— Знаю…
— А знаешь, какая стерва? Ух!.. Надзиратель из турецкой тюрьмы — филантроп против неё. Слышал, чья она вдова? Вольного аракса Пестеря!
— Не слышал…
— Значит, молодой ещё, не захватил. Мощный был поединщик, да боярин свёл с Нирвой. Про него-то слышал?
— Про него слышал…
— Так вот, на ристалище Нирва вошёл в Правило, а выйти не смог или не захотел. Пестеря под дубом закопали, Нирву посадили на цепь в Сиром — и до сей поры сидит. А вдова прилетела сюда с тайной мыслью отомстить за своего боярина. Сам подумай, как она может отомстить, если ей в Урочище хода нет? Вот и бесится сорока, выслуживается перед бренками. Будто, никто не догадывается, зачем её на Вещеру принесло!
Нечто подобное, только в сказочной форме, Ражный слышал от кормилицы Елизаветы, но там все сороки, пришедшие мстить, были благородны и обычно влюблялись в убийц своих мужей, а буйные араксы — в сорок, и в результате вместо мести вдовы освобождали их и уводили из леса, чтоб прожить долго, счастливо и умереть в один день.
— А мне сказали, она счастье здесь ищет, — более для себя самого проговорил Ражный, и потому бродяга не услышал, но оживился.
— Слушай, Ражный!.. Так ты понял, зачем тебя Ослаб в Вещерские леса загнал?
— Дела и помыслы старца не обсуждаются…
— Ладно тебе кроткой овечкой прикидываться. Со мной можно и откровенно, я не опричник. И теперь не аракс. Так, болтаюсь по лесу, даже подраться не с кем…
— Я тоже пока болтаюсь….
— Вотчинники и здесь при месте, — уверенно заявил бродяга. — А ещё ты не задумывался, с чего это вдруг Ослаб треть Засадного Полка в эти леса свёл? И ещё многие на подходе, суда ждут…
— Задумывался, — признался Ражный. — Потом перестал. Замыслы старца неисповедимы для нас, грешных.
— Ой-ей-ей! Слова-то какие знаешь. На Памире иначе говорил… Тебя что, не интересует собственное будущее?
— Хоромы себе срубил и успокоился. Будь что будет.
— Не пойму, ты серьёзно или придуриваешься? Если бы за «снежным человеком» не гонялась целая погранзастава со спецназом в придачу и если бы Ражный не встретил его на Памире, мог бы заподозрить, что гость — очередной искуситель, присланный смутить его чувства.
— Болтовни не люблю, — признался он. — Сейчас все обсуждают дела Ослаба, даже сороки. Чего только не наслушался…
— Надеешься, учтут твою преданность Воинству и на ветер поставят?
— Мне все равно, хоть на ветер, на снег, на дождь, — уклонился от ответа Ражный.
— А ты знаешь, что делают, когда ставят на ветер?
— Поставят — узнаю…
— Тогда уже поздно будет! — засмеялся бродяга. Он что-то знал о касте избранных. Наверняка должен был знать, скитаясь на Вещере столько лет, однако расспрашивать его о подробностях уже было нельзя.
Захочет — скажет сам…
Победитель олимпийских чемпионов не захотел, и пауза затягивалась. Ражный осторожно вынул изза печи раму:
— Ты отдыхай, странник, а у меня заделье есть…
— Эх, Ражный, жалко мне тебя… Так и быть, научу, как выйти сухим из воды.
— С чего это вдруг?
— Долг платежом красен. Памирский перевал я частенько вспоминаю.
— Что ж ты сам-то подмок?
— У меня другая ситуация, — уклончиво сказал бродяга. — Слушай внимательно. Поскольку ты холостой, то легко можешь получить шанс!.. Можешь заслужить помилование, если возьмёшь замуж одну из кукушек. Для чего они бегут в эти леса? Да чтоб такого бедолагу найти, как ты, и замуж выйти. А тебе сразу полная реабилитация, понял? Берёшь кукушку и к себе в вотчину! Только бренку предупреди, чтоб не искал. И наплевать, старая попадётся или страшная. Зато дёшево и сердито. Вернёшься в свою вотчину.
Ражный вспомнил калика, что привёл его на Вещеру, и его так и не открытую тайну…
— Что же ты не воспользовался? — усмехнулся он.
— Да ведь я не стоял в Судной Роще. По своей воле сюда припёрся.
— Не годится.
— Почему?!
— На сказку очень уж смахивает.
— Это не сказка, а древний обычай. Между прочим, преподобным ещё установлен, чтоб даже в самом безвыходном положении, как у тебя, род продлить. Кстати, очень продуманный обычай, мудрый.
Ничего подобного Ражный не слышал даже от кормилицы Елизаветы, которая много рассказывала и о сороках, и о кукушках.
— Мудрый, да только неизвестный, — отозвался он, испытывая смутные чувства. — Впервые слышу…
— А пока на Вещеру не попадёшь — не услышишь. Сие есть тайна великая. Бренки и калики замалчивают, чтоб послушников в узде держать. Так ведь и суд Ослаба вам нипочём! — бродяга вздохнул, разлёгся на лежанке. — Не хоромы строить тебе надо, а кукушку искать.
Хоть «снежный человек» принёс ему огонь, но Ражный вдруг подумал, что сам бы к нему не пошёл, чтоб разжиться угольками, — как и к Вяхирю…
— Ну что стоишь? — поторопил бродяга снисходительно. — Ноги в руки и бегом за своей долей!
— Сейчас некогда, — в строну обронил Ражный. — Рамы вставить надо, тепло уходит…
— Вот вы, вотчинники, все одинаковые! — лениво изумился бродяга. — Домовитые!.. Но в стенах ли счастье?
Ражный развёл на улице костёр и с прежними смутными, беспокойными чувствами начал прокаливать замазку на стёклах.
Поздно вечером странстующий рыцарь молча запихал в рюкзак свой просушенный гардероб, положил на подоконник упаковку спичек и три парафиновых свечи.
— Ну, благодарствую за тёплый приём, — сказал он на пороге. — Не поминай лихом. Вещера тут одна, может, и сведёт ещё…
— Переночуй, — предложил Ражный. — Куда ты на ночь глядя?
— Мне ещё лучше в темноте. Я же Сыч — ночная птица…
И тотчас ушёл в густой сумрак, насыщенный ещё и сильнейшим снежным зарядом.
Гроза всего Вещерского леса, о котором предупреждал калик, на вид оказался не таким и грозным, даже благодарным, коль помнил о встрече на Памире и открыл тайну древнего обычая. И все равно на душе у Ражного было смутно и неспокойно. Будто Сыч не только принёс спички и растопил печь, но ещё заронил искру надежды на избавление от сирого существования в лесах, хотя Ражный начинал привыкать к нему и уже ощущал, что не просто выживает здесь и ждёт окончательного приговора бренки, а живёт. Останься он один на один с собой, в земляной берлоге, ещё неизвестно, какое бы вызрело решение, не исключено, сейчас бы искал себе применение где-нибудь в миру, в большом спорте, где все покупается и продаётся.
Или бродяжил бы, как Сыч!
Неведомая покровительница могла быть кукушкой…
Эта осторожная, боязливая, как дикая птица, мысль вползла к нему в голову, как только бродяга, словно между прочим, походя, рассказал об утверждённом ещё Сергием обычае.
Да она и есть кукушка! Одинокая, сирая, но гордая дева, ушедшая на Вещеру от позора прослыть брошенной невестой. И не он, а она отыскала оставленного на произвол судьбы послушника, принесла топор, тулуп, пищу…
И ни разу не явилась на глаза, не оставила ясного следа, чтобы можно было отыскать её гнездо…
Ражный готов был бросить все и тотчас бежать на поиски, но в последний миг, словно медведь на рогатину, он натыкался на снисходительную, насмешливую фразу Сыча: «Ну чего стоишь? Ноги в руки и бегом за своей долей!»
Смута на душе вроде бы пригасла, когда Ражный вставил окна, затопил баню и принялся сбивать двери. Нехитрая плотницкая работа, как колыбельная, вот уже который день укрощала страсти и воображение, но как бы он ни старался смирить въедливую, будто кислота, мысль о кукушке, она давала о себе знать, как только брал в руки топор или накидывал на плечи тулуп.
Это уже напоминало поединок с собственными чувствами, и чтобы победить их, он нашёл компромисс: прежде чем броситься на поиски своей доли, нужно прорваться, тайно проникнуть в Сирое Урочище и взглянуть на вариант своей будущей судьбы. Может, и в самом деле не следовало хоромы ставить и не нужно кукушку искать.
Разве что отблагодарить за покровительство…
Ражный растопил баню и, пока набирался жар, неторопливо и основательно стал готовиться к марш-броску в Сирое, как готовились все его предки к важной охоте на зверя: выстирал рубаху с синей глиной вместо мыла, срезал лезвием топора ногти на руках и ногах, промыл желудок. Потом несколько часов подряд парился, мылся и подолгу лежал у бегущей воды, избавляя своё тело не столько от запаха человека, сколько от излучения тончайшей части материи — чувств, дабы не оставлять за собой светящегося шлейфа.
И достиг этого, потушил искру, зароненную странствующим рыцарем…
На рассвете, когда небо чуть засинело на востоке, он встал лицом на запад, легко вошёл в раж и побежал с волчьей прытью, озирая пространство оком летучей мыши. Предутренний, по-зимнему белый лес был ещё пуст и прозрачен, хотя на старых вырубках всего в километре от дома виднелись блеклые мазки кормящихся лосей, вдоль речки в ивняках слабо мерцали точки зайцев — все травоядные оставляли невыразительные, однотонно-зеленоватые из-за потребляемого хлорофилла следы. Не останавливаясь, Ражный машинально запоминал места, куда потом можно сходить на охоту: продукты, принесённые покровительницей, закончились, и он уже пил только воду, разведённую с остатками мёда. Вместе с тем он отметил, что зверя в Вещерских лесах не густо, нет ни единого кабаньего следа, и скорее всего, потому нет и следов хищников, ни мелких, ни крупных.
И только подумал о них, в тот же час заметил, как зайцы разом и стремительно порскнули из ивняков в материковый лес и затаились в чащобе, хотя не было и намёка на присутствие хищника. Стронуть их с кормёжки могла только чистоплотная зимняя лиса, внезапно появившись в пределах видимости косоглазых: хитрость, а вернее, её потрясающая выносливость, состояла в том, что она никогда не выдавала чувства голода, приближаясь к добыче, отчего оставляла едва заметный след и тем самым усмиряла осторожность грызунов. Более крупные хищники в любое время года тянули за собой хорошо зримый шлейф, по яркости и пестроте которого можно было судить, насколько пусты их желудки.
Ражный чуть замедлил бег, по привычке увлечённый ловчим азартом, но лисы так и не обнаружил. А рассредоточенных по веретью и затаившихся зайцев кто-то спугнул ещё раз! Они бросились врассыпную, путая следы, будто преследуемые выжловкой, и скоро исчезли в мареве пространства.
Через несколько минут он забыл об их странном поведении, поскольку впереди возникло бесформенное облако, чуть светящееся в утренних сумерках, а до восхода было ещё далеко. Ражный умерил прыть и изменил направление, обходя туманность по большому кругу.
И тут заметил строчку знакомого, розово-синего женского следа, петляющего между деревьев с запада на восток — в сторону его «вотчины». Он был настолько свежим, что ещё не расплылся, не изменил красок и одновременно не имел чёткости, выглядел странно — то ли сдвоенный, то ли умышленно запутанный…
И мгновенно все усилия пошли насмарку! Земные чувства, как и притяжение, сверзли Ражного на землю, вмиг лишив волчьей прыти. Тяжело переставляя огрузшие ноги, он приблизился к росчерку следа и разглядел лыжню с отпечатками лыжных палок по сторонам. Снегу за эти два дня прибавилось немного, весь ветровал и просто лесной мусор ещё не прикрыло, и ходить в такую пору на беговых лыжах мог отважиться только их большой любитель, истосковавшийся за лето по снежной стихии.
Между тем заря уже пробила брешь в низких тучах на горизонте, до восхода оставалось немного, и следовало бы выдвинуться на исходный рубеж, встать на границе клубящегося облака, чтобы одним рывком преодолеть эти триста метров «запретной» зоны, однако манящая свежесть следа и его медленное угасаниие перетянули колеблющуюся мысль.
В Сирое всегда можно успеть, а вот представится ли ещё случай повстречать свою долю?..
«Инверсионный» след, оставляемый в воздухе всяким теплокровным существом, кроме всего нёс в себе полную о нем информацию, в том числе и зрительную. Ражный вошёл в розово-синее свечение, на минуту закрыл глаза и пригасил, увернул остроту чувств и мыслей, как в лампе уворачивают фитилёк. Воображение рисовало картины одну ярче другой, и в какой-то неуловимый миг перед взором промелькнул полуразмытый, туманный образ — строгий овал лица, прямой, греческий нос с чуть раздутыми крыльями и чем-то очень знакомый, пристальный взгляд тёмных больших глаз под чёрными дугами бровей. Ражный запечатлел его в сознании и теперь силился вспомнить, где, когда и при каких обстоятельствах он уже возникал перед глазами.
И вдруг словно вспышкой озарило память: да это же взор волчицы! Той самой, что уже однажды приснилась и которую гоняли сначала на вертолёте по зарастающим полям, потом по заброшенной деревне. Только что ощенившаяся, она уходила от охотников с волчонком в пасти или пережидала опасность, спрятавшись в траве, и Ражный несколько раз, будто на рогатину, натыкался на её взгляд и отводил глаза, чтобы не выдать полякам.
Это сходство было настолько неожиданным и явным, что в первый миг он ощутил оцепенение — забыл, зачем пришёл сюда. Потом резко развернулся, как на ристалище, и побежал вдоль лыжни, стараясь держаться подальше на тот случай, если эта женщина со взором волчицы пойдёт назад. В какой-то момент он ощутил охотничий азарт, словно и в самом деле преследовал зверя, а километра через три, когда путаный и расплывающийся розово-синий шлейф стал более отчётливым, появилась надежда, что сможет догнать её ещё по пути и без волчьей прыти. Однако, сколько бы ни прибавлял скорости, срезая углы, видел впереди лишь свежую лыжню, которая точно вывела к тёмным ельникам на берегу, где стояло его прибежище.
Ражный обрезал ельники по кругу — выходного следа не было. Ни на земле, ни в воздухе.
— Теперь ты никуда не денешься, — вслух проговорил он и встряхнулся, передавая вращательные движения от головы к ногам, как это делают волки или собаки, стряхивая бесполезные сейчас остатки ража.
Теперь он уже не видел «инверсионного» следа, а лишь лыжню, заканчивающуюся возле крыльца веером. Так разворачиваются малые дети, но никак не опытные лыжники.
И было непонятно, вошла ли волчица в дом или чего-то напугалась, поэтому тихо развернулась и ушла назад…
Ражный затаился за кучей срубленных сучьев и минут двадцать стоял неподвижно: из трубы курился дымок — топилась заряженная с раннего утра печь, в окнах, высвеченных солнцем, не было и тени какого-либо движения — создавалось впечатление, что в его «вотчине» никого нет. Заземлённый, утративший волчью прыть, он вместе с болью в мышцах ощутил, как начинает ломить от холода босые ноги и озноб охватывает разгорячённую спину. После состояния ража, как и после Правила, земное притяжение резко обострялось, и то, что в обычной жизни кажется естественным — вес собственного тела, рук и ног, наливалось тяжестью и кровью, как у космонавтов после долгого пребывания в невесомости. С той лишь разницей, что раж выделял из человека энергию крови, а Правило — солнечную, накопленную в костном мозге…
Стоять тут и ждать больше не имело смысла, поэтому он не скрываясь подошёл к дому и с затаённой надеждой отворил дверь.
Чуда не случилось…
Карпенко наконец-то разогнулся, перевёл дух и захохотал уже громко, изредка переходя на утробный сдавленный стон. И этот полузадушенный экстазом смех заставил оторвать взгляд от оголённых, намертво стиснутых челюстей. Савватеев спрыгнул в яму, поднял брошенную лопату и завернул набок голову зверя — нет, не пришита, держится на позвоночном столбе, сухожилиях и высохших остатках тканей. И только сейчас разглядел, что останки, хоть очень похожи, но всетаки не человеческие и, судя по укороченным конечностям, принадлежат какому-то хищному животному.
— Это зверь, — сказал он и поднял голову, встретившись взглядом с экспертом: — Посмотрите, где-то должны быть когти.
Старый и опытный судмедэксперт сел там, где стоял:
— Не было когтей!.. Мне кажется, это оборотень. А если так, то надо уходить на отдых. И в самом деле, наверное, шейный остеохондроз…
— Пожалуй, да, — Савватеев выбрался из ямы. — Пора… Но сейчас придётся отработать.
Карпенко стоял, обнимая дерево, и все ещё давился от навязчивого смеха, готового и впрямь перерасти в истерику.
— Повеселился? — Савватеев наотмашь ударил его по лицу. — Теперь говори, что это за зверь?
— Ты что, обалдел? — егерь запоздало дёрнулся в сторону.
— Это пока, чтобы привести в чувство. И кто же в яме?
— Медведь!.. А вы думали, оборотень?
— Насколько я знаю, медвежатина — деликатес. Что это вы мясо закапываете?
— Больной оказался!.. Баруздин в прошлом году иностранцев привозил, отстреляли, а медведь трихинеллезный. А я думаю, где он закопал?..
— Кто такой Баруздин?
— Районный охотовед…
— Почему медведь без шкуры?
— Шкуру сняли, трофей. Её же не едят — на стену вешают, не заразишься…
— А где когти?
— На шкуре… С когтями снимают.
— Ладно, согласен. А что это ты ночью копал возле трансформаторной будки?
— Да крысы, зараза… Там дыра в земле, крысы лезут и рога грызут. Нетоварный вид…
— Пока отвечаешь правильно, — заметил "Савватеев. — А зачем сверху медвежьей могилы камни положили? Надгробие, что ли? Обычай?
— Какой обычай? Чтоб лисы не разрыли, росомахи… Нажрутся, и пойдёт круговорот… Ты оковыто снимай! И надо бы принести извинения.
— Принесу. А скажи-ка мне, что за ходячий труп по лесам шастает? Чёрный такой, засушенный, как мумия?
— Да что вам везде трупы мерещатся?
— Не встречал, что ли? Ходит и плачет. Охотник за людоедами?
Карпенко отвечал быстро, не задумываясь и смелел на глазах:
— Не встречал, не знаю. Браслеты сними?
— А ты ведь очень внимательный и догадливый человек, Карпенко. Старший егерь, это значит, следопыт. Наушник у меня сразу заметил, хотя его практически не видать. Не поверю, чтоб ты охотился на зверей, а людей в лесу не замечал.
— А я на людей не охочусь! — отпарировал егерь. — Это вы приехали и устроили сафари на пенсионеров.
— Кстати, о пенсионерах, — вспомнил Савватеев. — Как этого дедка зовут, что двух моих подчинённых вырубил?
— Откуда я знаю? Они приходят, уходят… Всех не упомнишь. Но как вырубил, а? Красиво!.. Сам потом рассказывал, мы животы надорвали. Ну и кадры у тебя!
— Он что, спортсмен?
— Да что ты!.. То ли столяр, то ли бондарь. В общем, пенсионер колхозный.
— И не знаешь его фамилии? А как путёвку выписывал?
— Никак. Хозяин угодий дал пенсионерам льготы… Ты что, так и будешь меня держать?
— Буду.
— Ты же раскопал могилу?
— Но там оказался медведь. А мне нужен труп гражданина Каймака. В любом состоянии.
— Ищи, если нужен, — егерь притулился к сосне. — Тут я тебе не помощник, мертвецов с детства боюсь.
— Тогда долго придётся сидеть, — Савватеев подошёл к бойцам, все ещё пялящихся на то, что осталось от медведя: — Доставайте его оттуда и копайте ещё.
Медик встрепенулся:
— Вы полагаете… нас отвлекают?
— Полагаю.
Бойцы посовещались, спустились в яму, с помощью лопат подсунули под сгнившую тушу брезент и выволокли её наружу. Воспрявший духом эксперт засуетился:
— Снимите на штык, а потом осторожнее! Я вспомнил!.. Такое бывало, кажется, в шестьдесят третьем?.. Поверх трупа собаку закапывали!..
Минут пять, пока бойцы рыли землю, Савватеев украдкой наблюдал за Карпенко — тот оставался безразличным ко всему: похоже, после приступа веселья переживал эмоциональную опустошённость.
Или точно знал, что под зверем в могиле ничего больше не было.
— Ниже грунт не тронут, — вскоре разочарованно доложил эксперт. — Суглинок монолитный, чистый, без гумуса и современных растительных остатков… Копать нет смысла.
— Есть смысл вернуться на базу и отдохнуть, — пожалел его Савватеев, — пока я работаю с грибниками.
…До базы ещё было метров триста по старому, петляющему просёлку, когда впереди показался бегущий навстречу офицер-диверсант. Заметив начальника, он остановился, взял автомат на ремень и сдёрнул берет — от стриженой головы валил пар.
— Это что за кросс? — спросил Савватеев.
— Прочёсываем лес, товарищ полковник. Задержанные сбежали!
Карпенко, идущий сзади под конвоем, услышал и засмеялся. Веселить его и дальше настроения не было.
— Прочёсывай, — равнодушно обронил Савватеев и прошёл мимо.
Ворота базы оказались открытыми настежь, а по территории одиноко бродил Тарантул, что-то выискивая в траве. Савватеев велел приковать егеря к воротному столбу, отвести и запереть старух в кочегарке, а сам, тяжелея с каждым шагом и ощущая, как кровь приливает к лицу, направился к оперативнику.
— Вы только посмотрите, товарищ полковник! — с виноватым изумлением закричал Тарантул, обирая с себя репей. — Они голыми руками стену проломили! В два кирпича! Кладка — монолит!..
Савватеев обошёл трансформаторную будку: с задней стороны, обращённой к лесу, зияла свежайшая дыра чуть ли не в рост человека, а напротив неё грудой лежали крупные кирпичные блоки. Было ощущение, что стену выбили направленным взрывом или кумулятивным снарядом средней величины, однако никаких характерных следов от взрыва или применения какого-либо инструмента не было.
Выломали не свежую замуровку, сделанную ночью егерем, а старую, пятидесятых годов, кладку!
— Вы что тут, дрыхли без задних ног? — скрывая приступ гнева, спросил Савватеев.
— Никто не спал, товарищ полковник! Мы с криминалистом шмонали жилые помещения…
— Отставить жаргон!
— А здесь, у дверей, стоял разведчик из группы Варана, — уже вяло проговорил Тарантул. — Псевдоним — Филин…
— И ничего не слышал?
— Никто ничего не слышал! Вон там, на периметре, был сам Варан, и тоже ничего… А доходяги эти спали на мешках…
— Потом встали и пробили стену?
— У меня уже голова пухнет!..
— Кто обнаружил побег?
— Варан и обнаружил. Шёл по периметру и увидел — дыра в будке чернеет!…
— А где же Филин был?
— У дверей стоял! Никуда не отлучался…
— Где сейчас эта птица?
— В лесу… Я не видел, говорят, первый побежал догонять.
— Ты-то что делал в это время?
— Да комнаты в гостинице осматривали!.. Я сразу же приказал прочесать лес… Нет, что-то тут творится, товарищ полковник!
— Безответственность и разгильдяйство творится! Потому что у себя дома. А здесь и стены не помогают!..
Тарантул все ещё хотел оправдаться:
— Вы подумайте, товарищ полковник!.. Электроника полетела? И ладно бы одна-две рации — сразу вся! И на машинах… А мы ведь не кучей стояли, чтоб одним грозовым разрядом накрыло. Да и грозы-то не было! Теперь стена… Это надо триста граммов тротила, чтоб вынести! Но криминалист осматривал, говорит, следов подрыва нет…
Подошедший медик стоял возле пролома с неким грустным очарованием на лице:
— Теперь вы верите?.. А то — шейный остеохондроз, искры из глаз…
— Идите спать, — велел ему Савватеев и сам пошёл к реке.
— Ну и что делать будем? — вслед спросил Тарантул.
— Верни бойцов на базу и отдыхай. А этого Филина ко мне, как появится. Вместе с Вараном.
Савватеев вышел через калитку на берег, поискал место у воды и сел. Мысль, возникшая у него при виде пробитой стены, отяжелила не только сознание, но и тело: скорее всего, Мерин знал, что может произойти на этой базе, или предчувствовал подобный исход дела и потому не полез сюда. Этот хитромудрый мент пошёл на конфликт с руководством, чтоб потом красиво уйти, а под предлогом благосклонности сделал шикарный подарок — послал на базу, мол, поставь последний штрих в столь щепетильном деле и смело ступай на доклад — вернёшься уже в роли начальника Управления…
А это оказалась всего-то продуманная комбинация, чтоб подставить Савватеева! То есть Мерин решил таким образом избавиться от него, не исключено, убрать конкурента, и теперь остаётся либо сейчас же свернуть операцию и написать рапорт, либо принять вызов и переломить ситуацию.
Отпущенного времени оставалось полтора дня — даже с аппаратурой, связью и транспортом толком ничего не успеть. Конечно, есть ещё живой труп, безумный охотник за людоедами, которого следует отловить и отработать; используя особые полномочия, можно устрашить егеря, можно попугать старух, сейчас запертых в кочегарке.
На результаты обыска надежды почти никакой: что можно найти спустя год, тем более в таком проходном месте, как охотничья база для иностранцев?
И надо начинать с того, где менее всего ожидается результат.
Криминалист уже заканчивал обыск терема, в котором размещалась гостиница, и улов был небогатый: несколько фрагментов плинтуса со следами, похожими на кровь, два десятка пакетов с соскобами краски, пылью, найденными волосами и россыпь запечатанных пластинок с дактилоскопическим материалом. Искать что-либо принадлежащее определённому человеку спустя год, после того как здесь побывали десятки людей, дело почти бессмысленное. Даже если во всем этом мусоре и найдётся нужная частичка, то не менее чем через неделю, после обработки и лабораторных исследований.
Ещё не совсем отошедший от контузии, уставший и вывалянный в пыли эксперт дописывал протокол, его полусонные помощники все ещё бродили по коридору, заглядывая в комнаты.
— Похвастаться нечем, — определил Савватеев.
— Есть три странных детали, — вяло подытожил криминалист. — В гостинице найден склад продуктов и два холодильника там. Тушёнка, сгущёнка, макароны…
— Чего странного?
— Много спиртного, причём есть дорогие коньяки, виски, аперетивы…
— Значит, бывают богатые гости.
— Но хозяин давно за рубежом, иностранных охот не проводят…
— Старые запасы…
— Я хочу сказать, грибники странные, непьющие, едят грибной супчик. И егерь…
— Экономят. Они — пенсионеры, нищие…
— И выламывают стены?
— С этим надо разбираться отдельно.
— А зачем на том же складе детское питание? Две больших коробки! Младенцы на охоту приезжают?
Савватеев вспомнил дочь, ночные бдения и сказал то, что слышал от просвещённой жены:
— Иногда взрослые используют как диетическое питание…
— Где вы тут видели больных?
— Давайте что-нибудь поинтереснее! Криминалист вытащил из вороха пакетов один:
— Вот эта закладка… Обнаружили в каминном зале под медальоном с лосиными рогами… Японского производства, нашими спецслужбами не используется. И похоже, в нерабочем состоянии.
— Кто её заложил? — Савватеев достал подслушивающее устройство, внешне напоминающее усатого засохшего таракана. — И кого тут слушали?
— Может, конкурентов, может, зарубежных партнёров… База-то для иностранных охот. А мы знаем, что делают на таких охотах, да ещё в уединённых местах.
— Почему решил, что не в рабочем?
— Посмотрите через лупу, товарищ полковник. Она сгорела… Тут никакая электроника не выдерживает.
— Что ещё? — Савватеев спрятал закладку в пакет и положил себе в карман.
— В пятом номере на втором этаже, по крайней мере дважды, выбивали стекла и вынималась рама.
— Как определили?
— Следы ремонта — новые штапики, остатки старого герметика. Переколачивалась обналичка, отверстия от старых гвоздей… Другие окна в доме ремонту не подвергались.
— Буйные постояльцы?
— Возможно… Только почему их заселяют в один и тот же номер? Кстати, самый лучший.
В характеристике Каймака буйства не отмечалось, хотя никто не знает, что может произойти с самым тихим человеком, если он приехал оттянуться на природе. Тем паче с бандитами…
Савватеев поднялся в пятый номер, обставленный дорогой мебелью и выкрашенный в приятный розовый цвет. Плинтуса были оторваны, часть из них выпилена, сразу от входа поднято и перевёрнуто с десяток половиц, а все остальные щели между досок тщательно выскребли, кое-где вместе с древесиной — криминалист работал профессионально и все-таки не обратил внимания, что скатанное от стен ковровое покрытие было почти новым и сильно отличалось от покрытий других номеров. Кроме того, если смотреть от двери, по оттенку пола заметно, что здесь когдато лежал ковёр — лак выцвел, отбивая довольно чёткую линию у стены и два прямых угла. А ещё краска на стенах была тоже довольно свежей, возможно, и годичной давности; под ней оказалась совсем другая— голубоватая, скорее всего, в тон исчезнувшему ковру. Выходит, в лучшем номере вдруг почему-то сделали ремонт, поменяли цветовую гамму, мебель, а учитывая отремонтированное окно, можно сказать, что здесь произошло некое нестандартное действие, однако проку от этих косвенных деталей было весьма мало. Например, окажется, что элитный номер усовершенствуют каждый год, дабы идти в ногу с Европой, откуда приезжают требовательные гости.
Вот если бы нашли явные следы крови, а она бы в свою очередь совпала по генетическим признакам с кровью Каймака!..
Если бы, если бы…
Савватеев отправил криминалиста обыскивать хозяйский дом, а сам подошёл к воротам, где под охраной бойца сидел прикованный наручниками Карпенко. Егерь не мог видеть, что сейчас происходит на базе: держать его в неведении, а значит, и в напряжении было сейчас полезно.
— Ты чего меня, как собаку, привязал и ушёл? — сразу же раззадорился егерь. — Отстёгивай! Я тебе что, зек, что ли? Или предъявляй обвинение!
— Слушай, а где голубой ковёр из пятого номера? — будто между прочим, спросил Савватеев, присев на корточки.
Самообладанию егеря можно было позавидовать, однако физиология живо отзывалась на внешний раздражитель: егерь будто бы остался возмущённым, даже взбешённым, но его морщинистый лоб вдруг разгладился, губы разомкнулись, что означало короткий миг расслабления — иначе говоря, душа оборвалась.
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 26 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |