Под обшей редакцией Л.А.Леонтьева 23 страница

⁴² Allport G W Effect A Secondary Principle of Learning//Psychological Review 1946 Vol 53 P 335-347

198 Становление

нирования и ориентации, системы отчета. И эта потребность со временем делается все более острой.

Таким образом, проприум (который мы могли бы определить как индивиду­альное «качество» сложности организма) развивается потому, что у человеческого вида и отдельного человека есть в нем потребность. Едва возникнув, собственная ак­тивность уже имеет субъективную текстуру, отличную от приспособительных или случайных явлений. Мы почти всегда можем провести различие между тем, что про­исходит с нами, и тем, что мы сами делаем.

Если эта линия рассуждений верна, психология не может полностью полагать­ся на теории случайного и приспособительного становления. Повторю, что эти теории хороши в пределах их диапазона охвата. За прошедшие пятьдесят лет психологи хотя и фокусировали внимание в основном на том, что я назвал приспособительностью в человеческом поведении, но создали необходимую эпоху в нашей науке. Возможно, было полезно на время отбросить понятие Я ъ силу того, что оно было слишком все­охватным (недифференцированным) и вызывавшим много вопросов. Но теперь при­шло время посмотреть, не можем ли мы дополнить эту научную разбросанность тща­тельным описанием направленного становления, которое дает не менее точный, но более адекватный научный контекст для психологии развития.

15. Мотива и и я и напряжение

Выше, обсуждая проприативные стремления, мы столкнулись с вопросом, на­столько существенным для нашей аргументации, что осмеливаемся вновь высказать его. Мы видели, что большинство теорий мотивации, которым сегодня оказывается предпочтение, основываются на одном общем предположении: все поведение на­правлено на устранение возбужденных состояний, на достижение равновесия, или, если использовать специальные термины, на редукцию влечений. Используя разнооб­разную терминологию, эти теории полагают, что вся возбудимость, все стремление, все напряжение проистекают из нарушения органического равновесия. Чем тяжелее нарушение, тем более необходимо снижение напряжения. Для снятия напряжения мы выбираем способы, требующие наименьших затрат энергии. Успешно снизив на­пряжение таким способом, мы склоняемся к тому, чтобы использовать его повтор­но для снижения напряжения в сходных обстоятельствах. Некоторые теории прида­ют особое значение полюсу негативных аффектов (стремлению избежать боли и дискомфорта), другие — полюсу позитивных аффектов (достижению результатов, приносящих удовольствие). Все инстинкты, сказал Фрейд, устремлены к удоволь­ствию. Фрейдистская и бихевиористская модели сходны в своей основе, всевозмож­ные иные теории тоже считают целями действий покой, удовлетворенность или удо­вольствие.

Во многих отношениях эта модель человеческой мотивации неоспорима. Нич­то не может быть более очевидным, чем тот факт, что наши влечения (нужда в кис­лороде, пище, сексе) представляют собой настоятельную потребность в снижении напряжения. Но чем больше мы размышляем о сути дела, тем сильнее начинаем по­дозревать, что занимаемся только одной половиной проблемы. Нам определенно из­вестны привычные способы снятия напряжения, но мы также обращаем внимание на то, что многие из наших прошлых удовольствий столь же бесполезны, как вче­рашний лимонад. Мы хотим стабильности, но нам также хочется и разнообразия. Нам известны надежные способы снятия напряжения, но мы также отбрасываем

Основные положения психологии личности 199

старые привычки и идем на риск в поисках новых линий поведения. Развитие осу­ществляется только через риск и изменение. Но риск и изменение чреваты новыми и часто неизбежными напряжениями, избегать которых мы считаем ниже своего до­стоинства. Следовательно, формула, которая выглядит достаточно подходящей для редукции влечений, дает сбой, когда мотивация уже не рассматривается в терминах изолированных влечений или ситуативного приспособления, а связывается с про-приативными стремлениями.

Вернемся к примеру Амундсена. С пятнадцати лет он начал неуклонно двигать­ся к далекой цели, но это не означает, что всю свою жизнь он пытался снять напря­жение, вызванное в этом возрасте чтением книг исследователя сэра Джона Франк­лина. Подобная казуистика пренебрегает тем фактом, что в течение десятилетий он боролся со всеми соблазнами расслабления, получения немедленного удовлетворе­ния, которые препятствовали бы его главной программе исследований, он боролся с побуждениями, вызванными усталостью, унынием, насмешками людей. Как человек, поистине подобный Фаусту, он обнаружил, что спасение придет к нему только в том случае, если он будет непрестанно побуждать себя к действию, преследуя цели, ко­торые в конечном итоге не будут полностью достигнуты.

Похоже, это самая важная характеристика проприативных стремлений: их цели, строго говоря, недостижимы. Проприативные стремления придают личности единство, но это никогда не бывает единство осуществления, покоя или снятия напряжения. Преданные родители никогда не прекращают заботиться о своем ре­бенке, поборники демократии принимают свое предназначение в отношении лю­дей как пожизненное. Ученый по самой природе своих занятий задает все больше и больше (а не меньше) вопросов. Как отметил один философ, в действительности мерилом интеллектуальной зрелости является способность ощущать все меньшее и меньшее удовлетворение от наших ответов на все более и более сложные вопросы⁴³.

Нигде в этой бесконечно развивающейся структуре мы не обнаруживаем того, что равновесие, вознаграждение, удовлетворенность дают нам единственный ключ к мотивации. Не помогает нам и гедонистическая концепция стремления к «счас­тью». Счастье — это сияние, сопровождающее интеграцию личности, намереваю­щейся достичь цели или стремящейся к этому. Состояние счастья само по себе яв­ляется не мотивирующей силой, а побочным продуктом мотивированной чем-то иным деятельности. Счастье слишком случайно и непредсказуемо для того, чтобы рассматривать его как цель.

Таким образом, мы приходим к заключению, что есть два типа мотивов, хотя в некоторых случаях эти типы могут совпадать. Если заимствовать терминологию Маслоу, бывают мотивы дефицита и роста⁴⁴. Мотивы дефицита действительно тре­буют редукции напряжения и восстановления равновесия. С другой стороны, моти­вы роста поддерживают напряжение в интересах отдаленных и часто недостижимых целей. В этом качестве они служат отличием человека от животного и взрослого от ребенка. Говоря о мотивах роста, мы видим то влияние, которое идеалы оказывают на процесс развития. Долгосрочные цели, субъективные ценности, всеобъемлющие системы интересов — все они относятся к этому типу мотивов. В качестве одного из примеров мотивов роста рассмотрим динамику совести.

⁴³ Churchman С W Ethics, Ideals and Dissatisfaction // Ethics, an International Journal of Social, Political and Legal Philosophy 1952 Vol 63 P 64f

⁴⁴MaslowA H Motivation and Personality N Y Harper, 1954 <Pyc пер Маслоу А Г Мотивация и личность СПб Евразия, 1999 >

200 Становление

16. Совесть

Совесть — это решающая движущая сила развития личности. Это процесс, кон­тролирующий мимолетные импульсы и ситуативное приспособление в интересах дол­говременных целей и согласованности с образом Я.

Господствующая психологическая теория трактует совесть главным образом как феномен приспособительного научения. Она говорит, что мы усваиваем совесть так же, как любую другую культурную практику, хотя в случае совести решающую роль играет скорее наказание, чем поощрение. Этот аргумент прост и, главное, убедителен. Когда маленький ребенок нарушает родительское табу, его наказывают. Нарушения и наказания сопровождаются приказами, укорами и нагоняями. После достаточного ко­личества повторений подобных эпизодов ребенок начинает слышать «голос власти» всякий раз, когда испытывает соблазн, и ощущать модифицированную боль, когда совершает проступок.

Конечно, в каждом конкретном случае событие развиваются сложным путем. Например, у ребенка восемнадцати месяцев от роду мы встречаемся со случаем пер­вой смутной борьбы с виной. Я помню, как такой ребенок, едва начинающий ходить, схватил крышку от сахарницы с обеденного стола. Это его действие сопровождалось громкими и пугающими «Нет! Нельзя!». Встревоженный, но все еще всецело погло­щенный запретным порывом, ребенок со своей добычей спасся бегством в дальний угол комнаты, зажмурил глаза и спрятал лицо за эту крышечку, чтобы не видеть зла и защитить себя от гнева на манер страуса. Родители вернули свое имущество, нашлепа­ли ребенка по рукам и стимулировали у него вспышку гнева. Когда эта вспышка улег­лась, ребенок с тоской смотрел на обидевшую его мать, явно предлагая восстановить согласие. Последовавшие за импульсивным действием фрустрация, боль и гнев, ка­залось, пробудили аффилиативную потребность. Можно быть уверенным: если ис­пользовать суровые взгляды и нагоняи непрерывно, то ребенок будет безутешен и наказание станет для него почти непереносимым. Но даже в лучшем случае этот опыт травмирует и может только воздействовать на будущие ситуации сходного типа. Мы можем предсказать, что следующее покушение ребенка на крышку от сахарницы, ве­роятно, будет сопровождаться зачаточным чувством вины.

Но у полуторагодовалого ребенка еще нет интегрированной системы совести. Скорее, существует ряд эмоциональных состояний — импульс, страх, отступление и прятание, фрустрация, гнев, печаль, — каждое из которых имеет свои специфичес­кие стимулы и специфические ограничивающие условия. Переживая этот ряд состоя­ний, ребенок не понимает, что происходит; он не может обратиться за помощью и к опыту образа Я, поскольку эта структура развивается позднее.

У трехлетних детей яснее видна роль идентификации с родителями в борьбе за то, чтобы усвоить голос совести. Следующим примером я обязан своему коллеге Ген­ри Мюррею. Трехлетний мальчик проснулся в шесть утра и начал шумно играть. Его отец с заспанными глазами вошел в детскую и строго приказал: «Марш в постель и не смей вставать до семи часов». Мальчик послушался. Несколько минут было тихо, но вскоре странные звуки заставили отца вновь заглянуть в детскую. Он увидел, что маль­чик находится в постели (как и было приказано), но делает следующее: свесив руку с края кровати, он тут же отдернул ее обратно, сказав: «Вернись туда». Затем высунулась нога, только для того, чтобы быть резко втянутой обратно с предупреждением: «Ты слышал, что я тебе сказал!?». Наконец, мальчик перекатился к самому краю кровати, а затем резко откатился обратно, строго одернув себя: «Нельзя до семи часов!». Мы и пожелать не могли бы лучшей иллюстрации процесса интериоризации роли отца как способа самоконтроля и социального становления.

Основные положения психологии личности 201

На этом этапе внешний голос власти участвует в процессе становления внут­реннего (собственного) голоса власти. Задача родителей в том, чтобы заручиться этим голосом как проводником добродетели (как ее понимают сами родители).

Чтобы проиллюстрировать господствующую теорию для несколько более стар­шего возраста, представим, что родители взяли своего сына в лес на семейный пик­ник. Под их внимательным взглядом он собирает мусор, оставшийся после еды, и складывает его в положенное место. Возможно, его усилия по поддержанию чистоты вызваны строгим предупреждением на указателе или видом проходящего мимо кон­стебля. Здесь моральная опора все еще остается внешней.

После нескольких повторений такого опыта мы обнаруживаем, что не нужны ни родители, ни указатель, ни констебль. Молодой гражданин социализируется. Он по­мнит о благополучии тех, кто придет на место для пикника вслед за ним. Что в это время происходит? Является ли он, как полагает современная теория, сам себе поли­сменом и родителем, ждущим возможности наказать себя за нарушение племенного закона? Теория, заметим, утверждает, что он воздерживается от проступков потому, что боится своего собственного наказания. Голос совести является интериоризирован-ным голосом толпы.

Эта теория, применимая для ранних стадий развития совести, не убедительна в отношении более поздних стадий. Прежде всего, у взрослых ощущение наивысшей вины не часто связано с нарушением племенных табу или родительских запретов. У взрослого человека есть личный кодекс добродетелей и грехов, и то, в отношении чего он ощущает вину, может быть мало связано с приобретенной когда-то привычкой к послушанию. Если бы совесть была только поводом для самонаказания за нарушение установившихся через обучение у авторитетов привычек, то мы не могли бы объяснить тот факт, что мы часто отбрасываем кодекс, навязанный нам родителями и культурой, и придумываем свой собственный.

Поэтому мы приходим к заключению, что совесть каким-то образом перемеща­ет свое средоточие от навыка ситуативного послушания к проприуму — иначе говоря, от приспособительного становления к становлению направленному. В ходе такого пе­ремещения происходит важное феноменологическое изменение. «Чувство» совести у взрослого человека редко связано со страхом наказания, откуда бы это наказание ни исходило — извне или изнутри. Скорее, это переживание обязательств, связанных с ценностями. Большинство современных психологических теорий видят сущность сове­сти в долженствовании — страхе наказания за содеянное или не содеянное. Как мы видели, совесть ребенка вначале несомненно такова. Но когда конфликты и импульсы приводят к обращению за помощью к образу Я и собственным стремлениям, мы об­наруживаем, что чувство обязательства уже не то же самое, что чувство принуждения; «мне следует» не то же самое, что «я должен». Я должен быть осторожен со спичками, я должен соблюдать правила дорожного движения, я не должен давать волю гневу, по­скольку в противном случае последуют неприятные санкции. Но мне следует написать письмо, мне следует собрать мусор после пикника, мне следует делать добро, как я его понимаю. Когда бы я ни высказывал обращенное к Я ценностное суждение (как бы говоря: «Это находится в согласии с моим ^-образом, а то — нет»), я испытываю чувство обязательства, в котором присутствие страха не прослеживается. Утверждать, что я боюсь будущих угрызений совести, значит путать возможный негативный резуль­тат с полностью позитивным и непосредственным чувством обязательства, согласия с самим собой, что явно первично⁴⁵.

⁴⁵ BertocaP A The Psychological Self, the Ego, and Personality //Psychological Review 1945 Vol 52 P 91-99

202 Становление

Это особенно очевидно, когда мы размышляем о религиозной совести. Ска­зать, что человек совершает одни действия и воздерживается от других, потому что боится Божьего наказания, значило бы исказить переживания большинства религи­озных людей, совесть которых окрашена скорее любовью, чем страхом. Принятие та­кого жизненного пути требует дисциплины, милосердия, почтения, которые прини­маются религиозным человеком как жизненные обязательства. Если мы сталкиваемся у взрослого человека со страхом Божьего наказания как с единственным мотивом правильного поведения, можно быть уверенным, что перед нами детская совесть, случай задержки развития.

Совесть человека далеко не всегда имеет религиозный оттенок. И нерелигиозный человек может быть носителем высокой морали. Совесть лишь предполагает рефлексив­ную способность обращаться в конфликтных случаях к матрице ценностей, которые ощущаются человеком как его собственные. Я чувствую, что «мне следует» всякий раз, когда останавливаюсь, чтобы сделать выбор, который представляется мне ведущим по направлению к моему идеальному ^-образу. Обычно, когда я принимаю неадекватные решения, я ощущаю вину. Мучительное чувство вины редко сводимо у взрослого к стра­ху или переживанию наказания. Скорее, это чувство нарушенной ценности, недоволь­ство несоответствием идеальному образу Я.

Теория, которую я здесь предлагаю, полагает, что осознание долженствования предшествует осознанию обязательства, но в ходе этой трансформации происходят три важных изменения. 1. Внешние санкции уступают место внутренним. Это изменение адекватно объясняется процессами идентификации и интроекции, знакомыми по фрей­дистской и бихевиористской теориям. 2. Переживание запретов, страхов и долженство­вания уступает место переживанию предпочтений, самоуважения и обязательства. Это изменение происходит по мере развития образа Яш ценностных систем человека. 3. Спе­цифические привычки послушания уступают место общему самоуправлению, иначе го­воря, обширной схеме ценностей, которая задает направление поведению.

Если бы ранние запреты и идентификация с родителями были единственным источником совести, это определенно привело бы к увяданию совести со временем. Живучесть (и применимость) совести в условиях нового опыта обеспечивается зре­лым самоуправлением личности. Фактически, зрелая совесть говорит нам: «Если ты поступишь так, ты создашь свой стиль существования, а если так — ты нарушишь твой стиль существования». Это происходит по мере того, как центр тяжести переме­щается с родового на индивидуальное, с приспособительного на направленное ста­новление. Страх становится обязательством по мере того, как собственное развитие начинает перевешивать сиюминутное.

Совесть может, подобно другим сторонам личности, задерживаться в своем развитии. Есть много людей, достигших зрелого возраста, но не прошедших своевре­менно через эти трансформации. Они страдают от инфантильной вины, от неразре­шенных конфликтов с авторитетами раннего возраста. Но патология совести не из­меняет правил ее трансформации при нормальном ходе становления⁴⁶.

⁴⁶ Некоторые авторы (например, Берточчи) утверждают, что, поскольку чувство морального обя­зательства феноменологически так отличается от набора детских долженствований, было бы более надежным предположить, что есть врожденная способность формировать чувство обязательства не­зависимо от принуждений со стороны родителей или рода Моя позиция несколько отлична от этой Я согласен с тем, что касается феноменологического различия, но полагаю, что наблюдение за деть­ми убеждает нас долженствование предшествует обязательству и является необходимым первым этапом процесса становления По этой причине я предпочитаю теории врожденных моральных обя­зательств теорию обязательств развивающихся

Основные положения психологии личности 203

17. Схемы иенностей

Таким образом, мы можем сказать, что в области морали становление зависит от развития зрелой совести, которое, в свою очередь, зависит от обладания долго­срочными целями и идеальным образом Я. Например, я могу ощущать обязательство поддерживать ООН (что является основным «для чего» в моей жизни). Конечно, та­кое широкое обязательство не диктует мне, что именно я должен делать в каждый конкретный момент. Это просто состояние сознания, указывающее верное для меня направление. Подобную руководящую линию поведения могут задавать широкие иде­алы демократической жизни, или принципы иудео-христианской этики, или продви­жение вперед науки, которой человек занимается, или по возможности наилучшее образование, которое он может дать своим детям. Хотя мы не знаем, как такие дол­госрочные цели передаются в нервную систему, но они там присутствуют и бросают вызов нейрофизиологии завтрашнего дня. Осмелюсь (в скобках) высказать мнение, что поглощенность психологии поведением реактивным и точечным, а не тем, кото­рое связано с длительными промежутками времени, может по большей части быть следствием «младенческого» уровня развития нейрофизиологии. Элементаризм в од­ной науке соответствует элементаризму в другой.

Мы знаем, что здоровый взрослый человек развивается под влиянием ценно­стных схем, желая, чтобы они осуществлялись, даже если никогда не будут полно­стью достигнуты. Согласуясь с такими схемами, он отбирает свои представления, советуется со своей совестью, сдерживает неуместные и противоположные линии поведения, исключает или формирует подсистемы привычек в зависимости от того, диссонируют они или гармонируют с его обязательствами. Короче, соответственно тому, как развиваются активные схемы поведения, они оказывают динамическое воздействие на специфические формы выбора. Однажды президента Гарвардского университета Лоуэлла спросили, как перегруженному работой администратору уда­ется принимать изо дня в день такое большое количество детальных решений. Он ответил, что это не так трудно, как может показаться, поскольку каждый специфи­ческий вопрос легко приладить к одной из немногих доминирующих категорий (схем) ценностей. Если администратор отдает себе ясный отчет в отношении своих ценностных ориентиров, если он знает свои главные цели, то решения по специ­альным вопросам приходят автоматически.

Немногие (если вообще хоть какие-то) из наших ценностных ориентиров име­ют перспективу полного осуществления. Ожидает ли в действительности кто-нибудь из работающих для ООН, что при его жизни будет достигнут полный мир между народами? Надеется ли приверженец демократии увидеть свой идеал полностью осу­ществленным? Благочестивый верующий, какой бы сильной ни была его потреб­ность в Боге, знает, что в этом мире его потребность не будет полностью удовлет­ворена. Тем не менее, все такие цели, какими бы недостижимыми они ни были, оказывают по-настоящему мотивирующее воздействие на ежедневное поведение и таким образом направляют ход становления. Как сильно мы ошибались, рассматри­вая процесс развития как реакцию на прошлые и настоящие стимулы, пренебрегая факторами, идущими от будущего: ориентацией, намерениями, ценностями.

Однако в этом вопросе необходимо соблюдать должное равновесие. Если кто-то придает избыточное значение приспособительным фазам становления, мы не должны впадать в другую крайность и придавать преувеличенное значение ценност­ным схемам. Есть явные свидетельства того, что многим людям недостает обяза­тельств по отношению к идеальным целям. Для них будущее значит не больше, чем

204 Становление

ожидание немедленного удовольствия. В одном докладе сообщалось: 25 % нормаль­ных студентов колледжа утверждают, что ничто в жизни не вызывает их энтузиаз­ма⁴⁷. Такая апатия может отражать просто мимолетное настроение (и в этом смысле не нести информации). Однако каждый консультант, как и каждый терапевт, знает, что в состоянии ангедонии, связанном с отсутствием ценностей и жизнелюбия, зак­лючена непреходящая проблема. Один психотерапевт рассказывал, что после того, как уляжется смятение, вызванное болезненными симптомами, многие пациенты задают вопрос: «Для чего я живу?» Но эти случаи недомогания, сколь бы частыми они ни были, лишь подчеркивают отклонения от человеческой нормы.

Даже наилучшим образом интегрированные личности не всегда действуют со­образно своим ценностным схемам. Непреодолимые импульсы, вкрапления инфан­тилизма, нарушения сознания, — вот факторы, с которыми надо считаться в каж­дой жизни. Более того, требования окружающей среды побуждают нас развивать множество систем поведения, которые навсегда поселяются на периферии нашего бытия. Они облегчают наше общение с миром, но никогда не включаются в нашу личную жизнь. Мы знаем, что принимаем некий вид к случаю, но мы знаем также, что это отражение нашей внешней личности подобно маске и не является централь­ным в нашем образе Я. К такому типу относится большая часть нашего так называ­емого «ролевого поведения». Мы все направляем наши силы на то, чтобы играть роли, которые считаем чужими для себя; мы знаем, что они не являются нашими собственными, а только играются.

Тем не менее, несмотря на все подобные конфликты, мы развиваем наш лич­ный стиль жизни. Некоторые характеристики этого стиля лежат на поверхности и слу­жат для маскировки нашей натуры. Но в то же время и по большей части наш стиль происходит от проявления вовне нашего проприума и неизбежно выявляет наши ценностные схемы. Личный стиль жизни — это способ достичь определенности и эф­фективности нашего ^-образа и наших отношений с другими людьми. Он постепен­но эволюционирует через усвоение нами последовательной линии поведения и через сохранение верности ей.

Стиль — это печать индивидуальности на нашем адаптивном поведении. В нашей культуре и в нашем климате все носят одежду, но наш стиль в одежде индивидуален и узнаваем. Точно так же обстоит дело с каждым нашим адаптивным действием — от рукопожатия до сочинения симфонии, от прогулки по улице до командования полком.

Задачу будущей психологии мы видим в обнаружении связи стиля с его основа­ниями, заключенными в личности. Насколько он отражает родовые обычаи, насколь­ко он отражает условности или маскирует что-то, и как, несмотря на маскировки, прорываются наружу ценностные схемы и структурные характеристики личности?⁴⁸

18. Тревога и культура

В юности совесть фрагментарна, она состоит из серии долженствований, не связанных друг с другом, как например чистка зубов, избегание банки с вареньем, вечерняя молитва и другие случайные и бессмысленные предписания, навязанные волей родителей или других доминирующих авторитетов. Как мы видели, ранняя дет-

⁴⁷ Heath G W Whit People Are A Study of Normal Young Men Cambridge Harvard University Press, 1945 P 39

⁴⁸ Подробнее об этом см Allport G W, Vernon P E Studies in Expressive Movement N Y Macmillan, 1933

Основные положения психологии личности 205

екая совесть приспособительна. С другой стороны, наша позднейшая зрелая совесть отражает растущее убеждение в том, что состояние цельности возможно, пусть даже в нас идет непрестанное сражение между нашей импульсивной природой и наши­ми идеалами.

Обладание совестью (какого бы вида она ни была) приносит человеку наказа­ние в виде вины, сомнения и тревоги. Эти состояния души внушают нам мысль о воз­можности идеального хода развития, при котором конфликты разрешаются, обяза­тельства поддерживаются, а жизнь мужественно (без самообмана) упорядочена. Мы чувствуем, что зрелость означает осознанные и до некоторой степени партнерские от­ношения со всеми несогласованными условиями нашего собственного существования.

Это становится возможным потому, что мы способны на самотрансцендент­ный взгляд, который экзистенциалисты советуют нам принять, и в конкретных ис­торических, временных, пространственных, биологических, психологических, соци­ологических условиях нашей жизни жить с предельно возможной для нас ясностью взгляда, ответственностью и мужеством⁴⁹.

Мы еще не можем предсказать, как сильно повлияет на психологию личности экзистенциалистское направление, уже широко распространенное в философии, ли­тературе и теологии, но похоже, что переливание крови уже требуется. Утверждения экзистенциализма по большей части изложены абстрактно или в виде метафор. Но даже в таком виде они призывают психологию стать сильнее в тех областях, где она сейчас слаба. Экзистенциализм требует признания активного интеллекта и уделения большего внимания собственным функциям, включая самообъективацию и направ­ленное становление. В частности, он требует более широкого и свежего взгляда на тревогу, мужество и свободу.

Благодаря Фрейду психология не обошла проблему тревоги (по крайней мере тревоги, возбуждаемой чувством вины и страхом наказания), но она мало что может сказать о страхе небытия (смерти) и еще меньше о тревоге по поводу явной бессмыс­ленности существования, которую Тиллих находит наиболее характерной для нашего времени. Односторонне трактуя тревогу, современная психология не может адекват­но понять стремление и мужество⁵⁰.

Экзистенциализм принимает все свидетельства, предоставляемые глубинной психологией, включая любой фрагмент прозы, страстей, вины и страданий в чело­веческой природе. Он признает, что приспособительные и родовые механизмы плот­но встроены в наше поведение, но он также отдает должное динамическим возмож­ностям, которые заключены в самопознании, в собственных стремлениях, а также принимает во внимание ту конечную свободу, которой отмечен личностный выбор. Формулируя в теологических терминах, можно сказать, что конечная оценка состоя­ния человека включают все факторы, с которыми имеет дело современная доктрина полного обновления.

⁴⁹ Tilhch P The Courage to Be New Haven Yale University Press, 1953 <Pyc пер Тиллих П Мужество быть//Тиллих П Избранное теология культуры М Юрист, 1995 С 7—131 >

⁵⁰ Конечно, есть и исключения В своей концепции «продуктивной личности» Эрих Фромм (Fromm E Man for Himself N Y Rmehart, 1947 <Pyc пер Фромм Э Человек для самого себя // Фромм Э Психоанализ и этика М Республика, 1993 С 17—190 >) пытается развить формулу становления взрослого человека Можно вспомнить также о Курте Гольдштейне, Карле Роджерсе, Ролло Мэе, Абрахаме Маслоу и других клиницистах и академических теоретиках Мы не должны игнорировать и работы философской школы персонализма, в которых в течение долгого времени требуют, чтобы психологическая наука нашла в своем гроссбухе тот баланс, что придаст должный вес как активам, так и пассивам в человеческой природе

206 Становление

Вообще говоря, экзистенциалистский взгляд на человека, получивший раз­витие в Европе, более пессимистичен, чем соответствующие взгляды в Америке (этот факт привлекает наше внимание к социокультурным влияниям на теории лич­ности). Когда жизнь оказывается тяжелой борьбой за существование и кажется (как в разоренной войной Европе), что «нет выхода» (Сартр), то у человека на самом деле растет напряжение и развивается чувство долга, более тягостное, чем чувство надежды. Напротив, в Америке, где человек, ищущий богатой и полноценной жиз­ни, встречает меньше препятствий, мы рассчитываем обнаружить более открытый, общительный, доверчивый тип личности. Эти ожидания отражены в оптимизме, преобладающем в американской психотерапии, которая включает не только неопси­хоаналитические концепции «продуктивной личности», но также «клиент-цент -рированную терапию» и такие новые процветающие движения, как «пастырское консультирование» и «руководство» (guidance). Тиллих признался, что изумляется стойкому мужеству американцев. Он пишет: «Потеряв опору своего существования, типичный американец тут же начинает работать над созданием новой опоры»⁵¹. «Му­жество быть частью прогресса группы, к которой человек принадлежит, своей на­ции, всего человечества, выражена во всех специфически американских философи­ях: прагматизме, философии процесса, этике роста, прогрессивном образовании, борьбе за демократию»⁵². Тиллих мог бы добавить:... а также в американских формах психотерапии и консультирования.

Дата добавления: 2015-08-28