— Загадочной русской души?
— Почти что… — он показал на воронку: — У нас так принято хоронить людоедов. Чтоб в щепки, в биомассу!
— Нет, это я тебе открою тайну, — серьёзно проговорил ФБРовец. — Энергетический взрыв засечён нашим спутником. Геомагнитное возмущение в этой точке по всем параметрам аналогично наземному взрыву ядерного заряда средней мощности. Кроме одного — теплового, из-за его мгновенного выделения… Кстати, спутник тоже вышел из строя…
— Если бы мы тут что-то испытывали, кто б тебя сюда пустил? — засмеялся Савватеев, хотя поверил ему и внутренне содрогнулся, вдруг вспомнив проломленную стариками стену трансформаторной будки и рассказ Филина.
— В том-то и дело, Олег… Тогда что это было?
— Та не дывись, Мыкола! — Савватеев приобнял его и повёл от воронки. — А как ещё уничтожить прах дьявола?.. Правда, есть другие способы, например, сжечь труп каннибала, пепел зарядить в ружьё и выстрелить в полнолуние. Но что я тебе рассказываю? Сам иди и послушай.
Твистер чуял, что он валяет дурака, смотрел вопросительно и насторожённо, словно ожидал подвоха. Савватеев сунул руки в карманы брюк и пошёл вперёд.
— Убийца Каймака сидит на базе, под охраной, — сказал он, не оборачиваясь, чтобы не выдавать чувств. — И соучастник тоже… Пошли, Мыкола, а то и в самом деле подумаю, что ты шпионить сюда приехал, а не правозащитника искать. Допросим, проведём очные ставки…
Голос Финала в наушниках слышался где-то в затылке:
— Он ожил! Уходит в вашу сторону! Преследуем!..
— Кто ожил? — бестолково спросил Савватеев.
— Волк! Полежал и вскочил! Точно оборотень!..
Обещанные Драчом искушения начались в первую же ночь после его ухода. Волчица явилась ему, как только он заснул. Бестелесная, но будто бы осязаемая, она села в изголовье, накрыла ладонью лоб, и голос её был такой же призрачный.
Однако же завораживающий и манящий.
— Я все про тебя знаю. Я верила, что ты найдёшь меня. И оставляла тебе не дары, а следы… Я так долго тебя ждала и теперь жду… Почему ты не идёшь ко мне? Ведь ты же сделал выбор и отослал Драча? Приди, отдарись с лихвой… Ведь ты обещал отдариться…
Вначале он не отвечал, даже во сне отчётливо представляя, что это будет разговор с самим собой, а её появление всего лишь грёзы, плод воображения.
Потом она стала приходить наяву, стоило лишь закрыть глаза, и, понимая, что это бред, Ражный вскакивал, выбегал на улицу, растирался снегом или, разбив заберег, нырял с головой в ледяную воду и всякий раз ловил себя на том, что парит летучей мышью и ищет следы волчицы.
А их не было, и эти видения становились мучительными.
Однажды отчаявшись, на рассвете он побежал к Сирому Урочищу, где так легко было достигнуть состояния Правила, дождался восхода, подставился солнечному ветру и вдруг с ужасом обнаружил вместо подъёмной силы сильнейшее земное тяготение. Его придавило к жёсткому снегу, сплющило лицо, и в тот же миг он ощутил её призрачную руку на лбу.
— Это я держу тебя на земле, — заговорила она вкрадчиво. — И не позволю летать, пока ты не исполнишь своего слова и не отдаришься…
— Я вернул тебе дары! — забывшись, крикнул он. — Если бы я знал, чем это кончится, не принял бы…
— Но ты принял… И теперь обязан отдариться. Таков обычай…
— Я научил тебя готовить рогну… Волчица засмеялась:
— Но этого мало… Ты должен назвать меня избранной и названой невестой. Ты ведь сказал, будто испытал чувства праздника Манорамы… Но не взял моего плаща. А я готова была принести его сама… Вместе с топором. Но принесла тулуп…
Раздавленный земным притяжением, он уже не отличал сна от яви.
— Почему?
— Боялась, истолкуешь иначе… И не назовёшь меня избранной…
— Не мечтал услышать эти слова… Отдай плащ сейчас. И скажи имя!
— Сейчас?..
— Я истолкую правильно.
— А что скажут насельники Вещерских лесов? — зашептала она. — Какие сплетни разнесут по всему Воинству калики? И араксы, что живут на послушании у бренок? Сколько их искало моего плаща?.. Просто так разнесут, из зависти! В первую очередь наречённый жених…
— У тебя есть жених?
— Есть… И он не даст нам покоя.
— Мы уйдём с Вещеры в мою вотчину!
— Даже если уйдём, все равно вернёмся сюда, потому что все пути ведут в Сирое. И тебе скажут: кукушку пожалел и взял в жены… Нет, ещё хуже истолкуют: вздумал уйти из-под власти Ослаба и женился на сирой деве! Без любви, без Пира Радости — лишь бы не открывать наследственных тайн!.. Самое главное, на наших детей падёт грех выгоды. И станут их считать не детьми любви, а детьми расчёта… Не хочу им такой славы! А уж как попляшут все на костях рода Матеры!..
— Стань моей избранной и названой! — клятвенно попросил он. — И я получу право защищать твою честь!
— Кто же нас помолвит?.. А та молва, что пойдёт… Будет разъедать, словно яд!
— Отдай плащ!
— Но ты обманешь меня! И не возьмёшь в жены!
— Скажи имя?!
Волчица склонилась над ним и прошептала:
— Поверю тебе, если придёшь ко мне сейчас же. А зовут меня — Дарья…
В этот миг взошло солнце, и Ражный вскочил — пусто кругом и ни единого следа…
Он бежал на заимку, вслух повторяя это имя. И даже когда протрезвел от грёз, все равно не хотел верить, что все это лишь искушение…
Однако волчица стояла на крыльце и смотрела из-под руки — будто и впрямь ждала его, выглядывала метельное заснеженное пространство.
Ражный остановился, а она спустилась навстречу.
— Ты звала меня?
— Звала, — обронила сирая дева низким и незнакомым голосом. — Только не за тем, что привиделось тебе.
— Твоё имя — Дарья?
— И это услышал?… Ну что же, добро. Значит, я не ошиблась.
Вместо спортивного костюма на ней была новенькая рубаха поединщика, затянутая офицерским ремнём, волосы убраны под широкий кольчужный главотяжец, и вид при этом был решительный, хотя в огромных глазах стояла печаль.
— Почему ты так смотришь? — что-то заподозрила она.
— В виденьях ты являлась иная, — проговорил Ражный. — Нежная и беззащитная… Ты все эти дни вкушала рогну?
— Да… И мне нравится эта пища.
— Зачем тебе сила аракса?
— Затем, что я из рода Матеры! И не пристало мне прощать обиды и унижения.
— Кто же тебя обидел?
— Кто обидел, тот пожалеет об этом, — с жёсткостью воина проговорила Дарья и взглянула волчицей.
— Зачем же меня звала? Отплатить твоему обидчику? Скажи только, кто он.
— Тебе нельзя этого делать по обычаю… Обидчик — мой наречённый жених.
О ритуальных поединках женщин с араксами Ражный знал лишь из преданий, когда-то пересказанных кормилицей Елизаветой, однако не мог припомнить ни одной истории, когда в схватках сходились девы со своими женихами, ибо деву всегда было кому защитить.
— Обида на жениха — не то чувство, с которым деве следует выходить на ристалище… Ты любила своего наречённого?
— Любила?.. — усмехнулась она. — Я его и увидела-то впервые, как сюда пришла…
— Откуда же такая ненависть?
— Он извратил мою женскую судьбу! — Дарья метнула гневный взор, будто сверкающий диск. — И превратил в кукушку!.. И я, Матера, должна отомстить ему! Я опозорю его перед всем Воинством!
Кажется, сирая дева уже искрила от возмущения и была прекрасна.
— Меня ждёт та же участь… — Ражный вспомнил Оксану. — Я тоже извратил судьбу своей наречённой. Скоро мы будем сходиться на ристалищах только с обманутыми невестами…
— А что же она не летит в Вещерские леса, если извратил?
— Может, ещё прилетит…
— Не жди, не прилетит. Потому что её прадед в опричниках у Ослаба. Такие внучки не кукуют в Сиром…
— Неужели и Гайдамак в опричниках?
— Ты не догадывался? — она взглянула с материнским сожалением. — Даже когда он хотел сломать тебя и на колени перед собой поставить?
— Он рубаху послал… Для Судного поединка.
— Одной рукой рубаху послал, а другой — волка поймал, чтобы против тебя выставить. А наречённая твоя невеста принесла нож.
— Откуда тебе это известно?
— Сорока на хвосте принесла… А теперь Гайдамак вздумал калика к тебе прислать, с покаянным словом. Мол, во искупление вины похлопочу за тебя перед Ослабом, и он вернёт вотчину Но должен ты будешь дать слово, что возьмёшь Оксану. А возьмёшь, так никуда не денешься и все время будешь под его волей… Не веришь? Подожди, скоро явится калик и повторит мои слова.
— Ты провидица?
— Я кукушка…
Дарья вдруг опустилась перед ним на одно колено. Как перед учителем:
— Открой мне свою родовую науку. Научи входить в раж! Летать нетопырём! Посвяти в тайну волчьей хватки! Одну меня посвяти и никому более не открывай. Иначе мне не одолеть обидчика… Я столько ждала тебя и уже готова на все!.. Ну, ты же хотел отдариться с лихвой? Отдарись, научи!
Баня на заимке стояла, как и положено, у речки, была старая, кержацкая, без крыши и всего в три венца в обхват толщиной, однако за свой вековой срок потолочины прогнили и на голову сыпалась земля: если поддать пару как следует, то чего доброго и обвалиться может. Ражный затопил каменку и сначала хотел поставить подпорки, однако простучал плахи топором, после чего скинул полуметровый слой земли и выломал потолки. Пока калилась каменка, он свалил толстую осину, распилил на кряжи, расколол их надвое и перекрыл сруб заново. И все равно чувствовал, не будет в этих стенах лёгкого пара — слишком прокоптились они, слишком глубоко пропитались не только сажей, но и грязью, испарениями пота, духом болезней и всем тем, что принято выгонять из тела с помощью бани.
Тогда он изготовил из сухого берёзового полена специально изогнутое топорище и, раздевшись по пояс — волосы уже трещали от жара, вытесал все стены на вершок, до чистой, золотистой древесины. После чего выбросил старые, полугнилые плахи пола, выбрал на лопатный штык землю, засыпал речным песком, настелил новые, лиственничные и заменил доски полка, сделав его в два раза шире.
Когда к утру баня была готова, Ражный за этими трудами напарился так, что уже находился в состоянии волчьей прыти. Только на заре он вошёл в избу: сирая дева, вздумавшая выйти на ристалище, аскетизмом не отличалась, спала на перине и высокой пуховой подушке, утопая, как драгоценность в мягком, атласном футляре.
— Пора, — громко сказал он, паря над её постелью летучей мышью.
Дарья открыла глаза и, несмотря на сонный вид, сориентировалась мгновенно.
— Выйди, я оденусь, — сказала бодрым голосом.
— Хочешь научиться волчьей прыти, забудь об одежде. Придётся изгнать чувство стыда. Как, впрочем, и все остальные.
Она спустила ноги на холодный пол и потянулась за валенками.
— И это не нужно. — Он взял за руку. — Идём.
Сирая дева не узнала своей бани, пожалуй, минуту стояла, пригнувшись от жара, и озиралась. Ражный тем временем разделся и достал из кипятка распаренные веники.
— Снимай рубаху и полезай на полок. Первозданная чистота и палящий жар под потолком помогли ей переступить порог стыдливости, разделяющий два начала. Дарья легла на свежевыструганный полок, а он, стараясь смотреть мимо, подложил ей под голову веники, после чего выплеснул ковш на каменку, лёг рядом и закрыл глаза. Близость её тела смущала Ражного ещё минуту, пока он не воспарил нетопырём и не увидел, как из одинокой кукушки, словно синий дым в морозное небо, поднимается столб невостребованной чувственной женской энергии, способной разрушить даже новые потолки. Он выждал ещё минуту, опрокинул ещё один ковш на раскалённые камни и уже сам, задыхаясь от жара, отметил, что этот густо-синий поток ничуть не угас, а скорее, напротив, стал плотнее.
— Нет, так дело не пойдёт, — сказал он и слез с полка. — В таком состоянии ты ничему не научишься. Пошли в реку!
Она послушно спустилась на пол и, пряча взор, последовала за ним, но перед пробитой в забереге майной вдруг остановилась и заметно съёжилась.
— Вперёд! — он почти насильно увлёк её в воду и там окунул с головой.
Сирая дева вынырнула с блаженством на лице, и десять минут купания в ледяной воде не смыли его! Ражный уже продрог, поскольку толком не успел разогреться, а она, словно утёнок, воспитанный курицей и наконец-то дорвавшийся до первой лужи, кувыркалась в проруби, тихонько смеялась от восторга, и синий столб над ней, как луч прожектора, шарил утреннее небо.
— Ну, хватит, идём греться, — сказал он и направился к бане.
Дарья, словно пингвин, выскочила из воды, слепила снежок и метнула ему в спину.
Ражный опрокинул ковш на каменку и первым улёгся на полок с краю, так что сирой деве пришлось перебираться через него. Она на мгновение прикоснулась к нему всем телом, опираясь на руки, и будто обожгла, оказавшись горячее, чем банный жар.
— Ничего! — подбодрил он себя. — Баня снимает все.
Разогревшись как следует, Ражный поддал пару и взял два веника:
— Ну, держись, омуженка!
Она подставилась, накрыв руками груди.
Сначала он овеял тело горячим воздухом, затем огладил его листвой, после чего подогрел веники над каменкой и прошёлся ими от горла до ступнёй ног мелкой и частой дробью. Сирая дева расслабилась от блаженства и закатила глаза:
— Ещё… Ещё, и сильнее.
Он набрал в рот холодной воды, вспрыснул её, затем окропил кипятком, погружая веники в котёл, — по телу Дарьи пробежала щекотливая дрожь. И сразу же последовала серия мощных, сдвоенных хлопков, отчего она восторженно застонала и вытянулась. А Ражный стал хлестать её часто, молотящими ударами, пока кожа не раскалилась до красного цвета.
— Перевернись! — приказал он.
Дарья легла на живот, а он окатил ледяной водой, услышав, как оборвалось её дыхание, и в тот же час воскресил деву частыми и поочерёдными хлопками веников. Она стонала, извивалась, но не просила пощады! Мало того, взлетая чувствами на миг, он видел, что синий плащ Манорамы хоть и трепещет над ней, однако ничуть не спадает и ещё начинает переливаться, будто атлас на ярком свету.
Трижды Ражный поддавал пару, начиная все сначала, чуть ли не в прямом смысле истязал её вениками и, только когда сам изнемог, позволил ей спуститься с полка и окунуться в реке. Сирая дева вынырнула из воды, ловко выбралась на лёд и легла, распластавшись:
— Благодать…
Через минуту тонкий заберег протаял под её телом, и она со смехом ушла в воду.
Синее сияние, исходящее от неё, не брал ни лёд, ни пламень…
В этот раз он насильно достал её из проруби, принёс на руках в баню и, положив на полок, сначала растёр веником, как мочалкой, затем ладонями, но прикосновения к ней так возбуждали и волновали, что Ражный вылил себе на голову ковш холодной воды и лёг рядом.
— Наверное, я не смогу тебя ничему научить, — через некоторое время проговорил он.
— Почему? — насторожённо спросила Дарья и обернулась, приподнявшись на локте: — Я бестолковая?
— Просто не могу… Или для этого потребуется очень много времени. Может, вся жизнь.
— Это что за намёк? Мои предки обучили персидских юношей всего за сутки…
— Я слышал, за трое…
— А ты так не можешь?
— Я не стану этого делать.
— Не хочешь открывать родовых тайн?
— Не хочу подавлять ту силу, что накопилась в тебе.
Она поняла, о чем он говорит:
— Это обязательно — подавлять?
— К сожалению… Чтобы подняться над собой, всякий раз приходится на время умерщвлять плоть. И все земное оставлять на земле. А над тобой полощется синий плащ Манорамы.
Дарья легла на спину, и взгляд её надолго замер.
— Понимаешь, в чем дело… — Ражный пытался утешить её. — Все араксы моего рода ещё в юности обучались входить в раж… И делали это легко, естественно… Но этому никогда не учили женщин. Я не задумывался, почему… Наверное, мои предки знали, что это невозможно. Или нельзя… Прости, что я пообещал невыполнимое.
— Ну что же… — Она села. — Подави эту силу. Ты же можешь это сделать?
— Могу… Но не стану.
Она соскочила с полка, умыла холодной водой лицо, поплескала на грудь и живот, со скрипом протирая кожу, потом зачерпнула кипятка и плеснула на каменку. Ражный лежал и любовался ею, чувствуя земное притяжение.
— А если я тебя попрошу? — сирая дева приблизилась к нему и склонилась над лицом. — Попрошу избавить меня… от этой силы? Как рабыня просит свободы…
Пар под потолком был холоднее её дыхания…
— Ты уже победила обидчика. Тем, что сохранила женскую суть.
— Он этого не понимает! И не уйдёт из Вещерских лесов, пока не испытает позора…
— А он здесь? В Урочище?
— Да… И часто ходит вокруг моей заимки. Возможно, и сейчас где-то близко.
— Что ему надо?
— Вернуть меня… А если точнее, вернуться в лоно Воинства. Женитьба на кукушке снимает самые тяжкие наказания Ослаба. Тем более я была его наречённой…
— За что же его свели в Сирое?
— Он сам сюда пришёл…
— Сам?.. Значит, за тобой?
— Если бы! — Дарье вдруг стало зябко. — От властей спрятался, от Интерпола. Он забыл, что обручён со мной, и вместо женитьбы отправился по миру бродяжить. С олимпийскими чемпионами боролся, славы искал… Да ладно бы только славы! Семя своё по всему миру разбрасывал. К омуженкам его занесло. Всю деревню огулял, купец…
— Где же он отыскал омуженок? — искренне изумился Ражный. — Говорят, исчезли они лет триста назад…
— Не знаю уж где, не сказал. Но родили они восемнадцать дочерей, сам нахвастался. Богатырь… Потом прибежал и вот уже лет десять живёт здесь, в землянке… А я не знала, и два года назад, когда отчаялась ждать его и сюда прилетела, случайно встретились. Он и вспомнил про свою суженую…
Дочерей в Засадном Полку обручали совсем ещё крохотными, и потом, до самого праздника Манорамы, обычно деды и бабушки исподволь внушали, что их суженый — самый сильный и мужественный аракс, самый нежный и благородный и что скоро придёт тот желанный час, когда обруч ник на горячем жеребце настигнет невесту на страстной кобылице и сорвёт синий плащ…
Это была целая наука, способная привить любовь к мужчине, которого чаще всего девочки даже не видели или не помнили. В момент Манорамы свершалось чудо: возгоралась истинная любовь, согревающая семью всю долгую жизнь…
— Кажется, я знаю его, — задумчиво проговорил Ражный.
— Кто не знает Сыча?.. Кстати, я следы его видела возле твоей кельи… Даже знака не подал, что вернулся из странствий. Теперь воспылал…
— Его зовут Сыч?
— Ночная хищная птица… Когда-то его имя мне даже нравилось.
— Это я помог вернуться ему в Россию, — признался Ражный.
— Как?..
— Пропустил через границу на Памире…
— В таком случае ты обязан научить меня! Ражный представил себе схватку двухметрового обезьяноподобного «снежного человека», совершённый аппарат для борьбы, с сирой девой, точёная, женственная фигурка которой была создана для любви и рождения детей: исход такого поединка был, скорее всего, не в её пользу, даже если научить волчьей хватке.
И даже если она и впрямь уложит его на лопатки…
Пересвет в редчайших случаях допускал пиры Мщения и всегда только с позволения Ослаба — слишком серьёзной должна была быть причина для подобной схватки и полное отсутствие иного, мирного, выхода. Такие пиры не считались Судными, поэтому побеждённый оставался живым, но чаще всего настолько изуродованным, что доживал остатки своих дней в чьей-нибудь вотчине.
Месть была слишком сильным чувством, чтобы беречь себя. Победителю доставалось не меньше, поскольку суть Мщения заставляла соперников не соблюдать обычных для схваток правил…
— Ты почему молчишь? — поторопила Дарья. — О чем ты сейчас подумал?
Ражный не стал выдавать своих мыслей и пугать её последствиями: вместе с энергией женственности в ней накопилось слишком много обиды и слепящего гнева…
Он сказал о своих чувствах:
— Пир Радости свершился. Я настиг тебя и сейчас сорву твой синий плащ.
Дарья вновь затаила дыхание и прикрыла веки, словно собиралась нырнуть в глубокую воду, но в следующий миг вздрогнула:
— Вижу!.. Кажется, он пришёл на заимку!
— Вот! — снова засмеялся он и покачал её на руках. — Ты уже и вошла в раж. Только это не моя заслуга!.. Люди живут и не знают, что сила любви — самая лучшая наука…
— Он здесь! — встрепенулась Дарья.
— Ну и что? Он давно уже бродит вокруг…
— Давно? И ты молчал?..
— Это хорошо, что сам пришёл. Не придётся рыскать волком и искать.
— А если войдёт сюда?..
— Не бойся! Не войдёт.
— Все равно, нужно одеться, — она выскользнула из рук и схватила ночную рубаху.
Ражный сдёрнул с вешалки свою, боевую…
Дарья оделась, взялась за ручку двери, но выйти первой не посмела. Тогда он взял её за руку и распахнул дверь.
«Снежный человек» сидел на корточках возле проруби — изучал их босые следы. Увидев Ражного, выпрямился во весь свой богатырский рост, усмехнулся натянуто и льдисто:
— С лёгким паром!
Как и подобало высокородной деве из рода Матеры, Дарья высвободила руку, гордо прошествовала мимо и скрылась в избе.
Ражный остановился напротив бродяги, смерил его взглядом.
— А я думаю, кого тут кукушка парит? — придуривался тот. — Говорил же тебе, не хоромину ставить надо, а кукушку искать. Молодец, быстро сообразил! Только вот на сей раз я тебя на своей границе застукал!
— Это нас судьба водит, — сказал Ражный.
— Ну и куда приведёт?
— Ристалище бренки помнишь? — спросил Ражный, поскольку не знал в этом лесу другого подходящего места. — Поляна на кургане?
— Хорошая полянка, солнечная…
— Туда и приведёт.
В это время Дарья вышла из избы, как и положено избранной и названой невесте, наряжённая в темно-синий плащ с розовым шёлковым подбоем. На секунду она остановилась, будто показывая себя, после чего не спеша приблизилась к Ражному, сдёрнула с себя символ девичьей чести и бережно вложила ему в руки.
— Тогда до встречи, — обронил Сыч и, круто развернувшись, пошёл в лес.
На Вещере не существовало дубрав, если не считать ту единственную, доступную лишь сирым, скрытую непосредственно в Урочище и не доступную послушникам. Под страхом верижных цепей им вообще запрещалось устраивать какие бы то ни было поединки, дабы не тревожить монастырского покоя этим мирским занятием, тем паче турниры, поскольку осуждённые старцем послушники находились под полной волей бренок и, не имея поясов, уже не считались полноценными араксами. Вернуться в строй Засадного Полка можно было лишь по благому слову Ослаба либо при объявлении Сбора — Пира Святого, на который не звали, а всякий, причастный к Сергиевому воинству, являлся сам и вновь мог опоясать чресла поясом аракса, невзирая на положение и возраст.
Ражный пришёл на поляну перед рассветом — соперника ещё не было, впрочем, как и его следов на скрипящем от мороза снегу. Можно было сейчас потоптать ристалище, пройти по нему крестнакрест, таким образом испытав его энергию, однако делать этого Ражный не стал, а лишь заголил торс и подвязал поясницу синим плащем, как поясом. Он не просто имел на это право — был обязан выйти с ним на поединок, ибо на подобных турнирах, напоминающих европейские рыцарские, в случае поражения не сама дева, но символ её чести доставался победителю как боевая добыча, как трофей, который можно повесить в своих палатах.
Кроме того, подвязавшись плащом, Ражный скрыл под ним старую рану, по крайней мере от глаз противника.
Соперник был серьёзным и сильным, по своему опыту, полученному в страннической жизни, вряд ли уступал Скифу; он мог разорвать на нем пояс аракса, мог распустить по нитке рубаху, но не имел права до победы срывать с него плащ возлюбленной.
Ражный надеялся, что «снежный человек» не знает его уязвимого места…
Вчерашняя баня и предвкушение поединка сделали его чувства лёгкими, поэтому он без труда взмыл нетопырём, дабы осмотреть пространство будущего ристалища, и в тот же миг вдруг увидел призрачное зеленовато-жёлтое свечение одинокой фигуры калика, бегущей по его следу совсем близко. Появление сирого на своём следу Ражный расценил как покушение на его волю, на право выбора, существующее в Сергиевом воинстве как уставная истина и, развернувшись, встал в боевую стойку кулачного зачина.
Калика мог прислать бренка или, ещё хуже, настоятель Урочища, каким-то образом прознавшие о поединке и вздумавшие предотвратить его…
Сирый крался по следу, словно рысь к близкой добыче мягкими, бесшумными скачками, точно ориентируясь в темноте. И опасность почуял в последний миг, когда было поздно; он сам наскочил на кулак и отвалился навзничь.
— Ражный? — калик тут же натренированно вскочил, оттолкнувшись руками. — Ты что? Сирых грех обижать! Знаешь ведь, руки не подниму, по обету…
Это оказался тот самый калик, что приносил поруку о поединке с Колеватым. «Свой» калик, Друг душевный, ибо принёс счастливую поруку, можно сказать, победу на Пиру Свадебном! Обычно в таком случае араксы воздавали им богатые дары, хмельным мёдом упаивали и всячески привечали, а сирые пользовались таким расположением и, бывало, по неделе гостили.
Ражный до сей поры ещё не отблагодарил калика — не сводили ни дороги, ни судьба, и от того ощутил неловкость.
— Прости, брат, — повинился он. — Не разглядел в темноте…
— Я к нему с вестью, а он?.. А если б пришиб? И что?.. Получил благодарность!
— Тебя кто послал, друг мой сирый? — примирительно спросил Ражный.
Тот утёр лицо снегом, понял, что бить больше не будут, и расхорохорился:
— Дед пихто!.. Озверел, что ли? Над каликом измываться!.. А говорят, благородный, обычаи блюдёт!..
— А ты ходи открыто! — отпарировал Ражный. — Не крадись чужим следом.
— У меня походка такая. Вот ты сейчас зачем здесь торчишь? Ведь давно уже стоишь — переминаешься.
— Бренку жду.
— Врёшь, все бренки нынче в Урочище. Ты же вроде на ристалище пришёл? Рубашенку-то зачем подпоясал верёвкой?
Ражный запахнул тулуп:
— Чтоб топор носить.
Сирый погрозил пальцем:
— Смотри! Ты хоть знаешь, с кем схватишься? Ты про Сыча-то слышал? Это же не человек — носорог!
— Не твоё дело.
— Во нынче какие послушники! — изумился калик. — Поединки устраивают в Вещерских лесах! Виданное ли дело?..
— Зачем шёл за мной?
— Не шёл — бегаю со вчерашнего дня! Столько вёрст отмахал до твоей хоромины, а заглядываю — нет никого. Я по следу и к кукушке попал. А разве у неё правды найдёшь?
— Что же ты бегаешь?
— Предупредить хотел — три дня осталось!
— Каких три дня?
— Послушания три дня! И конец твоей вольной жизни.
— Ну-ка, сирый, объясни толком. Ничего не пойму. Ты откуда здесь взялся?
— Откуда… Из Урочища! Ты что, не слыхал? Брата своего, Драча, выгнал, а тот бренке сказал. Вече собиралось! Без малого сутки старцы у огня сидели, судили да рядили… Ох, чего я только не наслушался! И про тебя все знаю. Незавидная у тебя судьба, Ражный. Уж лучше бы в калики определили. Или уж рубахи шить…
— И куда же меня определили? — перебил его Ражный.
— А ты не догадываешься? На ветер поставят! Через три дня бренка за тобой явится.
— На ветер?
— Чему ты радуешься, олух? Или не понял? На радун!
— Говорили же, холостых не ставят?
— Теперь на это не глядят! Скоро весь Полк по ветру пустят…
— Погоди, что же в этом плохого?
— Что?! — изумился и отступил сирый, взмахув руками, слов не находил. — Ну, ты и… Он ещё спрашивает!.. Не у меня — у кукушки своей спроси! Она скажет!.. Если знает.
— Я слышал, это какая-то особая каста…
— Верно! Каста, а знаешь, что отдать придётся? — он покрутил пальцем у виска. — Ты хоть соображаешь?.. За все приходится платить, а за возможность летать — очень дорого! Ты что думал, на верёвках повисел, на Правиле покувыркался и уже овладел Правилом? Тогда бы мы все, как птицы, порхали… Истинным Правилом владеют только те, кто на радун встал.
— Волю отнимут?
— Не спрашивай, не скажу! — почему-то обиделся сирый. — Верь на слово — уходить тебе надо. Калюжному одного намёка хватило, сразу все понял, послал своего бренку и ушёл. Так что разваливай свою хоромину и топай отсюда.
— Зачем же разваливать?
— Ну спали её сам! И чтоб следа не осталось. Все равно не потребуется.
Ражный подтянул к себе калика, встряхнул слегка:
— Или говори все, что знаешь, или… ступай себе, друг сердечный.
Тот вывернулся, одёрнул свою одёжину:
— Не хватайся! Не заслужил такого обращения. Не спалишь избу — сожгут сегодня. Если уже не полыхнула…
— Посоветуешь в мир бежать?
— От чистого сердца помочь тебе хочу, по-отечески. Не упирайся, как отрок, — он придвинулся к уху: — На вече Гайдамак присутствовал. Ослаб его, как опричника, посылал…
Ражный отпрянул:
— Тогда понятно!..
— А ты не торопись судить. Сначала выслушай!
— Говори.
— Мне что же, кричать на весь лес?
— Кто нас ночью услышит?
— Сороки! И растрещат потом! — сирый оттянул воротник его тулупа, заговорил гундосым полушёпотом: — Гайдамак за тебя вступился перед бренками. Кто был на вече, всякий подтвердит.
— Его что, совесть заела?
— Послушай, вотчинник, а тебя учил отец уважать иноков? И блюсти законы старшинства? Гайдамак уже лет двадцать, как самый приближённый опричник!
— Отец учил жить по законам братской справедливости, — отчеканил Ражный. — Уважать достоинство, а не возраст и положение.
— Скажи ещё, тебя осудили не по справедливости!
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 30 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |