно ни с кем нормально не говорил. Тем более, Минако я нравился — я видел это.
— Да, — неуверенно ответила официантка, — но...
— Но?
Она опустила напряженные плечи и, покачав головой, улыбнулась.
— Никаких «но». Я согласна.
— Расскажите мне о себе, Джерард.
Мы брели вдоль одной из центральных улиц Синагава. Небо окутало серой тканью облаков. Собирался дождь. Дул ветер, из-за чего волосы Минако растрепались, но ее это не волновало. Японка неустанно улыбалась мне, что-то говорила, в основном о работе в ресторане, и наверняка задавалась вопросом, зачем я ее пригласил. Я и сам не знал. Может, потому что только в ее присутствии я не чувствовал себя одиноким. Это не означало, что мы с Фрэнком отдалились, но та грусть, которую я в последнее время ощущал рядом с ним, не давала мне возможность считать себя полностью счастливым. Это было странно. И это меня путало. Я не понимал, в чем дело.
— Что именно ты хочешь услышать? — спросил я, доставая сигарету.
Я предложил Минако, но она отказалась.
— Например, чем вы занимаетесь?
— Особо ничем, — честно признался я, усмехнувшись.
— Не хотите вдаваться в подробности? — заметила девушка.
— Не хочу тебя ими загружать, — произнес я, закуривая. — Считай, что я получил наследство. В принципе, это и есть вся правда. Сам я ничего не сделал, чтобы стать тем, кем являюсь сейчас.
— У вас есть родные? — последовал следующий вопрос.
— Младший брат, — сказал я, делая очередную затяжку. — У нас ним... сложные отношения.
Вспомнив о Майки, о котором я часто забывал, я вдруг понял, что давно ничего не слышал о нем. Надо ему позвонить.
— Из-за чего?
— Ему просто никогда не везло, и во многих своих бедах он винил меня.
В глубине души я знал, что это ложь, но промолчал.
Мы шли дальше в молчании, пока не остановились у Института исследований человеческого счастья[6].
— Как думаешь, Минако, — произнес я, — если я зайду туда, они скажут мне, в чем заключается счастье?
— Может, и скажут, — предположила японка. — Но вряд ли вас устроит их ответ.
— Почему же?
— Потому что зачастую он нам не нужен. Мы его и так знаем, просто не можем принять.
В чем было мое счастье? В любви? Уюте? Уверенности?
— И иногда ответ совсем не такой, каким представляется.
<i>Давай останемся в этой комнате навсегда. Давай сделаем так, чтобы нам больше никто не причинял боль.</i>
Закапал дождь. Мы одновременно подняли глаза на небо. Где-то там зарождалась гроза. Гроза, которая готовилась обрушиться на наши жизни.
<b>POV Mikey</b>
Ночью я никак не мог уснуть. Я ворочался, смотрел на часы и прокручивал в голове разные варианты. Мне нужно было срочно придумать, откуда достать деньги. Я мог занять, но единственный человек, который сразу бы дал мне такую сумму, был мой старший брат, а унижаться перед ним я больше не собирался. Заработать я не мог — слишком мало оставалось времени, да и на работе мне просто-напросто не дали бы отгул. Я мог что-нибудь заложить в ломбард или продать, но в нашей квартире не было ничего настолько ценного и одновременно ненужного. Ничего.
Тяжело вздохнув, я поднялся с потной постели и направился через кромешную тьму в ванную. Там, вытащив из кармана пузырек с Амброзией, я положил одну таблетку себе на язык и, сглотнув, посмотрел в свое отражение в зеркале.
В кого же я превратился?
Я до сих пор помнил тот день шесть с половиной лет назад, когда мне позвонила Алисия и плача сообщила, что беременна. В тот момент произошло то, чего я так долго ждал, — меня спасли. Подняли со дна непонятной жизни и показали, как тогда сдавалось, правильный путь. Из человека без социального статуса я превратился в семьянина и среднестатистического рабочего. Но тогда я и предположить не мог, что впереди будет нелегче. Что я потону в сером быту и однообразной работе, которую буду ненавидеть всем своим существом. Чувства к Алисии, погасшие быстрее рождественского фейерверка, не сумели дать и капли облегчения. Лишь моя девочка, Юрико, дарила мне смысл каждого дня. Единственная причина, по которой я продолжал жить, как жил сейчас. Единственная причина, почему я еще не сошел с ума.
Когда я незаметно прокрался в спальню дочери, она не спала. Обняв себя за худые плечики, Юрико сидела на кровати и что-то тихо пела. Я бесшумно подошел и осторожно сел возле нее.
Свет с улицы озарил наши силуэты. Обручальное кольцо на моем безымянном пальце. Фарфоровое личико девочки, казавшееся кукольным.
— Сакура, сакура, в полном цвете...
Ее голос отдавался тихим эхом.
— Сакура, сакура, в апрельском небе...
— Куда ни посмотри, то ли туман, то ли облако, — пропел я вместе с ней. — Ах, какой аромат[7]!
Закончив петь, дочка подняла меня глаза и закусила нижнюю губу. Возле нас все также вращались самодельные тени, падая на наши тела и предметы.
— Почему ты не спишь? — спросил я.
— Потому что больше не хочу танцевать.
— Никто не заставляет тебя танцевать, — попытался убедить я девочку, но она закачала головой.
— Только... — произнесла дочь и глотнула воздуха. — Только... я засыпаю... И тот дядя... он просит меня станцевать для него...
Она замолчала и в следующую секунду протянула мне шелковое кимоно. Я дотронулся пальцами до нежной ткани, и мое сердце участило удары.
— Он всегда... всегда говорит, что я должна быть красивой... Как...
Я молча слушал, что говорила Юрико.
— Как сакура из песни.
И, поднявшись с кровати, девочка вытянула ножку и принялась кружиться по комнате. Я сидел, глядя на нее через стекло своих очков, на изящные движения и па, проделываемые с упорством и грациозностью.
<i>Сакура, сакура, в полном цвете... </i>
Комнату залило лилейным светом. Послышались громкие аплодисменты. Зажглись яркие софиты. Дочь продолжала танцевать в бледно-розовых лепестках, лежащих на сцене. Я увидел себя сидящим среди мужчин разных возрастов. Они курили, потягивая солодовый уисуки[8], и с восторгом хлопали Юрико.
<i>Сакура, сакура, в апрельском небе...</i>
Подняв голову, я заметил золотой пьедестал. На нем восседал пожилой мужчина в костюме и с похотливой улыбкой на губах наблюдал за всем представлением. Своим представлением.
А дочка кружилась. Все быстрее и быстрее. Аплодисменты становились громче, свет — сильнее.
Я медленно поднялся. На моих глазах стояли слезы.
«Не останавливайся...».
<i>Куда ни посмотри, то ли туман, то ли облако
Благоухает под утренним солнцем...</i>
<center>***</center>
В то время как Алисия наливала чай, я сидел за столом, глядя в одну точку. Я уже позвонил с утра двум своим коллегам, которые в сумме должны были мне около пяти тысяч. Оба пообещали сегодня отдать. Откуда-то мне нужно было достать еще тридцать три тысячи. Я вздохнул и перевел глаза на кухонные часы. Оставалось все меньше времени.
— Как себя чувствуешь? — обеспокоенно спросила жена, ставя передо мной чашку с дымящимся напитком. — Я проснулась сегодня ночью, а тебя не было.
— Голова болела, — небрежно бросил я.
Сев напротив, Алисия поджала губы и сделала глоток.
— Кстати, — бодро произнесла она спустя несколько минут молчания, — можно вечером сходить в тот супермаркет, купить Юрико плюшевого кота, о котором она прожужжала все уши.
— У нас нет денег, — мрачно произнес я, поднимаясь.
Жена поставила чашку и посмотрела на меня.
— Есть. Я получила вчера зарплату.
Я остановился возле раковины и обернулся на Алисию.
— Поэтому, — она подошла ко мне и поцеловала в щеку, — сегодня мы как хорошие родители отправимся в магазин и купим нашей дочери подарок.
Сказав это, жена вышла из кухни и направилась в сторону ванной.
Зарплата. Деньги. Это единственное, о чем я сейчас мог думать. Проскользнув в коридор, я нашел сумку Алисии и открыл ее. Рука выудила оттуда кошелек. Здесь должна была лежать кредитка жены. Я быстро просмотрел все имевшиеся карточки и, найдя нужную, быстро сунул ее себе в карман. Послышались шаги. Застегнув сумку, я поставил ее на место и повернулся.
— Заедешь за мной сегодня? — с улыбкой спросила Алисия.
Я с облегчением выдохнул.
— Знаешь, — я сделал шаг навстречу, — давай просто приготовим ужин и проведем вечер дома за просмотром какого-нибудь мультфильма, который выберет Юрико. А на выходных сделаем ей подарок.
Алисия вся засветилась, а после, уменьшив расстояние между нами, нежно прикоснулась к моим губам. Я, конечно, ответил ей, но сам продолжал думать о кредитке, лежавшей у меня в кармане. Сейчас нужно было отправить деньги. Только тогда все станет на свои места.
В банке я был уже спустя три часа. На карточке Алисии оказалось достаточно денег, я снял с неё тридцать три тысячи в банкомате, затем, забежав на работу, взял у коллег свои одолженные им пять тысяч — и уже стоял в кассе, оформляя перевод.
— Какую сумму вы собираетесь отправить? — спросила меня девушка приветливым тоном.
<i>Сорок тысяч йен до шести часов вечера завтрашнего дня на банковский счет №10700087045, или эти фотографии увидит твоя семья. </i>
— Сорок тысяч йен, — ответил я.
Всего несколько минут, и моей жизни больше ничего не будет угрожать. Одна операция, и я буду вне опасности. Работница банка приняла у меня купюры и застучала по клавишам компьютера.
Я ждал. Я уже изрядно вспотел и не мог ни о чем думать, кроме этих денег. Главное, чтобы они дошли до адресата. Это самое главное. Пусть Тэнси получит их и подавится собственной жадностью.
— Все, готово, — через пару секунд констатировала кассирша, подавая мне чек.
С моих плеч точно упала целая скала. Я стоял, смотря на белую бумажку с указанной суммой, и не мог поверить. Все кончилось. Теперь эта шлюха больше не потревожит меня. Губы сложились в улыбку, я взял чек и направился на улицу. Там, вдохнув легкими воздух пасмурного дня, я взглянул на небо и, ощутив прилив сил, отправился на работу.
Уже наступил вечер, и вновь лил дождь. Я еще не знал, как оправдаюсь перед Алисией, когда она обнаружит пропажу денег, но решил, что подумаю об этом потом. Вместо размышлений о новой проблеме, я зашел в цветочный магазин и, купив там одну красную розу по совету местного флориста, двинулся домой.
Я решил воспользоваться ключами, чтобы не беспокоить жену, и, отворив дверь, бодро произнес:
— Я дома.
Ответа не последовало, однако в доме, очевидно, кто-то был — об этом свидетельствовали включенный свет и чьи-то разговоры.
Еще через мгновение показался Джерард.
— Какого черта ты здесь делаешь? — спросил я, в изумлении глядя на него. — Ты вроде не предупреждал, что придешь.
— Меня пригласила Алисия на ужин.
— А где она сама?
Он ничего не сказал, а только кивнул в сторону гостиной. Предчувствуя неладное, я взял розу, слегка намокшую от дождя, и прошел в квартиру.
Оказавшись перед комнатой, я выронил цветок, который держал. Мои глаза расширились. Сердце участило удары.
Весь пол был завален фотографиями, которые мне вчера отправила Тэнси. Множество снимков, их, казалось, было даже больше, чем сутки назад. Пестрые, живые, кричащие страстью. А в центре гостиной сидела Алисия и плакала. Так сильно. Захлебываясь собственными рыданиями, судорожно глотая слезы, лившиеся у нее из глаз.
Я медленно опустился на колени. У меня не было абсолютно никаких слов. Я ничего не понимал. Я и предположить не мог, что сделал неправильно, — <i>я ведь выполнил чертово условие. </i>
В тот момент, когда я столкнулся с опухшими глазами жены, во мне все сжалось. Я испытывал столько всего, что даже не знал, что сделать или сказать. Что я мог? И имел ли я право вообще?
Я ждал пощечины, но для этого нам двоим нужно было встать. Я поднялся с колен и вновь посмотрел на Алисию. Также встав, она не спеша подошла ко мне, сжимая в руке разорванный белый конверт, на котором, я заметил, было написано ее имя. Жена подняла на меня свое несчастное лицо с черными разводами от туши и едва слышно прошептала:
— За что?
Тяжело дыша, я опустил взгляд на фотографии и покачал головой.
— Прости...
Последовал звонкий удар по левой щеке. Я сморщился от боли, а после посмотрел Алисии в глаза.
— Это ничего не значило...
— Ты просто не смог перед ней устоять, — перебила тут же она.
— Это ничего не значило! — повторил я. — Всего одна ночь, Алисия!
Она сделала короткую паузу, а после холодно произнесла:
— Я знаю, что ты сегодня взял мою кредитку.
Блять.
— Ты снова собирался с ней спать! — воскликнула она, швырнув конверт мне в лицо. — Или не с ней, а с другой шлюхой!
— Алисия... — пытался объяснить я.
— И тебе совершенно не стыдно тратить на этих проституток наш семейный бюджет! — кричала жена. — Деньги, на которые мы содержим нашу дочь!
— Ты не понимаешь! — повысил голос я. — Я нуждался в этом! Мне нужно было провести одну ночь вне дома! Я устал, мне необходимо было испытать что-то другое...
— А ты подумал о нас с Юрико? Ты подумал, если обо всем узнает твоя семья?!
— Алисия!
— И, если ты так несчастлив, почему не уйдешь от меня?! Зачем продолжаешь играть в эту чертову идиллию?!
— Дело не в тебе...
— А в ком тогда?! Я не принуждала тебя к браку! Я дала тебе право выбора тогда! Ты мог продолжать жить своей старой дешевой жизнью, но ты женился на мне!
— Я любил тебя...
— Нет, — Алисия покачала головой. — Ты не любил меня. Я никогда не была тебе нужна.
Я ничего не ответил, потому что она была права. И мы оба это знали. Жена провела по глазам рукой, стирая слезы, и, с омерзением оглядев пол, снова повернулась ко мне.
— Я ухожу, — произнесла она отстраненным голосом. — Ухожу и забираю с собой Юрико.
Услышав последнюю фразу, я резко схватил Алисию за руку, не соизволив рассчитать силы. Мне было плевать.
— Она остается со мной! — прокричал я.
— Отпусти меня! — попыталась вырваться она.
— Ты слышала? — продолжал я. — Юрико остается со мной!
Благодаря вмешавшемуся Джерарду жена смогла выдернуть руку и прошипела:
— Закон будет на моей стороне. Я сделаю все, чтобы дочь осталась со мной.
Во мне вскипал гнев, перемешанный с отчаянием. Все, что у меня было, постепенно тлело перед моими глазами.
— Алисия, я ее отец!
— А я ее мать!
— Юрико должна быть со мной!
Тяжело вздохнув, Алисия посмотрела мне в глаза.
— Она должна быть с тем, кто сможет о ней позаботиться. Ты не сможешь это сделать, Майки. Не сможешь... Ты знаешь, что она больна. И один ты не справишься. Ты не сможешь...
Я ничего не ответил. В ту секунду я впервые за всю свою жизнь так сильно ощутил обреченность. Неизбежность. Конец. Все это отразилось яркой вспышкой перед глазами и погасло, не оставив после себя ничего. Медленно отведя взгляд, я закрыл глаза.
<i>Ты не сможешь... Ты знаешь, что она больна.</i>
Раздался звонок в дверь.
— Я открою, — в тишине сообщил Джерард, направившись в коридор.
Мы с женой долго глядели друг на друга, отрезая между нами ту ниточку, которая шесть лет связывала наш некрепкий союз. Было поздно начинать новую жизнь. Было поздно пытаться разжечь прежние чувства. Мы никогда не были теми, кого искали друг в друге всю жизнь. Одинакового социального статуса, оба — эмигранты-американцы, мы, однако, были абсолютно разными людьми. Обманывая себя и друг друга, бегая в бесконечном лабиринте вопросов, мы так и не смогли найти выход. Потому что его никогда не существовало — с самого начала наш брак был обречен на крах.
В коридоре послышался звонкий смех. Именно он вывел нас из транса и заставил выйти из гостиной. Стояла, прислонившись к двери, миссис Симмонс, тетя Алисии, которая иногда забирала Юрико из школы. Рядом, оживленно смеясь, дочка показывала Джерарду какой-то рисунок. Тот что-то с улыбкой говорил ей, гладя по шелковистым каштановым волосам девочку. Я медленно взглянул на Алисию. Она кивнула мне, а сама направилась в спальню. Миссис Симмонс, ничего не понимая, последовала за племянницей. После Джерард сказал, что ему нужно купить сигарет, и вышел.
Мы с Юрико остались вдвоем. Девочка радостно бросилась ко мне, а затем с восторгом продемонстрировала свой рисунок. Там была изображена счастливая семья — папа, мама и дочь. Они шли возле реки, держась за руки. Солнце светило у них над головами, рядом проплывали облака. А внизу Юрико своей левой рукой подписала: «Вместе навсегда». Я быстро отвернулся, побоявшись, что девочка увидит мои слезы. Они с болью в сердце прыснули из глаз — я уже не мог сдерживаться.
— Тебе не понравилось? — через некоторое время послышался грустный голос дочки.
Поспешно проведя пальцами под очками, я обернулся и улыбнулся.
— Это очень красивый рисунок, — и, притянув дочку к себе, нежно поцеловал ее в лоб. — Можно я оставлю его себе?
Юрико просияла и протянула мне листок. Отложив рисунок в сторону, я убрал прядь волос за ушко дочери и произнес:
— Я хочу, чтобы ты всегда знала, — сказал я дрожащим голосом. — Знала, что я люблю тебя.
Девочка быстро качнула головой в знак согласия и обхватила меня своими ручками.
— Я тоже тебя люблю, — произнесла она.
Я так много тогда хотел сказать. Так много... Но не мог вымолвить ни слова, обнимая свою дорогую хрупкую девочку. Вдыхая родной запах ее волос. Как же я ее любил. Никто не мог и представить, насколько сильно.
— Давай споем, — после долгого молчания предложил я, когда дочка вышла из моих объятий.
— А какую песню? — с удивлением спросила Юрико.
— Ту, которую мы пели сегодня ночью, — ответил я. — Про сакуру.
Дата добавления: 2015-09-28; просмотров: 19 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |