Мавр махнул залпом полный стакан вина, довольно крякнул и поиграл
пальцами.
- Когда Сыромятнов-то умер?
- Сегодня ночью.
- И ты уже в Крыму? Сидишь в моем саду и пьешь вино?
- Да, я посчитал, что...
- Что я следующий? - он усмехнулся добродушно. - И полетел
предупредить меня?.. Неплохая версия. А теперь, парень, как на духу. Кто
послал?
- Я приехал самостоятельно. Никто не знает, что я здесь.
- Конечно, на самолете?
- На чем же еще...
- Не проходит, - Пронский озабоченно вздохнул. - Из Москвы в
Симферополь билетов нет на ближайшие две недели. Сейчас только звонил...
Тебе что, зайцем удалось проскочить? Знакомая кассирша? Командир экипажа?
Тогда бронь ФСБ или кремлевской администрации.
- Дал взятку, - рассказывать, как у него оказался билет, Андрей не
мог, чувствуя внутренний запрет.
Мавр, естественно, не поверил, и не то чтобы в угол загнал, но вроде
бы на лжи поймал, однако добивать не стал - отступил.
- Не принимай близко к сердцу, ерунда... Ты мне лучше скажи, если
человек самостоятельный и разумный... Статьи вон пишешь в газетах! Роешься
в психологии времени, проводишь интересные параллели относительно судьбы и
личности. И везде у тебя звучит слово рок - ты сам-то заметил? Просто
фаталист!.. И вдруг не врубаешься в вещи простейшие. Сыромятнов и этот
старик из Коминтерна погибли после встречи с тобой. Так?
- Получается так, - согласился Андрей. - Хотя с Кацнельсоном я
встретиться не успел, а только получил информацию. Хотите сказать, я
каким-то образом причастен...
- Хочу сказать, ты и ко мне смерть привел. Не чувствуешь, она
крадется за тобой? А ты наводишь ее на людей. Или мистика?.. - и опять
отпустил, не заставил оправдываться. - Но это хорошо, что приехал, знаю,
чего ждать... Ты пей вино! Это урожай прошлого года, смотри, какой цвет! Я
один фокус знаю, ни в одной бочке чернил нет, - он подал стакан. - Пей. А
хочешь коньяка? Семнадцать лет выдержки, называется "Мавр". Ты же слышал,
как меня здесь зовут? "Наполеон" - самогонка против него.
Ему не важно было желание гостя, встал и ушел, и не было его теперь
минут десять. Хортов потихоньку тянул вино, на самом деле отличного вкуса
и с несравнимым, южным запахом солнца, и гадал, с чем на сей раз вернется
Пронский.
Он принес черную, шершавую от ракушек и наверняка поднятую со дна
моря бутылку с горлышком, залитым свежим сургучом, откупорил на глазах с
помощью ножа и разлил коньяк в два серебряных стаканчика.
- Давай за знакомство, журналист. Коль сумел меня найти - будь
гостем. Меня редко кто наведывает вот так...
Коньяк прокатился до желудка и оставил горячий, приятный след.
Пронский не смаковал - опрокинул стаканчик и облизнулся.
- Весь смысл вин - в послевкусии. Ты должен чувствовать внутреннее
содержание коньяка, когда его выпил. Как хорошую книгу - прочитал, а потом
ходишь и думаешь. И приятно...
- Я чувствую, - сказал Хортов, проникаясь его умиротворением.
- Ничего ты не чувствуешь, - хмыкнул тот. - Подводит тебя внутренний
голос. Или глухой, не слышишь его... Куда же ты лезешь, парень? Не меня -
тебя сомнут, в куски порвут и кровь вылакают. Ты хоть понял, с чем
связался?
- Объясните - пойму.
- Не прикидывайся овечкой. Разинули рот - свобода слова, гласность...
Есть на свете вещи, о которых не только писать, думать нельзя, поскольку
мысль материальна. Чем сильнее человек, тем мощнее голос его мысли. Это
как табачный дым: в одной комнате покурил - по всему дому слышно...
Сколько нездоровых интересов возбудил своей статьей, подумал? Нет, и в
голову не пришло. - Между тем Пронский налил коньяку и теперь грел его в
руке. - Если даже Сыромятное на тебя вышел. Монах, думающий о Боге!.. И
погиб мгновенно. Следующая очередь не моя - твоя.
- Угрозы по телефону были, - вспомнил Хортов. - Голос такой рычащий,
низкий баритон, как у вас.
- Значит, уже приговорили, - спокойно заявил Мавр и поднял стаканчик.
- За твое здоровье, гость!
- Кто же приговорил?
Он вылил коньяк в рот, пошевелил языком, медленно проглотил и то ли
паузу потянул, не желая отвечать, то ли наслаждался послевкусием. Смуглое,
кофейное лицо его не выдавало никаких чувств и мыслей - он был как эта
старая, непрозрачная бутылка, в которой нельзя было рассмотреть
содержимого. А шрам на щеке напоминал отклеившийся край маски...
И на прямые вопросы он не отвечал.
- Ты что, писать об этом собрался? Так сказать, продолжение следует?
- Пока не знаю, - усмехнулся Андрей, разглядывая бутылку. - Тем
более, если меня приговорили...
- Не смейся, парень, - оборвал Пронский и поежился: солнце опустилось
в тучу над морским горизонтом, но от красного, огненного разлива на воде
потянуло холодом. - Как ты там написал? Операции, проводимые особым
отделом Коминтерна, и его идейное наполнение имели настолько мощное
притяжение, что человек, попавший в лоно этой организации, готов был
изменить судьбу - имя, фамилию, национальную принадлежность. Это была
религия, требующая для себя безраздельной власти над человеком... Так
примерно, да? А ведь правильно написал, но не осознанно. Чужая для тебя
эта мысль, не проникся ты ей, сказал, а не узрел внутренней опасности.
Иначе бы не стал показывать дорогу ко мне. Ты законченный атеист, и не
понимаешь, что такое религия. Тем более, сектантского толка, с черными
мессами и жертвоприношениями. Нельзя смотреть в глаза Вию. Ты любишь
сказки? Пронский выпил коньяка в одиночку, поднялся из-за столика,
повернулся спиной и стал есть айву, срывая с ветки.
- По плодам узнается дерево... Ну, рассказывать? Или уйдешь? С
билетами отсюда тоже напряженка, но у тебя бронь...
Хортов был сбит с толку и тоном, и внезапным предложением; понял лишь
одно - начинается какой-то новый поворот в отношениях.
- Сказки я люблю, - сказал он.
- Значит, должен знать принцип: чем дальше, тем страшнее. А еще на
ночь глядя...
Он что-то решал для себя, делал выбор и потому отвернулся, чтобы не
было видно лица.
- Не так страшен черт, - сказал Андрей. - Где наша не пропадала.
- Это что у тебя на руке? - вдруг спросил
Пронский.
Хортов только сейчас вспомнил о браслете: как-то незаметно он
перестал давить, кровообращение наладилось и, пожалуй, можно было снять
его.
- Подарок любимой женщины, - уже привычно отмахнулся он.
- Семья есть?
- Только жена, да и то формальная.
С моря подул ветер, ровный и с нарастающим гулом, словно набирающий
обороты пылесос. По воде побежала короткая и мелкая, с пенным гребешком
волна.
- Шторма не будет, - предупредил Пронский и вернулся на место. -
Через два часа все стихнет. А вот в прошлый раз дельфина выбросило,
мертвого. Тут недалеко ресторан сети ставит, к ним попал и задохнулся.
Выкинули, чтоб штрафа не платить.
Он явно уходил от разговора, вероятно, решил не рассказывать на ночь
страшные сказки. А хотелось...
- Значит, Коминтерн был религиозной организацией? - уточнил Андрей,
чтобы вернуться к теме.
Пронский поднял глаза, и выражение их было точно такое же, когда он
спрашивал - куда ты лезешь?..
- Что тебе еще непонятно? - теперь спросил он. - Говори сразу.
- История с Веймарскими акциями. Из-за них же весь сыр-бор?.. Неужели
одна публикация подняла такую волну? Ведь о них никто никогда не слышал, и
был полный штиль...
- Да не было никогда штиля, - нетерпеливо перебил Пронский. - Война
началась, как только их выпустили. И еще не закончилась, ушла в глубину,
как пожар на болоте. А ты по глупости сделал продых, вот и вышло наружу.
Сначала агенты Коминтерна тихо травили и резали владельцев акций по всему
миру. Акции не куча денег и не капитал, который можно пустить в оборот.
Веймарская республика совершила непоправимую историческую ошибку, создала
беспрецедентный инструмент власти, который мгновенно уплыл из рук самой
Германии. И на этой почве возник национал-социализм. Гитлер отлично
понимал, чем его могут шантажировать и какие кризисы грозят немцам. Он
вынужден был тихо травить и резать агентов Коминтерна и владельцев, кто не
отдавал добровольно. Отсюда и родилась у него ненависть к одному малому
народу...
Солнце село, и сразу же начало стремительно темнеть, ветер потеплел и
ослаб.
- И в чьих же руках сейчас находится этот инструмент? - осторожно
спросил Андрей, совершенно не полагаясь на правдивый ответ.
- В моих, - не задумываясь, признался этот странный человек, наливая
коньяк. - В настоящее время я единственный и полноправный распорядитель
специальных финансовых средств, к которым относятся Веймарские ценные
бумаги. Наше здоровье!
Хортов выпил машинально и не почувствовал ни вкуса, ни послевкусия. А
Пронский опять вылил в рот содержимое стаканчика, посмаковал и сплюнул за
парапет беседки.
- Важен не результат - процесс! - объяснил. - Ты тоже сильно не
увлекайся, коварная штука, скажу я тебе. Пока пьешь - ничего, и голова
светлая, а потом внезапно приходит опьянение. Правда, приятное, бравурное,
и мир видится сияющим... Надеюсь, тебе и без коньяка сегодня хорошо? Не
ожидал такой откровенности?
- Не ожидал, - признался Андрей. - Думал, клещами тянуть придется...
- Зачем же? В определенные моменты я открытый человек.
- И всем это рассказываете?
- Нет, только избранным, - серьезно сказал Пронский и вздохнул. - Все
тайны имеют странную способность подавлять психику человека. Поэтому я
отношу такое явление, как секретность, к области тонких материй.
Теоретически тайну можно хранить вечно, однако от ее воздействия
происходят определенные изменения в характере человека, его мировосприятии
и образе жизни. Иногда необратимые, и человек становится блаженным, иногда
он открывается перед смертью первому встречному. Это как девственность,
которую можно хранить лишь до определенного возраста, а затем обязательно
отдаться, чтобы стать полноценной женщиной. Необходимо время от времени
выпускать пар и сбрасывать давление. Невольные предатели и просто болтуны
не виноваты в своих непроизвольных действиях только по этой причине. Тайна
распирает любого, даже самого выдержанного и сильного человека, и я не
исключение.
- Вы забыли, я журналист, - напомнил Хортов. - И я не тянул за язык...
- Сенсация века, - засмеялся он. - Произведешь полный фурор! И сразу
станешь звездой.
- То есть я могу распоряжаться полученной от вас информацией?
Фраза прозвучала слишком казенно и потому фальшиво.
- В любой форме... А давай на руках потягаемся?
Андрей хмыкнул, оценивая торс будущего противника.
- Ну, давайте...
Пронский убрал бутылки и посуду, сел, поерзав, утвердился и выставил
руку. Хортов тоже поискал точку опоры для тела и локтя, и едва вложил
ладонь в жесткую пятерню хозяина, как сразу почувствовал, что поединок
будет непростой. Перед ним сидел боец в этом виде спорта, и даже стол по
размерам был сделан специально для таких занятий.
- Ты не волнуйся, - самоуверенно предупредил Пронский. - Проиграешь,
я никому не скажу.
Это была психологическая обработка, кисть его руки тем временем
замкнулась в суставе, будто механическая, из черной кожи всплыли угрожающе
толстые жилы. При этом он смотрел в глаза, и зрачки его медленно сужались.
Стало ясно, Пронский брал выносливостью: чтобы уронить этот Черный,
откованный из железа столб, надо попыхтеть...
Хортов незаметно набрал воздуха, затаил, зажал дыхание и пошел на
рывок. Рука противника поддалась, но тут же выровнялась, а сам он
улыбнулся и проговорил невозмутимым басом:
- Давай, давай, сила солому ломит.
Крен от второго рывка был значительнее, и, не переводя дыхания,
Андрей сделал третий и зафиксировал склоненную руку Пронского. Тот издал
тихий рев и сделал попытку вернуть утраченное положение, однако было
поздно, слишком велик был угол наклона. И все-таки он дрался до
последнего. Хортову пришлось додавливать его руку до стола еще минуту, и
по спинным мышцам побежал электрический ток.
- Молоток! - весело похвалил Мавр и побежденной рукой разлил коньяк.
- За твою победу!
Но глянул недобро, и зрачки были с точку. Они чокнулись, выпили, и
Пронский тут же засобирался.
- Ладно, у меня вечерний моцион. Ты сиди тут, пей коньяк, а я сделаю
заплыв.
- Я с вами! - чуть запоздало воскликнул Андрей и побежал догонять.
Должно быть, хмель разгулялся в крови, мир еще не сиял, однако душа
от победы расслабилась и он наконец-то осознал, что находится в Крыму,
среди буйной зелени, на берегу теплого, матово поблескивающего моря.
Пронский свернул влево, пробежал по молу и сходу прыгнул в воду. Пока
Хортов сбрасывал одежду, он вынырнул в полусотне метров и, едва заметный,
поплыл в звездные сумерки.
И только оказавшись в море, Андрей действительно обнаружил вокруг
себя сияющий мир. Вода оказалась теплее воздуха и не ощущалась, тело
скользило в упругой, ласкающей среде, возбуждающей силу, и разогретую,
удовлетворенную душу распирало от восторженной тайны. Он уже не видел
впереди головы Пронского, а плыл наугад, в том же направлении, и иногда,
чтобы отметить, продлить это состояние, переворачивался на спину и лежал,
раскинув руки. Над головой были крупные, южные звезды, и такими же
звездами был отмечен берег с подсвеченными столбами кипарисов, а от гор за
Соленой Бухтой исходило призрачное сияние.
Хортов уплыл от берега довольно далеко, когда заметил над водой
голову и мелькающие руки. Он резко изменил направление в сторону Пронского
- не было сомнений, что это он, однако увидел рядом еще две, и чуть позже,
третью голову. Судя по женскому смеху, дальний заплыв делали две парочки.
Не приближаясь к ним, Андрей взял прежний курс и скоро чуть не столкнулся
с женщиной - услышал насмешливый голос:
- Эй, на крейсере! Расходимся левыми бортами!
Огромная, толстая и белая, как сметана, тетка лежала на воде, будто
резиновая лодка, и медленно гребла к берегу - возможно, под ней был
надувной матрац. Хортов наддал и ушел в сумерки, однако белесый айсберг
еще долго маячил, над водой.
Пока он достиг буя, встретил еще нескольких ночных купальщиков, все
возвращались к земле, однако Пронского так и не нашел. Повисев минуту на
осклизлом железном поплавке, Андрей лег на спину и тихим ходом поплыл к
берегу.
И вдруг огромная рыбина взвихрила воду под ним, мягко тронула
плавником, и Хортов подумал о дельфине, однако в следующий момент жесткие
руки обхватили грудь под мышками и колено уперлось в позвоночник. Он
сделал движение, чтобы перевернуться на живот, и тем самым помог спруту
оказаться наверху.
Андрей не успел набрать воздуха и оказался под водой, а руки,
сцепленные в замок, сдавливали грудную клетку, чтобы заставить сделать
вдох, чужой, железный подбородок вдавился в затылок. Запечатленные зрением
звезды остались стоять в глазах, и от них, как от перегретого металла,
посыпались искры.
Он наугад вскинул руки и достал противника. Выворачивая плечевые
суставы, сомкнул пальцы на его шее и понял, что нападающий тоже в воде с
головой и они медленно идут ко дну. Стальной обруч на груди сокращался, а
от колена по всей спине разливался жар, напоминающий послевкусие коньяка.
Хортов должен был вдохнуть и хлебнул воды непроизвольно, ибо легкие в
такой ситуации начинали работать, как сердце, помимо воли.
Он сопротивлялся интуитивно - напрягал спину и грудные мышцы, но
чувствовал, как слабеет.
В миг, когда в глазах погасли звезды, он расцепил руки и обвис в
объятьях мощных щупальцев. И увидел воина Атенона, высокого, облитого
солнцем, в блестящих красных доспехах и с руками, источающими радужное
сияние, - того самого, к которому ходил однажды в раннем детстве. Великан
манил к себе этим чудесным светом и казался так близко, что нельзя было не
пойти; Андрей стоял у его столбообразных ног и будто бы знал, что там, где
находятся руки Атенона, среди сияния радуг, находится тот сияющий мир, где
человеку хорошо, словно вволю напился коньяка. Он сделал шаг, второй,
третий и, не заметив, как оказался на его руках, ощутил, как быстро и
высоко поднимается - вот уже земля далеко внизу-Одновременно Хортов
осознавал, что тонет, и видение - не что иное, как галлюцинации угасающего
разума, и таинственный Атенон всего-навсего наркоз, отвлекающий от
смертельной боли.
Спрут выпустил его так же внезапно, как и схватил, Андрей на короткое
мгновение испытал свободное падение и затем острую, огненную молнию,
пронзившую тело с ног до головы - под ногами было дно! Он судорожно
оттолкнулся и на какое-то время завис в полной темноте, не ощущая никакого
движения...
А еще через секунду по грудь выскочил из воды.
Мир показался сияющим и радужным, как на вершине чудесной горы. Но
чем глубже и дольше он дышал, все вокруг него медленно угасало, пока на
небе не остались звезды, а на воде - светлая дорожка восходящей луны...
И в этой дорожке, как в свете прожектора, он увидел голову с белой
шапкой коротких волос. Пронский удалялся размеренно и спокойно, как
человек, честно исполнивший свой долг. Андрей выждал полминуты, до
головокружения проветривая легкие, затем поплыл брассом, постепенно
набирая скорость Изредка вскидывая голову, он видел стоп-кадры - пловец
среди лунного блеска приближался толчками, в такт биению крови. Еще
немного, и Хортов поймал бы его за ногу, однако Пронский услышал плеск и
резко развернулся.
- Все, мой черед! - прохрипел Андрей и сделал бросок вперед, но
серебряная голова бесшумно исчезла - ушла под воду или растворилась в
бликах морской ряби. С обеих сторон послышался женский смех: белая тетка,
словно колесный пароход, все еще молотила руками воду, а справа скакал
резиновый мяч, брошенный кем-то с мола. Хортов поплыл к берегу, озираясь
по сторонам, и когда нащупал дно и встал на ноги, заметил слева еще один
мяч, появившийся из воды между ним и теткой.
Андрей бесшумно нырнул наперерез и с упреждением, но промахнулся
метра на четыре - поднырнуть не удалось, хотя Пронский еще плыл. Можно
было незаметно оставаться позади, пока он не встанет на ноги, однако
ярость обжигала голову и толкала на противника.
- Стой! - крикнул он и устремился вперед.
Пронский остановился и повернулся лицом - воды ему было по грудь.
Вероятно, он не ждал нападения с ходу, поднимал и встряхивал руками, делал
дыхательную гимнастику. Хортов нырнул ему под левый бок, одновременно
перехватывая руку и ногу, но мельница не получилась, противник сильно
качнулся назад и оба рухнули в воду. Он почти выскользнул, щукой уходя по
дну, и в последний миг в руках оказалась его лодыжка. Оседлав ногу
Пронского, Андрей взял ступню на болевой прием, - тот наугад бил свободной
ногой и пытался вывернуться. Удерживая его, Хортов высунул голову, хапнул
воздуха и не выпуская ноги, схватил шею противника в замок. Тот вцепился в
руку, впился ногтями и задергался судорожно и мощно - начал захлебываться.
Андрей встал на ноги и потащил его к берегу. Пронский хрипел,
срыгивал воду и не сопротивлялся. Вода текла по руке и обжигала кожу...
И уже на отмели, швырнув отяжелевшего и малоподвижного противника,
Хортов сел рядом и, почувствовав, как утекает ярость и подступает обида,
выдавил с мальчишеской злостью:
- Что ж ты делаешь, гад?..
Два человека, отправленные к костелу, не вернулись.
Уже на рассвете приехал на мотоцикле Соболь, с мокрой от крови
штаниной и осколком в бедре - попал под бомбежку. Скорее всего, то же
самое случилось и с другими разведчиками: едва улетели наши
бомбардировщики, с запада нагрянули американские. Воздушная тревога
длилась до утра, а на восходе солнца с востока потянулись косяки наших
штурмовиков и во дворе пивоварни заработал зенитный пулемет.
Сыромятное, как мог, прочистил и обработал рану на ноге Соболя,
однако закончив перевязку, сказал Пронскому, что дело худо, скорее всего
задета кость и сухожилие: в горячке хоть и хромал, но шел, а полежит день
- не встанет.
Должно быть, Соболь понимал свое положение, весь день лежал тусклый и
задумчивый, пил только воду и о чем-то шептался со старшиной. Когда
стемнело, капитан сел рядом с раненым, пощупал лоб.
- Плохи твои дела, брат...
- Не надейся, стреляться не буду, - сказал Соболь в стену. - Если
тебе... если сам можешь - давай. Прямо здесь. И сразу. Целый день ждал,
когда подойдешь...
Пронский молчал, глядя ему в затылок. Двадцатишестилетний майор был
кадровым офицером-разведчиком. Из всей группы, теперь уже погибшей, он
единственный был вызван к Командующему фронтом Жукову и получил от него
личный приказ подобрать людей и поступить в полное распоряжение Пронского.
Маршал не назвал его фамилии, а лишь представил, добавив, что
начальство нужно знать в лицо, как Господа Бога.
- Я и раньше понимал, мы все - смертники, - он по-прежнему говорил в
стену и как бы даже слегка сжимался - возможно, ждал выстрела. - Но всегда
же думается, тебя не коснется, ты выживешь... Раненым быть страшнее
смерти. Видишь, а тебя не тронуло. И Сыромятнова... Но он-то верующий,
святоша, над ним ангел-хранитель порхает... Но почему тебя, товарищ
Глория, Бог бережет?
- Не скажу, майор, не пытай. - Пронский достал пистолет, снял с
предохранителя. Соболь услышал, резко обернулся.
- Погоди! - заслонился рукой. - Знаешь, как жить хочется?.. Как тебя
там... Глория! Нет, ты имеешь право, я понимаю. Не повезло, в рот ее!.. Но
есть выход! Конечно, утопающему соломина... В немецкий госпиталь!
- У тебя плохое произношение. Для допросов военнопленных...
Сыромятное стоял среди бочек и, кажется, молился: возможно, отходную
читал...
- Зато документы хорошие, сам подбирал. Я немец из Западной Украины.
Сейчас в Берлине началась паника и неразбериха. Бомбежки чуть ли не
круглые сутки. Войск нагнали отовсюду, госпитали забиты!.. Вряд ли станут
разбираться, тем более, с лейтенантом СС... Ну на последний случай буду
изображать контуженного! Меня и в самом деле по ушам вдарило, кровь шла, и
лицо сводило... Ну помоги мне выжить! Ты же теперь как Бог надо мной!.. Я
сразу хотел, когда раненых подбирали. Но побоялся, вдруг посчитаешь
предателем?
- Ты так подумал?
- Я тебя не знаю... Может, это и хорошо. Но сам маршал Жуков отдал
приказ.
- Ладно, попробуй, - Пронский убрал оружие. - Может, выживешь... Но
только не в форме СС. Если немцы не угрохают, то наши. В плен не берут,
даже раненых...
- В госпитале переоденут!
- Сам же сказал, неразбериха. А к СС сейчас массовая нелюбовь. Даже
лейтенант-зенитчик их ненавидит. Возьмут наши Берлин, санитары сдадут. Что
было в Кенигсберге?
- Как же, Глория? Все так близко... Эй, Сыромятнов! Помогите мне,
мужики!
- Помоги ему добыть форму, - попросил Пронский старшину. - Ты же
знаешь, где. Все равно мы сегодня уйдем отсюда.
- Не могу, товарищ капитан, - старшина снял и положил на пол автомат.
- Страстная неделя... Что же я, уподоблюсь Пилату?
- Зачем тогда с нами пошел?
- Соболь знает... Нельзя мне. Воздержусь сейчас - потом наверстаю, не
сомневайтесь. Товарищ майор! Все время же щадили, три года... Что же
теперь-то? А, товарищ Соболь?
- Три года я тебя, теперь ты меня пощади - от смерти...
- Меня же Господь берег, потому что я... Помнишь, спорили: если
Господь существует над нами, меня не убьют. Помнишь, немчура тогда в
упор... И ничего! А мина рядом упала и не взорвалась?.. Ты же говорил,
если меня Бог/сбережет, ты в монастырь уйдешь. Значит, слова на ветер?
- Жить хочется, Сыромятное? - Пронский приподнял его автомат стволом
парабеллума. - Так хочется, что на командира наплевать? На товарища?.. Ну,
а если это промысел Божий?
- Эх, пропала моя душа, - у Сыромятнова потекли слезы.
- Пойди, арестуй зенитчиков и приведи сюда. За двое суток ни одного
самолета не сбили, патроны жгут, способствуют врагу... Да не забудь,
говорить нужно по-немецки!
Старшина поднял автомат, натянул на лицо маску тупого эсэсовца и,
печатая шаг, вышел из помещения.
Через несколько минут он привел всех троих, заспанных, красноглазых,
ничего не понимающих, поставил лицом к стене, приказал лейтенанту
раздеться. Тот снял фуражку, мундир, но, взявшись за ремень брюк, вдруг
проснулся. Старики продолжали дремать, уткнувшись в стену.
- Нет! Я стрелял!.. Мы стреляли! Были изношены стволы!
- Дайте я, - Соболь выпутал руку с пистолетом. - Отойдите!
- Смотри, майор, не подведи меня, - Пронский внезапно повернулся к
зенитчикам и выстрелил лейтенанту в голову.
Затем - так и не проснувшимся фольксштурмовцам.
Сыромятное держал в руке нож, был готов помочь командиру, но не успел
и теперь смотрел с облегчением и спокойным достоинством.
- Трупы забей в бочку, - приказал Пронский. - И чтобы никаких следов.
- Я наверстаю, товарищ капитан, - по-русски сказал старшина, стягивая
брюки с лейтенанта. - Война не кончилась...
Соболя, переодетого в форму зенитчика, посадили в коляску мотоцикла,
вывезли до свежих развалин и оставили в подвале. Вместе с темнотой небо
над Берлином вновь наполнилось гулом и раскрасилось прожекторными лучами.
Ехать без света по разбитым улицам было самоубийством, так что технику
пришлось бросить в воронке, куда по случайности заскочили.
К полуночи они добрались до Зеештрассе и водонапорной башни не
обнаружили. Старый парк лежал на боку, в завалах еще виднелись
перевернутые орудия, грузовики с зарядами. И здесь какие-то серые тени
копошились в поваленном лесу, звенели пилы и стучали топоры. Какие-то
службы, теперь уже совершенно не нужные, продолжали работать с упорством
муравьев и немецкой дотошностью. И если деревья повалило бомбежкой, то
древесина не должна пропасть: дуб, бук и граб можно пустить на мебель,
сосны на доски, липу на дрова...
От прямого попадания башню раскидало на сотни метров, нечего было и
думать, что кто-то остался жив. Пронский побродил по пепелищу, заглянул в
мятый, на корабельных заклепках, резервуар, лежащий на земле, и сказал
откровенно:
- Худо дело, старшина. Придется вслепую.
От разбитой башни они направились к костелу, откуда не вернулись
разведчики. И когда добрались к половине второго ночи, предположение
Пронского оправдалось: подчиненные Соболя не могли погибнуть под бомбами.
Над этим районом вчера самолеты не появлялись, налет был, возможно,
несколько дней назад: у готической церкви разбило кровлю, несколько
снарядов упало на улицу, отчего по обе стороны вылетели стекла вместе с
рамами. Битым кирпичом, черепицей и прочим мусором засыпали воронки,
остальное смели с проезжей части и оставили кучами на тротуарах.
Костел стоял в общем ряду домов, но не примыкал к ним вплотную, а
имел вокруг небольшой дворик и с тыльной стороны - проходной двор на
соседнюю улицу. Все окружающее пространство оказалось заваленным упавшей с
кровли черепицей, гремящей и звонкой, если тронуть ногой. Внутри костела
было то же самое, только еще с кровли и до пола свисало крепежное железо,
и сразу от входа дыбилось нагромождение упавших сверху деревянных балок и
досок.
Зато над головой светились звезды...
- Здесь и подождем, - Пронский отыскал место в притворе, у
распахнутых дверей, чтобы видеть, что происходит на улице, и сел. -
Сегодня должен прийти.
- Кто должен? - устраиваясь рядом, спросил старшина.
- Язык...
- Он что. придет в костел? - в голосе зазвучала неуверенность и
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 25 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |