В глазах у него появилась подозрительность.
– От принца?
– Конечно. Если ты будешь хорошо себя вести и помогать принцу, он, наверное, будет за это давать тебе разные замечательные веши. – Я позволил ему немного подумать над моими словами, а потом спросил: – Олух, у тебя есть другая одежда?
– Другая одежда?
– Да, не та, что на тебе. Еще штаны и рубашка.
– Только это, – ответил он, покачав головой. Даже обо мне никогда так плохо не заботились. Я решил, что он что-то путает.
– А что ты надеваешь, когда эту одежду стирают? – спросил я и налил в ванну горячую воду.
– Стирают?
Я сдался. Мне расхотелось задавать ему вопросы.
– Олух, я принес воды и нагрел ее для ванны, – сказал я и взял с полки все необходимое для шитья – в комнате Чейда имелось даже это.
Я решил зашить самые большие дыры и прорехи.
– Ванна? Это как мыться в реке?
– Вроде того. Только горячей водой. С мылом.
Олух задумался на пару минут и сказал:
– Я так не делаю.
И вернулся к изучению пирожного.
– Может быть, хочешь попробовать? Быть чистым очень приятно. – Я поболтал рукой в воде, приглашая его.
Он некоторое время сидел молча, глядя на меня. Потом отодвинул стул и подошел к ванне, заглянул внутрь. Я снова поболтал в ней рукой. Олух медленно встал на колени и, крепко ухватившись одной рукой за край, сунул другую в воду. Удивленно фыркнув, он вдруг сказал:
– Теплая.
– В ней очень приятно сидеть. Ты согреешься и будешь потом приятно пахнуть.
Он издал неопределенный звук и засунул руку поглубже в воду. Потрепанный рукав рубашки тут же намок.
Я встал и отошел, оставив его наедине с водой. Ему потребовалось довольно много времени, чтобы ее изучить. Когда оба рукава окончательно промокли, я предложил ему снять рубашку. Вода довольно сильно остыла, когда Олух, наконец, решился раздеться и забрался в ванну. Нижнего белья у него не оказалось. Когда я собрался добавить горячей воды, он отнесся к моему намерению с подозрением, но, немного подумав, все-таки согласился и принялся играть с мочалкой и мылом. Постепенно теплая вода его согрела, и он расслабился. Уговорить его не только вымыть лицо, но и намылить волосы, а затем прополоскать, было совсем непросто.
Мы немного поговорили, и мне удалось узнать, что Олух вообще не мылся со времени Весеннего праздника. С тех пор как умерла его мать, никто не говорил ему, что нужно время от времени приводить себя в порядок. Я понял, что умерла она не так давно. Тогда я спросил его, как он оказался в замке, но он не смог сказать ничего определенного. Я решил, что он просто сам сюда забрел, и, поскольку на Весенний праздник, а потом и на помолвку принца собралось много народу, все думали, что он чей-то слуга. Нужно спросить у Чейда, как так получилось, что Олух стал его личным слугой.
Пока Олух экспериментировал с мылом и теплой водой, я попытался зашить – насколько было возможно – его одежду. Там, где она расползлась по швам, это оказалось совсем нетрудно, даже несмотря на грязь, покрывавшую ткань толстой коркой. На коленях и локтях она протерлась до дыр, но мне не удалось найти ничего подходящего для заплаток и пришлось оставить все как есть.
Когда кожа на пальцах Олуха сморщилась, я нашел ему полотенце, чтобы он вытерся, и велел встать у огня. Затем я бросил его одежду в мутную воду, кое-как постирал, отжал и развесил на спинках стульев. Чистой она не стала, но заметно посвежела.
Уговорить Олуха сесть и позволить мне вычесать колтуны из его волос оказалось так же трудно, как соблазнить ванной. Он с подозрением отнесся к расческе, даже после того, как я дал ему зеркало и позволил смотреть, что я делаю. Должен признаться, я не сталкивался со столь трудной задачей с тех пор, как ко мне попал Нед и мне пришлось убеждать его, что вши не являются непременным элементом прически.
Относительно чистый, сухой и причесанный Олух сонно сидел перед камином, завернувшись в одно из одеял Чейда. Думаю, теплая ванна отняла у него много сил.
Я поднял один из его башмаков и повертел в руке. Благодаря урокам Баррича, как справиться с этой бедой, я знал.
– Я могу сделать тебе новые башмаки, только мне нужно сходить в город и купить кожи, – сказал я.
Олух сонно кивнул, его уже больше не удивляла щедрость свалившихся на него даров. Я придвинул его одежду к огню, чтобы она побыстрее просохла, и проговорил:
– Не знаю, что делать с твоей одеждой. Шить я не очень-то умею. Только чинить. Но мы что-нибудь придумаем.
Он снова кивнул, а я, немного подумав, подошел к старому шкафу Чейда, стоявшему в углу. Внутри я обнаружил несколько его рабочих шерстяных туник, которые, как мне показалось, он не надевал уже несколько лет. Одна была опалена огнем, а на остальных виднелись пятна самого разного происхождения, но все равно они выглядели значительно лучше, чем лохмотья Олуха.
Я достал одну, прикинул длину и безжалостно отрезал лишнее.
– Будешь это носить, пока мы не закажем для тебя новую одежду.
Олух едва заметно кивнул, в полудреме всматриваясь в огонь. Когда он расслабился, музыка его Скилла зазвучала мощнее. Я начал выстраивать стены, чтобы от нее защититься, но уже в следующее мгновение отбросил их и открылся ей навстречу.
Прихватив с собой нитки, иголку и тунику я уселся на другой стул и посмотрел на Олуха. Он почти заснул. Я вдел нитку в иголку и начал подшивать тунику.
– Значит, они называют меня «песьей вонючкой», верно? – мягко спросил я.
– Угу.
Музыка слегка изменилась, зазвучала резче. Я услышал звон кузнечного молота по наковальне. Стук двери. Где-то заблеяла овца, ей ответила другая. Я впустил мелодию Олуха в свое сознание и позволил ей подхватить и мои мысли, а сам наблюдал за тем, как бездумно ныряет иголка в ткань и тут же появляется на поверхности снова.
– Олух, ты помнишь, когда ты с ними встретился в первый раз? С теми, кто называет меня «песья вонючка»?
Пожалуйста, покажи мне, – добавил я.
Я отправил свою просьбу на крыльях Скилла, приправив ее тихими словами и ритмичными движениями иголки. Я слышал легкое шуршание нитки, проникающей в ткань, и потрескивание огня в камине и присоединил эти звуки к вопросу.
Олух некоторое время молчал, только музыка Скилла продолжала витать в воздухе между нами. Затем я услышал, как в мелодию проникло шуршание моей иглы и голос огня.
Он сказал: «Поставь ведро и пойдем со мной».
– Кто сказал? – спросил я чересчур резко. Музыка Олуха смолкла, и он ответил мне:
– Я не должен о нем никому рассказывать. Иначе он меня убьет. Убьет до смерти, большим ножом. Распорет живот, и мои кишки вывалятся прямо в грязь. – Я видел, как он мысленно представил себя на улице Баккипа с распоротым животом и валяющимися у его ног внутренностями. – Он зарежет меня, как свинью.
– Я этого не допущу, – пообещал я.
Олух упрямо потряс головой и начал задыхаться.
– Он сказал: «Никто меня не остановит. Я тебя прикончу». Если я расскажу о нем, он меня убьет. Если не буду следить за золотым человеком, стариком и тобой, он меня убьет. Если я не буду подглядывать в двери и слушать, а потом говорить ему, он меня убьет. И все мои кишки будут валяться в грязи.
Благодаря нашей связи через Скилл я понял, что Олух искренне этому верит и мне придется оставить все как есть.
– Хорошо, – ласково ответил я и, откинувшись на спинку стула, сосредоточился на своей работе. – Не думай о нем, – предложил я. – Вспомни других. Тех, с кем ты встречался.
Олух задумчиво кивнул своей огромной головой и уставился в огонь. Через некоторое время снова зазвучала его музыка. Я постарался настроить на ее ритм свое дыхание, а потом и движения рук. Затем очень осторожно подобрался своим сознанием к сознанию Олуха и едва заметно коснулся его.
Я боялся даже дышать, лишь протыкал ткань иголкой, за которой тянулся длинный хвост нити. Олух медленно вдыхал носом и не сводил глаз с огня. Я не стал задавать никаких вопросов, просто позволил его Скиллу проникнуть в меня. Ему совсем не понравилась та первая встреча, не нравилось бежать всю дорогу от замка в город, да еще его спутник вцепился ему в рукав и не выпускал, пока они не оказались на месте. Он был выше Олуха, и тому пришлось идти, неудобно согнувшись и слишком быстро. У него болели ноги, во рту пересохло от ужасно длинной прогулки, которая его совсем не радовала. Олух помнил, что человек, державший его за рукав, постоянно его встряхивал, чтобы он отвечал на вопросы, которые ему задавали.
Воспоминания Олуха оказались очень четкими и даже слишком подробными, со множеством деталей. Он помнил, что стер пятку, не менее отчетливо, чем слова человека, схватившего его. В его голосе слышалось блеяние коз и грохот телеги, проезжавшей по улице. Олуха постоянно трясли и пинали, чтобы он отвечал, и он не забыл своего страха и удивления, что с ним так обращаются.
Его ответы были не слишком внятными из-за того, что он почти ничего не знал, а к тому же у него имелась собственная система приоритетов. Он рассказал им о своей работе на кухне. Они спросили, кого из придворных он обслуживает, но Олух не слишком твердо знал имена. Сначала они были нетерпеливы и ругали его, а один принялся бранить того, кто привел Олуха, за то, что он попусту тратит их время. Потом Олух стал жаловаться, что ему приходится таскать наверх всякие тяжелые вещи для высокого старика с пятнистым лицом. «Чейд, лорд Чейд, советник королевы», – прошипел кто-то, и все сразу заинтересовались его рассказом.
Так они узнали, что Чейд требует, чтобы Олух складывал маленькие поленья по одну сторону камина, а большие – по другую, а еще, что Олуху приходится вытирать воду, которую он проливает на лестнице. И что он ни в коем случае не должен прикасаться к свиткам и просыпать на пол пепел. Не открывать маленькую дверь, если его может увидеть кто-нибудь. Их заинтересовало только последнее, но, когда их вопросы ничего не дали, Олух почувствовал, что они недовольны. Он испугался, но человек, который его привел, стал говорить, что это их первый разговор, и дурачка можно научить, на что ему следует обращать внимание. А потом еще кто-то велел ему наблюдать за красавчиком джамелийцем с желтыми волосами и смуглой кожей. У него белая лошадь.
И слуга, песья вонючка, у него кривой нос и шрам на лице».
Олух не знал ни лорда Голдена, ни меня. Но человек, который по-прежнему не выпускал его рукав, узнал нас по описанию и пообещал показать меня Олуху. Тогда они дали тому человеку золотые монеты, такие толстые, блестящие и звонкие. И вложили в ладонь Олуха три маленькие серебряные денежки. А потом предупредили Олуха и безликого слугу, державшего его, что они должны быть настороже и опасаться «вонючего пса-предателя. Он убьет тебя, если только узнает, что ты за ним следишь».
Я почувствовал, как маленькие черные глазки впились в мое лицо. Несмотря на то что я парил среди воспоминаний Олуха, мне никак не удавалось рассмотреть того, кто вывел его из замка, только эти пронзительные глаза.
«Песья вонючка, он отрубил человеку руку в тот раз, когда я его видел. Чик – и все! Как кусок колбасы, лежащей на столе. А с тобой будет еще хуже, если он обнаружит, что ты за ним подглядываешь. Поэтому будь осторожен, дурачок. Он не должен тебя видеть».
Эти слова, блеяние коз и грохот телег смешались в сознании Олуха с пронзительным зимним ветром, воющим снаружи. Где-то вдалеке грохотал кузнечный молот.
Когда они возвращались в замок, другой слуга предупредил Олуха, что он должен быть очень осторожен, чтобы его не поймал «тот страшный человек, песья вонючка, о котором его предупредили. Тебе следует за ним наблюдать, но оставаться незаметным. Ты меня слышишь, парень? Если ты нас предашь, не только ты умрешь, но я потеряю работу. Так что, будь осторожен. Он не должен тебя видеть. Ты слышишь меня? Слышишь?».
Олух ужасно его боялся и все время повторял, что слышит, а слуга потребовал у него монетки, которые ему подарили.
«Ты даже не знаешь, что с ними делают, дурачок. Отдай их мне».
«Они мои. Чтобы купить конфетку. И пирожное».
Но другой слуга ударил Олуха и забрал монетки.
Я переживал случившееся вместе с Олухом, находясь внутри его Скилла. Когда слуга сильно ударил его ладонью по лицу, волна Скилла чуть не поглотила меня. Я понял, что бессмысленно пытаться увидеть лицо того слуги. Олух старался не смотреть на него и плотно закрыл глаза, когда тот поднял кулак.
Посмотри на него, Олух. Пожалуйста. Дай мне его увидеть, – умолял я, но Олух страшно разволновался, а я испытал такую сильную ненависть к предателю, что наша связь через Скилл разорвалась. Олух вскрикнул и отшатнулся от удара, вернувшегося к нему в воспоминаниях, да так сильно, что свалился со стула и откатился к самому камину. Я вскочил на ноги, голова у меня отчаянно кружилась от неожиданно прерванного контакта. Когда я схватил завернутое в одеяло тело, чтобы оттащить подальше от огня, он, по-видимому, решил, что я на него напал, потому что начал отбиваться.
Нет, песья вонючка, нет! Ты меня не видишь, не делай мне больно, не видишь меня, не видишь!
Я рухнул на пол как подкошенный. Поскольку я был для него открыт, несколько мгновений я ничего не видел, и могу поклясться, что почувствовал запах грязной собаки.
Через некоторое время зрение ко мне вернулось, но я потратил почти все свои силы на то, чтобы восстановить защитные стены. Еще через пару минут, опираясь о пол руками, я встал на колени и потрогал голову, уверенный, что обнаружу там кровь, такой ужасной была боль. Затем я с трудом сел и огляделся по сторонам. Олух сражался со своими мокрыми штанами, стонал от страха и негодования, пытаясь их надеть. Я сделал глубокий вдох и прохрипел:
– Олух, все в порядке. Никто не собирается делать тебе больно.
Он не обращал на меня внимания, полностью сосредоточившись на штанах. Я подполз к стулу и взял тунику, которую подшивал.
– Подожди, Олух. Я уже закончил. Она сухая и теплая.
Я осторожно опустился на стул. Наконец-то я все понял. Теперь я знал, почему я песья вонючка, человек, которого нужно ненавидеть и бояться, знал, почему он не хотел, чтобы я его видел. Даже история о том, что кто-то его бьет и отнимает деньги, прояснилась. Олух никогда не пытался скрывать от нас свои тайны. Просто мы были настолько глупы, что ничего не замечали. Я едва видел иголку, но все равно сделал еще несколько последних стежков, завязал узел, откусил нитку и протянул ему тунику.
– Надень. Пока не высохла твоя одежда.
Он бросил на пол мокрые штаны и подошел ко мне.
– Ты на меня рассердился. Ты меня ударишь. Или отрубишь мне руку.
– Нет, Олух. Ты сделал мне больно, но ты испугался. Я на тебя не сержусь и не собираюсь отрубать твою руку. Я не хочу тебя бить.
– Человек с одной рукой сказал…
– Человек с одной рукой врет. И его друзья тоже. Подумай об этом. Я пахну собачьей мочой?
Олух помолчал немного, а потом неохотно ответил:
– Нет.
– Я тебя хоть раз ударил? Отрубил тебе руку? Вот, возьми тунику. Мне кажется, ты замерз.
Олух осторожно приблизился ко мне.
– Нет. – Подозрительно уставившись на тунику у меня в руках, он спросил: – Зачем ты мне ее даешь?
– Она – то же самое, что розовое пирожное, изюм и перо. Твой принц хочет, чтобы ты носил хорошую одежду. В ней тебе будет тепло. А очень скоро принц прикажет сшить для Олуха новую одежду.
Не убирая стен, я сделал осторожный шаг в его сторону и натянул тунику ему через голову. Она все равно оказалась слишком длинной и собралась складками у ног. Рукава скрывали кисти рук. Я помог Олуху их закатать, а из обрезков сделал пояс. Теперь он мог ходить, не наступая на край туники. Прижав к груди руки, он вдруг сказал:
– Мягкая.
– Ну уж наверняка мягче твой старой одежды. Потому что она чище.
Я вернулся к своему стулу и тяжело сел. Головная боль начала понемногу отступать. Возможно, Чейд был прав, когда рассуждал про эльфовскую кору. Зато все тело у меня саднило после падения на пол, да и синяки, полученные от отца Сваньи, давали себя знать. Я вздохнул.
– Олух, сколько раз ты к ним ходил?
Он стоял, высунув изо рта язык, и думал.
– В дни стирки.
– Я знаю. Ты ходишь туда в дни стирки. Но сколько раз? Сколько?
Он облизал верхнюю губу, с самым серьезным видом кивнул и заявил:
– Каждый раз, когда день стирки.
Я понял, что больше мне ничего от него не добиться.
– Ты ходишь к ним один?
Олух нахмурился.
– Нет. Я мог бы, но он меня не пускает.
– Из-за монет, которые они ему дают. И тебе.
Он нахмурился еще сильнее.
– Бьет Олуха. Отнимает денежки. Потом однорукий разозлился. Я сказал ему. Теперь он берет монеты, а мои денежки отдает мне. На конфеты.
– Кто?
Олух помолчал немного, а потом ответил:
– Я не должен про него говорить. – Я уловил эхо его ужаса, когда зазвучала музыка Олуха, пронизанная голосами коз и звоном упряжи. Он почесал в затылке, затем расправил волосы руками так, чтобы их видеть. – А ты подстрижешь мне волосы? Мама иногда их стригла после того, как я мылся.
– Хорошая мысль. Давай подстрижем твои волосы.
Я с трудом поднялся на ноги. По-видимому, я сильно ударил колено, когда упал. Я был в отчаянии, но понимал, что мои попытки вытянуть из Олуха нужную информацию только загонят ее еще глубже под покров страха.
– Садись за стол, Олух, а я пока поищу ножницы. А ты можешь мне что-нибудь про них рассказать? Например, про однорукого? Где он живет?
Олух молча подошел к столу и сел. И тут же взял в руки пирожное, которое принялся разглядывать. Казалось, он забыл обо всем на свете. Я подошел к нему с ножницами в руках.
– Олух, о чем с тобой разговаривал однорукий?
Не глядя на меня, Олух ответил пирожному:
– Я не должен о нем говорить. Ни с кем. Или они меня убьют. А мои потроха будут валяться в грязи.
Обеими руками он начал гладить свой толстый живот, словно хотел убедиться, что с ним все в полном порядке.
Я принялся снова расчесывать его волосы. Олух немного успокоился и вернулся к изучению пирожного.
– Я подстригу твои волосы так, чтобы они прикрывали шею. Тогда у тебя не будут мерзнуть уши.
– Угу, – равнодушно согласился он, поглощенный созерцанием розового чуда.
Занимаясь волосами Олуха, я вспомнил про Неда, и мне ужасно захотелось вернуться в то время, когда он был еще маленьким. Тогда я точно знал, что делаю все правильно. Я его хорошо кормил, учил ловить рыбу, следил за тем, чтобы он спал по ночам и ходил в чистой одежде. Что еще нужно десятилетнему мальчишке? А вот юноша – совсем другое дело. Может быть, мне удастся сходить сегодня вечером в город, чтобы его проведать.
Гора волос на полу росла по мере того, как ножницы состригали неровные пряди, торчавшие в разные стороны.
Я решил подойти к проблеме с другой стороны.
– Я знаю, что ты не должен говорить мне про однорукого. Про это нельзя. И мы не будем. Я даже не стану спрашивать, что он от тебя хочет. Но о том, что ты им рассказал, наверное, можно. Они же не велели тебе про это молчать, не велели?
– Не-ет, – задумчиво протянул Олух и вздохнул. Стрижка явно его успокаивала. – Однорукий… – тихо проговорил он, и в моем сознании вместе с музыкой возник образ Лодвайна.
Лодвайн оказался гораздо более худым, чем я его запомнил, но ведь он лишился руки и потом долго лежал в лихорадке. Такое случается. Он смотрел на меня, и я на мгновение растерялся, но быстро справился с собой: теперь я видел его глазами Олуха, который был значительно ниже. Но даже и так его лицо окутывали тени. Олух вспоминал, скорее, звуки. То, что представало перед его мысленным взором, было гораздо более невнятным, чем-то, что он слышал. Я прислушивался к голосу Лодвайна, который пронизывал воспоминания Олуха, пугая его своим неудовольствием.
«Это твой источник информации, Пэджет? Так-то ты помогаешь мне решить мою самую главную задачу? Он нам не подойдет. Он настолько глуп, что даже имени своего не в состоянии запомнить, не говоря уже о чем-нибудь важном».
«Он прекрасно подходит для ваших целей, – сказал кто-то – по-видимому, человек по имени Пэджет. – Он уже сообщил нам много полезного, правда, дурачок? Старик к нему расположен. Так ведь, Олух? Ты же теперь работаешь на самого лорда Чейда, верно? Расскажи про лорда Чейда и его особую комнату».
А затем, очевидно обращаясь к Лодвайну, он заявил: «Нам просто сказочно повезло. Когда мальчишка-конюх притащил его сюда, я думал так же, как ты, что от него не будет никакого прока. Но придурку позволяют разгуливать по замку и заходить, куда ему вздумается. Он много знает, Лодвайн. Просто нужно уметь выудить у него необходимые сведения».
Я не видел Пэджета глазами Олуха, но я его чувствовал. Крупный, широкоплечий, но не слишком высокий… страшный, может сделать больно голыми руками…
Затем зазвучал другой, женский, голос.
«Он хорошо на нас работает, лошадник. Не стоит менять… как там говорят? Коней на переправе не меняют, так, кажется? Да. Если тебя устраивает то, что мы можем предложить, не нужно ломать работающий механизм».
Я уже слышал этот голос и принялся рыться в памяти, пытаясь вспомнить, где. Но в конце концов пришел лишь к выводу, что женщина, скорее всего, живет в замке. Я постарался запрятать эту мысль подальше, чтобы не разорвать нить воспоминаний Олуха. Он был напуган и смущен в тот день появлением высокого однорукого мужчины и тем, что люди вокруг разговаривали, не обращая на него внимания. И ни разу за все время человек, державший его, не выпустил рукав рубашки.
Голос Лодвайна звучал, словно удары кузнечного молота о наковальню.
«Мне на ваши дела плевать, женщина. И никакие предложения не интересуют. Моя месть принадлежит только мне, и я не отдам ее никому ни за какие деньги на свете. Мне нет дела до вашего Чейда. Я хочу получить голову лорда Голдена и чертову руку вонючего пса, который на него работает. Или ты забыл все на свете, Пэджет, и решил предать дело Полукровок? Ты забыл, что лорд Голден должен заплатить мне жизнью за все, что он сотворил, а его слуга отнял у меня руку?»
«Я ничего не забыл, Лодвайн. Я там был, дружище! – Голос Пэджета грохотал, точно огромные колеса по мостовой, подминающие под собой гнев и упреки, готовые сорваться с языка. – Ты не забыл, что именно я взял тебя на свою лошадь в тот день и держал, чтобы ты не вывалился из седла? Когда она предложила сделку, я подумал, какая нам разница, как они умрут? Отдадим их ей, а ее золото очень даже пригодится для нашего дела, для того, чтобы отнять власть у Видящих, недостойных трона».
В его голосе зазвучала уверенность в собственной правоте, которая смешалась с далеким блеяньем коз, проникшим в воспоминания Олуха.
«Заткнись! – злобно выкрикнул Лодвайн. – Мне не все равно, как они умрут! Их смерть принадлежит мне. И моя месть не продается. Наше дело подождет до тех пор, пока я не разберусь с этими двоими. Я уже сказал тебе, Пэджет, что мне нужно. Я хочу знать, когда они встают и где едят, когда выезжают на прогулки верхом и где спят. Я хочу знать, где и когда я смогу их прикончить. Вот что мне нужно. Может твой придурок сообщить мне эту информацию?»
Каждое слово гремело, точно удар молота, и Пэджет уже с трудом справлялся с яростью.
«Да, может. Он уже рассказал нам гораздо больше, чем мы рассчитывали от него узнать. Только ты почему-то не хочешь даже выслушать меня. Этот лорд Чейд и то, что стало известно про него дурачку, очень важно. Но если ты можешь думать только о мести и тебе плевать на все остальное, валяй, получай свою конфетку. Тебе только нужно правильно задать вопрос. Расскажи ему, дурачок. Расскажи про предателя, про песью вонючку, который отрубил ему руку, расскажи, как старик его называет. Может быть, тогда он поймет, что, пока он выздоравливал, я сделал для Полукровок больше, чем он, когда имел обе руки».
Олух вспомнил звук удара – рука врезается в мощную плоть, и голос Лодвайна, который слегка запыхался от предпринятого усилия.
«Не забывайся, Пэджет. Или лишишься всего».
Олух резко дернулся, наклонился вперед и прикрыл руками голову. Он тихо скулил, напуганный вновь пережитой сценой.
– На, на, на, – взмолился он, и я его ненадолго отпустил.
Подняв у него над головой ножницы и расческу, я ждал, когда он успокоится. Я знал, что поступаю жестоко, заставляя несчастного переживать заново свой страх. Мне совсем не нравилось делать это, но у меня не было выбора.
Я дождался, когда он успокоится, а потом очень осторожно воспользовался Скиллом, чтобы утешить его и вернуть назад в ту комнату.
– Не бойся вспоминать о том, что тогда произошло, – сказал я. – Здесь тебе ничто не угрожает. Они не смогут тебя найти, не смогут обидеть. Ты в безопасности.
Благодаря нашей связи через Скилл, я почувствовал, как он хмурится. Олух сопротивлялся, тогда я еще немного его подтолкнул, и вдруг его воспоминания полились рекой.
Олух сделал глубокий вдох, затем выдохнул, а я снова вернулся к его волосам. Думаю, равномерные движения расчески навевали на него сон. Вряд ли кто-нибудь часто к нему прикасался, и уж наверняка он не видел в своей жизни много ласки. Олух начал потихоньку расслабляться, словно щенок, которого гладят добрые руки. Потом что-то утвердительно пролепетал.
– Итак. Что было потом? Что ты им рассказал? – Я старался говорить как можно мягче.
– А ничего. Только про старика… Как он велит складывать дрова. Не размахивать бутылкой, когда я приношу вино. Уносить грязную посуду и старую еду каждое утро. Не трогать бумаги, хотя тебе он разрешает их перекладывать на другое место. Что он приказал мне тебя слушаться, хотя мне совсем это не нравится. О том, что ты хочешь со мной встречаться и разговаривать. А они сказали: «Не ходи. Сделай вид, что забыл». И про то, как вы иногда болтаете по ночам.
– Кто болтает? Мы с Чейдом? – Я медленно провел расческой по его волосам и аккуратно подровнял их.
Когда я услышал его следующие слова, сердце сжалось у меня в груди.
– Угу. Что вы разговариваете про Скилл и Древнюю Кровь. Что он называет тебя другим именем. Фижовли. Что я знаю про ту девушку, которая плачет, а тебе это не нравится.
Пронзительный страх, который я испытал, услышав от него свое исковерканное имя, испарился при упоминании «той девушки».
– Какой девушки? – тупо спросил я, отчаянно желая услышать, как он скажет: «той девушки» или «я не знаю». Внутри у меня все похолодело.
– Она все плачет и плачет, – тихо проговорил Олух.
– Кто? – снова спросил я, и сердце у меня упало.
– Та девушка. Неттл, которая ноет по ночам и никак не может замолчать. – Он вдруг наклонил голову, и я отрезал слишком большую прядь. – Она и сейчас плачет.
Мне стало еще страшнее, если такое вообще было возможно.
– Правда? – спросил я и очень осторожно убрал стены, чтобы открыться Неттл, но ничего не почувствовал. – Нет. Она успокоилась, – заявил я.
– Она плачет сама с собой. В другом месте.
– Я тебя не понимаю.
– В пустом месте.
– Я тебя не понимаю, – повторил я, тревога моя становилась все сильнее.
– Не важно. Она перестала.
– И все? – недоверчиво спросил я и положил на стол ножницы и расческу.
– Угу. – Олух принялся ковырять в носу. – Я ухожу, – неожиданно объявил он, встал и огляделся по сторонам. – Не ешь мое пирожное! – предупредил он меня.
– Не буду. А ты не хочешь остаться и съесть его?
Потрясение, которое я испытал, заглушило все остальные чувства. Удалось ли Лодвайну услышать мое настоящее имя в исковерканном Олухом варианте? Теперь он знает имя моей дочери. Над нами нависла опасность, а я обсуждаю с дурачком пирожные.
– Если я его съем, оно кончится.
– Может быть, ты получишь другое.
– А вдруг не получу? – заметил он с неопровержимой логикой.
– У меня идея. – Я подошел к одной из менее заставленных полок Чейда и начал ее освобождать. – Мы отведем тебе здесь место. Вещи Олуха будут лежать на этой полке. И ты всегда сможешь их найти.
По непонятной мне причине эта идея оказалась для него слишком сложной. Я принялся снова объяснять ему, что имею в виду, употребляя разные слова и переставляя их местами, затем предложил положить пирожное и перо на полку. Олух с опаской взял в руки миску, где лежал изюм и где осталось несколько засахаренных орешков.
– Ты можешь и миску тоже поставить на полку, – предложил я. – А я в следующий раз наполню ее разными вкусными вещами.
Олух поставил миску на полку и с удовлетворением воззрился на дело своих рук.
– Мне нужно идти, – вдруг снова объявил он.
– Олух, – начал я осторожно, – завтра день стирки. За тобой придет кто-нибудь, чтобы отвести тебя к однорукому?
– Нельзя про него говорить, – упрямо заявил он. Он был напуган, и я услышал громкие звуки его музыки.
– Ты хочешь пойти? Хочешь снова увидеть однорукого?
– Я должен.
– Нет, не должен. Больше не должен. Ты хочешь пойти?
Мой вопрос заставил его надолго задуматься.
– Я хочу денежку. Чтобы купить конфеты.
– Если ты скажешь, где искать однорукого, я могу сходить за тебя. Я возьму у него деньги и куплю тебе конфеты.
Олух нахмурился и покачал головой.
– Я сам возьму мою денежку. Я люблю сам покупать.
Он снова стал подозрительным и начал бочком от меня отодвигаться.
Я сделал глубокий вдох и заставил себя успокоиться и проявить терпение.
– Значит, увидимся завтра, когда ты придешь на урок.
Олух мрачно кивнул и вышел из комнаты Чейда.
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 28 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |