поднял глаза.
Что это чернеет на окраине ночного неба? Высокие ли арки громадного
моста? Над какой рекой он перекинут? Зачем он порван местами? Нет, это
не мост, это древний водопр "вод. Кругом священная земля Кампании, а
там, вдали, Албанские горы - и вершины их, и седая спина старого
водопровода слабо блестят в лучах только что взошедшей луны...
Мы внезапно взвились и повисли на воздухе перед.единенной развалиной.
Никто бы не мог сказать, чем она была прежде: гробницей, чертогом,
башней... Черный плющ обзивал ее всю своей мертвенной силой - а внизу
раскрыь^лся,
как зев, полуобрушенный свод. Тяжелым запахом погреба веяло мне в лицо
от этой груды мелких, тесно сплоченных камней, с которых давно
свалилась гранитная оболочка стены.
- Здесь, - произнесла Эллис и подняла руку. - Здесь! Проговори громко,
три раза сряду, имя великого римлянина. - Что же будет? - Ты увидишь.
Я задумался.
- Divus Cajus Julius Caesar!..' - воскликнул я вдруг, - divus Cajus
Julius Caesar! - повторил я протяжно: - Caesar!
XIII
Последние отзвучия моего голоса не успели еще замереть, как мне
послышалось...
Мне трудно сказать, что именно. Сперва мне послышался смутный, ухом
едва уловимый, rto бесконечно повторявшийся взрыв трубных звуков и
рукоплесканий. Казалось, где-то, страшно далеко, в какой-то бездонной
глубине, внезапно зашевелилась несметная толпа - и поднималась,
поднималась, волнуясь и перекликаясь чуть слышно, как бы сквозь сон,
сквозь подавляющий, многовековой сон. Потом воздух заструился и
потемнел над развалиной... Мне начали мерещиться тени, мириады теней,
миллионы очертаний, то округленных, как шлемы, то протянутых, как
копья; лучи луны дробились мгновенными синеватыми искорками на этих
копьях и шлемах - и вся эта армия, эта толпа надвигалась ближе и
ближе, росла, колыхалась усиленно... Несказанное напряжение,
напряжение, достаточное для того, чтобы приподнять целый мир,
чувствовалось в ней; но ни один образ не вьвдавался ясно... И вдруг
мне почудилось, как будто трепет пробежал кругом, как будто отхлынули
и расступились какие-то Томадные волны.. "Caesar, Caesar venit"^ -
зашумели голоса, подобно листьям леса, на который внезапно налетела
буря... прокатился глухой удар - и голова бледная, строгая, ^ лавровом
венке, с опущенными веками, голова императора стала медленно
выдвигаться из-за развалины...
' Божественный Кай Юлий Цезарь!.. (лат.)
Цезарь, Цезарь идет (лат.).
На языке человеческом нету слов для выражения ужаса который сжал мое
сердце. Мне казалось, что раскрой эта голова свои глаза, разверзи свои
губы - и я тотчас же умру.
- Эллис! - простонал я,-я не хочу, я не могу, не надо мне Рима,
грубого, грозного Рима... Прочь, прочь отсюда!
- Малодушный! - шепнула она - и мы умчались, Я успел еще услыхать за
собою железный, громовый на этот раз, крик легионов... потом все
потемнело.
XIV
- Оглянись, - сказала мне Эллис, - и успокойся. Я послушался - и,
помню, первое мое впечатление было до того сладостно, что я мог только
вздохнуть. Какой-то дымчато-голубой, серебристо-мягкий - не то свет,
не то туман - обливал меня со всех сторон. Сперва я не различал
ничего: меня слепил этот лазоревый блеск - но вот понемногу начали
выступать очертания прекрасных гор, лесов; озеро раскинулось подо мною
с дрожавшими в глубине звездами, с ласковым ропотом прибоя. Запах
померанцев обдал меня волной - и вместе с ним и тоже как будто волною
принеслись сильные, чийгые звуки молодого женского голоса. Этот запах,
эти звуки так и потянули меня вниз - и я начал спускаться...
спускаться к роскошному мраморному дворцу, приветно белевшему среди
кипарисной рощи. Звуки лились из его настежь раскрытых окон; волны
озера, усеянного пылью цветов, плескались в его стены - и прямо
напротив, весь одетый темной зеленью померанцев и лавров, весь облитый
лучезарным паром, весь усеянный статуями, стройными колоннами,
портиками храмов, поднимался из лона вод высокий круглый остров... -
Isola Bella! - проговорила Эллис. - Lago Maggiore...' Я промолвил
только: а! и продолжал спускаться. Женский голос все громче, все ярче
раздавался во дворце; меня влекло к нему неотразимо... Я хотел
взглянуть в лицо певице, оглашавшей такими звуками такую ночь. Мы
остановились перед окном.
Посреди комнаты, убранной в помпейяновском вкусе и более похожей на
древнюю храмину, чем на новейшую -алУ' окруженная греческими
изваяниями, этрусскими вазам" рсД'
' Изола Белла! (итал.). Лаго Мажжиоре (и/под.).
кими растениями, дорогими тканями, освещенная сверху мягкими лучами
двух ламп, заключенных в хрустальные шары, - сидела за фортепьянами
молодая женщина. Слегка закинув голову и до половины закрыв глаза, она
пела итальянскую арию; она пела и улыбалась, и в то же время черты се
выражали важность, даже строгость... признак полного наслаждения! Она
улыбалась... и Праксителев Фавн, ленивый, молодой, как она,
изнеженный, сладострастный, тоже, казалось, улыбался ей из угла, из-за
ветвей олеандра, сквозь тонкий дым, поднимавшийся с бронзовой
курильницы на древнем треножнике. Красавица была одна. Очарованный
звуками, красотою, блеском и благовонием ночи, потрясенный до глубины
сердца зрелищем этого молодого, спокойного, светлого счастия, я
позабыл совершенно о моей спутнице, забыл о том, каким странным
образом я стал свидетелем этой столь отдаленной, столь чуждой мне
жизни, - и я хотел уже ступить на окно, хотел заговорить...
Все мое тело вздрогнуло от сильного толчка - точно я коснулся
лейденской банки. Я оглянулся... Лицо Эллис было - при всей своей
прозрачности - мрачно и грозно; в ее внезапно раскрывшихся глазах
тускло горела злоба...
- Прочь! - бешено шепнула она, и снова вихрь, и мрак, и
головокружение... Только на этот раз не крик легионов, а ГАПОС певицы,
оборванный на высокой ноте, остался у меня Р ушах...
Мы остановились. Высокая нота, та же нота, все звенела и не
переставала звенеть, хотя я чувствовал совсем другой воздух, другой
запах... на меня веяло крепительной свежестью, как от большой реки, -
и пахло сеном, дымом, коноплей. За долго протянутой нотой последовала
другая, потом третья, но с таким несомненным оттенком, с таким
знакомым, родным переливом, что я тотчас же сказал себе: "Это РУССКИЙ
человек поет русскую песню" - и в то же мгновенье мне все кругом стало
ясно.
XV
Мы находились над плоским берегом. Налево тянулись, ПРЯЛИСЬ в
бесконечность скошенные луга, уставленные громадными скирдами;
направо, в такую же бесконечность
дила ровная гладь великой многоводной реки. Недалеко от берега большие
темные барки тихонько переваливались на якорях, слегка двигая остриями
своих мачт, как указательными перстами. С одной из этих барок долетали
до меня звуки разливистого голоса, и на ней же горел огонек, дрожа и
покачиваясь в воде своим длинным красным отраженьем. Кое-где, и на
реке и в полях, непонятно для глаза - близко ли, далеко ли - мигали
другие огоньки; они то жмурились, то вдруг выдвигались лучистыми
крупными точками; бесчисленные кузнечики немолчно стрекотали, не хуже
лягушек понтийских болот - и под безоблачным, но низко нависшим темным
небом изредка кричали неведомые птицы. - Мы в России? - спросил я
Эллис. - Это Волга, - отвечала она. Мы понеслись вдоль берега.
- Отчего ты меня вырвала оттуда, из того прекрасного края? - начал я.
- Завидно тебе стало, что ли? Уж не ревность ли в тебе пробудилась?
Губы Эллис чуть-чутьдрогнули, и в глазах опятьмелькнула угроза... Но
все лицо тотчас же вновь оцепенело. - Я хочу домой, - проговорил я.
- Погоди, погоди, - отвечала Эллис. - Теперешняя ночь-великая ночь.
Она не скоро вернется. Ты можешь быть свидетелем... Погоди.
И мы вдруг полетели через Волгу, в косвенном направлении, над самой
водой, низко и порывисто, как ласточки перед бурей. Широкие волны
тяжко журчали под нами, резкий речной ветер бил нас своим холодным,
сильным крылом... высокий правый берег скоро начал воздыматься перед
нами в полумраке. Показались крутые горы с большими расселинами. Мы
приблизились к ним. - Крикни: "Сарынь на кичку!" - шепнула мне Эллис.
Я вспомнил ужас, испытанный мною при появлении римских призраков, я
4yBCTBOBaJf усталость и какую-то странную тоску, словно сердце во мне
таяло, - я не хотел произнести роковые слова, я знал заранее, что в
ответ на них появится, как в Волчьей Долине Фрейшюца, что-то
чудовищное, - но губы мои раскрылись против воли, и я закричал, тоже
против воли, слабым напряженным голосом: "Сарыкьна кичку!"
XVI
Сперва все осталось безмолвным, как и перед римской развалиной, - но
вдруг возле самого моего уха раздался грубый бурлацкий смех - и что-то
со стоном упало в воду и стало захлебываться... Я оглянулся: никого
нигде не было видно, но с берега отпрянуло эхо - и разом отовсюду
поднялся оглушительный гам. Чего только не было в этом хаосе звуков:
крики и визги, яростная ругань и хохот, хохот пуще всего, удары весел
и топоров, треск как от взлома дверей и сундуков, скрип снастей и
колес, и лошадиное скакание, звон набата и лязг цепей, гул и рев
пожара, пьяные песни и скрежещущая скороговорка, неутешный плач,
моление жалобное, отчаянное, и повелительные восклицанья, предсмертное
хрипенье, и удалой посвист, гарканье и топот пляски... "Бей! вешай!
топи! режь! любо! любо! так! не жалей!" - слышалось явственно,
слышалось даже прерывистое дыхание запыхавшихся людей, - а между тем
кругом, насколько глаз доставал, ничего не показывалось, ничего не
изменялось: река катилась мимо, таинственно, почти угрюмо; самый берег
казался пустынней и одичалей - и только. Я обратился к Эллис, но она
положила палец на губы... - Степан Тимофеич! Степан Тимофеич идет! -
зашумело вокруг, - идет наш батюшка, атаман наш, наш кормилец! - Я
по-прежнему ничего не видел, но мне внезапно почудилось, как будто
громадное тело надвигается прямо на меня... - Фролка! где ты, пес? -
загремел страшный голос. - Зажигай со всех концов - да в топоры их,
белоручек!
На меня пахнуло жаром близкого пламени, горькой гарью дыма -ив то же
мгновенье что-то теплое, словно кровь, брызнуло мне в лицо и на
руки... Дикий хохот грянул кругом...
Я лишился чувств - и когда опомнился, мы с Эллис тихо скользили вдоль
знакомой опушки моего леса, прямо к старому дубу...
- Видишь ту дорожку? - сказала мне Эллис, - там, где месяц тускло
светит и свесились две березки?.. Хочешь туда?
Но я чувствовал себя до того разбитым и истощенным, что я мог только
проговорить в ответ: - Домой... домой!.. - Ты дома, - отвечала Эллис.
Я действительно стоял перед самой дверью моего дома - один. Эллис
исчезла. Дворовая собака подошла было, подозрительно оглянула меня - и
с воем бросилась прочь. Я с трудом дотащился до постели и заснул, не
раздеваясь.
XVII
Все следующее утро у меня голова болела, и я едва передвигал ноги; но
я не обращал внимания на телесное мое расстройство, раскаяние меня
грызло, досада душила.
Я был до крайности недоволен собою. "Малодушный! - твердил я
беспрестанно, - да, Эллис права. Чего я испугался? как было не
воспользоваться случаем?.. Я мог увидеть самого Цезаря - и я замер от
страха, я запищал, я отвернулся, как ребенок от розги. Ну, Разин - это
дело другое. В качеств" дворянина и землевладельца... Впрочем, и тут,
чего же я,': собственно, испугался? Малодушный, малодушный!.." а
-Да уж не во сне ли я все это вижу? - спросил я ссбц наконец. Я позвал
ключницу, j
- Марфа, в котором часу я лег вчера в постель - иц помнишь?. Щ
- Да кто ж тебя знает, кормилец... Чай, поздно. В су-1 меречки ты из
дома вышел; а в спальне-то ты каблучищами-тО^ за полночь стукал. Под
самое под утро - да. Вот и третьего дня тож. Знать, забота у тебя
завелась какая.
"Эге-ге! - подумал я. - Летанье-то, значит, не побежит сомнению". -
Ну, а с лица я сегодня каков? - прибизил я
громко.
- С лица-то? Дай погляжу. Осунулся маленько. Да и бледен же ты,
кормилец: вот как есть ни кровинки в лице. Меня слегка покоробило... Я
отпустил Марфу. "Ведь этак умрешь, пожалуй, или сойдешь с ума,
рассуждал я, сидя в раздумье под окном. - Надо это все бросить. Это
опасно. Вот и сердце как странно бьется. А когда я ^гаю, мне все
кажется, что его кто-то сосет или как будто t i н-'ro что-то сочится,
- вот как весной сок из березы, если во кнуп> в нее топор. А все-таки
жалко. Да и Эллис... Она играет со мной, как кошка с мышью... а
впрочем, едва ли она желает мне зла. Отдамся ей в последний раз -
нагляжусь - а там... Но если она пьет мою кровь? Это ужасно. Притом
такое
быстрое передвижение не может не быть вредным; говорят, и в Англии на
железных дорогах запрещено ехать более ста двадцати верст в час..."
Так я размышлял с самим собою - но в десятом часу вечера я уже стоял
перед старым дубом".
Вот такие необыкновенные полеты в объятиях призрака - полеты и во
времени, и в пространстве - довелось испытать, благодаря полету
фантазии автора рассказа "Призраки", его главному герою. Зададимся же
вопросом: а не сталкиваются ли люди в реальной жизни с чем-либо
подобным?
Сколь это ни покажется странным, но необыкновенный феномен
проникновения как бы за грань времени, похоже, чаще всего связан
именно с призраками, призрачными миражами, привидениями. Иногда
человек встречается с призраками прошлого буквально лицом к лицу,
оставаясь при этом в нашем времени. Но бывает и так, что он сам как бы
переносится в прошлое. При этом воссоздается, соответственно эпохе и
времени, не только облик, поведение и даже психология встреченных там
"иновремян", но вся обстановка и даже сам дух того времени! Самый
знаменитый случай подобного рода - "приключение" двух английских
учительниц в Версале, пережитое ими 10 августа 1901 года. Когда
Тургенев только приступил к созданию "Призраков", до того странного
происшествия оставалось еще целых сорок лет. Итак, что же произошло в
полдень десятого августа первого года нашего столетия?
В тот день двадцатипятилетняя мисс Эн Моберли и тридцативосьмилетняя
Элеонора Джордан, учительницы из Оксфорда, которые прибыли отдохнуть
во Францию, оказались в садах Малого Трианона в Версале, бывшей
резиденции французских королей. Они с путеводителем в руках
пробирались к Малому Трианону, любимому дворцу Марии-Антуанетты,
обезглавленной вместе со своим мужем, королем Франции
ком XVI, во времена Французской революции в октябре
1793 года.
Чем дальше они шли, тем меньше понимали, где находятся: ничего общего
с указаниями путеводителя! Все вокруг было подобно какой-то
грандиозной декорации из прошлого. Старомодно и необычно выглядели и
вели себя встреченные по пути люди. Затем странная пелена как бы спала
и окружающее приобрело вполне современные черты. По возвращении домой
учительницы подробно записали свои впечатления, а потом предприняли
небольшое историческое расследование и, сопоставив свои впечатления с
документальными свидетельствами, пришли к выводу, что "попали" в 5
августа 1789 года. Другие исследователи полагают, что сцена, увиденная
ими в 1901 году, скорее соответствует времени 1770-1771 годов.
Как бы то ни было, но еще в течение по крайней мере полустолетия от
ряда посетителей Малого Трианона поступали сообщения о видении ими
аналогичных сцен из прошлого. Описанию и осмыслению этих событий
посвящено много книг и свыше ста статей. После паяя из книг - "Духи
Трианона" доктора М. Колемана вышла в Англии в 1988 году, первая -
"Приключения", написанная теми двумя учительницами, была опубликована
в Лондоне в 1911 году; в 1978-м она же издана на французском языке в
Париже.
Из других известных происшествий подобного рода нельзя не выделить
"приключение", выпавшее на долю секретаря ректора Университета штата
Небраска (США) миссис Колин Бутербах 3 октября 1963 года. Случай
замечателен еще и тем, что его расследовали профессионалы - психологи,
парапсихологи, психиатры.
Утром того дня миссис Бутербах по поручению шефа направилась в
соседнее здание с тем, чтобы отнести нотные бумаги в офис профессора
Мартина, извес "яого специалиста по хоровому пению. Примерно в в;емь
пятьдесят утра она вошла в здание и, проходя г обширному холлу,
услышала в комнатах, примык:.->ших
к кабинетам для занятий музыкой, шум студенческой группы и звуки игры
на ксилофоне. Войдя в первую комнату и сделав не более четырех шагов,
она была вынуждена остановиться из-за затхлого, крайне неприятного
запаха. Подняв глаза, увидела фигуру очень высокой черноволосой
женщины в блузе и юбке до лодыжек. Ее правая рука касалась самых
верхних полок старого шкафа для хранения нот и музыкальных
принадлежностей.
Вот рассказ миссис Бутербах:
"Когда я только вошла в комнату, все было вполне нормально. Но, сделав
четыре шага, почувствовала сильный запах. Он буквально остановил меня,
вызвав состояние, подобное шоку. Я посмотрела на пол, но тут же
почувствовала, что в комнате кто-то есть. Затем я вдруг осознала, что
в холле стало тихо. Наступила мертвая тишина. Я подняла глаза, и
что-то притянуло мой взгляд к шкафу. Там стояла она - спиной ко мне,
касаясь правой рукой одной из верхних полок, совершенно бесшумно. Она
и не подозревала о моем присутствии. Пока я наблюдала за ней, она
стояла абсолютно неподвижно. Фигура не была прозрачной, и все же я
знала, что это не живой человек. Пока я смотрела на нее, она медленно
таяла - не отдельными частями тела, а вся сразу.
До того, как она растаяла, я не думала, что в комнатах может быть
кто-то еще, но вдруг почувствовала, что я не одна. Слева от меня стоял
письменный стол, и я почувствовала, что за ним сидит мужчина. Я
осмотрела все вокруг - никого не было, но я все еще ощущала его
присутствие. Не знаю, когда ощущение чужого присутствия покинуло меня,
потому что затем, выглянув в окно, расположенное за тем столом, я
испугалась и покинула комнату. Не уверена, выбежала ли я из нее или
просто вышла. Когда я выглядывала из окна, там не было ничего
современного - ничего из того, что должно было быть! Ни улицы -
Мэдисонстрит, которая расположена в полуквартале от Белого здания, ни
даже нового Уиллард-хауза. И тогда я
ла, что те люди были не из моего времени, наобс "-от, я оказалась в их
времени (выделено в оригинале. - Авт).
Я возвратилась в холл и снова услышала знакомые звуки. Испытанное мною
должно было длиться всего несколько секунд, потому что девушки, еще
только входившие в класс, пока я направлялась в нужную мне комнату,
все еще продолжали собираться там и играть на ксилофоне".
В ответ на просьбу описать более подробно то, что она увидела,
выглянув в окно, миссис Бутербах уточнила: "Окно было открыто.
Несмотря на раннее октябрьское утро, за охном все выглядело будто в
летний полдень, было очень жарко. И еще стояло полное безмолвие. Еще
виднелись разбросанные тут и там деревья - по-моему, два справа от
меня и, кажется, три елева. Возможно, их было больше, но именно так
мне запомнилось. Все остальное было чистое поле. Не было ни
Уиллард-хауз, ни Мэдисон-стрит. Еще я вспоминаю очень смутные контуры
какого-то строения справа, и это все. Ничего, кроме чистого поля".
В ходе дальнейших расспросов, сопоставлений и расследований
выяснилось, что увиденная миссис Бутербах фигура похожа на мисс
Кларису Миллс, преподавательницу музыки, которая с 1912 года работала
в том же самом помещении, где ее призрак возник из небытия. Она
внезапно умерла на своем рабочем месте в 1936 году, в комнате напротив
холла. Ее отличительные особенности - высокий рост - около 180
сантиметров, черные волосы, а также место и действия (стоя у полок
музыкального шкафа) - очень напоминали то, что делала и как выглядела
та призрачная фигура, которая была одета по моде 1915 года.
Учительница очень любила хоровое пение. При обследовании полок
музыкального шкафа, к которым тянулась рука привил-"лтля, было найдено
много нот для хора, большинсто из которых были изданы до 1936 года.
И самое любопытное: с трудом найденная исс,е,дователями фотография
студенческого городка, сделанная
в 1915 году, в целом соответствовала тому, что миссис Бутербах видела
в окно. Нашли, хотя это было очень непросто, и фотографию самой мисс
Миллс 1915 года, которую миссис Бутербах безошибочно выбрала среди
множества других.
Таким образом, возвращаясь в последний раз к тургеневским "Призракам",
следует сказать, что интуиция (а возможно, и нечто большее) отнюдь не
подвела писателя и при изображении картин проникновения в призрачное
прошлое: как показывает опыт, нечто подобное происходит и в реальной
жизни.
Конечно, можно было бы столь же подробно и под интересующим нас углом
зрения рассмотреть все другие "таинственные повести" Тургенева и в
каждом отдельном случае найти соответствующие жизненные реалии. Однако
мы не будем утомлять внимание читателя многочисленными параллелями, а
остановимся лишь на последнем "таинственном" произведении писателя -
повести "После смерти" ("Клара Милич"), в основе которой лежит
подлинная история посмертной влюбленности магистра зоологии Владимира
Дмитриевича Аленицына (1846 - 1910) в Евлалию Павловну Кадмину (1853 -
1881) - молодую, красивую, талантливую актрису и певицу (контральто),
которая покончила с собой 4 ноября 1881 года, приняв яд при исполнении
роли Василисы Мелентьевой в одноименной пьесе А. Н. Островского во
время спектакля на сцене драматического театра в Харькове.
По одной из версий Аленицын, увидев однажды Кадмину, влюбился в нее, а
после ее смерти любовь магистра приняла форму психоза. Другие
утверждали, что зоолог влюбился в актрису только после ее смерти. При
всем при том сама Кадмина и не подозревала о существовании Аленицына.
В то время эта жизненная Драма была у всех на устах, знал о ней и
Тургенев. С Аленицыным он встречался у своих знакомых, с Кадминой
лично знаком не был, но видел раз на сцене ("у ней было очень
выразительное лицо"). Замысел повести
возник у писателя в декабре 1881 года. В его письме к Ж. А. Полонской
от 20 декабря 1881 года есть такие строки: "Презанимательный
психологический факт сообщенная Вами посмертная влюбленность
Аленицына! Из этого можно бы сделать полуфантастический рассказ вроде
Эдгара По". В сентябре 1882 года повесть "После смерти" была уже
завершена. Читатели смогли познакомиться с ней в начале января
следующего года, когда она была напечатана в первом номере журнала
"Вестник Европы" за 1883 год.
Вскоре Ж. А. Полонская сообщила писателю: "Аленицын пробежал Ваш
рассказ, узнал Кадмину и остался недоволен - нашел, что Вы ее не
поняли и не могли понять и что, кроме него, никто не только не поймет,
но и не вправе ее понять/.../ досадует на меня, - зачем я Вам писала о
Кадминой, так как Кадмина его собственность".
Узнал ли Аленицын в Якове Аратове самого себя, история умалчивает,
видимо, потому, что тогда это для всех было совершенно очевидно. Так
же, как очевидно было то, что прототипом Клары Милич стала Кадмина.
"Тургенев, - отметил еще несколько десятилетий тому назад В.
Сквозников в процессе критического анализа повести "После смерти", -
как и в других случаях, заботливо сохраняет подлинные приметы факта:
его герой (Яков Аратов. - Авт.) сын "инсектонаблюдателя" (наблюдателя
за насекомыми. - Авт.), не чужд научным занятиям, судьба Клары очень
сходна с трагической судьбой ее "прототипа". Тургенев как бы говорит
читателю: вот реальный случай прямо из жизни, вовсе не какая-нибудь
выдуманная мистическая подделка, - а попробуйте объяснить его научным
разумом, "системой"! Можно, как в "Рассказе отца Алексея", попробовать
сослаться на психопатологию, но ведь все равно и ею этого сложного
феномена не объяснить целиком. Есть, видимо, какие-то иные силы
жизни".
С этими-то "иными силами жизни" Яков АЩТОВ встречается на последнем
отрезке своего земного пути- Вот как он описан Тургеневым в
завершающих главах повести.
XIV
"Платонида Ивановна несказанно обрадовалась возвращению своего
племянника. Чего-чего она не передумала в его отсутствие! "По меньшей
мере, в Сибирь! - шептала она, сидя неподвижно в своей комнатке, - по
меньшей мере - на год!" К тому же и кухарка пугала ее, сообщая
наивернейшие известия об исчезновении то того, то другого молодого
человека по соседству. Совершенная невинность и благонадежность Яши
нисколько не успокаивали старушку. "Потому... мало ли что! -
фотографией занимается... ну и довольно! Бери его!" И вот ее Яшенька
вернулся цел и невредим! Правда, она заметила, что он как будто
похужел и в личике осунулся - дело понятное... без призора! - но
расспрашивать его об его путешествии не посмела. Спросила за обедом:
"А хороший город Казань?" - "Хороший", - отвечал Аратов. "Чай, там все
татары живут?" - "Не одни татары". - "А халата оттуда не привез?" -
"Нет, не привез". Тем и кончился разговор.
Но как только Аратов очутился один в своем кабинете - он немедленно
почувствовал, что его как бы кругом что-то охватило, что он опять
находится во власти, именно во власти другой жизни, другого существа.
Хоть он и сказал Анне - в том порыве внезапного исступления, - что он
влюблен в КлэрУ" - но это слово ему самому теперь казалось
бессмысленным и диким. Нет, он не влюблен, да и как влюбиться в
мертвую, которая даже при жизни ему не нравилась, которую он почти
забыл? Нет! но он во власти... в ее власти... он не принадлежит себе
более. Он - взят. Взят до того, что даже не пытается освободиться ни
насмешкой над собственной нелепостью, ни возбужденьем в себе, если нет
уверенности, то хоть надежды, что это все пройдет, что это - одни
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 21 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |