— Как замечательно ты всё придумала! — говорю я Эллочке.
— Очень красиво будет! — говорит Анночка. — И вкусно! Я вдруг подумала и спрашиваю:
— А где мы будем прятать то, что мы копим, — кусочки хлеба, кусочки сахара, — у нас в комнате спрятать негде?
Эллочка голову наклонила, думает.
— У меня под подушкой, — говорит Анночка.
— Почему? — удивляюсь я.
— Мою подушку Бабушка не бьёт, — объясняет Анночка, — потому что я сплю «низко», она её не трогает, а тебе надо спать «высоко» — так Бабушка говорит, она бьёт твою подушку каждый день очень долго и ещё что-то под неё кладёт. И Эллочкину подушку она тоже долго бьёт.
— Анка! — кричу я. — Ты молодец! А ещё думаю: как Анночка всё здорово видит, а я очень много чего не вижу.
— Хорошо придумала! — хвалит её Эллочка и качает головой, она так головой качает, когда ей что-то нравится.
Мы начали копить. Эллочка достала где-то две белые тряпочки, по секрету их постирала, высушила — в одну кладём кусочки сахара, а в другую — кусочки хлеба, и всё это лежит у Анночки под подушкой. Когда мы дома одни, Анночка гладит свою подушку. «Скоро будем сюрприз делать?» — спрашиваю Элку. «Скоро!» — говорит Элка.
— Сегодня начинаем сюрприз, — говорит Эллочка.
— Что будем делать? — спрашиваю.
— Сначала обернём сахар и хлеб в серебряную бумагу, обмотаем каждый кусочек ниткой и хвостик сделаем — за него будем подвешивать, — объясняет она.
— А цветы? — спрашивает Анночка.
— Потом покрасим и высушим бумагу — это много работы, я думаю, до Бабушкиного прихода успеем, — объясняет Эллочка.
— А цветы когда? — опять спрашивает Анночка.
— Ну что ты пристаешь, цветы-цветы! — сердится Элка. — Сначала надо всю бумагу покрасить в разные цвета, высушить её на батарее — за один день мы не успеем, будем завтра докрашивать, и завтра на готовых листах я буду рисовать цветы. Потом их надо вырезать, а потом делать. Да ещё листья к цветам и листья просто так!
— А я? — спрашивает Анночка. — Что я буду делать?
— А ты, — сердится Эллочка, — будешь сидеть на сундуке и не будешь нам мешать! Анночка расстроилась и заплакала. Мне её жалко, и я говорю:
— Эллочка, а почему Анночка не может с нами что-нибудь делать?
— Потому что она ничего не умеет! — Элка делает кривую голову, тонкие глаза и объясняет: — Она ещё маленькая, будет нам только мешать.
Я думаю-думаю и придумала, потому что я уже красила красками и знаю, как это делать.
— Эллочка, — говорю, — у нас две кисточки?
— Две, — кивает она.
— А красок у нас осталось восемь! — радуюсь я. — Значит, кисточки нам нужно мыть, и два стакана надо с чистой водой — их тоже менять! — вот пусть Анночка это делает.
— Ладно, — машет рукой Эллочка. — Пусть моет!
И мы стали готовить сюрприз. Ой, как это интересно и здорово! Все кусочки хлеба и сахара мы обернули в серебряную бумагу, Элка замотала их нитками и приделала хвостики. Потом стали красить бумагу — это очень интересно и совсем не просто! Эллочка говорит:
— Мне нужно, чтобы цвет был и не красный, и не розовый. — Она мешает краски, Анка бегает — кисточки моет, воду меняет, радуется. Эллочка говорит: — Мне нужен целый лист зелёного цвета — это будут листья, крась аккуратно, — говорит мне, — ровно!
Я стараюсь. Как только лист покрасили, кладём на батарею — бумага тонкая и быстро сохнет. То, что высохло, кладём на пол.
— А вдруг к нам кто-нибудь зайдёт? — спрашиваю я Эллочку, я не хочу, чтобы наш сюрприз сейчас кто-нибудь увидел.
— Да кто к нам зайдёт? — смеётся Эллочка. — Тётка Нинка на работе, эти две всегда в своей комнате сидят.
— А «библейская красавица»? — спрашиваю.
— У неё вырос очень большой живот, — говорит Анночка. — Она всё время в комнате сидит, Бабушка говорит, что у неё такое положение!
— А почему у неё живот вырос? — удивляюсь я и опять думаю: Анночка всё видит, а я не вижу.
— Да какая разница! — рассердилась Эллочка. — Взял и вырос! Хватит глупости говорить — у нас и так времени мало!
Мы продолжаем красить, сушить, Эллочка жалуется, что плохой голубой цвет получился и не хватит бумаги для больших листьев.
— Подумаешь, — говорю я, — вырежем маленькие!
Элка только кривую голову сделала и вдруг как закричит:
— Бабушка идёт! — Она, наверное, её в окно увидела.
Мы быстро-быстро прячем всё под её кровать. И вот уже 30 апреля — сегодня Эллочка цветы доделает, и мы будем украшать комнату. Мамочка на работе, Бабушка карточки отоваривает. Мы всё успеем! Эллочка доделала цветы — какие они красивые! Некоторые, мне кажется, я раньше видела, а некоторые никогда не видела.
— Теперь будем развешивать, — говорит Эллочка. — Сначала надо украсить цветами и листьями все провода — они на каждой стене под потолком. — Эллочка приказывает: — Начнём с угла!
Мы двигаем стол в угол, ставим на него табуретку, Эллочка залезает на табуретку, потому что она выше всех ростом и вообще самая старшая, ей уже восемь лет! А я залезаю на стол и подаю ей тот цветок, который она просит. Анночка снизу всё время хлопает в ладоши и говорит, что очень-очень красиво получается. Двигали-двигали стол, залезали, украшали, с сундука вешали — и все провода украсили! Потом повесили из одного угла в другой тонкую верёвочку, и Эллочка развесила все кусочки хлеба и сахара в серебряной обертке — по очереди, они висят на длинных ниточках действительно как ёлочные игрушки, и ещё Эллочка привесила туда много цветков. А оставшиеся серебряные кусочки мы повесили на проводах среди цветов и листьев. Так красиво получилось, что даже похоже на волшебство!
Лежим на сундуке и любуемся комнатой.
— Элка, — говорю я, — какая комната стала красивая!
— Да, — кивает Эллочка головой, — мне тоже нравится. А теперь, — говорит она, — давайте пить чай!
Мы с ней приносим с кухни стаканы с горячей водой, ломаем корицу, бросаем её в стаканы, мешаем ложкой и пьём чай с корицей — очень вкусно!
И вдруг открывается дверь и входят Мама с Бабушкой — вот так здорово, взяли вместе и вошли! И остановились, смотрят наверх и только сильно дышат. Потом Мамочка говорит:
— Как красиво! Девочки, как красиво!
А Бабушка делает руки на груди и говорит:
— Дети-дети! Как же вы такую красоту сотворили?!
Анночка говорит:
— Это праздник-сюрприз!
Мамочка выходит на середину комнаты — там верёвочка с серебряными кусочками висит ниже. Мамочка показывает на них и спрашивает:
— А это что такое?
— А вы снимите, — говорит Эллочка, — там на бантик завязано, тогда узнаете, что это такое!
Бабушка с Мамой снимают с верёвки серебряные кусочки и вдруг смотрят друг на друга — и у них странные глаза. А я радуюсь: сейчас будет самое замечательное, они развернут серебряные бумажки и увидят, что там внутри!
— Ну, разворачивайте бумажки, — подсказывает Эллочка.
Они обе быстро разворачивают серебряные бумажки — у Бабушки на ладони кусочек сахара, а у Мамочки — кусочек хлеба. Я в восторге — вот он праздник-сюрприз! Смотрю на Эллочку, она тоже так рада, Анночка хлопает в ладоши и кричит: «Это праздник-сюрприз!» А Мама и Бабушка смотрят на сюрпризы, и вдруг они обе заплакали…
Я думаю: какой ужас! Смотрю на Эллочку, вижу, она тоже думает: какой ужас! — и плачет.
Анночка говорит спотыкающимся голосом: «Но это же сюрприз… сюрприз!» И тоже начинает плакать. Мамочка вдруг улыбается, а на глазах слёзы и говорит: «Девочки! Милые мои девочки!»
Мы пьём чай с кусочками сахара и кусочками хлеба! Мамочка с Бабушкой рассказывают нам про цветы — и про те, которые висят у нас, и про настоящие. Я всё слушаю-слушаю, а потом вдруг немножко думаю. Когда они заплакали, я очень удивилась. И до сих пор я удивляюсь, потому что Бабушка сказала, что они заплакали от радости, а Элка очень тогда нахмурилась. И я думаю, что они заплакали не от радости, а от чего-то другого. Но от чего, я не знаю.
А праздник-сюрприз получился очень хороший!
Мамочкин день рождения — 1942 год
Сегодня мы празднуем Мамочкин день рождения. По-настоящему он у неё 17 июня, но тогда она работала — сейчас все работают «для фронта» и выходных очень мало. А сегодня у неё выходной — мы сидим за столом и сейчас будем ей дарить подарки. Анночка сидит рядом с Мамочкой — она сегодня Привиляга. Когда мы только приехали в «эвакуацию» и нам сделали этот стол, мы все хотели сидеть с Мамочкой в её выходной. А Мамочка нам сказала: «Девочки, вас трое, а место около меня одно! Давайте сделаем так: каждый выходной около меня сидит кто-то один, в следующий выходной — второй, в следующий — третий, потом опять первый. А Эллочка как старшая будет следить, чтобы всё было правильно!»
И Эллочка всегда следила и сразу назвала того, кто сегодня сидит с Мамочкой, Привилягой.
А сейчас мы дарим Мамочке свои подарки — конечно, это рисунки, у нас с Анночкой плохие, а у Эллочки хороший. Я в этот раз, кроме того, что рисую всегда, придумала нарисовать корову. Нарисовала, показала Эллочке, сказала: «Это корова». Эллочка посмотрела, подумала и говорит: «Четыре ноги, хвост, рога… корова!» Но я поняла, что она ей не понравилась, да и мне она очень не нравится, потому что она больше похожа на собаку с рогами — противная получилась!
Я дарю Мамочке свой рисунок и объясняю: — А вот это, Мамочка, корова!
Мамочка гладит меня по голове, смеётся и говорит: — Нинуша, я сразу поняла, что это корова! Сразу!
Я очень радуюсь, потому что я боялась, что она её совсем не узнает.
Мамочка всех поблагодарила за подарки, и вдруг Эллочка просит:
— Мамочка, разреши на минутку выйти из-за стола!
— Конечно, — кивает Мамочка.
Эллочка выходит из-за стола, быстро подходит к своему топчану, что-то вынимает из-под подушки, идёт к столу — а руки у неё за спиной.
Она не садится, а становится около стола, прямо напротив Мамочки, у неё лицо не такое, как всегда, а такое, как будто она сейчас будет делать что-то очень необыкновенное! Все молчат и смотрят на неё. Она вынимает из-за спины правую руку — в руке небольшая бумажка — и читает по этой бумажке громко и понятно:
К Серой Мышке в день рожденья
Дочка старшая пришла,
Принесла ей поздравленье
И подарок от Ежа!
Потом она вынимает из-за спины левую руку и протягивает Мамочке небольшой сверток — и он красивой ленточкой завязан.
Мамочка берёт сверток и тихо говорит: «Жоржик… Жоржик!» Она быстро развязывает ленточку, взмахивает рукой — и в воздухе над столом как будто летит жёлтое, блестящее, очень красивое. Мамочка берёт двумя руками это жёлтое за два конца, показывает нам и говорит: «Это косынка!» Бабушка прижимает руки к щекам и шепчет: «Креп-де-ши-но-вая!» Анночка начинает хлопать в ладошки, я тоже хлопаю, а Мамочка берёт у Эллочки бумажку со стихами, смотрит на неё, потом прижимает косынку и бумажку к лицу, и её совсем не видно. Косынка очень красивая — жёлтая, блестящая, на ней нарисованы чёрные, жёлтые и красные то ли полоски, то ли небольшие кубики.
— Эллочка, — шепчу я, — откуда всё это?!
Она делает тонкие глаза и сердито шепчет:
— Ты что, маленькая, ничего не понимаешь? Папа весной ведь приезжал на два дня — вот он мне всё это оставил, сказал, чтобы я никому не показывала и подарила бы Маме в день рождения — это его сюрприз!
Мамочка отнимает косынку и бумажку от лица, у неё блестят глаза, и она говорит: «Какой необыкновенный подарок!» Она даёт каждому из нас подержать и разглядеть косынку.
Косынка у меня в руках, я даже не могу её как следует разглядеть, потому что я очень рада, что Мамочка так рада!
И ещё я думаю про Папу: как он всё это здорово придумал! А Эллочка всё это здорово сделала!
И я не знала, что Папа может писать такие замечательные стихи!
Забинтованные военные
Бабушка говорит, что плохой погоды не бывает. Я тоже так думаю. А летом вообще вся погода замечательная! Сейчас возьму Анку, и мы пойдём гулять — через сквер, где сидят забинтованные военные, к «Мадриду». Мне хочется «Мадрид» посмотреть со всех сторон, а то как-то никогда не получается его как следует рассмотреть. Сейчас это «госпиталь» — там лечатся раненые и забинтованные военные. А раньше, до войны, это была «гостиница» — там жили люди, которым жить негде.
Я беру Анку, и мы идём гулять. Подходим к скверу — а там на всех скамейках сидят забинтованные военные, они курят, смеются и щурятся на солнце. Мы идём по дорожке мимо скамеек, и все на нас смотрят. Вдруг один забинтованный военный берёт Анночку за руку, останавливает нас и спрашивает:
— Тебя как звать, доча?
Анночка улыбается, немножко боится, но тихо говорит: — Анночка.
Он сажает её на руки — я сама не знаю, нравится мне это или нет, но у него доброе лицо. Он гладит Анночку по голове и говорит:
— Как моя малáя, чистый ангел!
Все забинтованные военные начинают что-то говорить, спрашивают у меня, спрашивают, я рассказываю — про Маму, Папу, Бабушку, Эллочку. А он всё держит Анночку на руках, гладит по голове и повторяет:
— Как моя малáя!
Вдруг к нам подходит военный, он садится на скамейку рядом с забинтованным военным, у которого Анночка сидит на руках. Я смотрю на него, и у меня начинает сильно стучать сердце. Он — раненый, у него нет одной руки, и пустой рукав засунут за ремень! Он мне улыбается, я тоже ему улыбаюсь, стараюсь не смотреть на пустой рукав, но от этого у меня ещё сильнее стучит сердце, и я боюсь, что он это заметит. Я беру Анночку за руку и говорю: «Извините, но нам пора, нас Бабушка ждет». Я сама удивляюсь, как это я возьму иногда и что-нибудь совру. Сейчас я наврала, потому что очень не люблю «бояться», я почти ничего не боюсь и знаю — я это придумала, когда ещё была маленькая: если хоть немножко начинаешь бояться, надо сразу это делать — то, что ты начал бояться, иначе страх станет такой большой, что ты всегда будешь этого бояться и никогда не сможешь это делать! И станешь «трусихой»! Но я сейчас сделала, как «трусиха», потому что я не могу смотреть на пустой рукав и больше я ни о чём думать не могу. И на костыль не могу смотреть — там ноги нет!
Забинтованный военный ставит Анночку на землю и говорит:
— Ну, бегите, бегите домой, а то заругаются!
Мы говорим: «До свидания!» — и бежим обратно. Анночка плохо бежит и спрашивает:
— А «Мадрид»?
Я останавливаюсь и говорю:
— Давай им помашем, а «Мадрид» потом!
Мы оборачиваемся — они смотрят на нас, мы машем им и бежим домой.
Дома Бабушка удивляется: почему вы так мало гуляли? И тут мне приходится врать второй раз: «Очень писать захотелось», — говорю. Бабушка на меня смотрит внимательно и говорит: «Это бывает!»
Анночка садится смотреть картинки, Бабушка идёт на кухню — я за ней. На кухне никого нет. И тогда я Бабушке рассказываю всё, как было.
— Понимаешь, Бабушка, он её на руках держит, по голове гладит и всё говорит: «Как моя малáя… как моя малáя!», и знаешь, он на неё смотрит, улыбается, а мне кажется, что он сейчас плакать будет!
— Деточка, — объясняет мне Бабушка, — у него ведь дома семья осталась, может быть, у него тоже… девочки. Как у нас. — Я так удивилась, потому что разве может быть у кого-нибудь ещё, как у нас, три сестры? — И вот самая младшая, — продолжает Бабушка, он зовёт её «малáя», такая же маленькая, как Анночка, и глаза у неё голубые, и волосы светлые-золотые — он взял её на руки, и ему кажется, что он свою дочку на руках держит! А знаешь, как он без своих детишек соскучился?!
Я так удивилась, когда Бабушка сказала: «…и ему кажется, что он свою дочку на руках держит!», что даже сразу сказать ничего не могу. Потом говорю:
— Бабушка, разве его дочка может быть похожа на Анночку?
— Да не в этом дело, деточка, — расстраивается Бабушка, — просто его младшая дочка тоже маленькая, тоже голубоглазая, светловолосая, милая!
Тут я вспоминаю, как он сказал: «…чистый ангел!» Что же, у него дочка тоже ангел?!
И вдруг Бабушка спрашивает:
— Деточка, а почему ты раненых называешь «забинтованные военные»?
Тут я опять удивляюсь и говорю:
— Потому что они не ранены, а просто забинтованы!
Бабушка руки разводит и спрашивает:
— А зачем их тогда забинтовали, если они не ранены?
— Ну, мало ли почему, — говорю, — мне Мама тоже коленку бинтует, когда я сильно упаду, и руку бинтует, и голову раз бинтовала. Их йодом помазали, забинтовали — они сидят в сквере такие весёлые и совсем не «раненые»!
— А кто же тогда «раненые»? — спрашивает Бабушка.
Ой! Как мне не хочется об этом говорить! Но придётся.
— «Раненые», Бабушка, — говорю, — это у кого пустой рукав, и он его запихивает под ремень, и у кого только одна нога!
— Вот как ты думаешь. — Бабушка головой качает, руки к лицу прижимает и молчит.
Я тоже молчу — так не хочется обо всём этом вспоминать, думать и совсем-совсем не хочется об этом говорить.
— Нет, Деточка, ты ошибаешься, — говорит Бабушка очень серьёзно. — Все, кто сидят в сквере, как ты говоришь «забинтованные военные», все, кто лежат в госпитале, потому что ещё ходить не могут, и те, у кого нет руки или ноги, — это всё раненые и все они защитники отечества и герои!
Бабушка объясняет мне, что такое ГЕРОИ и ОТЕЧЕСТВО, я почти всё поняла и спрашиваю:
— Значит, они защищают наш дом в Москве и Уралмаш тоже?
— Да! — говорит Бабушка. — Они всю нашу страну защищают! А те, у кого нет руки или ноги, — они вдвойне герои, и мы должны ими гордиться и… жалеть их!
Я пошла в комнату, встала у окна и стала думать. Если ты кого-нибудь жалеешь, то ты его не боишься, потому что ты его любишь. И теперь я всех их буду жалеть! Как «гордиться ими», я не знаю. Бабушка будет. А я буду их жалеть!
Я поступаю в музыкальную школу
Папа приехал на один день — я обрадовалась, он всегда рассказывает что-нибудь очень интересное и «не бежит на работу»!
И Папа стал рассказывать про своего папу — он оказался моим Дедушкой! Папа рассказал, что он был очень добрый и талантливый. И он был скрипач. У них дома было, почти как у нас, только наоборот — три брата и одна сестра, только у нас нет брата. И очень часто у них были «музыкальные вечера» — они играли «трио», «квартеты» и «квинтеты» — это три, четыре и пять, в общем, всё понятно и очень интересно!
Дедушка играл на скрипке, Папина сестра — на рояле, оба Папины брата умели играть и на скрипке и на виолончели. А дядя Миша, Папин старший брат, умел играть даже на очень большой виолончели — забыла, как зовут. И если в гостях был какой-нибудь Дедушкин ученик — тогда они играли «квинтет». А Папа тогда был ещё маленький и просто слушал.
Папа сказал, что самый лучший инструмент на свете — это скрипка. Когда на ней хорошо играют, то кажется, что поёт прекрасный женский голос! Мне сразу очень захотелось играть на скрипке — я подумала, что это будет похоже на Бабушкин голос. Я так люблю её голос и её песни! И попросила: «Папа, я тоже хочу играть на скрипке!» Папа говорит: «Здесь ведь есть музыкальная школа, Ёлка учится на рояле, а ты можешь на скрипке».
Папа уехал, а я сказала Маме, что хочу пойти в музыкальную школу учиться на скрипке. Мама покачала головой и сказала: «Не знаю, возьмут ли тебя — ты очень маленькая, ещё нет шести лет!» Я сказала: «Ну и что, я всё умею — читать, считать, писать!» Мама спросила: «А на рояле не хочешь?» Я сказала: «Нет!» — «Хорошо, — пообещала Мама, — попробуем!»
Бабушка привела меня на приёмный экзамен. Сначала мы немножко посидели на стуле в коридоре, потом меня позвали. Я вошла в очень большую и красивую комнату — там были высокие зеркала, рояль, большой стол, за ним сидели строгие и сердитые люди. А одна женщина была не строгая и не сердитая, я ей улыбнулась и сказала: «Здравствуйте!»
Строгая и сердитая села за рояль и спросила меня вдруг добрым голосом:
— Как тебя зовут?
— Нина. — Я очень удивилась, что она добрая.
— Что ты нам споёшь, Ниночка, ведь ты умеешь петь? — И она мне улыбнулась.
— Конечно умею, я спою «Колыбельную».
Они все заулыбались, и женщина начала играть «Колыбельную», но совсем другую, не ту, которую хотела спеть я. И вообще, эту колыбельную я не люблю, потому что там «мама» поёт «мальчику»: «Кто-то вздохнул за стеной, что нам за дело, родной!» Я, когда ещё в Москве это первый раз услышала, мне это сразу не понравилось. И сейчас не нравится! Мне было очень-очень неудобно, но, когда уже надо было вступать, я сказала:
— Извините, пожалуйста, но я хотела спеть совсем другую колыбельную!
Они все очень удивились, и женщина за роялем спросила:
— А какую ты хотела спеть?
Я говорю:
— Я хотела спеть Бабушкину — «Спи, младенец мой прекрасный, баюшки-баю…»
Они ещё больше удивились, и женщина за роялем спросила:
— Ты будешь петь без аккомпанемента?
— Да, — сказала я.
— Пой, Ниночка, — сказала женщина за роялем.
И я спела им Бабушкину колыбельную — она очень красивая и очень грустная! Все сердитые и строгие за столом стали улыбаться и громко говорить, а женщина за роялем спросила:
— Ниночка, а если я тебе сыграю на рояле незнакомую мелодию, ты сможешь её повторить, то есть пропеть?
— Смогу, — сказала я и удивилась, потому что это очень просто!
Она сыграла — я спела. Какой-то мужчина за столом сказал:
— Ну давайте же примем её в школу!
Все заулыбались и засмеялись. Ко мне подошла та, первая, не строгая и не сердитая, и спросила:
— Хочешь заниматься у меня в классе?
Я обрадовалась и сказала:
— Очень хочу!
Она обняла меня за плечи и сказала:
— Меня зовут Елена Григорьевна! А как тебя Мамочка зовёт?
— Нинуша. — Я сказала и немножко смутилась, потому что так меня зовёт только Мамочка. Но сразу подумала, что она не обидится на меня, потому что мы с Бабушкой ей расскажем, какая Елена Григорьевна хорошая!
Мне шесть лет
Сегодня 20 ноября — мой день рождения. Мне шесть лет! Мамочка сказала, что вечером она раньше придёт с работы и мы будем праздновать мой день рождения!
Мы очень хорошо живём после лета — Папа сделал нам ещё два «жирафа», и вечером в комнате много света, у нас больше еды, и никто уже никуда не падает, но есть хочется. А самое замечательное — это музыкальная школа! Там так красиво, так интересно, мы водим хороводы и поём в большой красивой комнате, где меня принимали в музыкальную школу, мне очень нравится Елена Григорьевна и ещё одна преподавательница, она — по музграмоте. Все преподаватели мне улыбаются, как будто я маленькая. Я им тоже улыбаюсь — они же не знают, что я большая. Мне очень нравится музыкальная школа, но мне совсем не понравилась скрипка! Не похожа она ни на какой прекрасный женский голос, особенно на Бабушкин. Она противная, скрипучая, и у канифоли гадкий запах. А музыкальная школа мне очень нравится!
Эллочка поступила в «общеобразовательную школу» в третий класс — сама готовилась по книжкам из библиотеки. Когда её принимали в школу, то сказали, что по знаниям её можно было бы взять в пятый класс, но там мальчишки-второгодники по четырнадцать лет «её совсем забьют, могут и искалечить», поэтому её возьмут в третий. Кроме того, ей ещё только восемь лет!
Ещё после лета, когда стало холодно, ко мне опять приходило воспаление лёгких. Мамочка и Эллочка ставили мне много банок — и оно ушло. А у Эллочки была очень большая «болячка» на голове, мне было её так жалко — она садилась на пол и грела её о батарею. Я несколько раз спрашивала: «Эллочка, тебе больно?» Она качала головой. Тогда я спросила у Бабушки: «Что у Эллочки с головой?», потому что болячка росла и росла и стала такой большой, как будто к голове сзади приставили ещё полголовы. Бабушка прижала руки к щекам, чуть не заплакала и сказала, что у Эллочки «заражение крови» и завтра или послезавтра ей будут делать операцию. Мне стало странно! Потом я постояла у окна и пошла к Бабушке. «Бабушка, — говорю, — всё будет хорошо, Эллочка поправится?» — «Да, — сказала Бабушка очень уверенно, — Эллочка поправится и всё будет хорошо!»
Эллочке сделали операцию, она поправилась, теперь всё очень хорошо, потому что сейчас уже вечер, пришла Мамочка и… начнётся мой день рождения!
Мы все сидим за столом, светло, потому что все «жирафы» горят. Мамочка встаёт и говорит:
— Нинуша, милая, ненаглядная моя девочка! Я поздравляю тебя с твоим шестилетием — ты уже совсем большая, и я желаю тебе всегда оставаться такой же! — И тут Мама стала говорить про меня очень хорошие слова, а я смутилась, потому что я совсем так про себя не думаю — вообще, я много думаю, но не про это. — И ещё, — сказала Мамочка, — я желаю тебе стать очень сильной и очень здоровой! А вот это, — Мамочка протянула мне свёрток, завязанный ленточкой, — это подарок от всех нас.
— Спасибо, Мамочка, спасибо всем! — закричала я и стала быстро развязывать и разворачивать подарок. Это так замечательно, когда ты разворачиваешь подарок, — ты ведь совсем не знаешь, что там, даже догадаться невозможно.
Я развернула подарок — ой-ой-ой! — там два зайца — один голубой, а другой тёмно-тёмно-синий. А ведь у нас здесь совсем нет игрушек, а теперь будет сразу два зайца! И ещё в подарке маленький кулёчек. Я быстро его раскрыла — а там ПРЯНИК и ШОКОЛАДНАЯ КОНФЕТА в бумажке! Анночка, Элка и я — мы все охнули. Пряник и шоколадная конфета — вот это совсем нельзя было догадаться. А пряник ещё так сладко пахнет! Я думаю: сейчас их заверну обратно, а потом медленно, медленно, маленькими кусочками съем. Потом! Одна! И только я это подумала, Мамочка говорит:
— Вот как раз сейчас будет чай — и ты сможешь угостить Эллочку и Анночку, разделишь всё на три части, и будет праздничный ужин!
— Что-о-о?! — Не может быть, неужели Мамочка так сказала? И у меня в голове все мысли сталкиваются, потому что я хочу, очень хочу всё это съесть сама и не хочу ни с кем делиться! Пряник маленький и конфета не очень-то большая… Если всё это разделить на три части, как мало получится! Нет, это же мой день рождения! Я должна всё это съесть сама! Так хочется! Всё съем сама! Сейчас скажу Мамочке — только надо придумать, как сказать.
Я смотрю на Эллочку и на Анночку — у них такие странные лица! Почему, думаю я? И сразу понимаю: они меня жалеют. Они понимают, как мне хочется всё съесть самой. Но они знают, что мы всегда всё делим на три — и я сейчас это тоже разделю, думают они. И жалеют меня! У меня начинает стучать сердце: как же так, неужели я «жадина»? Мы всегда всё делим на три — всё, больше я не буду про это думать, про пряник и про конфету, и я говорю:
— Мамочка! Помоги мне, пожалуйста, разделить всё на три части, а то я боюсь пряник раскрошить.
Когда мы выпили чай, Мамочка спрашивает меня:
— Нинуша, как ты зайцев назовёшь?
— Не знаю, ещё не думала, — говорю.
— Назови их Ночик и Небик, — говорит Эллочка задумчиво, — голубого Небик, а синего Ночик! — Я так удивилась — она сразу придумала такие красивые имена! — Тебе такие имена нравятся? — спрашивает Эллочка.
Дата добавления: 2015-09-28; просмотров: 33 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |