Я посмотрела вниз и подавила желание закричать.
Я БЫЛА ГОЛОЙ.
Так сказать, показала ему полностью свою татуировку в виде дерева, голая.
Мне хотелось свернуться клубочком и умереть от унижения, голой.
Я резко натянула одеяло с талии к подбородку. Кейд рядом со мной глубоко вздохнул, и его плечи расслабились.
Как можно спокойнее я сказала:
— Что происходит?
Но внутри я была абсолютно не спокойна. Только одеяло и несколько ничтожных предметов одежды на нем отделяли меня от него, а мой разум все еще был затуманен вызванным сном желанием. И честно говоря, мне было обидно, что ему удалось отвести глаза.
Небольшая обезумевшая часть меня снова хотела откинуть одеяло и посмотреть, насколько хватит его решимости. Кейд поднялся на ноги и прошелся по всей комнате.
— Я постучал в дверь, но ты не открыла, — сказал он. — Я находился снаружи и слышал твой стон. Звучало так, будто тебе больно или ты заболела. — Он снова посмотрел на меня, и теперь я поняла, как ему удалось отвести глаза... вина. Он даже не сделал ничего плохого! Это именно мне снились извращенные сны о нем, но даже я чувствовала себя меньше виноватой. — Клянусь, дверь была не заперта, поэтому я вошел, чтобы проверить. Клянусь, я ничего не пытался сделать. Прости.
Я задавалась вопросом, что если сейчас я скину одеяло, попытается ли он что-то сделать. У меня так сильно ныло тело, будто я несколько часов болталась на краю обрыва. И мне хотелось, чтобы он попытался. Я покачала головой. Я была настолько возбуждена, что от прикосновения одеяла к моей груди у меня перехватило дыхание.
Нет. Плохая Макс. Ты же с Мейсом. Соберись.
Должно быть, я забыла поставить будильник перед сном.
Будильник был важен, но хоть убейте, я не могла вспомнить, почему. Я посмотрела на Кейда, а его глаза остановились на одеяле, которое я сжимала в руках и держала на уровне груди. По спине у меня пробежал холодок, вызвав мурашки. Я шевельнулась и, возможно, слегка повернулась к нему голой спиной. Я увидела, как его взгляд скользнул по изгибу моего позвоночника, и он сглотнул.
Черт меня дернул это сделать.
А под чертом я имею в виду свою матку.
Он шагнул ко мне, и несколько секунд я радостно улыбалась.
А потом я вспомнила, почему будильник был так важен... и почему он вообще здесь находится.
День благодарения.
День благодарения плюс мои родители.
День благодарения плюс мои родители и плюс обнаженная я в комнате с Кейдом.
И все это равнялось катастрофе.
Забыв о своем плане обольщения, я соскользнула с кровати, осторожно придерживая одеяло вокруг себя.
— Блин. Сколько сейчас времени?
Он вытащил из кармана телефон.
— Почти девять.
БЛИН.
И в этот момент в квартиру позвонили. Сквозь дверь я услышала мамин голос:
— Маккензи, милая!
И тогда, потому что я такая тупица, что забыла запереть квартиру, я услышала, как дверь открылась, а за этим последовало:
— Дорогая?
Как в каком-то отвратительном фильме ужасов про зомби, когда ты слышишь, что они приближаются, но тебе некуда спрятаться. И ты должен просто смириться с тем, что они сожрут твои мозги.
Мама была зомби, и если она войдет сюда и обнаружит меня голой с парнем, даже с Золотым Мальчиком, то устроит из наших мозгов барбекю.
Кейд
Уже второй раз в этой квартире в самое неподходящее время у меня возникает очень неловкая ситуация.
Если бы у меня был выбор: столкнуться вот так с родителями Макс или прыгнуть в действующий вулкан, — мне бы пришлось составить серьезный список всех за и против.
Я подождал несколько секунд, чтобы сосредоточиться, хотя знал, что этого времени никогда не будет достаточно, чтобы выкинуть из головы образ Макс. Она изысканна, а мое самообладание в данный момент было всего лишь тонкой линией. Даже сейчас я боролся с желанием вернуться к ней и поцеловать, что не помогало мне решать другую возникшую проблему.
Я покачал головой, чтобы прояснить мысли, настроился, насколько возможно, и прошел по коридору в гостиную.
Пожалуйста, Господи, не позволяй матери Макс пытаться меня обнять.
Но при виде меня ее мать пронзительно завизжала:
— Кейд! Я не знала, что ты здесь.
Она пыталась достать из холодильника индейку, которую бросила, чтобы направиться ко мне и, как я полагал, обнять.
Я двинулся к ней, будто она была одним из Филадельфия Иглз*, собирающимся блокировать меня, и пронесся мимо нее.
— Давайте я вам помогу! — Я кинулся к индейке в холодильнике и воспользовался ею в качестве оправдания. Я шагнул прямо к стойке, благодарный за то, как она выручила меня. Когда мама Макс не окликнула меня, я вздохнул с облегчением и начал разворачивать мясо.
Индейка была мягкой и пахла сырым мясом. Это помогло мне немного забыть о своей проблеме.
Птица была большой и плотно засунута в холодильник.
Плотно.
Мозг, не продолжай. Ты так хорошо справлялся.
Разворачивая индейку, я проговаривал про себя алфавит, чтобы отвлечься. Потребовалось несколько минут, но к тому времени, как птица была вытащена, я почти полностью себя контролировал.
— Куда ее положить, миссис Эм?
Мик только что закончил раскладывать их вещи на кухонном столе. Казалось, будто они принесли с собой всю квартиру. Она схватила большой противень и поднесла его к стойке рядом со мной.
— Вот сюда, пожалуйста.
Я сделал, как она просила, а потом вымыл руки в раковине.
На мне были все еще пальто и шарф. Пришло время сказать правду, и надеюсь, они на нее купятся.
— Маккензи проспала. — Я подумал, что если назвать настоящее имя Макс, это поможет, учитывая их отказ называть ее по прозвищу. — Вообще-то я только пришел несколько минут назад, перед вами. — Я снял с шеи шарф, надеясь, что этот жест вызовет доверие к моему рассказу. — Прошлым вечером она работала допоздна и, должно быть, вымоталась.
Мозг, и тут не нужно продолжать. Сосредоточься.
Я стянул пальто, а потом понял, что понятия не имею, куда его положить. У Макс есть гардероб? На ее родителях верхней одежды не было. Куда они ее дели? Вся наша история вот-вот рухнет, потому что я не знал, куда повесить пальто. Есть две двери, которые могли бы оказаться шкафами. Или могли быть ванной, прачечной и, кто знает, чем еще.
— Так, Маккензи сейчас одевается? — Брови ее мамы нахмурились, и я предположил, что она думала о том, чего так боялась Макс.
— Думаю, она принимает душ. Я сказал ей не беспокоиться, но она хочет выглядеть для вас хорошо.
Надеюсь, она не выйдет в спортивных штанах или чем-то таком.
— Думаешь, она захочет сделать фотографии? — Глаза миссис Миллер загорелись, будто Рождество наступило раньше. Ну что ж, похоже, ее это неплохо отвлекло.
— Думаю, да. В конце концов, это наш первый День благодарения вместе. По-моему, это нужно запечатлеть.
Я воспользовался возможностью и открыл одну из дверей в гостиной. БИНГО! Гардеробная. День спасен.
Я вешал пальто на вешалку, когда миссис Эм атаковала меня сзади. Ее руки обняли меня за талию и сильно сжали. Я подумал, что она пыталась применить на мне прием Геймлиха*.
— Я так счастлива, что ты появился в жизни Маккензи. Даже спустя всего лишь несколько недель ты уже так замечательно на нее влияешь. Она никогда мне не позволяет ее фотографировать.
Вот черт.
Макс будет в ярости.
Я улыбнулся и сказал:
— О, не думаю, что я изменил ее. Она и до меня была потрясающей, как и сейчас.
— Мик? Ты слышишь это чудесного мальчика? Тебе бы надо взять у него пару уроков!
Мик тяжело поднялся с дивана и вошел на кухню.
— Ты заставляешь всех остальных выглядеть плохо, сынок.
— Простите, сэр.
Миссис Эм ударила своего мужа по руке.
— Даже не смей его слушать, Кейд.
— Да, мэм.
Я вздохнул. Чувствую, сегодня такое будет происходить еще много раз.
Я следил за тем, как миссис Эм хлопотала по кухне. Несколько раз я предлагал ей свою помощь, но она все время отмахивалась от меня. Когда она не готовила, то украшала пустую квартиру Макс. Она положила несколько подушек и вязаное шерстяное покрывало и поставила несколько рамок с фотографиями. Теперь я начал понимать, что Макс была полной противоположностью своих родителей... возможно, потому что она хотела быть их полной противоположностью.
— Откуда ты, Кейд?
— Техас, мэм.
— О, а откуда именно? Мы живем в Оклахоме!
— Я вырос в Форт-Уэрт.
— А твои родители все еще живут там?
Я забеспокоился, почесав шею.
— На самом деле, моя бабушка. Мама умерла, а отец вообще не при делах.
Она остановилась, ее рука так и осталась засунутой внутрь индейки, и посмотрела на меня.
— О, милый. Боже мой!
— Все нормально, — сказал я. — Я был маленьким. И даже не помню ее. Кроме того, у меня есть бабушка. Этого достаточно.
Свободной от индейки рукой она подозвала меня.
— Иди сюда.
Я сделал несколько шагов, а она продолжала махать мне рукой, пока я не оказался рядом с ней. Тогда, по-прежнему одной рукой тщательно исследуя внутренности индейки, другой она обхватила меня в объятии.
— Не имеет значения, что ты не помнишь свою маму, — сказала она. — Мне все равно очень жаль из-за того, с чем тебе пришлось столкнуться. Должно быть, это было трудно.
Странно, но от этого неловкого индюшачьего объятья мне стало лучше. Я понял, почему Макс так странно вела себя с родителями, но я бы все отдал, чтобы иметь родителей, которые без предупреждения возникали бы и вмешивались в мою жизнь. Для подобных вещей бабушка была слишком стара, хотя уверен, что она бы так и делала, если бы могла.
— Э-э... что здесь происходит?
Миссис Эм отпустила меня, и я отошел от нее и индейки. В конце коридора стояла Макс. Полагаю, она решила не принимать душ. Ее непослушные рыжие волосы теперь были уложены в более спокойную прическу, какой я еще у нее не видел. На ней была водолазка, закрывающая множество татуировок. А на лице — меньше макияжа. Она по-прежнему была похожа на себя, но, возможно, на 25 процентов от своей обычной яркости.
Мне не хватало ее настоящей.
— О, ничего, дорогая, — сказала мама Макс. — Кейд просто рассказывал мне о своих родителях.
— Верно. Родители, — произнесла Макс. Она бросила на меня взгляд, широко распахнув глаза.
Поэтому я сменил тему.
— Миссис Миллер, расскажите мне, какой Макс была в детстве.
Макс простонала. А ее мама практически оживилась.
— У меня как раз есть с собой детские фотографии! Я все время ношу фотоальбом. — Макс проследовала на кухню и опустилась на стул рядом со мной.
— Ух ты. Детские фотографии. Какая отличная идея, дорогой. — Она переплела свои пальцы с моими, а потом слегка предупреждающе впилась ногтями в мою ладонь. Но я лишь мог думать о том, каково это чувствовать ее впившиеся ногти в мою кожу при других обстоятельствах.
Я притянул ее ладонь к своим губами и поцеловал. Ее глаза расширились, и она вздохнула. Я злобно улыбнулся и сказал:
— О, милая, ты же не можешь винить меня за то, что я хочу посмотреть твои детские фотографии.
Пока ее мама отвлеклась поисками альбома в гостиной, Макс склонилась к моему уху и прошептала:
— Можешь и не сомневаться, что я могу винить тебя. Это не смешно, Золотой Мальчик.
— Правда? Я думал, это истерично.
— Позже, когда мы останемся одни...
— Мне уже нравится.
Она громко, абсолютно фальшиво, рассмеялась в сторону гостиной, а потом повернулась ко мне.
— Не думай, что я не убью тебя, красавчик.
— Так, значит, я был золотым, а теперь стал красавчиком?
Она сделала еще один глубокий вдох, и я представил, как она считает про себя, чтобы удержать свой гнев под контролем. Мне она нравилась такой. С розовыми щеками и сверкающими глазами она была похожа на себя, несмотря на существенное изменение в стиле.
— Ничего не могу с собой поделать. Так забавно тебя бесить.
— Ты правда хочешь поиграть в эту игру?
— А вот и я!
Ее мама впорхнула в комнату и положила перед нами альбом.
Первая фотография была сделана в тот день, когда они принесли Макс домой из больницы. Детская комната представляла собой мешанину розового, а на одной из стен красовалась надпись «МАККЕНЗИ». Макс выглядела, как и многие дети: маленькая с розовым сморщенным личиком и без волос. У миссис Миллер была пушистая закрученная челка, и выглядела она а-ля «Я люблю 80-е».
— Миссис Миллер, должен сказать, что сейчас вы не выглядите и на день старше, чем тогда.
Она захихикала и шлепнула меня по плечу.
— О, перестань.
Макс высвободила свою руку из моей и проговорила себе под нос:
— Правда, перестань уже.
Макс взяла альбом в свои руки и пролистала его так быстро, что я едва успевал рассмотреть фотографии, но одно было очевидно. Родители Макс никогда не позволяли ей быть собой, когда она была маленькой. Они одевали ее в розовые вещи с оборками, которые, было видно, ей не нравились. У нее были светлые волосы, все время закрученные в идеальные локоны.
Я наклонился к ее уху и прошептал:
— Так ты натуральная блондинка? С каждой минутой мне становится все проще представлять тебя в форме чирлидерши. — Если бы взгляд мог принимать физическую форму, то тот, который она бросила на меня, стал бы недовольной пощечиной.
На каждой фотографии она выглядела идеально. Как кукла Барби, и ее улыбка везде была такой же пластиковой. Она была красивой, но грустной. Макс перевернула страницу, и мне посчастливилось увидеть настоящий центральный прыжок чирлидерши Макс с касанием пальцев ног.
— А теперь мне больше не нужно представлять.
Ее взгляд упорно оставался неподвижным, но кончики губ слегка изогнулись.
— Ты занимаешься спортом? — спросила меня миссис Миллер.
— Да. Футболом и баскетболом.
Переворачивая страницу, Макс помолчала, а потом сказала:
— Правда?
— Я вырос в Техасе. Кроме того, у меня хорошо получается.
Она засмеялась.
— Ну, конечно.
— Держу пари, ты была отличной чирлидершей.
— Отличной? Не совсем. Почти убийственной? Точно.
Макс
Не знаю, то ли мне закричать и заплакать, то ли что-то бросить и свернуться на полу. Что-то в моей маме заставляло меня чувствовать себя четырнадцатилетней и снова злиться. Я ненавидела это, но никак не могла от этого избавиться. Она просто никогда не оставляла эту тему в покое.
Мне не нужны были фотографии Алекс повсюду, чтобы помнить ее. Я видела ее в метро, на концертах, проходящей мимо на улице. Я видела ее, закрывая глаза. Раньше я видела ее, когда смотрелась в зеркало, до того, как изменила прическу и разрисовала кожу. Каждый раз, когда мама смотрела на меня, я видела отражение Алекс в ее взгляде, как будто она очень сильно хотела поменять нас местами и вернуть свою хорошую дочь.
Не важно, сколько раз я говорила, мама все время пыталась сделать так, чтобы праздники крутились вокруг Алекс. Она хотела говорить о том времени, когда Александрия сделала то или сказала это. Мама так много о ней говорила, что казалось, будто ее фантом сидит за обеденным столом, утаскивая за собой все счастье и весь нормальный разговор в царство небытия.
Как жаль, что я не умерла. Хотя мама уже заставляла меня чувствовать себя такой. Черт, у нее даже альбом всегда наготове, чтобы показать миру другую светловолосую блондинку, не важно, что я уже давно не являюсь той девчонкой. Никто не хотел смотреть фотографии этой Макс. Только Маккензи.
Что неправильного в том, чтобы прошлое оставлять в прошлом? Почему мы должны тащить все наши проблемы в будущее? Я не могла вздохнуть из-за всех тех призраков, которые мама тащит за собой. Я не вписываюсь в этот мир и чем больше пытаюсь, тем сильнее ощущаю, что не вписываюсь никуда.
Я лежала на кровати, прижавшись лицом к подушке, когда почувствовала, как матрас прогнулся. Я знала, что это, должно быть, Кейд. После ссор мама никогда ко мне не приходила, проще сделать вид, что их не было. А папа избегал всего того, где участвовали эмоции. Я приподнялась на локтях и посмотрела через плечо, заметив его, осторожно сидящего на самом краю матраса. Между нами он оставил несколько футов.
Я перевернулась на спину и стала ждать, когда он что-нибудь скажет. Начнет задавать вопросы.
Но он молчал. Он лег рядом со мной, по-прежнему осторожно, чтобы сохранить между нами расстояние. Одну руку он положил себе под голову и в молчании уставился в потолок. Так близко я видела, насколько у него широкие плечи. То есть, я чувствовала их, но у меня не было возможности действительно посмотреть на него. Его руки были мускулистыми, а грудь широкой. Я наблюдала за тем, как двигалось его тело, когда он вдыхал и выдыхал. Этот ритм успокаивал.
Глядя на то, как его грудь поднималась и опускалась, я достаточно успокоилась, чтобы мой гнев частично испарился. Его глаза были закрыты, а лицо расслаблено, когда он проговорил:
— Я отпускаю людей.
Я приподнялась на локте и посмотрела на него, но его глаза оставались закрытыми.
— Хм... ты ссылаешься на Библию и слова «Отпусти Мой народ!»*... Я не вижу связи.
Один уголок его губ дернулся, и он вздохнул.
— Прошлой ночью ты спросила, почему я не боролся за девушку из песни. Потому что я отпускаю людей.
Я понятия не имела, о чем он говорит, но одобряла, пока мы не говорили обо мне.
— Всегда?
— Сейчас — да. Когда был моложе, то боролся и слишком много раз проигрывал.
Мне хотелось, чтобы он открыл глаза и посмотрел на меня. Этот мрачный и замкнутый Кейд вводил в замешательство. Я и сама пребывала в довольно мрачном месте, а видя его таким, погружалась еще глубже. Я никогда не знала, как себя вести в таких ситуациях, поэтому решила последовать его примеру и помолчать.
Я не думала о притяжении между нами. Придвинувшись ближе и положив голову ему на грудь, я думала лишь о том, чтобы утешить его.
Может, я думала о том, чтобы утешить и себя.
Через несколько секунд рука из-под его головы переместилась на меня. Кончики его пальцев легли на мое бедро, и я выдохнула воздух, который все это время удерживала.
И как только я погрузилась в тишину и нашу близость, он заговорил:
— Мое первое воспоминание об отце — это когда он уходит. Мне было пять, и я просил его не уходить. На самом деле, я умолял его. — Он издал что-то похожее практически на смешок... но все равно грустный. — Утром он ушел. Моя мама умерла меньше, чем через год. — Он закрыл глаза, и мне показалось, что он находится где-то в другом месте. Его больше не было со мной. — У нее был рак, и она будто просто... перестала бороться. Меня было недостаточно, чтобы она захотела остаться.
Горе появилось из ниоткуда и сбило меня с ног. На глаза навернулись слезы, а горло засаднило от усилия сдержать эмоции. Уже долгое время я не плакала, но сама мысль о Кейде, когда он был еще ребенком, возможно, таким же хорошим и идеальным, как сейчас, столкнувшимся с такими вещами... причиняла боль. Я привыкла закрывать глаза на свои собственные эмоции. И я так преуспела в этом искусстве, что у меня получалось это с легкостью. Но я никогда не беспокоилось за кого-то другого. Я никогда не была настолько близко к кому-то, чтобы это имело значение. Мне потребовалось все мое самообладание, чтобы затолкать свои эмоции обратно за стены.
У меня на языке вертелось столько много всего, что хотелось сказать. Но все это казалось слишком несущественным и в то же время слишком громким. Поэтому я просто крепче его сжала и держала глаза закрытыми, пока слезы не отступили.
Он рассмеялся, но это был не тот смех, который я привыкла слышать, который приковывал все взгляды к нему. Этот смех был горьким и надломленным.
— Когда отец пришел на похороны, то я полагал, что он заберет меня с собой. Я представлял, какой будет моя комната в его новом доме. Я переживал, понравлюсь ли я его новой девушке. В тот момент я настолько был полон решимости, чтобы все получилось. Но тогда он снова ушел, и я стал жить со своей бабушкой.
Я слушала биение его сердца у своего уха и могла лишь думать о том, что насколько нужно быть придурком, чтобы бросить своего ребенка даже после того, как тот потерял мать? Я никогда не умела держать язык за зубами, и сейчас не стало исключением.
— По крайней мере, нам известно, что сволочизм не передается по наследству, — сказала я.
Я практически была готова к тому, чтобы предложить поездку, чтобы найти его отца и поставить этого ублюдка на место. Его рука скользила по моей спине вверх и вниз, будто это он утешал меня, а не я — его.
А потом я осознала... что так оно и было.
Меня многое бесило в моих родителях и смерти Алекс, но ничто меня так не расстраивало, как тот факт, что в своей боли я была одинока. То есть, я знала, что мои родители скучали по ней. Я знала, что они постоянно думали о ней, но это была своего рода счастливая грусть, совершенно чуждая мне. Когда я думала об Алекс, это была чистая, неразбавленная боль. Казалось, что все мои внутренности смешались, будто у меня до сих пор травмированы внутренние органы после аварии. Спустя годы одного лишь ее образа за закрытыми глазами было достаточно, чтобы почувствовать, будто я обливаюсь кровью. Я никак не могла понять, почему все остальные не чувствовали того же, и это приводило меня в ярость.
Но по тому, как напряглись подо мной мышцы в груди Кейда и животе, я могла сказать... что он тоже это чувствовал. Я сделала то же самое — напрягла мышцы своего тела, как броню. Ткани и сухожилия — единственное, что в безвыходном положении удерживало эту неразбериху внутри меня. Хуже этих чувств было только выставление всех этих эмоций на показ.
Впервые за долгое время, может, со времен Алекс, я не чувствовала себя такой одинокой.
Я глубоко вздохнула и сказала:
— Моя сестра умерла.
Рука на моей спине скользнула к моим волосам. В любое другое время от этого жеста мои гормоны сошли бы с ума, но сейчас он был мягким и нежным, и в глубине моего сознания щелкнул выключатель, который большую часть дня я пыталась выключить.
Видение того дня у меня в голове никогда не угасало. Сегодня оно было таким же ярким, как и тогда. Когда воспоминания взяли надо мной верх, я смогла практически представить слепящие фары, звук разбиваемого стекла и давление ремня безопасности, врезающегося в шею. Я зажмурила глаза.
Я не могла удержать образы, но могла сдержать слезы.
Кейд не пытался заставить меня говорить. Он не задавал вопросов. Его прикосновение оставалось решительным и неизменным, удерживая меня здесь, в настоящем. Мы лежали, прижимаясь друг к другу так крепко, что мне не нужно было напрягать свои мышцы. Мне не нужна броня, потому что именно он удерживал меня единым целым.
Спустя целую вечность или несколько секунд Кейд прошептал:
— Боль меняет нас. Моя заставила меня быть идеальным, так что никто больше не захочет меня снова бросить.
Я глубоко вздохнула.
— Твоя сделала тебя Золотым. Моя же просто меня озлобила.
Одна из его ладоней находит мой подбородок и поднимает голову так, чтобы я посмотрела в его лицо.
— Твоя боль сделала тебя сильной. Она сделала тебя страстной и живой. Она сделала нас обоих теми, кто мы есть.
Смех прорвался сквозь боль, живущую в моих легких, и вырвался из горла.
— Золотой Мальчик и Злая Девочка.
— Нам надо создать комиксы о наших приключениях.
Теперь смех выходил легче.
Забавно, как парню, который знает меня столь короткое время, удалось освободить меня так, как ни моим родителям, ни друзьям, ни веренице терапевтов никогда не удавалось.
— Спасибо, — пробормотала я. Я снова прижалась щекой к его груди, но склонила свое лицо к его. — За это... за сегодня и вчера. Не знаю, что бы я без тебя делала. Знаю, что ты, наверно, предпочел бы быть в месте получше...
— Поверь мне. Это гораздо лучше альтернативы. Я именно там, где хотел бы быть.
Он посмотрел на меня и слегка улыбнулся.
Я провела пальцами по его животу и спросила:
— А какова была альтернатива?
— Провести время с кем-то лучше, оставшимся в прошлом. Я предпочитаю двигаться вперед.
Впервые движение вперед казалось возможностью.
Мы оставались в созданном нами убежище, свободные в том, чтобы ничего не говорить. Мы уже все сказали, и я медленно проваливалась в сон рядом с Золотым Мальчиком в своей постели.
Кейд
По ту сторону моих закрытых век вспыхнул яркий свет. Я вяло потянулся, чтобы потереть глаза, но что-то придавливало к кровати мою левую руку.
Надо мной стояла женщина с фотоаппаратом в руке. Перед глазами у меня плавали черные пятна, и мне потребовалось несколько минут, чтобы вспомнить, где я находился и что делал здесь. Женщиной с фотоаппаратом была миссис Миллер, и она только что сделала фотографию Макс, крепко спящей на моей руке. У меня на свитере осталось маленькое мокрое пятно от ее слюны.
Боже, я хотел бы себе копию этой фотографии.
Миссис Миллер прижала к губам палец и прошептала:
— Прости. Вы двое выглядели такими милыми, что я не смогла удержаться. — Официально это был самый странный день за все время моего существования. — Ужин готов. Мы с Миком подождем, пока вы двое приведете себя в порядок.
Она на цыпочках вышла из комнаты и закрыла за собой дверь.
Пора будить спящего дракона.
Во сне Макс выглядела моложе, мягче. Ее длинные ресницы покоились на щеках. Маленький носик, слегка вздернутый на кончике. Даже у спящей у нее были самые сексуальные губы, которые я когда-либо видел. Полные и с небольшими морщинками, они как будто звали меня. И я не мог перестать думать, как она сказала, что не жалеет о моем поцелуе.
Но это не имело значения. Она была занята.
Я обречен все время увлекаться девушками, которые не могли быть моими.
Кроме того, что она до этого говорила... это не могло быть легким. Я мог сказать, какой ранимой ее сделали воспоминания, а последнее, чего я хотел бы, — это воспользоваться этой ранимостью.
Я уже собирался ее будить, когда ее глаза открылись, и она застала меня, глядящим на нее. Она несколько раз моргнула, а потом ее глаза прищурились. Она села и отползла на совершенно противоположную сторону кровати.
— Что ты делаешь? — спросила она.
Какой бы близости мы не достигли до этого, после сна от нее не осталось и следа. Стены снова возведены, а я по-прежнему нахожусь за их пределами.
— Клянусь, все не так ужасно, как может показаться.
— Сказал серийный убийца полиции.
Ее волосы были взлохмачены и выглядели ближе к той прическе, которую она обычно носила.
— Я собирался разбудить тебя, — сказал я. — Твоя мама сказала, что ужин готов.
— Мама была здесь?
Я уже начинал наслаждаться этим сердитым взглядом широко распахнутых глаз, который она бросала, когда дело касалось ее матери.
— Похоже, она нас сфотографировала.
Она схватила подушку, и я едва успел закрыться салфетками для лица.
— Ты позволил ей нас сфотографировать?
Я схватил подушку, когда она замахнулась во второй раз, и использовал ее, чтобы притянуть к себе.
— Я не позволял ей. Я проснулся от вспышки.
— Серьезно? — Она издала наполовину стон, наполовину рык и зарылась лицом в ладони. — Убей меня.
Я держал подушку между нами, как буфер, и сказал:
— Почти все закончилось.
— Ты просто не был ни на одном из ужинов моей мамы на День благодарения. Это только начало.
Она слезла с кровати и ушла в ванную, чтобы сполоснуть водой лицо. Я последовал за ней и сделал то же самое. Это было так пугающе по-домашнему, когда мы оба пытались крутиться в небольшом пространстве, чтобы не врезаться друг в друга. Я был поражен странностью, что знаю эту девушку чуть больше двадцати четырех часов. И двадцать четыре часа спустя мы отправимся каждый своей дорогой, больше не услышав друг о друге.
Я сглотнул, а от двери в ванную на меня смотрела она.
— Так ты идешь?
— Да, прямо за тобой.
Как только мы вошли в гостиную, на нас снова напали с еще одной фотографией.
— Мам! Ты серьезно?
Глаза миссис Миллер напоминали о тех рекламных роликах о животных, с которыми жестоко обращаются, — стремящиеся сделать так, чтобы вы почувствовали себя плохо.
— Прости. Кейд до этого упомянул, что ты не против фотографий, и я...
— Да? А теперь?
Я попал. Она переплела свою руку с моей и сжала ее немного сильнее необходимого.
— Ой, ты знаешь, милая. Я сказал твоей маме, как ты расстроилась, что проспала, потому что хотела хорошо выглядеть для них. Мы говорили о том, как было бы замечательно иметь на память фотографии о нашем первом совместном празднике. — Миссис Миллер щелкнула еще одну фотографию, пока я разговаривал с ее дочерью. — Миссис Эм, Макс не против. Может, нам просто нужно оставить фотографирование на время после ужина.
— Конечно, и в последний раз, Кейд. Зови меня Бетти. Или мама.
Макс широко улыбнулась мне, но у меня возникло ощущение, что это было больше похоже на оскал хищников с канала о животных — обнаженные зубы в знак агрессии. Она наклонилась и, не прекращая улыбаться, тихонько сказала:
— Если ты будешь звать мою мать «мамой», я индейку в духовке заменю твоей головой, ты меня понял?
Я улыбнулся в ответ и прижал ладонь к ее щеке.
— Ты блефуешь, Злая Девочка. — Макс глядела на меня, но я мог сказать, что она была рада вернуться на привычную территорию. Привычная — это, конечно, наши попытки доставать друг друга. Я окликнул ее маму на кухне: — Миссис Миллер, то есть, мама, ваша дочь порой — милейшее создание. Думаю, вас поразит то, какой романтичной она может быть.
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 45 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |