Эти рассказы о жизни посвящаю моей жене и верной помощнице. 1 страница

А.И.Володенко

г.Волхов

2005 год

Эти рассказы о жизни посвящаю моей жене и верной помощнице.

А.И.Володенко

Ольшов

Моя родина – деревня Ольшов (Хотимский район, Могилёвская область). Она находится в трёх километрах от когда-то условной (при СССР), а теперь настоящей границы с Брянской и Смоленской областями.

Деревню разделяет надвое небольшая речушка под названием - Ольшовка. Название речки и деревни происходит от слова «ольха». Берега речушки были обильно покрыты густыми зарослями ивняка и ольховника. Река берёт своё начало в Смоленской области и впадает в реку Беседь, огибающую районный центр, город Хотимск, с северной стороны.

За рекой, на правом её берегу, расположена деревня Ивановка. Речка Ольшовка была местами настолько узка, что взрослые парни ее запросто перепрыгивали. Она здорово обмелела после войны. Причина – вырубка кустарника на топливо.

Во время военного лихолетья местным жителям было запрещено ходить в лес. По приказу немецких оккупационных властей был сплошь вырублен лес вокруг райцентра на расстоянии трёх километров – боялись партизан. На дорогах, ведущих в лес, были выставлены блокпосты с вооружённой охраной, состоящей из полицейских.

В настоящее время речки Ольшовки фактически не стало. Вместо неё прорыта канава. Это результат деятельности построенного после войны молокозавода. Вода в канаве стала молочного цвета – результат прямого спуска в бывшую речку отходов производства. Когда-то небольшая, но богатая рыбой речушка, превратилась в сточную, с неприятным запахом, канаву.

За рекой после «чернобыльской трагедии» образовался большой посёлок из переселенцев. До войны здесь был сад, занимавший около сорока гектаров колхозной земли. Теперь он почти полностью вырублен под застройку домов для «чернобыльцев».

Мы до войны жили в посёлке № 3, примыкавшем к деревне Ольшов. Посёлок был небольшой, около десятка изб, расположенных по одну сторону проселочной дороги. По другую сторону дороги было большое гумно, а перед ним – ток для обмолота зерна. Здесь всегда, зимой и летом, было полно всякой птицы.

Посёлок находился в километре от городской черты. Границей был небольшой ручей (Величье) с деревянным мостом. Дальше – городская территория, куда нам вскоре и пришлось перебираться.

В 1937 году нас объявили «единоличниками». В то время это было опасно – могли под любым предлогом отправить в Сибирь. Отец с матерью отказались вступать в колхоз. У нас отобрали приусадебный участок и велели срочно убираться…

Каким-то образом отцу удалось получить небольшой участок земли под строительство дома на окраине Хотимска. В 1938 году мы перевезли избу и стали скромно жить на новом месте.

Теперь нас никто не беспокоил. Отец шутил: «Можно подумать, что мы оказались в другом государстве. Вот что значит один километр на той же советской земле…»

Как говорили горожане в средневековой Западной Европе: «Сам воздух города делает человека свободным…»

Мы поселились на улице 1-ая Кузнечная (теперь имени Болдина, генерала, участника войны).

Наши родственники, оставшиеся в колхозе, работали за «трудодни-палочки» и по-хорошему завидовали нам. Особенно тяжело доставалось там двоюродной тётке по прозвищу «Кондратиха». Бедной старушке приходилось работать в колхозе и растить малолетнюю внучку.

Однажды из-за болезни Кондратиха не смогла выйти на работу, отлёживалась на печи. Явившийся её проведать пьяный бригадир избил старушку кнутовищем, да ещё и пригрозил отказом предоставить лошадь для подвозки дров. Пришлось с ним «разбираться» моим двоюродным братьям, после чего он сразу же затих. Более того – однажды этот бригадир сам ей привёз целый воз дров…

Мы все помогали Кондратихе, чем могли.

Внучка, которую старушка вырастила, потом закончила пединститут и стала учительницей.

А сама Кондратиха внезапно скончалась: полезла на чердак за лечебными травами. Сорвалась с хилой лестницы и убилась насмерть. Мы ей были благодарны за её «знахарство». Она фактически была нашим домашним врачом. Её помощь была безотказной и всегда полезной. Жаль, что её знания и умение ушли вместе с ней.

Нынешней молодёжи кажется невероятным, что сельская местность в то время была «беспаспортной зоной». Чтобы удержать рабочую силу в колхозах, умышленно не выдавали паспорта. Сельские жители тогда на самом деле жили в условиях нового, советского «крепостного права». Оно было постепенно отменено только после смерти Сталина.

Труд крестьян в колхозах был настолько непроизводителен, что держать людей насильно в сельской местности стало бесполезно. В конце 60-х годов XX-го века в одночасье колхозы превратились в совхозы, т.е. в государственные сельскохозяйственные предприятия. По сути это была вторичная экспроприация на селе.

Когда-то коллективная собственность без ведома колхозников (колхозы не распускались) превратилась в государственную. Всем были выданы паспорта и предоставлено право свободного места жительства. В совхозах стали выдавать зарплату деньгами. Многие люди остались и дальше жить на селе из-за приусадебных участков, постепенно превращая свои усадьбы в дачи для своих детей и близких родственников, проживающих в городах.

Хотимск

Хотимск – посёлок городского типа, районный центр. Был образован в XIV веке мелкими торговцами и ремесленниками. Название город получил от слова «хотим», так как был расположен на пограничной территории Литовского и Московского княжеств. Жители посёлка в то время хотели быть под властью Москвы.

Место расположения посёлка живописное. Он находится на холме между трёх рек: Жадуньки и Ольшовки, впадающих в более крупную реку – Беседь, берущую начало в одном из болот Смоленской области. Вдоль её берегов расположено множество больших и малых деревень. Одной из таких деревень является Молуновка. Так её назвали из-за большого количества ветряных мельниц. Жители Хотимска издавна перемалывали зерно в муку именно в Молуновке. Ещё эта деревня славилась своими вальщиками лучших в районе валенок. Молуновские мастера старались держать марку качества высоко. Валенки валяли на заказ.

В советское время Хотимск не получил развития и остался захолустьем. Причина – удалённость от железной дороги. До ближайшей станции Коммунары было 45 километров по бездорожью: зимой снег, а весной и осенью непролазная грязь. В первые послевоенные годы даже не было автобусного сообщения. До станции чаще всего добирались на гужевом транспорте или пешком. Дважды пришлось и мне с чемоданом в руках проделать этот путь…

Районное начальство менялось довольно часто: год-два и новый начальник… Дольше всех продержался некий Ломакин.

Для одних Хотимск был стартовой площадкой в дальнейшем карьерном росте; для других – местом временной ссылки за какую-нибудь провинность. Каждый из таких чиновников думал только о себе. Проблемы района их мало беспокоили.

Товарищ Ломакин прибыл в район с семиклассным образованием, покидал его с аттестатом зрелости (якобы получил за вечернюю школу, где его никто не видел…) и орденом Ленина на груди. А было это так. На XXII съезде КПСС Н.С.Хрущёв поставил задачу удвоить продукцию сельского хозяйства, обратив особое внимание на животноводство.

В Хотимском районе в это время свирепствовал ящур. Был очень большой падёж скота. Гибель животных была не сколько от болезни, сколько от бескормицы…

Будучи председателем исполкома райсовета, Ломакин приказал руководителям колхозов завысить показатели падежа скота, а с владельцев частных коров в райцентре брать телят за предоставление 60-ти соток под покос (раньше брали деньгами). В результате такой афёры за два года «прирост» скота в районе даже утроился. Такого не было нигде в стране. За такое «геройство» Ломакин, а с ним для проформы одна из доярок, были вызваны в Минск, где товарищ Хрущёв им лично вручил ордена Ленина.

Вскоре афёра вскрылась. Сведения дошли до Минска, могли дойти и до Москвы. Чтобы этого не случилось Хотимский район временно ликвидировали (через три года его снова восстановят – испуг в Минске пройдёт) и под видом «сокращения штатов» районных чиновников распределят кого куда…

Ломакина направят учиться в высшую партийную школу. После её окончания он окажется во главе совнархоза Могилёвской области. Он, как и подобные ему, оказались «непотопляемы». Они, и подобные им, оказавшись на самом верху власти, загубили богатейшую страну, а её народ сделали нищим. Распался когда-то могучий Советский Союз, а теперь по этому пути наши нувориши и политиканы хотят развалить и Россию…

Хотимск наполовину был сожжён за время войны. Город находился под властью немцев с 15 июля 1941 года по 26 сентября 1943 года.

В первый день оккупации сгорела изба моей сестры Сони. Её муж, Андреенко Владимир, был призван в Красную Армию с началом войны, с которой ему не суждено было вернуться…

Послевоенный Хотимск имел молокозавод, льнокомбинат, сенбазу на несколько районов (лён и сено сдавали колхозы государству в качестве натурального налога). Был и промкомбинат с лесопилкой. Он обеспечивал население стройматериалами. Продуктами и товарами ширпотреба занималось райпо. Вокруг посёлка располагались четыре колхоза. В страдную пору работы хватало всем желающим, даже школьникам.

В посёлке не было строительной организации. Действовали строительные артели плотников, столяров и т.д. Они заключали договора с заказчиками. Платили налоги от заработка и были полностью подконтрольны местным органам власти. Одной из таких плотницких артелей и руководил мой отец, считавшийся одним из лучших специалистов в своём деле, но об этом позднее.

Мало что изменилось в развитии райцентра и в наше время, если не считать появления асфальтового покрытия на дороге до станции и в самом посёлке.

После «чернобыльской трагедии» население поселка значительно возросло. Появились красивые кирпичные дома. Они могли бы появиться и раньше, но строить их боялись. Были случаи, когда из-за приглянувшегося дома кому-то из «временщиков», прибывших «порулить» районом, хозяевам этих домов «шили» дела с конфискацией имущества, и отправляли их «в места не столь отдаленные», а имущество передавали коммунхозу... Так обустраивалось вновь прибывшее начальство.

Молодежь после окончания школы разъезжалась: кто на дальнейшую учебу, или не возвращались после службы в армии.

По вербовке многие молодые люди ехали на новостройки в надежде на получение жилья и подходящую работу. Обратно возвращались немногие.

В 50-е годы мне пришлось ездить с лекциями по путевкам Карельского Обкома комсомола, где я состоял внештатным лектором, и почти в каждом населенном пункте встречал белорусов и украинцев. Все они покинули нажитые места, что бы удрать из колхозов, труд в которых все больше обесценивался.

В начале 60-х годов прошлого века я с семьей (женой Викторией и малолетним сыном Виктором) решил навестить родственников в Хотимске. Сестра Соня сразу же предупредила, чтобы я вставал рано и вместе с ней шел занимать очередь за хлебом. В пять часов утра мы заняли очередь и только в девять часов купили по буханке хлеба. Мясные и молочные продукты (сыр и масло) в магазин не поступали. Не было таких продуктов и на рынке. И это при наличии своего молокозавода (?). Продукция этого молокозавода увозилась в областной центр, в Могилев.

В один из погожих дней мы с женой решили сходить в ближайший лес за грибами. Но не было никаких грибов. Вокруг каждого куста – тропы опередивших нас местных грибников…

По пути домой мы любовались рожью, стеной стоявшей вдоль дороги. По другую сторону дороги была кукуруза, если ее можно было так назвать. Ведь это были какие-то пожелтевшие ростки размером не более 10-15 см.

Кукуруза занимала огромную посевную площадь. У деревни Ивановка нам встретились местные жители. Один из них и рассказал грустную историю про кукурузу, которая второй год начисто погибает, а под нее отведено семьдесят процентов посевной площади. Под рожь, которая исстари росла здесь и давала прекрасные урожаи, всего-то отводилось семь процентов посевных.

Действительно «кукурузное поле» было очень велико. Оно уходило далеко за бугор и заканчивалось у самой кромки леса, который мелиораторы ещё не успели выкорчевать.

По словам этого местного жителя, колхоз из-за своих вечных долгов совсем разорился.

Во время одного из походов за хлебом я встретил знакомого парня. Он окончил исторический факультет областного пединститута и работал начальником планового отдела в райисполкоме. Мы поговорили о нашем житье-бытье, вспомнили школьные годы. Под конец я рассказал ему об увиденном «кукурузном поле»…

«Знаешь, - ответил он, - мы здесь сами ничего не решаем. Нам спускают план свыше, а мы – его ниже спускаем по колхозам, попробуй, не выполни - сразу метлой»…

«Ведь это - настоящее вредительство, - стал возмущаться я, - этих начальников не мешало бы хорошенько подержать хотя бы раз в этой очереди за хлебом! Послушали бы - что там о них говорят – одна ругань и возмущение».

В самом деле, в очереди творилось что-то невообразимое – сплошной мат и ужасная толкотня. Хрущёва называли «кукурузником», его подчинённых – ворами и подхалимами. Милиционеры старались «по-тихому» проходить мимо таких очередей. Обстановка была очень напряжённой. «Так и до бунта недалеко!» - подумал я.

Поразительно, что на эту ругань никто сверху не реагировал. Раньше за такое моментально сцапали бы и отправили в Сибирь на лесоповал или куда-нибудь подальше. У меня подспудно уже тогда зародилась мысль: не специально ли это делается, чтобы обозлить народ и произвести государственный переворот.

Наверху понимали, что надо «выпустить пар» и убрать зарвавшегося у власти Хрущёва. Страна была в тупике. Хрущёвские «новации» разрушили и без того подорванную экономику страны.

Я поделился мыслями со своими школьным товарищем Борисом (он приехал в отпуск и собирался в обратный путь). Окончив МГУ, он работал там после защиты диссертации. По его словам, был вхож в дом своего руководителя, считавшегося одним из выдающихся математиков в стране.

- Хрущёва скоро свергнут! - сказал он, - Об этом давно гуляют слухи по Москве. Это может произойти в любое время. Его байки о построении коммунизма к 1980 году вызывают только смех!

Он поведал, что учёные мужи в узком кругу негативно относятся к происходящему в стране, которой управляют догматики. Марксизм-ленинизм они не считают наукой. В стране господствует диктатура, административным путём загоняющая общество в социализм в полном отрыве от него. Фактически народ лишён власти. Обещанные ему (в период октябрьского переворота в 1917 году) земля, фабрики и заводы остались в руках государства, точнее – у партийно-советского бюрократического аппарата, хотя государственная собственность формально считалась общенародной. Правящая верхушка не понимает, что происходит в стране. Но, самое главное, - не знает, что делать дальше…

Установившийся общественно-политический строй нельзя назвать даже «административным социализмом». Скорее всего он ближе к «государственному капитализму», при котором вся власть и материальные блага принадлежат партийно-чиновничьему классу, но не трудящимся!

Октябрьский переворот сыграл большую роль в жизни человеческого общества. Из его последствий более правильный вывод сделали правящие круги и сами капиталисты в буржуазных странах: дескать, смотрите, что может произойти, если не учитывать материальные, политические и социальные запросы народа. Лучше свой народ не доводить до такого состояния, как это произошло в России.

Будучи студентами, мы неоднократно задавали вопрос преподавателям: как действует закон стоимости при социализме. Никто из них не дал вразумительного ответа… Не мог на такой вопрос в своё время ответить и я своим ученикам в старших классах. Не мог ответить и на другие подобные вопросы, что и явилось главной причиной моего ухода из школы…

Через неделю мы прервали отдых в Хотимске и вернулись домой, в посёлок Свирьстрой, Ленинградская область. Здесь тоже «далеко не рай», но хотя бы не надо стоять в очередях за хлебом…

Как ни странно, но прогнозы моего школьного товарища сбылись. В октябре 1964 года Хрущёв был свергнут. Во главе заговора был его приближённый Брежнев, которого Никита Сергеевич забрал к себе из Молдавии. Брежнев отменил все хрущёвские «новации», но страна не получила большого толчка в развитии. Был произведён «мелкий ремонт» в системе управления и в хозяйстве страны. Затем наступил период «застоя». До сих пор никто не может объяснить «крылатую» фразу Брежнева: «Экономика должна быть экономной!» Так он бесславно и помер, увешанный с ног до головы орденами и медалями.

Что касается Хрущёва, то можно только удивляться, как человек с двухклассным образованием мог взлететь так высоко и издеваться над страной многие годы? По всей вероятности, в сталинском окружении он был не единственный такой. Были и другие. С ними ему безопаснее для себя было править единолично: такие кадры были послушны, не выпрыгивали высоко без его ведома. Кто если и позволял себе какую-то вольность, то их тут же подручные Сталина – Ягода, Ежов, а затем – и Берия – убивали или забирали в лагеря. Потом наступал черёд и для них. «Кровавое колесо» крутилось десятки лет… Общество было обезглавлено. Самые лучшие представители народа были безвинно уничтожены или сосланы «строить социализм» в далёкие края, откуда вернулись немногие.

Затем началась генсековская чехарда «старых пердунов». Каждый из последователей Брежнева хотел, как и он, быть похороненным у Мавзолея Ленина. Это привело к полному развалу Советского Союза. Завершилось всё это новым государственным переворотом в Беловежской пуще (Белоруссия), во главе с невежественным и недалёким в политике Ельциным. Россия вышла из состава СССР и встала на свой путь развития с начала 90-х годов прошлого века.

Жизнь в оккупации

Нельзя сказать, что война не ощущалась. Её чувствовали. Она приближалась. Это было заметно по настроению людей. Хотя о войне и не говорили, но чутьём, данным человеку самой природой, война предугадывалась. Непроизвольно она закрадывалась в души людей необъяснимым страхом. Моя неграмотная мать, слушая радио между делами по дому, однажды сказала за обедом: «Стали часто говорить о мире с Германией. Не обернулось бы это войной?..»

К сожалению, слова матери оказались пророческими. Хотя наши правители и пытались объяснить все неудачи в начале Отечественной войны внезапным и вероломным нападением Германии на нашу страну, это не снимает с них ответственности за трагедию, постигшую наш народ. Имея «глаза и уши» во всём мире, они не знали о приближении войны. Народ чувствовал, а они не знали. Вместо извинения перед народом Сталин и его подручные объявили врагами народа всех военнопленных и тех, кто насильно был угнан в Германию в качестве рабов. А кто виноват в трагедии этих несчастных? Они пострадали дважды: после фашистских лагерей, оставшиеся в живых были отправлены в советские лагеря, где было не лучше.

Все разговоры в довоенное время заканчивались словами: «Не было бы войны!..» А она началась.

Военкоматы стали проводить мобилизацию. Одним из первых был призван муж моей сестры Сони – Андреенко Владимир. Это был очень веселый и жизнерадостный человек, великолепный музыкант-баянист. Я был очень привязан к нему. Он часто брал меня с собой на вечера. Всегда находил для меня место посидеть. Баловал меня сладостями и подарками. Мы горевали всей семьей, когда его забрали в армию. У всех было предчувствие, что мы его видим последний раз… Так оно и получилось: с войны он не вернулся. Пропал без вести, как и многие его сверстники в пламени войны.

Когда мы узнали о захвате фашистами Минска стало ясно, что они скоро явятся к нам. Почти ежедневно разбрасывались с самолетов немецкие листовки с призывами сдаваться без сопротивления. Славянам обещали сохранить жизни, а цыганам и евреям грозили уничтожениям. Частично евреи успели эвакуироваться, но многие всё-таки остались. В суматохе они растерялись и не успели покинуть родные края. Особенно тяжело было отправляться в далекий тыл тем, чьи предки жили здесь многие столетия. Оставшихся было более тысячи человек.

За неделю до прихода фашистов мы увидели их первые самолеты, прилетевшие бомбить местный аэродром. На обратном пути они обстреляли из пулеметов нас, пацанов, и несколько десятков колхозников, убиравших сено на колхозном лугу за рекой Ольшовкой.

К счастью, все успели вовремя броситься в реку и спрятаться в крутых берегах, заросших кустарником. Никто не пострадал, так как обстрел был с большой высоты. Фашистские летчики наверное решили просто попугать людей и насладиться их страхом.

Одним словом, немцы «позабавились». Несколько пуль попали в дверь землянки около недостроенного молокозавода, где жил седой старик, сторож новостройки. Хорошо, что в это время там никого не было.

За несколько дней до прихода германских войск в центре поселка вспыхнул пожар. Сестра Соня и я в это время были недалеко от дома, где она жила с мужем Володей. Когда мы добежали до ее дома, то дома фактически уже не было: он сгорел…

Мы в последний раз взглянули на догоравший дом и задворками стали пробираться до окраины в направлении отцовской избы. В одном месте мы притормозили, так как прямо над нами пролетал самолет, бросавший бомбы вдоль центральной улицы Ольшовской. Это нас спасло. Перед нами упала бомба на дом, через двор которого мы хотели перебежать. Пробив крышу, бомба взорвалась в самом строении. Деревянное здание моментально было охвачено пламенем. Сестра часто вспоминала этот случай. «Сам Господь Бог спас нас от смерти!» - так говорила она.

В течении нескольких недель шло отступление наших военных частей. Часто отступавшие красноармейцы шли небольшими группами, спрашивая у местных жителей названия населенных пунктов в восточном направлении. Хотимск самый восточный пункт Белоруссии. Пограничники, заночевавшие у нас, оставили хромую лошадь и овчарку, обученную делать подножку и валить на землю нас подростков. Делала она это очень ловко, но никому из нас не причиняла вреда. Мы откупались от собаки едой, которую носили специально с собой для нее. Получив съестное, она устраивала небольшое представление из прыжков, кувырков и замираний. Эта собачка хорошо умела ползать «по-пластунски». Хромую лошадь у нас отобрали полицейские, а овчарка затем куда-то исчезла.

Немцы вошли в Хотимск 15 июля 1941 г. Через день откуда-то появившиеся полицаи согнали посельчан на футбольный стадион, где выступил немецкий комендант. Он говорил резко и властно, как будто выстреливая слова. Все сводилось к угрозам наказаний местных жителей в случае сопротивления немецким властям. За убитого немца комендант грозился расстреливать десять местных жителей по выбору.

Евреев, оставшихся в Хотимске, согнали в образовавшийся концлагерь. Евреев было около 1000 человек. Немецкий комендант, как опытный проходимец, не стал сразу уничтожать евреев. Он решил их предварительно ограбить. Евреям по строгому списку разрешали покинуть на неделю лагерь с обязательным возращением в указанное время. Для этого выдавали специальные письменные разрешения. Покидать лагерь разрешалось одному из членов семьи. В случае побега все остальные родственники подлежали расстрелу. Одиноких евреев не отпускали. Когда все еврейские тайники были обнаружены специально созданной группой полицаев, евреев было решено уничтожать. Некоторые, более богатые евреи пытались выкупиться, но это им не помогло.

В назначенное время все евреи были этапированы в направлении противотанкового рва (зачем его рыли горожане- так никто этого и не понял: он не пригодился для обороны поселка?). Пригнанные евреи были поставлены на обрыве рва и без всяких речей расстреляны. Расстрел производили полицаи. Немцев было всего несколько человек. К этому времени была оборудована немцами русская комендатура. Руководили расстрелом главари этой комендатуры. Всего погибло около 800 евреев. Расстрелянных, многие из которых еще были живы, присыпали кое-как землей. Приближаться к месту казни никому не разрешалось. Всю ночь с этого проклятого места были слышны стоны умирающих от ран людей. К утру все стихло…

Только одной женщине удалось бежать с места обстрела. Когда раздались первые очереди из пулеметов, одна из евреек, обезумев от страха, рванулась в сторону небольшой сосновой рощи около льнозавода и, падая, рывками побежала к густым зарослям ивняка на берегу реки Беседь.

Берег был крутой, обрывистый, там женщина вплавь перебралась через реку и схоронилась в еще более густых зарослях кустарника и осоки. Полицаи не ожидали этого и на какое-то время оторопели, что и спасло эту несчастную женщину. Их пули не достигли своей цели…

Мне довелось видеть эту женщину уже после войны. Она была вся белая от седины. Её сестра, Белла Владимировна, преподавала в школе немецкий язык. Спасшаяся, она всё время чем-то болела. Затем куда-то исчезла. Говорят, умерла. Пережитое лишило её здоровья. А Белла Владимировна в годы «перестройки» эмигрировала в Израиль.

Первым русским комендантом был, на удивление всем, отец известного белорусского поэта, дважды лауреата Сталинской премии (впоследствии Государственной премии), Аркадия Кулешова. В настоящее время его именем назван Могилёвский пединститут, в котором Аркадий Кулешов учился в довоенное время. А тогда этот известный поэт жил в Москве.

После войны я как-то разговаривал, будучи в Могилёве, с местным партизаном Левертовым. Его сообщение при встрече в Москве с Аркадием Кулешовым об отце-предателе было подобно грому среди ясного неба. Правда, к еврейской трагедии Кулешов-старший никакого отношения не имел. Пробыл комендантом он не долго, всего несколько месяцев, так как был почему-то заменён. Говорят, что его племянник, живший с ним, куда-то внезапно исчез. Предполагали – к партизанам. После освобождения Хотимска Кулешова-старшего никто не трогал. Частенько я его видел, пасшим корову на обочинах дорог, или отводившему её к пастуху. Видимо, сказалась поддержка и защита сына, снова переехавшего в Минск. Его стихотворение «Комсомольский билет» было включено в школьную программу для обязательного изучения в старших классах.

Нас, пацанов и девчонок, немцы решили насильно загнать в школу. Для того использовали брошенные помещения бывшего до войны детского дома. Я оказался в первом классе. Мне шёл восьмой год. Учили две учительницы. Одна из них – поповская жена. Они разделили класс надвое: читающих – в одну группу, и тех, кто не умел читать – в другую. Я оказался в более «грамотной» группе. Моим соседом по парте стал паренёк с нашей улицы, Громов Андрей. Он сидел со стороны прохода, я – около окна. Учительницы были «злые и вредные». Они за всякую провинность били нас здоровенной линейкой, сделанной из толстой фанеры. Учебники были советские, но со склеенными листами. Портреты были зачёркнуты…

Иногда к нам в класс заходил надзиратель (учительницы называли его «смотрителем»). Это был высоченный, но очень худой немец, хромавший на одну ногу. Он жестом спрашивал у учительниц, кого следует наказать. Наши «преподавательницы» частенько показывали, подняв несколько пальцев (это означало количество резиновых палок). Немец-надзиратель отстёгивал от ремня здоровенную палку, брал за шиворот «провинившегося» и бросал его лицом вниз на учительский стол и крепко бил ребёнка этой палкой. Затем, погрозив пальцем всем, с гордым видом покидал класс. Урок продолжался…

Я однажды не выдержал, когда одна из учительниц стала бить по голове линейкой моего соседа по парте, Андрея. Я вскочил на подоконник, выбил плечом раму и был таков. На второй день явился к нам полицай, но я был отправлен в деревню к родственникам под видом больного. Полицай всё понял, но делу хода почему-то не дал…

После этого я в школе больше не появлялся. Да и школа вскоре была закрыта. Одно здание наполовину сгорело, а надсмотрщик сбежал. Кто-то из ребят-переростков заложил в печь, которую он затапливал по утрам перед физзарядкой, пачку взрывателей от гранат.

Немец был пунктуальный. У него весь день был спланирован по минутам. Каждое утро он после сна открывал окно, поджигал дрова в печи и шёл делать зарядку на школьном дворе. Затем там умывался у колодца. После процедур шёл готовить завтрак. А на этот раз ему повезло: взрыв прогремел перед его возвращением. Сорванной с петель дверью немцу разбило лицо и крепко помяло, швырнув на противоположную стенку коридора…

Вскоре в бывшей школе появились новые хозяева - власовцы, но об этом будет отдельный разговор.

Родители

Отец: Володенко Иван Федосович. Родился в 1890 году. Крестьянин. После окончания первой мировой войны вернулся фактически инвалидом по зрению.

На фронте мой отец попал под первые газовые атаки немцев. Противогазов не было. Спасались тем, что зажигали в окопах и траншеях сухие дрова, покрытые сверху сырой травой. Во время газовых атак (газ-хлор) смертельное газовое облако, спускаемое по ветру, приподнималось дымом. Солдаты в это время лежали на дне окопов пластом – лицом вниз. От едкого дыма, раздражавшего глаза, отец получил контузию глазного нерва. Во время непогоды или расстройств сильно «била» слеза…

Перебравшись в Хотимск, мой отец там работал – плотничал. В это время не было в райцентре строительной организации. Создавались строительные артели. Плотники, как правило, избирали отца своим бригадиром, так как он считался одним из самых грамотных, честных и надёжных работников. Он был ими признан – лучшим плотником в округе. Имея четыре класса церковно-приходской школы, отец мой мог составить проект, произвести расчёт расхода материалов, составить смету и так далее. По каждому объекту составлялся договор и утверждался в райфинотделе для уплаты налогов. Однако, денег семье не хватало, поэтому отец всё время искал попутные заработки. Обычно, во дворе райзаготконторы, где в свободные от основной работы часы, отец выполнял различные задания. Много времени и сил забирало содержание приусадебного участка. За содержание домашней живности: коровы, поросят, кур и т.д. тогда тоже платили налоги.

Дата добавления: 2015-08-28