Роза печально улыбается.
- Было бы здорово, - улыбка становится шире. - Извини, если что.
- Ничего…
Она отступает и возвращается к подружкам, а потом они вместе уходят. Улыбка сползает с моего лица, и я думаю, что всё равно ненавижу такие моменты.
Он ещё играет. Я подхожу ближе и замираю в дверях. Том сидит за роялем – его губы приоткрыты, глаза почти полностью закрыты, пальцы длинные, скользят так, словно гладят чью-то кожу, словно убирают волосы с лица, как это делал я с Розой. Его брови сходятся на переносице, появляются морщинки между глаз.
И я понимаю, что он прекрасен. Сейчас бы фотоаппарат, сделать снимок на память и вспоминать, как кто-то сливается с музыкой.
Я выдыхаю, понимая, что не дышал всё это время, и Том сбивается. Его палец соскальзывает с клавиши, и парень оборачивается. Какое-то время он смотрит на меня, а потом встаёт и подбирает сумку, что валялась у его ног.
- Привет, - Трюмпер как-то испуганно наблюдает за мной, словно я вот-вот сбегу.
- Привет.
Я не двигаюсь.
- Повторишь? – он кивает на рояль.
Его голос с долькой придыхания, отчего по моей коже пробегает череда мурашек.
- The Daydream. I Miss You, - говорю я, и Том кивает. – Запросто.
Он улыбается, продолжая наблюдать за мной, а я подхожу ближе и бросаю на пол рюкзак, садясь за инструмент. Миллион раз играл эту мелодию, знаю её наизусть.
Я поднимаю руки и нажимаю на клавиши, плавно, нежнее, чем до меня делал Трюмпер. Я играю… Я играю впервые в чьём-то присутствии, осознавая, что кто-то есть рядом. И мне кажется, что я играю для Тома. И тут же пугаюсь этой мысли…
Я не могу играть для кого-то. Ведь я один.
========== 2.3 ==========
Robert Haigh – Sons Of Light (Prelude)
- Не останавливайся… - горячий шёпот обжигает правое ухо, когда я с прикрытыми глазами скольжу пальцами по клавишам, отчего я на мгновение теряюсь.
Мне приходится приоткрыть веки и сосредоточиться на нотах – это впервые за долгое время, когда я пытаюсь вспомнить, что нажимать дальше. Длится всего секунду. Не больше, но и это заставляет меня слегка поволноваться. Я заканчиваю плавно, тихо, осторожно, боясь сделать лишнее движение.
Потому что Том стоит слишком близко.
Я прикрываю глаза и вздыхаю.
- Держи дистанцию, - шепчу я.
Чувствую, как он отстраняется и отходит на шаг назад. Мы какое-то время молчим, а потом я открываю веки и встаю, поднимая с пола рюкзак. Том наблюдает за мной, пока я иду к своему любимому окну и осторожно сажусь на него с ногами. Как вчера. Как и каждый раз.
Я уже ненавижу себя за эту дикую слабость. Зачем я только согласился повторить мелодию, что он играл? Зачем?
Я смотрю на небо, которое затянуто облаками. Дождя нет и, надеюсь, что не будет, потому что я опять не взял с собой зонт. Я не вижу, но слышу, как Трюмпер идёт ко мне. Его шаги тихие и осторожные. Наверное, он всё ещё чувствует мою боль, которая была в песне.
Боль, которая сильнее его боли.
Я не знаю, что он чувствует, я не знаю, что у него внутри, я не представляю, какая у него боль. Моя – одиночество. Его – что-то очень схожее с моей.
- Ты прекрасно играешь, - на грани шёпота говорит Том, останавливаясь рядом со мной.
Я смотрю в окно и думаю о небесах. Каково там, на той стороне? Существует ли Бог, хотя, если бы он существовал, он бы не допустил того, что творится со мной. Он бы не допустил такой оплошности, ведь все люди смертны. Все, кроме меня.
- Ты тоже.
Мои глаза пусты, наверное, в них нет жизни. Возможно, приди я к врачу, он бы мне поставил диагноз: апатия, депрессия, заниженная самооценка. Шизофрения? Может быть, мне только кажется, что я живу вечно? Может быть, всё гораздо проще?..
- Но не так, как ты, - Трюмпер бросает рюкзак на пол у своих ног. – Когда ты играешь, просто дух захватывает. Я даже дышать не могу.
Я поворачиваю к нему голову и внимательно вглядываюсь в его глаза. В них смешаны океаны надежды и боли, словно парень чего-то ждёт от меня. Чего-то, что только я могу ему дать. Но проблема в том, смогу ли я?..
- Дышать не можешь, - тихо повторяю я, смотря куда-то в сторону. – И я… Когда ты играешь.
Он вскидывает бровь и легко улыбается. Я не понимаю, о чём он думает. Странный человек.
- Ты всегда один? – вдруг спрашивает Том.
Я безразлично откидываю назад голову и смотру на верхнюю часть окна. Затем поворачиваюсь в сторону стекла и вижу свою надпись: «Одиночество заразно».
- Да, - тихо говорю я. – Мне так спокойнее.
Когда-то, когда дельфины появлялись из вспенивающегося океана, когда корабль «Анабель» разрезал винтами плотный слой воды, я стоял на носу корабля и думал, что там спокойно. Я смотрел на горизонт, где сгорало солнце, и представлял, как за спиной пробиваются крылья. Я хотел вспорхнуть в небеса и долететь до солнца. И сгореть. Тогда я переплывал Атлантический океан. Тогда я чувствовал себя спокойнее, чем на суше.
- Но тогда ты можешь забыть, как говорить, - тянет Том.
Я удивлённо прислушиваюсь к его словам, понимая, что он прав. В какой-то степени я уже почти забыл.
- У меня есть ноты. Буду говорить нотами, - печально отвечаю я, смотря на небо.
- Но в них одна лишь боль, - не отстаёт Трюмпер. – Я хочу, чтобы ты улыбался.
Я уже и не помню, когда в последний раз искренне улыбался.
- Одиночество заразно, - срывается с моих губ.
- Ну и что?
Я прикрываю глаза и понимаю, что от этого парня будет трудно избавиться. Он как Крис. Если не хуже.
Крис. Вспомни идиота, сразу появится…
Я смотрю на дверь и вижу, как к нам приближается парень, считающий меня своим другом. Я устало вздыхаю. Двое. Их теперь двое.
- Нашёл себе очередного поклонника? – Крис усмехается. – Привет, Том.
- Привет, - мальчишка внимательно разглядывает блондина. – Ты ведь Крис, да?
- Ага. Друг этого дикаря, - он кивает на меня.
Я устало отворачиваюсь.
- Не говори глупостей. У меня нет друзей.
- Вечно он так, - блондин улыбается. – Не обращай внимания. Он в душе хороший, просто оброс шипами.
- Я заметил, - Том прислоняется спиной к стене, где вчера стоял Крис, и вздыхает.
Я смотрю на небо – оно затянуто тучами. Солнца не видно. Сейчас бы чашку кофе и сигарету. Скорее бы выходные, хочу развеяться в каком-нибудь клубе. Хотя, я могу и сегодня туда сходить, да и завтра, и каждую ночь. Никто и не заметит. Никто никогда не замечает…
========== 2.4 ==========
Robert Haigh – House Of Ghosts
Когда заканчиваются мои занятия, и я выхожу на улицу, то понимаю, что снова дождь. И снова я не взял зонт. Это моя вечная проблема: я настолько утонул во времени, что забываю всё, что мне нужно сделать, и вспоминаю, только если вещь попадётся случайно на глаза. Я слишком много думаю, я уже и забыл, что значит совершенно ни о чём не размышлять. Я уже позабыл, каково это, быть нормальным.
Я родился так же, как и все остальные люди, я жил обычной жизнью, я считал себя таким же, как и другие. Просто в один момент я понял, что остановился во времени, что больше не старею, что всех дорогих мне людей пожирают года, а я стою на месте, словно замер в пространстве. Мне было 21, когда я догадался, что останусь таким навечно, пока смерть не придёт за мной, чтобы сказать, что моё наказание закончилось. И я так и не узнаю, за что со мной так поступили, я ведь ничего такого и не делал. Просто жил.
Когда умерли мои родители, я думал, что это конец. Когда умерла моя невеста, я думал, что заслужил это. Когда умерли все, кто хоть что-то значил для меня, я сам начал просить о смерти. Истекая кровью, стирая до костей колени, сдирая ногти о стены, захлёбываясь слезами, я тихо умолял Бога забрать меня. Я просил прощения за то, чего не совершал, но он оказался глух. Хотя, возможно, его просто не существует.
Иногда люди утрачивают веру в Бога, потому что перестают верить в чудеса.
Я уже говорил, что не люблю дождь…
Я выхожу на улицу под косые взгляды девчонок, что стоят на крыльце под крышей и ждут, когда дождь прекратится, и опять бреду к остановке, думая, что на этот раз лучше пойти пешком. Потрачу часть из своего бесконечного запаса времени, надеясь, что приближусь к лимиту.
Я могу мёрзнуть, я могу отморозить себе руку или пальцы, я могу умереть и превратиться в ледяную куклу. Но только зимой.
А потом я очнусь где-нибудь в незнакомом месте и продолжу своё жалкое существование.
Большего мне не светит.
- Опять ты мокнешь? – голос Тома доносится до меня, когда над головой появляется его зонт.
Я смог избавиться от Криса и Трюмпера только под конец последней пары, когда они пошли в туалет и попросили меня подождать. А я сбежал и уже начал думать, что отвязался от них.
Какая жалость…
- Опять. Ты.
Я вздыхаю, продолжая идти вперёд – Том не отстаёт, думает, что мне нужна его эта бессмысленная забота.
- Ты настырный, - я прячу руки в карманах.
- Да, - он перехватывает зонт в другую руку и обходит меня с другой стороны.
Мы переходим улицу – я специально теряюсь в толпе, чтобы парень не смог за мной пойти, но, как только выныриваю из неё, тут же оказываюсь под его зонтом. Мы идём какое-то время молча. Я думаю о кофе с виски и сигаретах, а потом о клубе. Может, стоит сходить сегодня? Надоело однообразие…
Трюмпер проходит со мной полпути до моего дома, и я не выдерживаю, останавливаясь. Парень медлит на секунду и возвращается на шаг назад. Мы смотрим друг на друга. Глаза в глаза.
Я вижу в них сочувствие. Будто он и правда всё понимает.
- Найди себе друзей и оставь меня в покое, - равнодушно говорю я.
Он не отводит глаз.
Я начинаю бояться этого парня, потому что он только и делает, что строит понимающие взгляды.
Не хочу обременять его. Он не заслуживает того, с чем столкнулся я. И он сочтёт меня сумасшедшим.
Дождь заканчивается, и откуда-то появляется солнце. Я удивлённо вскидываю голову, щурясь от лучей, и меня вдруг накрывает что-то очень приятное и родное, словно я вдруг оказался в объятиях мамы.
Больно. Я уже не помню её лица.
- Дождь закончился, твои услуги больше не нужны, - я стараюсь быть грубым, чтобы он, наконец, отстал. – Пока.
Я разворачиваюсь – парень закрывает зонт и смотрит мне вслед, пока я ухожу. Я иду домой по мокрому асфальту, наступаю на лужи, чувствую, как подошва кроссовок хлюпает. Солнце греет кожу, осеннее солнце ещё умеет греть…
И я расслабляюсь в его объятиях.
Том думает, что я не замечаю, как он идёт следом за мной. В нескольких метрах позади, скрываясь за прохожими, не отрываясь от меня ни на шаг. Глупо было бы надеяться, что парень так просто оставит меня в покое. Он слишком настырный, слишком не похож на обычных людей.
Я почти дохожу до дома, понимая, что если Трюмпер узнает, где я живу, от него не избавиться никогда. Чёртов сталкер!
Я останавливаюсь, смотрю себе под ноги какое-то время, а потом оборачиваюсь. Том прячется за углом киоска с журналами - я вижу его кроссовки.
- Долго ты будешь за мной идти? – громко спрашиваю я.
Он не шевелится, а потом выходит из своего укрытия и идёт ко мне. Его взгляд решителен, и я понимаю, что трудно будет ему противостоять.
- Я буду преследовать тебя, пока ты не согласишься.
Я вскидываю бровь, не понимая, что он имеет в виду. Может, он хочет, чтобы я научил его играть на рояле?
- На что?
Том уверенно сжимает в руке зонт, его костяшки белеют от напряжения.
- На свидание.
Я смотрю на него, думая, что он сейчас засмеётся и скажет, что пошутил, но ничего не происходит. И мне почему-то становится смешно. Впервые за несколько лет.
Я фыркаю и насмешливо улыбаюсь. Он серьёзно думает, что можно вот так просто взять и пригласить меня на свидание? Да он сумасшедший!
- Что смешного? – обижается.
Его щёки немного покрываются румянцем.
- Ничего, - я становлюсь серьёзным. Никаких свиданий. Никогда. Это главное моё правило. – Я не хожу на свидания.
Я разворачиваюсь и собираюсь уже уйти, но Том хватает меня за плечо и останавливает.
- Ну, тогда просто дружеская встреча, - почти умоляет.
Я оборачиваюсь. Парень похож на собаку. Жалкую, идущую за своим хозяином по пятам, брошенную им же, оставленную в одиночестве.
Я знаю, что значит находиться в одиночестве. Я понимаю собак…
- Ты ведь не отстанешь?
Он качает головой.
Я прикрываю глаза. Ненавижу причинять людям боль. Ненавижу людей. Ненавижу привязываться к ним. Ненавижу.
- В семь. На центральном мосту. Опоздаешь – никаких больше встреч, - он радостно улыбается, отстраняясь и отпуская меня. Действительно собака… - И это не свидание, - бросаю я, прежде чем уйти.
Я хочу кофе с виски и крепкие «Мальборо».
Я хочу…
Ничего.
========== 2.5 ==========
Robert Haigh – Requiem
Я бы хотел, чтобы мой прах развеяли над Берлином.
Этот город для меня стал чем-то особенным ещё до того, как я получил имя Билл Каулитц. Я здесь родился. Я здесь вырос. Я помню всю боль, что причинило мне это место.
Мне было семь, когда в наш дом нагрянули королевские всадники и «попросили» ночлега. Я прятался в шкафу и видел, как они насиловали мою сестру. Я помню её крики, я помню, как она плакала, как рыдала мать, когда пыталась защитить её. Я чувствовал свою беспомощность и страх, я не смог даже пошевелиться.
Я был жалок.
Я помню смех и отголоски немецкой речи. Я помню дождь на улице и раскаты грома.
Моей сестре было 16, когда она забеременела. Моему племяннику был год, когда он умер от болезни. Мне было всего восемь, когда отец закапывал безжизненное тело младенца на заднем дворе, а мама и сестра плакали позади меня. Я был тогда только ребёнком.
Я видел, как на главной площади повесили моего отца, когда мне было 14. Он всего лишь отказался подчиняться новому закону и платить налоги почти в два раза больше прежних. Тогда была разруха и паника. Тогда были бесконечные войны.
В 18 меня хотели женить на дочери графа, которой я приглянулся. Она была избалованной девчонкой и совершенно не ценила жизни других, но ещё она была прекрасна.
Я был раздавлен несправедливостью мира, а она показалась мне ангелом, готовым спасти меня от гибели. Я влюбился почти сразу, как только увидел, как она грациозно выходит из повозки. В красивом платье, подчёркивающим её голубые глаза. Ей было 17. Она заметила меня случайно, когда проезжала по центру города. Её звали Луиза. Она считала меня игрушкой, которую хотела заполучить в свою коллекцию, сказала мне, что я буду принадлежать ей, а я был не против.
И я влюбился в её властность, в её невероятную силу, о которой тогда мог только мечтать.
Тогда я был глуп.
А вскоре к нам приехал её отец и сказал, что Луиза хочет выйти за меня замуж. И никто не был против.
Но спустя восемь дней, за неделю до нашей свадьбы, на повозку Луизы напали разбойники. Они убили всех.
Я был слишком испуган, чтобы поверить в то, что моего ангела больше нет. Я винил себя. И за её смерть и за смерть отца. И даже за ребёнка сестры. Я думал, что проклят.
А потом окончательно в этом убедился.
Я видел, как стареет мать, и понимал, что совершенно не такой, как они. Я чувствовал себя чужим, не выходил из дома, ни с кем не общался. Мама прятала меня, словно прокажённого, боялась, что люди сочтут нас демонами и сожгут дом.
Вскоре пошли слухи, мол, здесь завёлся мальчишка, который не стареет. Соседские дети видели меня частенько, когда я выходил в сад, они думали, что я Дьявол. И даже эти дети взрослели, а я продолжал существовать.
Сестра умерла, когда ей было 48. Она так и не вышла замуж, потому что никто не хотел иметь жену, изнасилованную королевскими всадниками. Но у неё осталась дочь, которая родилась после одной ночи с каким-то странником, пришедшим из другой части страны. Маме было почти семьдесят.
Мне оставалось 21.
Я был единственным мужчиной в доме, и мне пришлось закапывать сестру ночью на кладбище, чтобы никто меня не увидел. Тогда была поздняя осень. Тогда я отморозил себе руку, пока долбил землю и закапывал труп.
Но так не могло долго продолжаться. Слухи расходились и расходились вокруг нашего дома, говорили, что там живёт ведьма. Люди начали бояться нас, избегали мать и племянницу на улицах, закидывали дом камнями, говорили, что нас нужно уничтожить.
Дети были особенно жестоки.
Я перестал выходить даже в сад.
А как-то раз люди пришли с факелами ночью и обвинили нас в колдовстве. Нас заперли в темнице и должны были сжечь в полдень. Моей племяннице было 19. Мне 21. Маме почти 70.
Я надеялся, что наконец-то умру, что всё-таки есть в мире справедливость.
Меня привязали к столбу посередине от моих родных. Слева мама. Справа племянница. Девчонка была сильной, даже не заплакала, а я только и мог, что просить прощения. Ведь это всё из-за меня.
Я смотрел в небо, наблюдал за тем, как пролетают птицы, как светит солнце, думая, что вижу это в последний раз. Я смотрел и слышал крики сгорающих рядом женщин. Я смотрел в небо до тех пор, пока огонь не начал обжигать глаза, обдирая до костей кожу, заставляя меня задыхаться. Я чувствовал боль, я ощущал, как сгораю заживо, и даже не вскрикнул. Потому что я был готов к смерти.
И я умер.
А потом очнулся посреди леса между Берлином и соседним городом, ничего не понимая. Я помнил всё. Я выглядел так, будто бы меня и не пытались сжечь за колдовство. Я понял, что остался один.
Тогда я умер в первый раз.
- Я не опоздал, - я вздрагиваю и отвожу взгляд от воды.
Я стою на мосту и смотрю вниз, думая, что как-то уже прыгал в ледяную воду, чтобы умереть. Машины проезжали позади меня, дым обволакивал ближайшее пространство, рядом стоял Том всё в той же одежде, что и сегодня в академии, а я всё ещё думал о том, как сгорал, слыша крики мамы.
- Жаль, - искренне вздыхаю я, но парень не обращает на меня внимания.
Я поворачиваюсь к нему и пристально смотрю ему в глаза.
- Пошли, я хочу тебе кое-что показать, - Трюмпер улыбается.
Я вздыхаю и уже жалею, что согласился прийти. Какая жалость, что я никогда не нарушаю обещания.
========== 2.6 ==========
Funeral Frost – Depression Never Ends (Old Song)
Время – оно так безжалостно. Его вечно не хватает, вечно приходится спешить, суетиться, чтобы успеть сделать хоть что-то в этой жизни. И мне искренне жаль людей, которые так и не поняли, что вся их возня бесполезна. Они всё равно все умрут, ведь люди такие хрупкие, могут сломаться под давлением внешних условий. Кто-то умирает в старости, кто-то даже не успев родиться, потому что их жестокие родители просто берут и уничтожают чью-то жизнь, кто-то умирает, зная, что скоро его сожрёт страшная болезнь, а кого-то смерть забирает внезапно, даже не предупредив.
Я искренне не понимаю людей, потому что не знаю, почему они живут. Зачем пытаться, если ты всё равно умрёшь. Через год, два, сорок…
Всё равно тебя не станет, и время уничтожит всё, что ты создал, как бы глобальны ни были твои заслуги. Время не жалеет никого.
Наверное, я исключение из правил.
Мне нравится заглядывать в лица прохожих, когда я плетусь по улице или еду в маршрутке. Мне нравится изучать их и гадать, о чём же они думают. Мне нравится знать, что они скоро умрут, а я останусь. Как легенда. Или миф. И, возможно, когда меня всё-таки не станет, люди будут говорить о парне, который жил вечность. Или меня посчитают сумасшедшим…
Если бы я интересовался психологией, то, возможно, я бы был отличным психологом. Я столько всего повидал, столько людей проскальзывали мимо меня, иногда касаясь своими судьбами моей, иногда быстро исчезая. Я настолько хорошо изучил людей, что они мне уже стали неинтересны.
Хотя, иногда, они меня всё-таки удивляют.
Например, Том.
Я иду позади него и смотрю на его широкие плечи, думая, что же творится у этого парня в голове. Большая часть людей оставила бы меня в покое, посчитав неблагодарным мальчишкой, но он вцепился в мою душу своими тонкими пальцами гения и не хочет отпускать. Словно бы действительно видит всё, что творится у меня внутри.
Мы молча идём к центру города, пересекая людные улицы и иногда теряясь в толпе. Трюмпер редко оборачивается, чтобы проверить, иду ли я за ним, легко улыбается, но так ничего и не говорит.
Не знаю, что он мне собирается показать, но это меня точно не удивит. Я успел повидать многое за свою жизнь. От великолепных иллюзионистов девятнадцатого века до шарлатанов, считающих себя экстрасенсами. Я был почти во всём мире, я исследовал его практически до последней песчинки, и уже не знаю, что меня сможет поразить.
Я хотел поскорее расправиться с делами, связанными с этой нелепой прогулкой, и пойти домой. Я хотел одиночества.
Том ведёт меня в сторону переулка, расположенного между книжным магазином и аптекой, и всё дальше уводит от центральной улицы. Звук машин стихает, и ропот жителей Берлина превращается в томительную тишину. Трюмпер приводит меня к какому-то зданию, где над неприметной дверью висит неоновая надпись «Мелодия», и останавливается.
Я торможу рядом и жду.
- Был здесь когда-нибудь? – спрашивает парень, внимательно смотря на меня.
- Нет.
Он улыбается и первым идёт в сторону двери – мне приходиться последовать за ним.
Мы оказываемся в тёмном коридоре, на стенах которого вывешены распечатанные ноты в стеклянных рамках, и идём к следующей двери. Я кошусь на «картины» и узнаю в этом полумраке произведения Бетховена, Вагнера, Баха, ноты современных песен, которые я почти не слушаю, если не считать те песни, что постоянно крутят в клубах.
Проходя мимо этих композиций, я буквально слышу каждую из них, чувствую, как мои пальцы выбивают мелодию на клавишах.
Здесь как-то давит одиночество. Так сильно, что даже я не могу устоять на ногах.
Том открывает следующую дверь, и я вижу тусклый свет, который врывается из соседней комнаты к нам. Мы проходим внутрь, и я замираю, осматриваясь.
Здесь несколько смежных помещений, все они разделены между собой стёклами и зеркалами. Всё это похоже на какой-то лабиринт, который обычно выставляют на карнавалах. В одном из таких мест в фильмах ужасов любят охотиться маньяки.
Зеркала отражают рояли и пианино, всё так запутано, что я не могу понять, где что находится. Я слышу музыку. Тяжёлую, медленную, давящую своей болью. Но я не знаю, кто играет. Я слышу, что здесь две разных мелодии сливаются в одну и создают нечто новое. Невероятное.
Я слышу музыку нового поколения.
- Это место для тех, кто живёт музыкой, - говорит Том. – Я часто сюда прихожу, чтобы побыть одному. Иногда просто сижу и слушаю, как играют другие, иногда сам… - парень кивает в сторону и показывает взглядом, чтобы я не отставал.
Мы идём между зеркал всё дальше и дальше от мелодий, отчего они почти замолкают. Когда мы оказываемся в небольшой комнатке, я слышу сонату Бетховена так, словно кто-то приглушил звук. Я осматриваюсь, начиная медленно кружиться вокруг своей оси, - мой взгляд цепляется за свой силуэт, отражаемый в зеркалах, и я понимаю, что он превращается в одно размытое чёрное пятно.
- Это мой любимый, - Том заставляет меня очнуться, и я поворачиваюсь к нему лицом.
Парень стоит рядом с чёрным новеньким роялем – покрытие блестит и сверкает в отражающемся от поверхностей свете.
- Хочешь, я тебе сыграю? – спрашивает Трюмпер, и я слышу в его голосе наивную надежду.
Я киваю. Он улыбается и садится за рояль, открывая крышку. Я внимательно наблюдаю за парнем, пристально смотря на то, как его пальцы поднимаются и плавно опускаются на клавиши.
Том начинает играть незнакомую мне мелодию, и я поражаюсь настолько сильно, что ступор стискивает меня своими оковами, не давая пошевелиться.
Боль. Его песня наполнена ещё большей болью, чем прежде. Но на этот раз я не хочу, чтобы он останавливался. Я хочу, чтобы парень продолжал играть.
Я подхожу к зеркальной стене и опускаюсь на пол, облокачиваясь спиной о поверхность. Глаза падают на отражение Тома, и я не могу отвести от него взгляд. Я вижу лишь спину Трюмпера в зеркале, но мне этого достаточно.
Его песня отражается от стен и тонет где-то в пустоте. Его мелодия такая пронзительная, что мне кажется, будто наши с ним боли теперь замерли на одной волне, словно соединились. Будто мы делимся ими друг с другом, и мне становится легче.
И я не хочу, чтобы Том останавливался. Никогда…
========== 2.7 ==========
блич ост – never meant to belong
В 12 веке, когда я жил в умирающей Франции, в одном из кабаков небольшого города на окраине страны я познакомился с девушкой. Её звали Катрин. Она была прекрасна – её мягкие волосы спускались ниже плеч, плавно касаясь тела, тонкие запястья были удивительно изящны, а длинные пальцы просто завораживали. У неё была мягкая кожа, улыбка невинного ребёнка и печальные глаза.
Она была шлюхой, с которой я, изменяя своим принципам, спал не один раз.
Таких, как она, не считали людьми. Её клиенты часто применяли грубую силу, оставляя на её прекрасной коже отметины, и когда я в очередной раз приходил к ней, то сгорал от беспомощности. Потому что я мог забрать её оттуда, сделать своей женой, подарить новую жизнь, одну из тех, что были в моём запасе, но я боялся.
Страх сблизиться с кем-то – самый сильный из всех существующих. Страх, что тебе причинят боль, страх самой боли. Беспомощность перед ней. Слабость.
Когда мы лежали в белоснежной постели, когда я гладил её прекрасные волосы и наблюдал, как восходящее солнце играет на её опущенных веках, я думал, что ещё одна наша такая встреча, и я точно не выдержу и вырву её с корнем из этой жизни. И так продолжалось раз за разом.
Она была единственная, кому я рассказал, что я бессмертный. Конечно, Катрин мне не верила. Я видел в её глазах искорки иронии и лукавства, я знал, что она думает о моей богатой фантазии. Но она ни разу не перебила меня, когда я рассказывал о каком-нибудь случае из моей жизни. Реальном случае, который причинял мне боль, которой я делился с девушкой.
Катрин любила слушать мои рассказы, и мне было всё равно, что она мне не верит. Мне просто надо было это кому-то рассказать.
А взамен, я слушал о том, как она мечтает уехать отсюда и начать всё с белоснежного листа. Я мог ей его дать, но не делал этого.
Люди невыносимо беззащитны против реальности и обстоятельств. Даже я. Ведь я тоже человек. Не Бог и не Дьявол. А просто человек.
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 21 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |