Вздрогнув и проснувшись, она утерла выступивший на лбу пот, оттолкнулась ногой от земли, и гамак закачал, занянькал ее в своих объятиях, отгоняя остатки дурного сна. И в самом деле – дались ей те березы из детства! Они, наверное, и впрямь совсем старые были, солнце на участок не пропускали, вот их и срубили…
Осторожно, как змея, вытянув голову из гамака, она зорко огляделась кругом. Что ж, диспозиция не изменилась, все на своих местах. Дети в доме спят после обеда, их бабушка уложила, Саша копошится около завалившегося за зиму забора, пытаясь придать ему вертикальное положение, Катька с Анной вольготно расположились на одеяле, брошенном на траву, пытаются поймать свежий июньский загар. О! Надо же, и Катька верхней частью купальника пренебрегла, выставила на солнце свои прелести! Зря, конечно, она это сделала. Совсем не факт, что солнцу ее четвертый размерчик, да еще и подпорченный долгим грудным вскармливанием, должен понравиться. Но, как говорит няня Таечка, куда конь с копытом, туда и рак с клешней. Пусть загорает. Искупаться, что ли, пойти? Потом некогда будет. Потом дети проснутся, а там, глядишь, с шашлычными делами суета подоспеет. По плану у них на вечер шашлыки и красное вино в продолжение дачных удовольствий назначены. Кстати, надо сказать Саше – пора бы уже и мангалом заняться…
Выкарабкавшись из уютного нутра гамака, она тихо окликнула Сашу, показала ему пальцем в сторону обустроенного в углу участка шашлычного места, и он кивнул понимающе. Сама же скользнула в малиновые заросли, потом медленно спустилась к реке, подошла к самой кромке воды, задумчиво огляделась… Рука вдруг сама по себе отодвинулась назад, пальцы уцепили веревочку от узелка купальника, потянули вниз. Еще рывок – и узелок послушно развязался, и она медленно повела плечами, освобождая верхнюю часть тела. И улыбнулась при этом довольно нахально, будто хотела сказать невидимой зрительнице: а вот так вот тебе! А потому что фиг ли нам, мы тоже, между прочим, красавицы! И наши фигурные прелести нисколько не хуже твоих!
Засмеявшись и откинув верхнюю часть купальника на траву, Наташа бросилась с размаху в воду, поплыла крупными саженками на ту сторону речки, в тихую заводь за осокой, где, она знала, таились от посторонних глаз крепкие желтые кувшинки. Плыла долго и с удовольствием, однако вскоре солнце недовольно заискрило рябью по глазам, исступленно принялось жечь по темечку, и зеленая толща воды обдала тело холодом подземного ключа, словно старалась упредить пловчиху об опасной глубине тихого омута. Ну их, эти кувшинки! Лучше и впрямь назад повернуть. Тем более, ни одного созерцателя ее голой красоты на берегу не наблюдается, начнет тонуть – никто не спасет. Да и вообще, надо бы пойти посмотреть, что сейчас те созерцатели на данный момент созерцают…
Отвергнутая ею верхняя часть купального туалета сиротливым комочком валялась в траве, как немой укор ее гордости. И впрямь, чего это она повелась на дурные бабские уловки? Тоже – куда конь с копытом… Нет уж, извините, мы не такие! Мы не будем природным мужским естеством так бездарно манипулировать. Мы и так оценены по достоинству, давно любимы и замуж взяты. Надо все это верхнее купальное хозяйство нацепить обратно и – вперед! И больше не будем вестись на глупые бабские провокации, и глупым мыслям о том, что где-то чего-то ею самою же было написано, тоже поддаваться не будем. Вперед!
Старательно выращенного оптимизма, однако, ей хватило ненадолго. Аккурат чтобы подняться по тропинке, пройти через малинник и очутиться на дачном участке. И увидеть своими глазами, как разморенная солнцем Катька, раскинув полные руки в стороны, спит на траве, а соседка и приятельница ее Анна со свом наглым топлесом торчит около раздувающего мангальный костерок Саши, и говорит ему что-то громко и весело, и смеется, запрокинув назад голову. Ах ты… су… сво… Ах ты, дрянь такая! Зачем надо свой топлес чужому мужику прямо под нос пихать? Здесь же не берег реки, здесь уже частные, между прочим, владения!
Она так задохнулась праведной злобой, что даже меж лопаток зачесалось. Видимо, мощный заряд этой злобы прилетел рикошетом и в Сашу, и он, резко распрямив спину, обернулся к ней озадаченно:
– Натусь… Тебя бабушка чего-то звала. Тонечка там капризничает, что ли…
Он выразительно пожал плечами, улыбнулся, и была в этой улыбке изрядная доля стыдливого перепуга: вроде того, не виноватый я, она сама пришла…
Развернувшись, Наташа решительно зашагала в дом, как солдат, четко печатая шаг. То есть продемонстрировала ему, что ей плевать и на его перепуг, и на виноватость, и вообще поведение этой наглой гостьи переходит, по ее мнению, всяческие границы.
– Натка, что это с тобой? – уставилась на внучку Антонина Владимировна, продолжая аккуратно нарезать огурец на разделочной доске.
– А что? Со мной что-то не в порядке? – почти огрызнулась Наташа, присаживаясь напротив за колченогий кухонный стол. – Я как-то неприлично выгляжу? Бегаю по участку в неприличных пляжных кутюрах и трясу голыми сиськами?
– А, вот ты о чем… Да брось, Натка! Как там у вас, у современной молодежи, говорится? Левак укрепляет брак?
– Бабушка?!
– Да ладно, ладно… Пусть мужик погарцует немного, раз такой случай выпал, а то совсем уж ты из него кашу овсяную сварила.
– Ба, ты это серьезно?!
– Да нет, конечно. Это я так… Проклятая привычка интеллигентного человека – расслабляться в шутке, когда тебя насилуют. В наше время конечно же все по-другому было. Не так по-хамски. В наше время женскую судьбу гордыня определяла. Вот взять хотя бы мать твою – я тоже ей с детства внушала, что женская гордость – превыше всего. И что? Теперь живет одна…
Антонина Владимировна вдруг осеклась, глянула на внучку испуганно. Наташа молчала, смотрела на нее в ожидании, покусывая губу. Тема одиночества-безотцовства была у них в бабьем доме запретной, но поскольку разговор сам по себе пошел в это русло, Антонина Владимировна, обреченно махнув зажатым в руке ножом, сдалась:
– Она ведь свадьбу свою собственную отменила, мать твоя, когда узнала, что жених ей изменил. Уж как он ее уговаривал, как прощения просил, прямо в ногах валялся! А она стояла на своем, как кремень. Нет – и все.
– А… как же я? Она что, одновременно и гордая и беременная была, да?
– Натка, ну чего ты так о матери-то!
– Как?
– Ну, с насмешкой, что ли… Говорю же тебе, раньше именно так и было! Мы все такие были – гордые.
– Ба, а… где сейчас мой отец?
– Да кто его знает, где он? Женился, наверное, потом. Неплохой был парень, кстати. Но она ж не соизволила даже сказать ему, что беременна. Он о тебе и не знает ничего. Так что живи, Натка, лучше по-современному! Знаешь, в моей молодости песенка такая была: «… ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу…»
– Знаешь, ба, тут не в этом даже дело, что я психую. Тут, понимаешь, еще одна фишка есть, очень странная. Можно сказать, даже мистическая. В общем, так вышло, что я эту Анну сама и придумала…
– Где придумала? В своем романе, что ли?
– Ну да! Главное дело, портретное описание полностью с натурой совпадает! И имя совпадает! И обстоятельства… Что это, бабушка? Получается, что это… Это фантом, а не женщина?
Антонина Владимировна подняла на нее удивленные глаза, усмехнулась, потом протянула руку через стол, демонстративно коснулась внучкиного лба тыльной стороной ладони. Наташа вздрогнула – действительно, чего это она? Кто ж ей поверит, если рассказывать дальше? Да и не захотелось враз ничего рассказывать. Действительно, бред собачий получается. Книжная Анна, натуральная Анна… А может, и в самом деле бред?
– Ты, Натка, на ночь валерьянового корня выпей, я тебе заварю. Спать будешь крепко, а утром все образуется…
– Ба, а давай с тобой лучше вина выпьем! Холодненького, чтоб мозги прочистились? Что-то я и в самом деле не того…
– Конечно, не того! Меньше надо в полеты свои улетать, писательница хренова! Алина Никольская-Петерс! Так можно и на полном серьезе в психушку загреметь, между прочим. Ну подумаешь, повертит Катюшкина приятельница перед твоим мужем задом, сиськами потрясет, делов-то! Может, ей вертеть да трясти больше не перед кем, а потребность такая есть? Не бери в голову, Натка. И впрямь, выпей лучше вина да расслабься, а то на тебе лица нет. Доставай бутылку из холодильника, тащи штопор!
От стакана вина ей и впрямь полегчало. Проклюнулся в глубине организма хмельной росток бесшабашности, пошел расти дальше, прогоняя усталое раздражение и наполняя все тело расслабленной радостью бытия. Так бы сидела за этим столом, продолжая неспешный разговор с бабушкой, да если бы еще не действовал на нервы русалочный Аннин смех, всплесками доносящийся из раскрытого настежь окна…
– Мама! Бабуля! Папа спрашивает, где эти… эти… ну как они называются, я забыла? – влетела на кухню взбудораженная Тонечка. – Ну, которыми в мясе дырочки ковыряют?
– Ой, действительно, а куда ж я шампуры подевала? – озаботилась памятью Антонина Владимировна, торопливо вставая из-за стола. – По-моему, они в сарае где-то припрятаны…
– Мам, пойдем! – подпрыгнула на месте Тонечка. – Ну чего ты тут сидишь и сидишь? Там так весело, мам!
– Ага, я сейчас… Ты беги, дочка, помоги бабушке. А я овощи принесу…
С тарелками в обеих руках она спустилась с крыльца, обошла дом и остановилась как вкопанная. Нет, ничего особенного она не увидела – ну, сидит честная компания вокруг пылающего костерком мангала, и Анна сидит, и Катька, и даже футболки, между прочим, на их топлесы довольно прилично натянуты, но… Что-то дернуло ее изнутри, будто увиденная картинка показалась ужасно знакомой, выписанной до мельчайших подробностей. Потом вдруг ожгло догадкой: а ведь и впрямь картинка-то – выписанная! Ею же самой, на двадцать пятой странице собственного романа. Дача, шашлык, веселая компания, потенциальная разлучница-злодейка Анна, потерявший голову муж Антон, растерянная жена Любаша… Так, стоп! Надо встряхнуться, отогнать от себя это пугающе литературное дежавю. В конце концов, она не Любаша, а Наташа. И характер у нее не Любашин, чтобы какая-то стервозина с голыми сиськами над ней изгалялась.
От сарая уже поспешала к мангалу Антонина Владимировна, неся в руке старые, но очень удобные шампуры.
– Девчонки, работать! – весело принял шампуры в руки Саша. – Все дружно нанизываем мясо, и про лук, про лук не забывайте! Катька, не отлынивай, чего ты рожицу сморщила? В чем дело, девчонки?
– Но там же уксус…
Анна медленным плавным жестом потянула к нему руки тыльной стороной ладоней вниз, будто демонстрируя их нежную ухоженность, потом замолчала многозначительно, продолжая держать подрагивающие ладони на весу. Наташа недобро усмехнулась: английская леди, блин!
– А хочешь, я тебе резиновые перчатки принесу? Или у тебя топлес для рук тоже программой предусмотрен?
Слишком уж резко у нее это прозвучало, будто подошла и плюнула скопившимся раздражением. Анна повернула к ней голову, медленно, с достоинством, и впрямь ни дать ни взять оскорбленная чужим хамством леди. Саша тоже глянул недовольно и, чуть поморщившись и намереваясь, видимо, сгладить это непредвиденное женино хамство, произнес миролюбиво:
– Ладно, гостям на сегодня все капризы прощаются. Так и быть. Но только на сегодня! В следующие выходные, Анна, когда мы снова будем жарить шашлыки…
– Что?! – непроизвольно вырвалось у Наташи. – Не поняла, что в следующие выходные?
– Так шашлыки жарить… – повернулся к ней Саша, и улыбнулся, и поднял наивно брови, демонстрируя крайнее удивление ее непониманием. – Я пригласил девчонок сюда на следующие выходные…
– А-а-а… – взяв себя в руки, как можно равнодушнее произнесла Наташа и тут же, будто бы озаботившись хлебосольством, быстро проговорила: – Слушай, надо же вино принести! Пойдем, поможешь мне, оно в погребе на холоде стоит…
– В каком погребе? – снова моргнул он удивленно.
– В таком! Пойдем, мне одной все не поднять! Ну?
Пожав плечами, он последовал за ней к дому, а догнав уже на крылечке, спросил насмешливо:
– Натусь, ты чего? Про погреб какой-то выдумала… Первый раз слышу, чтоб у нас на даче был погреб!
– Не у нас, а у меня, понял? – развернувшись резко, как фурия, предъявила она ему свое разъяренное лицо. – Это, между прочим, моя дача! И нечего сюда тащить всяких… всяких…
– Это я тащу? Кого это я притащил, интересно? – растерянно проговорил он.
– Ну, не ты… Просто я хочу тебе сказать, что все, что здесь происходит, мне очень не нравится!
– А что здесь происходит, извини?
– Ничего! В общем, чтоб этой… этой Анны я здесь больше никогда не видела, понял?!
– Натусь, да ради бога… – пожав плечами и улыбнувшись, развел он руки в стороны. – Хотя… Чем она тебя так разозлила, интересно?
– Ничем она меня не разозлила. Еще чего. Просто не хочу – и все.
– Постой, постой… Уж не ревновать ли ты меня вздумала, а, Наташк? Странно, вроде не наблюдалось за тобой таких пошлых странностей! Нет, ты что, и в самом деле по-настоящему, всерьез и искренне меня ревнуешь?
– А ты, можно подумать, искренне этому удивляешься! Слишком много эмоций для искренности ты выдаешь, Саш… Явный перебор.
– И опять не понял… Ты в чем все-таки меня обвиняешь? Что я сделал не так? Девчонки – наши гости, и…
– Да все так, Саша. Ладно, пойдем. Гости вина и шашлыков ждут.
Дальше вечер пошел уж совсем наперекосяк. Наташа сидела, злилась молча, потягивала вино из стакана. Все ее раздражало: и Сашины потуги рассмешить компанию, и Катькин смех, и появившиеся к вечеру комары, и популярные песенки, хрипловато доносящиеся из автомобильного радиоприемника. А особенно раздражало Аннино лицо, на первый взгляд отрешенно-задумчивое, но со скрытым выражением понимания ситуации и победной над ней насмешливости. Вроде того – чего тебе еще остается, ревнивая женушка, кроме как дуться на меня, на красавицу этакую…
В девять часов Антонина Владимировна отправилась укладывать детей спать. Наклонившись к Наташе, спросила тихо:
– У вас на завтра какие планы? До вечера поотдыхаете?
– Нет, ба. Утром уже уедем. Таечку же надо успеть навестить.
– Натусь, как утром? – удивленно повернулся к ней Саша. – Мы же хотели… Я думал…
– И правда, Натка! Чего утром-то? Можно и к вечеру! – поддержала его Антонина Владимировна. – Завтра погода хорошая будет, смотри, какой закат намечается!
– Нет, ба, я тебя не понимаю… – всплеснула руками Наташа, язвительно улыбнувшись. – Совсем недавно ты меня упрекала в эгоизме по отношению к Таечке, а сейчас, когда я рвусь исполнить свой долг, ты…
– Ладно, ладно, езжай. Тебе виднее! – махнула рукой Антонина Владимировна, подхватывая под мышку брыкающуюся и хнычущую Тонечку. – Я вам на веранде постелила, а девочкам – в доме, на софе. Она большая, им места хватит. Разберетесь, в общем. Димуля, малыш, ты где? Сейчас ляжем, я вам сказку расскажу…
После их ухода и без того хилый дух общения совсем сник, и только Катька тараторила без умолку, рассказывая что-то из жизни продавцов модного магазина, где она этим продавцом и работала, и совсем не чувствовала, что на фоне ее трескотни происходит рядом другая, невидимая и неслышимая, но такая насыщенная чужими эмоциями жизнь, сплетенная из раздражения, обиженности, страха, стервозно-насмешливого женского злорадства и еще черт знает чего, нехорошего и взрывоопасного.
– Я спать пойду! У меня недельный недосып образовался, – почему-то с вызовом произнес Саша, да еще и глянул в сторону Наташи с досадой, будто обвинил ее в собственном недосыпе. – А вы тут посидите еще, если хотите.
– Я тоже, пожалуй, пойду спать… – медленно повела плечами Анна, и опять эта обыкновенная фраза прозвучала в ее исполнении незаслуженно интимно, словно спать она собиралась идти туда же, на веранду, а уж никак не на старую софу, где им с Катькой постелила на ночь бабушка.
– Ой, да куда вы? – разочарованно развела руками Катька. – Так хорошо сидели, и нате вам… Я еще про нашего нового менеджера не рассказала…
– Ладно, завтра расскажешь, – вставая с раскладного стульчика, сердито проговорила Наташа. – Помоги-ка мне лучше посуду в дом унести…
Когда она, управившись с хозяйскими делами, пришла на веранду, Саша уже крепко спал, обхватив руками подушку и отодвинувшись на самый край старого топчана, верно служившего им здесь супружеской постелью. Подогнув под себя ноги, она села рядом, долго и с интересом рассматривала его красивый мужской профиль, будто видела впервые. А ведь и правда – красивый. И мужской – тоже в самом хорошем смысле этого слова. А самое главное – этот мужчина ее муж, собственный, любимый и желанный, и никакие «су» и «сво», и тем более никакие нахальные стервы пусть на него не претендуют, даже и фантомно-литературные. Она его не отдаст, и все тут. Обломается Анна. Пусть у таких же фантомно-литературных Любаш мужей уводит, а у нее – обломается.
Вздохнув, она усмехнулась собственным мыслям – надо же, бред какой. Бабушка-то, пожалуй, права – так и до психушки недалеко. Все, спать, спать… Сон на свежем воздухе расстроенные нервы хорошо в порядок приводит, а утром они отсюда уедут, и Анна выйдет в городе из машины и останется там всего лишь Катькиной соседкой да ее сослуживицей. И к Саше больше не будет иметь никакого отношения. Обломается, стерва…
– Натка, может, до вечера останетесь? – встретила бабушка вопросом, когда, позевывая, она выползла утром к ней на кухню.
– Нет! – не подумав и секунды, резко выставила перед собой ладонь Наташа. Ответ получился таким торопливым, что даже зубы лязгнули, отчего утренняя зевота сама собой прошла. – Нет, ба! С меня и вчерашнего дня хватило. Еще одного я просто не перенесу. В следующий выходной никаких гостей не будем брать, вот и отдохнем как следует.
В дверях кухни показалась Анна, стояла, уперев руки в косяки, смотрела нахально и загадочно. То ли слышала их разговор, то ли нет. А пусть бы и слышала! В других обстоятельствах будет знать, как водяные купальные спектакли устраивать. А как она хотела? Чтобы сегодня второе действие было – все те же в лаптях? То есть не в лаптях, а с голыми сиськами?
– Ну, тогда давайте завтракать! Буди Сашу, Натка, пусть он забор хотя бы до конца поправит, вчера не успел.
– Да встал я, встал… Доброе утро. Прямо сейчас идти забор править или после завтрака можно?
– А это уж как хочешь, Сашенька. Как тебе удобно. Там и работы осталось – чуть.
– Хорошо. Если чуть, это хорошо. Я поправлю.
Наташа посмотрела на мужа внимательно, потом опустила глаза, принялась зачем-то перебирать тарелки, приготовленные бабушкой к завтраку. Радость дачного утра, тихая, свежая, обычно не обремененная лишней суетой, исчезла, уступив место вчерашнему недовольству. И недовольство это было не ее собственное, она вдруг совершенно отчетливо это поняла. Недовольство было Сашино. И еще – этот его тон… Никогда, никогда раньше он с бабушкой так не разговаривал! Вроде бы обычные слова произносит, вежливые, но так, будто с трудом сдерживает раздражение, будто демонстрирует недовольство своими домочадцами перед ней, перед этой девкой…
А девка эта… Анна то есть, она даже не повернулась к нему. Так и стоит в дверях, улыбается снисходительно и загадочно. Джоконда бессовестная. Нет, надо быстрей все дела заканчивать и ехать домой. И увозить ее отсюда, чтоб не оскверняла чистоту своим присутствием.
Однако уехали все равно поздно. Пока собирались, пока долго завтракали, пока Саша разбирался с забором, время незаметно подползло к полудню. Ехали до города молча, лишь непоседа Димка возился на заднем сиденье, осваивая подаренную ему Тонечкой игрушку. Даже Катька и та молчала, отвернувшись к окну и демонстративно надув губы, выражая таким образом свое недовольство отказом Антонины Владимировны оставить Димку на даче. Конечно, она и не посмела бы Катьке отказать, и согласилась бы безропотно, но тут уж Наташа сыграла свою сольную партию, яростно заступившись за бабушку. Та с Тонечкой кое-как управляется, а с шебутным Димкой ей вообще покоя не будет! Это она с виду только – о-го-го старушка в соломенной шляпе, веселая да бодренькая, а давление порой скачет – будь здоров. Так что пусть Катька в другое место Димку пристраивает, пусть няню ему подыщет, в конце концов… А ее бабушка – не казенная, чтобы все подряд ее добротой пользовались. И вообще, если оставить на даче Димку, то в следующий выходной хочешь не хочешь, а придется Катьку туда тащить, а она уж непременно и новоявленную соседку Анну за собой потянет… Нет уж. Хватит.
– Саш… Давай девчонок отвезем, а потом сразу к Таечке проедем, хорошо? – ласково обратилась она к мужу, и даже ладонь на загривок ему возложила, демонстрируя для сидящих на заднем сиденье их близкие семейные отношения. А пусть, пусть видят, которые сзади сидят. Так им.
– Хорошо, – спокойно ответил Саша, но ладонь с загривка стряхнул, слегка поморщившись.
А около Катькиного дома выскочил из машины, достал из багажника сумки, махнул небрежно рукой: пока, мол, девчонки. И все. Уже отъехав и почти свернув со двора, Наташа обернулась: Анна стояла на тротуаре, смотрела им вслед, все так же улыбалась загадочно. Хотя нет, не загадочно, скорее стервозно. И снова прежняя неприязнь ворохнулась внутри – вот если бы не видеть больше никогда эту Анну! Но как? Завтра придешь на работу, а она там сидит. И так теперь изо дня в день будет. Уволиться, что ли? Сидеть себе дома, книжки писать, сюжеты придумывать…
Вот зря она про сюжеты сама себе напомнила! Потому что на фоне неприязни тут же подняла голову и прежняя тревожная маетность, начала расти как на дрожжах. Сюжеты, сюжеты! Она их вообще не придумывала, брала за основу реальные жизненные истории, списывала характеры героев с реальных людей, иногда тютелька в тютельку… Ну, добавляла от себя чего-нибудь каверзное, так, немного. А тут… Взяла и придумала сюжет с героиней Анной, нафантазировала его на свою голову. А он, как оборотень, вдруг врывается в ее личную реальную жизнь! Тоже – тютелька в тютельку. И главное, никому об этом не расскажешь, все равно не поймут. Не к психиатру же на прием идти, в самом деле, чтобы унять эту душевную тревогу. А может, к экстрасенсу какому-нибудь податься? Может, он присоветует чего, поможет разобраться с этой мистикой? Хотя ерунда все это – психиатры, экстрасенсы… Надо самой из всего выкарабкиваться. Или не самой? В общем, одна маета получается, а не жизнь. Сплошное смятение чувств, как раньше в романах писали…
– Наташ, что с тобой? Выходи, приехали…
От Сашиного голоса она встрепенулась, подняла голову, уставилась на него испуганно. Потом потрясла головой, потом дотронулась кончиками пальцев до его щеки, улыбнулась, вздохнула тихонько. Действительно, что это с ней? Вот ее муж, рядом, и на лице у него участие и забота, и ничего страшного в их жизни не произошло. И никогда не произойдет. Просто она этого не допустит, и все тут. И мало ли какие бывают дурные совпадения…
– Странная ты какая-то сегодня. И вчера была странная. Что с тобой, Натусь?
– Ничего… Устала, наверное.
– От чего? От творческих перегрузок?
– Не знаю. Может, и от них.
– Пустырничку на ночь попей. Говорят, помогает.
– Хорошо, Саш. Я попью пустырничку. Или валерьянки, как бабушка посоветовала. Ты со мной к Таечке поднимешься или в машине подождешь?
– Подожду.
– Ага. Я скоро. Самое большее – полчасика.
– А у тебя что, регламент на Таечку установлен?
– Саш, ну не начинай… Вот сам бы пошел да и посидел с ней, послушал ее байки!
– Ладно, ладно, иди…
Она резво выскочила из машины, будто сбегая от незаслуженных упреков, юркнула в дверь подъезда, поднялась на свой этаж. Нанятая бабушкой соседка выглянула из своей квартиры, принялась было обстоятельно и подробно докладывать о добросовестном исполнении взятых на себя обязательств и об особенностях Таечкиного пищеварения, но она ее перебила ласково, торопливо отпирая дверь:
– Ой, спасибо вам огромное, тетя Нина! Вы нас так выручили! Бабушка вам привет передавала, спасибо…
– Я час назад у вашей нянюшки побывала, аккурат накормила да перестелила! – сообщила она уже в почти захлопнувшуюся за Наташей дверь.
Квартира встретила ее солнечной тишиной и духом запустения, даже не верилось, что в глубине ее, в маленькой крайней комнате, обитает живая Таечкина душа.
– Нянечка Таечка, я здесь! – как обычно, пропела Наташа ласково, садясь на скамеечку около кровати.
Старуха не спала, лежала с открытыми, направленными ей в лицо глазами. Если бы Наташа не знала определенно, что нянечка три года назад полностью ослепла, то подумала бы, что она ее рассматривает очень внимательно. Наташа поежилась – неуютно и странно было сидеть под этим внимательным «взглядом», без привычного «пошшупывания», без щедрого потока простодушной и по-детски искренней старушечьей радости. Протянув руку, она осторожно коснулась ее сухой ладони, напоминая о своем присутствии, и Таечка, чуть вздрогнув, запричитала-запела тоненьким голоском:
– Да что с тобой такое, милая ты моя Наташичка, мнучичка, что с тобой такое стряслося…
– Что? Почему стряслося?
От неожиданности Наташа так и повторила за Таечкой – «стряслося».
– Да как же – что… Она ишшо спрашивает! Я же чую, что ты сама не своя, Наташичка!
У тебя все нутро из сметаны в масло сбулындалось, я же чую!
Она совсем было собралась ответить старухе чего-нибудь бодренькое, вроде того, что все у нее в полном порядке, но вдруг замолчала, задохнулась, схватилась руками за грудь. Так вдруг захотелось поплакать, поплескаться от души в теплой старушечьей искренности, такой чистой и неподдельной и, казалось, даже на ощупь осязаемой, что она с трудом взяла себя в руки, проговорила с благодарной заинтересованностью:
– Нянечка… А с чего ты взяла, что у меня это… сбулындалось?
– Так ить ты мне не чужая, Наташичка… Ты ж моя родная мнучичка! Как же я тебя не учую? Я тебе вот что присоветую, Наташичка…
– Что, нянь?
– Ты головку-то свою поверни, поверни… Видишь, там в уголку образок висит?
Наташа послушно развернулась на скамеечке, и взгляд действительно уперся в маленькую бумажную иконку, притулившуюся в углу на полочке. Добрые глаза старца Николая-угодника глянули на нее благожелательно, и она вдруг торопливо и непроизвольно осенила себя крестным знамением.
– Ага, ага, молодец… – тихо наставила ее за спиной Таечка. – Ты помолись, помолись еще, детонька, он поможет. Он добрый. Он меня когда-то от смерти спас…
– Да? А как это было, Таечка?
– Так этто… Я малая еще была, годков пять, не больше. Заболела, лежала с лихоманкой в беспамятстве, мать поплакала да уж и смирилась, что я помру. Раньше в деревнях дети-то мерли один за одним, обычное дело было. Ну, мать меня на печку положила, да и пошла себе по хозяйству – корову доить. У нас тогда ишшо корова была… А я, значит, лежу себе на печке, будто плыву куда-то, а глаза к иконе Николая-угодника так и приклеились, и сил нет оторвать… И вдруг, веришь ли, он мне рукой, этто, взял и помахал… Видишь, у него рука на иконе вверх поднята?
– Да, вижу… Что, прямо-таки помахал?
– Ага! Я со страху глаза вылупила, встрепенулась, давай мамку звать! Она прибежала, обшшупала меня всю, а я мокрая уже, как лягуха, – это жар из меня враз вышел. Говорю ей: Николай-угодник мне рукой помахал! А она и не знает, то ли плакать ей от радости, то ли смеяться… Ты, Наташичка, подойди к нему поближе, погляди подольше. Может, он и тебе рукой махнет…
Наташа послушно встала со скамеечки, подошла к иконке, стала всматриваться в лицо святого. Потом вздохнула, еще раз перекрестилась. Опять захотелось поплакать, пожаловаться, попросить о чем-нибудь… Только о чем? И… на что она будет жаловаться? На свои собственные пугающие фантазии? На стерву Анну, испортившую ей выходные? Нет, не захочет Николай-угодник про такое даже и слышать. И рукой ей не помашет, не избавит от внутренней лихоманки. Нет, не помашет…
– Ладно, нянечка, я пойду. Меня там, внизу, муж в машине ждет. Ты скажи, тебя тетя Нина не обижает?
– Да бог с тобой, Наташичка! Как можно меня обидеть, бог с тобой! Это я вас всех обижаю, залежалась тут.
– Не говори ерунды, нянечка. Бабушка тебе привет передает. Да она и сама скоро приедет, говорят, такая жара и двух недель не продержится, потом дожди пойдут. Ну, я пойду?
– Иди, Наташичка. Я чую, тебе легче стало. Иди, мнучичка. Я посплю…
Наташа тихо открыла дверь, задумалась, потом обернулась назад, задержала на иконке взгляд, словно втайне надеялась на чудо. Нет, не помахал ей рукой Николай-угодник. Зато на душе и впрямь полегчало, даже вздохнулось как-то посвободнее.
– Хм… И впрямь за полчаса уложилась! – проговорил насмешливо Саша, когда она села к нему в машину. – Ну что, о чем сегодня Таечкина байка была?
– О Николае-угоднике. Как он ее от смерти спас. И не байка это вовсе. И вообще, не смейся…
Он посмотрел внимательно, ничего не ответил. Так и доехали до дому молча. Остаток воскресенья прошел в обыденных хозяйственных делах – закупке продуктов, стирке Сашиных белых сорочек, уборке квартиры. Все шло обычным домашним порядком, и все-таки – она чувствовала! – что-то было не так. Радости в душе не хватало. Потом только поняла причину ее отсутствия, когда уже спать легла – ни разу за весь вечер не торкнуло ее тягой все бросить и сесть за свою любимую писанину…
– Твоя-то явилась уже… – в понедельник утром выскочила ей навстречу из двери приемной Алла Валерьяновна. – Зашла ко мне, говорит, надо ей второй ключ от кабинета дать. А я ей говорю – не распоряжаюсь я тут запасными ключами! А она, знаешь, так на меня зыркнула, будто в глаза плюнула. Наглая девка! Ой, трудно тебе будет с ней, Наташенька…
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 26 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |