дороге вдоль неширокой канавки у края, как футболист, готовящийся принять
длинный мяч, и все время понемножку натягивая проволоку, и когда он почти
поравнялся с Ансельмо, дорога за мостом все еще была пуста.
Потом он услышал позади приближающийся шум машины и, оглянувшись,
увидел большой грузовик, выезжавший на дорогу сверху, и он намотал конец
проволоки на руку и крикнул Ансельмо: "Взрывай!" - и крепко уперся
каблуками в землю, и всем телом откинулся назад, преодолевая сопротивление
проволоки, и еще раз обвел ее вокруг руки, а шум грузовика сзади все
приближался, а впереди была дорога, и убитый часовой на ней, и длинный
мост, а за мостом опять дорога, все еще пустая, и вдруг что-то треснуло,
загрохотало, и середина моста вздыбилась, как разбивающаяся волна, и струя
воздуха, горячего от взрыва, обдала его, когда он бросился ничком в
канавку, руками крепко обхватив голову. Он уткнул лицо в каменистую землю
и не видел, как мост опустился опять, только знакомый желтый запах донесся
до него с клубами едкого дыма и посыпался дождь стальных обломков.
Потом обломки перестали сыпаться, и он был жив, и поднял голову, и
взглянул на мост. Середины моста не было. Кругом повсюду валялись
иззубренные куски стали, металл блестел на свежих изломах. Грузовик
остановился в сотне ярдов от моста. Шофер и двое солдат, ехавших с ним,
бежали к отверстию дренажной трубы, черневшему у дороги.
Фернандо лежал на том же месте и еще дышал. Руки его были прижаты к
бокам, пальцы растопырены.
Ансельмо лежал ничком за белым придорожным камнем. Левая рука
подогнулась под голову, правая была вытянута вперед. Проволочная петля все
еще была зажата у него в кулаке. Роберт Джордан поднялся на ноги,
перебежал дорогу, опустился возле старика на колени и удостоверился, что
он мертв. Он не стал переворачивать его на спину, чтобы посмотреть, куда
попал стальной обломок. Старик был мертв, остальное не имело значения.
Мертвый он кажется очень маленьким, думал Роберт Джордан. Он казался
маленьким и совсем седым, и Роберт Джордан подумал, как же он справлялся с
такими громоздкими ношами, если это его настоящий рост. Потом он посмотрел
на его ноги, его икры, обтянутые узкими пастушьими штанами, на изношенные
веревочные подошвы его сандалий и, подняв с земли его карабин и оба
рюкзака, теперь уже совсем пустые, подошел к Фернандо и взял и его
винтовку. По дороге он отбросил ногой обломок стали с иззубренными краями.
Потом вскинул обе винтовки на плечо, придерживая их за стволы, и полез
вверх по лесистому склону. Он не оглядывался назад, не смотрел и на дорогу
за мостом. Из-за дальнего поворота все еще слышалась стрельба, но теперь
ему было все равно. Он кашлял от запаха тринитротолуола, и внутри у него
как будто все онемело.
Он положил одну винтовку возле Пилар, под деревом, за которым она
лежала. Она оглянулась и увидела, что у нее теперь опять три винтовки.
- Вы слишком высоко забрались, - сказал он. - На дороге стоит грузовик,
а вам его и не видно. Там думают, что это была бомба с самолета. Лучше
спуститесь пониже. Я возьму Агустина и пойду прикрывать Пабло.
- А старик? - спросила она, глядя ему в лицо.
- Убит.
Он опять мучительно закашлялся и сплюнул на землю.
- Твой мост взорван, Ingles. - Пилар смотрела прямо на него. - Не
забывай этого.
- Я ничего не забываю, - сказал он. - У тебя здоровая глотка, - сказал
он Пр. - Я слышал, как ты тут орала. Крикни Марии, что я жив.
- Двоих мы потеряли на лесопилке, - сказала Пилар, стараясь заставить
его понять.
- Я видел, - сказал Роберт Джордан. - Вы сделали какую-нибудь глупость?
- Иди ты, Ingles, знаешь куда, - сказала Пр. - Фернандо и Эладио
тоже были люди.
- Почему ты не уходишь наверх, к лошадям? - сказал Роберт Джордан. - Я
здесь управлюсь лучше тебя.
- Ты должен идти прикрывать Пабло.
- К черту Пабло! Пусть прикрывается собственным дерьмом.
- Нет, Ingles, он ведь вернулся. И он крепко дрался там, внизу. Ты
разве не слышал? Он и сейчас дерется. Там, видно, дело серьезное. Послушай
сам.
- Я пойду к нему. Но так вас и так обоих. И тебя, и твоего Пабло!
- Ingles, - сказала Пр. - Успокойся. Я помогла тебе во всем этом,
как никто другой бы не помог. Пабло поступил с тобой нехорошо, но ведь он
вернулся.
- Если бы у меня был взрыватель, старик не погиб бы. Я бы взорвал мост
отсюда.
- Если бы, если бы... - сказала Пр.
Гнев, ярость, пустота внутри - все то, что пришло вместе с реакцией
после взрыва, когда он поднял голову и увидел Ансельмо мертвым у дороги,
еще не отпустило его. И, кроме всего этого, было отчаяние, которое солдат
превращает в ненависть для того, чтобы остаться солдатом. Теперь, когда
все было кончено, он чувствовал одиночество и тоску и ненавидел всех, кто
был рядом.
- Если бы снег не пошел... - сказала Пр. И тут, не сразу, не так,
как могла бы наступить физическая разрядка (если бы, например, женщина
обняла его), но постепенно, от мысли к мысли, он начал принимать то, что
случилось, и ненависть его утихла. Снег, ну да, конечно. Он всему виной.
Снег. Он виной тому, что случилось с другими. Как только увидишь все
глазами других, как только освободишься от самого себя - на войне
постоянно приходится освобождаться от себя, без этого нельзя. Там не может
быть своего "я". Там можно только потерять свое "я". И тут, потеряв свое
"я", он услышал голос Пилар, говорившей: - Глухой...
- Что? - спросил он.
- Глухой...
- Да, - сказал Роберт Джордан. Он усмехнулся ей кривой, неподвижной,
тугим напряжением Лицевых мускулов созданной усмешкой. - Забудь. Я был не
прав. Извини меня, женщина. Будем кончать свое дело как следует и все
сообща. Ты сказала правду, мост все-таки взорван.
- Да. Думай о каждой вещи, как она есть.
- Хорошо, я иду к Агустину. Пусть цыган спустится ниже, чтобы ему была
видна дорога. Отдай все винтовки Примитиво, а сама возьми мою maquina. Дай
я покажу тебе, как из нее стрелять.
- Оставь свою maquina у себя, - сказала Пр. - Мы тут долго не
пробудем. Пабло подойдет, и мы сейчас же тронемся в путь.
- Рафаэль, - сказал Роберт Джордан, - иди сюда, за мной. Сюда. Вот так.
Видишь, вон там, из отверстия дренажной трубы вылезают люди? Вон, за
грузовиком, Идут к грузовику, видишь? Подстрели мне одного из них. Сядь.
Не торопись.
Цыган тщательно прицелился и выстрелил, и когда он отводил назад
рукоятку затвора и выбрасывал пустую гильзу, Роберт Джордан сказал:
- Мимо. Ты взял слишком высоко и попал в скалу. Вон, видишь, осколки
сыплются. Целься фута на два ниже. Ну, внимание. Они опять побежали.
Хорошо!
- Один есть, - сказал цыган.
Человек упал на полдороге от дренажной трубы к грузовику. Остальные
двое не остановились, чтобы подхватить его. Они бросились назад, к
отверстию трубы, и скрылись в глубине.
- В него больше не стреляй, - сказал Роберт Джордан. - Целься теперь в
шину переднего колеса грузовика. Если промахнешься, попадешь в мр.
Хорошо. - Он следил в бинокль. - Чуть пониже. Хорошо. Здорово стреляешь!
Mucho! Mucho! [Очень! Очень! (исп.)] Теперь постарайся попасть в крышку
радиатора. Даже не в крышку, лишь бы в радир. Да ты просто чемпион!
Теперь смотри. Что бы ни появилось на дороге, не подпускай ближе вон того
места. Видишь?
- Гляди, сейчас ветровое стекло пробью, - сказал довольный цыган.
- Не надо. Грузовик уже достаточно поврежден, - сказал Роберт Джордан.
- Побереги патроны, пока еще что-нибудь не появится на дороге. Открывай
огонь тогда, когда оно поравняется с дренажной трубой. Если это будет
машина, старайся попасть в шофера. Только стреляйте тогда все сразу, -
сказал он Пилар, которая подошла к ним вместе с Примитиво. - У вас тут
великолепная позиция. Видишь, как этот выступ защищает ваш фланг?
- Шел бы ты делать свое дело с Агустином, - сказала Пр. - Кончай
свою лекцию. Я тут местность получше тебя знаю.
- Пусть Примитиво заляжет вон там, повыше, - сказал Роберт Джордан. -
Вон там. Видишь, друг? С той стороны, где начинается обрыв.
- Ладно, - сказала Пр. - Ступай, Ingles. Оставь при себе свои умные
советы. Здесь дело ясное.
И тут они услышали шум самолетов.
Мария давно уже была здесь с лошадьми, но ей с ними не было спокойнее.
И им с ней тоже. Отсюда, из леса, не было видно дороги, и моста тоже не
было видно, и когда началась стрельба, она обняла за шею гнедого жеребца с
белой отметиной, которого она часто ласкала и угощала лакомыми кусками,
пока лошади стояли в лесном загоне близ лагеря. Но ее волнение
передавалось гнедому, ион беспокойно мотал головой, раздувая ноздри при
звуке стрельбы и разрывов гранат. Марии не стоялось на месте, и она
бродила вокруг лошадей, поглаживая их, похлопывая, и от этого они пугались
и нервничали еще больше.
Прислушиваясь к стрельбе, она старалась не думать о ней как о чем-то
страшном, происходящем на дороге, а просто помнить, что это отстреливается
Пабло с новыми людьми и Пилар со своими и что она не должна бояться или
тревожиться, а должна твердо верить в Роберто. Но ей это не удавалось, и
трескотня выстрелов внизу и дальше, за мостом, и глухой шум боя, который
долетал из ущелья, точно отголосок далекой бури, то сухим раскатистым
треском, то гулким буханьем бомб, - все это было чем-то большим и очень
страшным, от чего у нее перехватывало дыханье.
Потом вдруг она услышала могучий голос Пилар снизу, со склона,
кричавшей ей что-то непристойное, чего она не могла разобрать, и она
подумала: о господи, нет, нет. Не надо так говорить, когда он в опасности.
Не надо никого оскорблять и рисковать без надобности. Не надо испытывать
судьбу.
Потом она стала молиться за Роберто торопливо и машинально, как,
бывало, молилась в школе, бормоча молитвы скороговоркой и отсчитывая их на
пальцах левой руки, по десять раз каждую из двух молитв. Потом раздался
взрыв, и одна из лошадей взвилась на дыбы и замотала головой так, что
повод лопнул, и лошадь убежала в чащу. Но Марии в конце концов удалось
поймать ее и привести назад, дрожащую, спотыкающуюся, с потемневшей от
пота грудью, со сбившимся набок седлом, и, ведя ее к месту стоянки, она
снова услышала стрельбу внизу и подумала: больше я не могу так. Я не могу
жить, не зная, что там. Я не могу вздохнуть, и во рту у меня пересохло. И
я боюсь, и от меня никакой пользы нет, только пугаю лошадей, и эту лошадь
мне удалось поймать только случайно, потому что она сбила набок седло,
налетев на дерево, и попала ногой в стремя, но седло я сейчас поправлю и -
о господи, как же мне быть! Я не могу больше.
Господи, сделай так, чтобы с ним ничего не случилось, потому что вся
моя душа и вся я сама там, на мосту, Я знаю, первое - это Республика, а
второе - то, что мы должны выиграть войну. Но, пресвятая, сладчайшая дева,
спаси мне его, и я всегда буду делать, что ты велишь. Ведь я не живу. Меня
больше нет. Я только в нем и с ним. Сохрани мне его, тогда и я буду жить и
буду все делать тебе в угоду, и он мне не запретит. И это не будет против
Республики. О, прости мне, потому что я запуталась. Я совсем запуталась во
всем этом. Но если ты мне его сохранишь, я буду делать то, что правильно.
Я буду делать то, что велит он, что велишь ты. Я раздвоюсь и буду делать
все. Но только оставаться здесь и не знать - этого я не могу больше.
Потом, когда она уже снова привязала лошадь, поправила седло,
разгладила попону и нагнулась, чтобы затянуть потуже подпругу, она вдруг
услышала могучий голос Пилар:
- Мария! Мария! Твой Ingles цел. Слышишь? Цел. Sin novedad.
Мария ухватилась за седло обеими руками, припала к нему своей стриженой
головой и заплакала. Потом она снова услышала голос Пилар, и оторвалась от
седла, и закричала:
- Слышу! Спасибо! - И задохнулась, перевела дух и опять закричала: -
Спасибо! Большое спасибо!
Когда донесся шум самолетов, все посмотрели вверх, и там они летели,
высоко в небе, со стороны Сеговии, серебрясь в вышине, и мерный их рокот
покрывал все остальные звуки.
- Они, - сказала Пр. - Только этого еще недоставало.
Роберт Джордан положил ей руку на плечо, продолжая смотреть вверх.
- Нет, женщина, - сказал он. - Они не ради нас сюда летят. У них для
нас нет времени. Успокойся.
- Ненавижу я их!
- Я тоже. Но мне теперь пора к Агустину.
Он стал огибать выступ склона, держась в тени сосен, и все время был
слышен мерный, непрерывный рокот моторов, а из-за дальнего поворота дороги
по ту сторону разрушенного моста доносился пулеметный треск.
Роберт Джордан бросился на землю рядом с Агустином, залегшим со своим
пулеметом в молодой поросли сосняка, а самолеты в небе все прибывали и
прибывали.
- Что там делается, на той стороне? - спросил Агустин. - Почему Пабло
не идет? Разве он не знает, что моста уже нет?
- Может быть, он не может уйти.
- Тогда будем уходить одни. Черт с ним.
- Он придет, как только сможет, - сказал Роберт Джордан. - Мы его
сейчас увидим.
- Я что-то его не слышу, - сказал Агустин. - Уже давно. Нет. Вот!
Слушай! Вот он. Это он.
Застрекотала - так-так-так-так-так - короткая очередь кавалерийского
автомата, потом еще одна, потом еще.
- Он, он, черт его побери, - сказал Роберт Джордан.
Он посмотрел в высокое безоблачное синее небо, в котором шли все новые
и новые самолеты, и посмотрел на Агустина, который тоже поднял голову
вверх. Потом он перевел глаза вниз, на разрушенный мост и на дорогу за
ним, которая все еще была пуста, закашлялся, сплюнул и прислушался к
треску станкового пулемета, снова раздавшемуся за поворотом. Звук шел из
того же места, что и раньше...
- А что это? - спросил Агустин. - Что это еще за дерьмо?
- Это слышно с тех пор, как я взорвал мост, - сказал Роберт Джордан.
Он опять посмотрел вниз, на мост и речку, которая была видна в пролом
посредине, где кусок настила висел, точно оборванный стальной фартук.
Слышно было, как первые самолеты уже бомбят ущелье, а со стороны Сеговии
летели и летели еще. Все небо теперь грохотало от их моторов, а
вглядевшись попристальнее, он увидел и истребители, сопровождавшие
эскадрилью; крохотные, словно игрушечные, они вились и кружили над ней в
вышине.
- Наверно, третьего дня они так и не долетели до фронта, - сказал
Примитиво. - Свернули, должно быть, на запад и потом назад. Если на той
стороне увидели бы их, не стали бы начинать наступление.
- В тот раз их не было столько, - сказал Роберт Джордан.
У него было такое чувство, будто на его глазах что-то началось
нормально и естественно, а потом пошло множиться в больших, огромных,
исполинских отражениях. Будто бы бросил камешек в воду, а круги от него
стали шириться, нарастать и превратились в ревущую громаду приливной
волны. Или будто ты крикнул, а эхо вернуло твой голос оглушительными
раскатами грома, а в громе этом была смерть. Или будто ты ударил одного
человека и тот упал, а кругом, насколько хватал глаз, стали подниматься
другие люди, в броне и полном вооружении. Он был рад, что он сейчас не с
Рольцем, там, в ущелье.
Лежа рядом с Агустином, глядя, как летят самолеты, прислушиваясь, не
стреляют ли позади, наблюдая за дорогой, где, он знал, что-нибудь скоро
покажется, только не известно, что именно, он все еще не мог прийти в себя
от удивления, что не погиб при взрыве. Он настолько приготовился к гибели,
что теперь все происходившее казалось ему нереальным. Надо стряхнуть с
себя это, подумал он. Надо от этого избавиться. Мне сегодня еще много,
много нужно сделать. Но избавиться не удавалось, и все вокруг - он сам
сознавал это - было как во сне.
Ты слишком наглотался дыма, вот в чем дело, сказал он себе. Но он знал,
что дело не в этом. Он упорно ощущал нереальность всего за кажущейся
неоспоримой реальностью; он обводил глазами мост, убитого часового на
дороге, камень, за которым лежал Ансельмо, Фернандо, вытянувшегося у
подножия скалы, и гладкую, темную полосу дороги до неподвижного грузовика,
но все по-прежнему оставалось нереальным.
Чушь, сказал он себе, просто у тебя немножко мутится в голове, и это
реакция после большого напряжения, вот и все. Не расстраивайся.
Тут Агустин схватил его за плечо и показал пальцем на ту сторону
теснины, и он взглянул и увидел Пабло.
Они увидели, как Пабло выбежал из-за поворота дороги, у крутой скалы,
за которой дорога скрывалась из виду, остановился, прислонился к стене и
выпустил очередь, повернувшись в ту сторону, откуда бежал. Роберт Джордан
видел, как Пабло, невысокий, коренастый, без шапки, стоит, прислонившись к
скале, с автоматом в руках, и видел, как сверкают на солнце медные гильзы.
Они видели, как Пабло присел на корточки и выпустил еще одну очередь.
Потом он повернулся и, не оглядываясь, пригнув голову, коренастый,
кривоногий, проворный, побежал прямо к мосту.
Роберт Джордан оттолкнул Агустина в сторону, упер приклад большого
пулемета в плечо и стал наводить его на поворот дороги. Его автомат лежал
рядом. На таком расстоянии он не мог дать достаточную точность прицела.
Пока Пабло бежал к мосту, Роберт Джордан навел пулемет на поворот
дороги, но там больше ничего не было видно. Пабло добежал до моста,
оглянулся назад, потом глянул на мост и, отбежав на несколько шагов, полез
вниз, в теснину. Роберт Джордан не сводил глаз с поворота, но ничего не
было видно. Агустин привстал на одно колено. Он смотрел, как Пабло, точно
горный козел, прыгает с камня на камень. После появления Пабло за
поворотом больше не стреляли.
- Ты что-нибудь видишь там, наверху? На скале? - спросил Роберт
Джордан.
- Нет, ничего.
Роберт Джордан следил за поворотом дороги. Он знал, что сейчас же за
поворотом каменная стена слишком крута и влезть на нее невозможно, но
дальше были места более пологие, и кто-нибудь мог обойти выступ поверху.
Если до сих пор все казалось ему нереальным, сейчас все вдруг обрело
реальность. Как будто объектив фотоаппарата вдруг удалось навести на
фокус. Тогда-то он и увидел, как из-за поворота высунулось на освещенную
солнцем дорогу обрубленное, тупое рыльце и приземистая
зелено-серо-коричневая башенка, из которой торчал пулемет. Он выстрелил и
услышал, как пули звякнули о стальную обшивку. Маленький танк юркнул
назад, за выступ скалы. Продолжая наблюдать, Роберт Джордан увидел, как
из-за угла опять показался его тупой нос и край башни, потом башня
повернулась, так что ствол пулемета был теперь направлен параллельно
дороге.
- Точно мышь из норы вылезла, - сказал Агустин. - Гляди, Ingles.
- Он не знает, что ему делать, - сказал Роберт Джордан.
- Вот от этой букашки и отстреливался Пабло, - сказал Агустин. - Ну-ка,
Ingles, всыпь ей еще.
- Нет. Броню не пробьешь. И не нужно, чтобы они засекли нас.
Танк начал обстреливать дорогу. Пули ударялись в гудрон и отскакивали с
жужжанием, потом стали звякать о металл моста. Это и был тот пулемет,
который они слышали раньше.
- Cabron! - сказал Агустин. - Так вот они какие, твои знаменитые танки,
Ingles?
- Это скорее танкетка.
- Cabron! Будь у меня бутылка бензина, влез бы я туда и поджег его. Что
он будет делать дальше?
- Подождет немного, потом еще осмотрится.
- И вот этого-то люди боятся! - сказал Агустин. - Смотри, Ingles. Он
хочет убить убитых!
- У него нет другой мишени, вот он и стреляет по часовым, - сказал
Роберт Джордан. - Не брани его.
Но он думал: да, конечно, смеяться легко. Но представь себе, что это ты
продвигаешься по шоссе на своей территории, и вдруг тебя останавливают
пулеметным огнем. Потом впереди взрывается мост. Разве не естественно
подумать, что он был минирован заранее и что где-то недалеко подстерегает
засада. Конечно, и ты бы так подумал. Он совершенно прав. Он выжидает. Он
выманивает врага. Враг - это всего только мы. Но он этого не может знать.
Ах ты сволочушка.
Маленький танк выполз немного вперед из-за угла.
И тут Агустин увидел Пабло, который вылезал из теснины, подтягиваясь на
руках, пот лил по его обросшему щетиной лицу.
- Вот он, сукин сын! - сказал он.
- Кто?
- Пабло.
Роберт Джордан оглянулся на Пабло, а потом выпустил очередь по тому
месту замаскированной башенки танка, где, по его расчетам; должна была
находиться смотровая щель. Маленький танк, ворча, попятился назад и
скрылся за поворотом, и тотчас же Роберт Джордан подхватил пулемет и
перекинул его вместе со сложенной треногой за плечо. Ствол был накален до
того, что ему обожгло спину, и он отвел его, прижав к себе приклад.
- Бери мешок с дисками и мою маленькую maquina, - крикнул он. - И беги
за мной.
Роберт Джордан бежал по склону вверх, пробираясь между соснами. Агустин
поспевал почти вплотную за ним, а сзади их нагонял Пабло.
- Пилар! - закричал Роберт Джордан. - Сюда, женщина!
Все трое так быстро, как только могли, взбирались по крутому склону,
бежать уже нельзя было, потому что подъем стал почти отвесным, и Пабло,
который шел налегке, если не считать кавалерийского автомата, скоро
поравнялся с остальными.
- А твои люди? - спросил Агустин, с трудом ворочая пересохшим языком.
- Все убиты, - сказал Пабло. Он никак не мог перевести дух.
Агустин повернул голову и посмотрел на него.
- Теперь у нас лошадей много, Ingles, - задыхаясь, выговорил Пабло.
- Это хорошо, - сказал Роберт Джордан. Сволочь, убийца, подумал он. -
Что там у вас было?
- Все, - сказал Пабло. Дыхание вырывалось у него толчками. - Как у
Пилар?
- Она потеряла двоих - Фернандо и этого, как его...
- Эладио, - сказал Агустин.
- А у тебя? - спросил Пабло.
- Я потерял Ансельмо.
- Лошадей, значит, сколько угодно, - сказал Пабло. - Даже под поклажу
хватит.
Агустин закусил губу, взглянул на Роберта Джордана и покачал головой.
Они услышали, как танк, невидимый теперь за деревьями, опять начал
обстреливать дорогу и мост.
Роберт Джордан мотнул головой в ту сторону.
- Что у тебя вышло с этим? - Ему не хотелось ни смотреть на Пабло, ни
чувствовать его запах, но ему хотелось услышать, что он скажет.
- Я не мог уйти, пока он там стоял, - сказал Пабло. - Он нам загородил
выход с поста. Потом он отошел зачем-то, и я побежал.
- В кого ты стрелял, когда остановился на повороте? - в упор спросил
Агустин.
Пабло посмотрел на него, хотел было усмехнуться, но раздумал и ничего
не ответил.
- Ты их всех перестрелял? - спросил Агустин.
Роберт Джордан думал: ты молчи. Это уже не твое дело. Для тебя они
сделали все, что нужно было, и даже больше. А это уже их междоусобные
счеты. И не суди с точки зрения этики. Чего ты еще ждал от убийцы? Ведь ты
работаешь с убийцей. А теперь молчи. Ты достаточно слышал о нем раньше.
Ничего нового тут нет. Но и сволочь же все-таки, подумал он. Ох, какая
сволочь!
От крутого подъема у него так кололо в груди, как будто вот-вот грудная
клетка треснет, но впереди, за деревьями, уже виднелись лошади.
- Чего же ты молчишь? - говорил Агустин. - Почему не скажешь, что это
ты перестрелял их?
- Отвяжись, - сказал Пабло. - Я сегодня много и хорошо дрался. Спроси
Ingles.
- А теперь доведи дело до конца, вытащи нас отсюда, - сказал Роберт
Джордан. - Ведь этот план ты составлял.
- Я составил хороший план, - сказал Пабло. - Если повезет, все
выберемся благополучно.
Он уже немного отдышался.
- А ты никого из нас не задумал убить? - спросил Агустин. - Уж лучше
тогда я тебя убью сейчас.
- Отвяжись, - сказал Пабло. - Я должен думать о твоей пользе и о пользе
всего отряда. Это война. На войне не всегда делаешь, что хочешь.
- Cabron, - сказал Агустин. - Ты-то уж не останешься внакладе.
- Расскажи, что было там, на посту, - сказал Роберт Джордан Пабло.
- Все, - повторил Пабло. Он дышал так, как будто ему распирало грудь,
но голос уже звучал ровно; пот катился по его лицу и шее, и грудь, и плечи
были мокрые от пота. Он осторожно покосился на Роберта Джордана, не зная,
можно ли доверять его дружелюбному тону, и потом ухмыльнулся во весь рот.
- Все, - сказал он опять. - Сначала мы заняли пост. Потом проехал
мотоцикл. Потом еще один. Потом санитарная машина. Потом грузовик. Потом
танк. Как раз перед тем, как ты взорвал мост.
- Потом...
- Танк нам ничего не мог сделать, но выйти мы не могли, потому что он
держал под обстрелом дорогу. Потом он отошел куда-то, и я побежал.
- А твои люди? - спросил Агустин, все еще вызывая его на ссору.
- Отвяжись! - Пабло круто повернулся к нему, и на лице у него было
выражение человека, который хорошо сражался до того, как случилось что-то
другое. - Они не из нашего отряда.
Теперь уже совсем близко были лошади, привязанные к деревьям, солнце
освещало их сквозь ветви сосен, и они мотали головой и лягались, отгоняя
слепней, и потом Роберт Джордан увидел Марию, и в следующее мгновение он
уже обнимал ее крепко-крепко, сдвинув пулемет на бок, так что
пламегаситель вонзился ему под ребро, а Мария все повторяла:
- Ты, Роберто. Ах, ты.
- Да, зайчонок. Мой милый, милый зайчонок. Теперь мы уйдем.
- Это правда, что ты здесь?
- Да, да. Все правда. Ах, ты!
Он никогда раньше не думал, что можно помнить о женщине, когда идет
бой; что хотя бы частью своего сознания можно помнить о ней и откликаться
ей; что можно чувствовать, как ее маленькие круглые груди прижимаются к
тебе сквозь рубашку; что они, эти груди, могут помнить о том, что вы оба в
бою. Но это было так, и это было, думал он, очень хорошо. Очень, очень
хорошо. Никогда бы я не поверил в это. И он прижал ее к себе еще раз
сильно-сильно, но не посмотрел на нее, а потом он шлепнул ее так, как
никогда не шлепал раньше, и сказал:
- Садись! Садись! Прыгай в седло, guapa.
Потом отвязывали лошадей, и Роберт Джордан отдал большой пулемет
Агустину, а сам перекинул за спину свой автомат и переложил гранаты из
карманов в седельные вьюки, а пустые рюкзаки вложил один в другой и
привязал к своему седлу. Потом подошла Пилар, она так задохнулась от
подъема, что не могла говорить, а только делала знаки руками.
Тогда Пабло засунул в седельный вьюк три веревки, которыми раньше были
стреножены лошади, встал и сказал:
- Que tal, женщина? - Но она только кивнула, и потом все стали садиться
на лошадей.
Роберту Джордану достался тот самый серый, которого он впервые увидел
сквозь снег вчера утром, и, сжимая его бока шенкелями, он чувствовал, что
это стоящая лошадь. Он был в сандалиях на веревочной подошве, и стремена
были ему коротковаты; автомат торчал за спиной, карманы были полны
патронов, и он плотно сидел в седле, захватив поводья под мышку,
перезаряжал расстрелянный магазин и смотрел, как Пилар взгромождается на
импровизированное сиденье поверх огромного тюка, привязанного к седлу
буланой.
- Брось ты это, ради бога, - сказал Примитиво. - Свалишься оттуда, да и
лошади не свезти столько.
- Заткнись, - сказала Пр. - Этим мы живы будем.
- Усидишь так, женщина? - спросил Пабло; он сидел в жандармском седле
на гнедом жеребце.
- Что я, хуже бродячего торговца, туда его растак, - сказала Пр. -
Как поедем, старик?
- Прямо вниз. Через дорогу. Потом вверх по тому склону и лесом к
перевалу.
- Через дорогу? - Агустин подъехал к нему, колотя своими мягкими
парусиновыми башмаками по тугому и неподатливому брюху лошади, одной из
тех, которые Пабло раздобыл накануне ночью.
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 30 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |