Сергей Васильевич Карпущенко 8 страница

Если бы Ленька даже знал, что монета Каракаллы отчеканена не в пятом веке до новой эры, а в третьем веке нашей эры, он все равно остановился бы на своем варианте — важно было привлечь душителя древностью товара. Кошмарик достал было из бумажника листок, на котором он карандашом перевел изображение сестерция, но, повертев его в руках, спрятал назад. Он решил, что светиться проданной монетой не стоит, особенно потому, что по горе (и рядом с вокзалом, где он собирался прилепить объявление) бродит нумизмат, наверняка помнивший, как Ленька тер карандашом по листу бумаги.

«Не надо суетиться, — сказал сам себе Кошмарик. — Когда я встречусь с душителем, то покажу ему эти картинки. Пусть не думает, что к нему какой-то динамщик пришел».

Свернув объявление трубочкой и взяв скотч, Кошмарик вышел из дома и, когда Володя коротко спросил: «Ты куда собрался?» — так же коротко ответил:

— Да прогуляться. Что-то перед грозой башка трещит.

Володя, конечно, не поверил ему, но допытываться не стал. Пока он делал вид, что читает книгу, в его голове успел родиться план или скорее желание. Захотелось пройти по той самой дорожке, ведущей на гребень горы, чтобы прикинуть, куда мог идти лысый оценщик. Если бы оказалось, что ни к какому жилью дорога не вела, значит, нумизмат и впрямь приехал прогуляться. В этом не было ничего странного — сюда приезжали из города на пикник или ради прогулки многие — место было питерцам знакомое и любимое ими.

Он поднялся и пошел за ворота, не обращая внимания на сумерки. Володя немного трусил, когда вышел на ту самую дорожку, ему очень не хотелось встретиться с лысым нумизматом второй раз. У него не было уверенности в том, что душил его не он, а кто-то другой. Дойдя до места, где повстречался с лысым, Володя осмотрелся. Справа от него были заросли кустарника и невысоких деревьев, а слева находилась глубокая ложбина, созданная двумя хребтами горы. В этой ложбине стояли жилые дома, в основном каменные коттеджи, — место было очень удобным для жилья, укрытым со всех сторон, тихим. Именно в эту ложбину и вела узкая тропинка, ответвляясь от дорожки, по которой шел сейчас Володя.

Он присмотрелся — тропинка убегала вниз, и казалось, ею пользовались немногие. По ней-то Володя и спустился в ложбину. Идти пришлось недолго, метров сто — и как-то неожиданно открылась площадка, размером метров двадцать на тридцать, и дом, стоявший здесь, выглядел слишком большим для такого крошечного участка. Это был красивый, стильный дом с высокой крышей, скаты которой опускались едва ли не до земли, покрыт он был медью «под черепицу», и окна его с затемненными, как в автомобилях, стеклами казались страшными глазами слепого чудовища.

Подойти к дому поближе Володя при всем желании не смог — окружал участок высокий каменный забор, но мальчику показалось, что в этом странном, даже страшном доме никого нет и давно не было. К дому вела только тропинка, по которой он сейчас шел.

«А как же автомобиль? Как же сюда возили материалы, когда строили дом? На вертолете, что ли, спускали?» Ничего не узнав, ничего не поняв, Володя стал подниматься наверх, а когда оказался на дорожке, ведущей на гребень горы, понял, что домой идти не хочет.

«А не прогуляться ли до развалин дворца? — подумал он вдруг. — Все равно делать нечего. Посмотрю заодно, хорошо ли я укрыл вход в подвал. В нем еще пошуровать надо, может, не только гранаты там найду».

И он пошел наверх, дорогой срывая ландыши, которые так любила мама. Сейчас, перед грозой, они пахли удивительно сильно.

До дворца он дошел, когда по листьям кустов и деревьев ударили первые крупные капли дождя и в небе сухо и раскатисто прогремел гром. Небо было почти черным, и Володя испугался: «Мама говорила, что на горе во время грозы находиться очень опасно! Горы притягивают молнии! Меня может убить!»

И быстрым шагом он двинул в обратный путь, хотя дождь полил как из ведра. В голове мелькнуло: «Может, забраться в подвал?» Но тут же мозг выдал запрет: «Нельзя! Там — гранаты!»

По дорожке струились потоки дождевой воды, оставляя в песке узкие, извилистые каналы. Одежда на Володе промокла насквозь уже через пару минут, но он этого не замечал. Он все еще держал в руке ландыши, намокшие и жалкие, и думал: «Поскорей домой! Поскорей домой!»

При каждом блеске молнии Володя вздрагивал и радовался, что остался жив — молнии сверкали буквально над головой. Гром, такой раскатистый и страшный, что, казалось, обрушится гора, пугал Володю больше молний, но бежать он почему-то не мог — все шел и шел, мокрый, жалкий и испуганный.

Вдруг впереди на открытом месте, как раз там, где взлетали дельтапланы, он увидел фигуру человека. Это был высокий сухопарый мужчина, стоявший спиной к дороге и лицом к спуску. Перед ним открывался вид на поля, деревеньку, и Володя видел, что стоит этот странный человек очень спокойно, обхватив себя руками, в белой промокшей рубашке, с волосами, прилипшими к шее и щекам. Мужчина смотрел не вниз, а куда-то в небо.

И вот серый купол неба располосовал зигзаг молнии, вслед за вспышкой мир с треском раскололся от удара грома, и Володя, замерший на месте, увидел, как мужчина воздел к небу руки и визгливо заорал:

— Еще давай! Еще давай! Желтого! Желтого!!

Володю пронзил этот крик. В нем слышался призыв сумасшедшего, и от того, что было непонятно, к кому обращается этот безумный и чего просит, было еще страшнее.

Вдруг мужчина резко повернул к Володе мокрое лицо с прядью волос, разрезавшей лоб надвое. Вначале его глаза были просто безумны и пусты, но потом в них появилась радость. Мужчина, протягивая руки, сделал шаг по направлению к нему, говоря:

— Иди ко мне! Вместе будем искать желтого! Иди!

Сердце Володи наполнилось ужасом, но он почему-то сделал два шага в сторону мужчины, точно тот обладал какой-то сверхъестественной силой, но потом пришел в себя и бросился бежать. А вслед ему неслось:

— Ну куда ты?! Куда?! — ив этом крике слышались горькая обида и разочарование.

Володя, стуча зубами не от холода, а от нервного озноба, кинулся через кусты влево от дороги. Он знал, что в этой стороне тоже будет крутой спуск, но только в каньон, на дне которого был узкий, почти высохший и заросший прудок. По этому спуску он и кинулся вниз, тут же поскользнулся на размокшей земле, несколько раз перевернулся и оказался у пруда в какие-то несколько секунд — он даже не поверил в то, что можно спуститься с такого высока кого склона так быстро. Ему все еще слышался крик мужчины: «Желтого!», «Куда ты?!» — но чувство облегчения от осознания, что он спасся от смертельной опасности, согрело его сердце.

Когда он подходил к калитке своего дома, дождь уже почти прекратился, в проеме между двумя черными тучами сверкнули золотые клинки солнечных лучей, и на душе стало веселее, хотя зубы все еще стучали. На веранду он вошел весь мокрый и грязный. Даже к волосам прилипли комочки земли, травинки и листья.

— Я поскользнулся, — сказал Володя, стоя перед молчавшей мамой, а потом он почувствовал, как в голове зазвенели тысячи серебряных молоточков, в глазах потемнело, появилась какая-то рябь, его ноги подогнулись, и он, потеряв сознание, упал на руки мамы и вовремя подоспевшего Кошмарика.

Играющий фишками дьявол

Голос мамы проник в сознание Володи, преодолев толстую ватную преграду полудремы, в которой он находился. Она говорила, сидя у него на кровати:

— Ну, потерпи, Володенька, потерпи еще два дня. Вчера я дозвонилась папе и он обещал за нами приехать. Мне сразу нужно было увезти тебя отсюда, на другой же день после того, как на тебя кто-то напал. Я вижу, тебе здесь очень плохо. Это бывает, ты не бойся — вернемся в город, и все испарится, как дурной сон.

Володя слушал ее, но ему не стало легче. Вчера он увидел существо, — человеком Володя того мужчину даже в мыслях назвать не мог, — которое останется здесь, на горе, если он покинет ее. Да, он хотел оказаться вдали от этого монстра, но Володя даже через десятки километров ощущал бы его присутствие. Это существо было создано для убийства, такова была его природа, но разве легче становилось от такого объяснения. Нужно было во что бы то ни стало обезвредить маньяка, иначе его тень являлась бы Володе и в городе, и нигде бы он не нашел покоя. Но как это сделать он не знал.

Всю ночь, засыпая раза три всего лишь на полчаса, он вспоминал страшную встречу с ненормальным. В воспоминании все было еще более ужасно, чем наяву. Он вспоминал мокрые волосы маньяка, облепившие щеки и шею, белую, прилипшую к телу рубашку, его истошный крик с просьбой о чем-то желтом.

«Чего он все-таки просил?» — удивлялся Володя. Но потом все факты минувших двух недель соединились в цельную картину, как кусочки картона в пазл-мозаике.

«Кирилл Котов был в желтой футболке! — дошло до Володи. — Она хоть и грязная, но все равно была желтая! Дельтапланерист был в желтом спортивном костюме! Валентин Разуменко, судя по объявлению, тоже был в желтой рубашке или куртке, не помню. Но я ведь в белой футболке тогда гулять пошел? Я-то тут при чем? А, вот в чем дело! Тогда заря была желтоватая и моя футболка, возможно, смотрелась со стороны желтой! Все понятно! Этот псих реагирует только на желтое! Этот цвет для него как для быка красный! Нужно к „вороньему констеблю“ бежать! Все ему расскажу!»

Володя хотел было бежать к участковому, но вовремя одумался: «А что я ему скажу? Что какой-то человек набрасывается на подростков в желтом и любит стоять на горе в грозу. Чушь собачья! Его никогда так не найти, а если и найдешь, то его вину не сможет доказать ни один следователь, ни один судья, ни один прокурор!»

Вдруг в глаза Володе бросился лист бумаги, лежащий на столе. Он и сам не понимал, что привлекло его в этом белом четырехугольнике. Возможно, необычные размеры. Это был не полный лист, от него кто-то отрезал примерно одну треть. Рядом лежал красный фломастер и ножницы. Володя взял листок в руки. Комната уже была залита солнечным светом, и на белой поверхности листка виднелись едва заметные крючочки, черточки, точки и вмятины. Подойдя к окну, Володя без труда прочел то, что продавилось на нижний лист, когда сильно нажимали фломастером на лист сверху. Чернила немного просочились, а там, где их не было, виднелся оттиск.

«Да это Кошмарик! — развеселился Володя. — Не служить тебе в разведке — гляди-ка, как прокололся!» Но тут же веселье сменилось удивлением и тревогой: «Какую монету он хочет продать? Кому? Разве у него есть монета?»

Додумать Володя не успел — вошел Кошмарик собственной персоной и бодрым голосом сказал:

— Старик, привет! А я-то на улицу ушел, чтоб тебе дрыхнуть не мешать! Ну ты и спал! Всю ночь кричал, меня звал на помощь! Что с тобой стряслось? Снова лысого увидел? Поведай!

Володя собирался сам рассказать Леньке о том, что случилось с ним вчера, но что-то удерживало его. Нет, не насмешливый тон друга мешал ему, он боялся, что воспоминания вернут ужас прошлой ночи и он снова сляжет в постель, что было бы стыдно. Он досадовал, что такой нервный и впечатлительный. Все эти качества мужчине не к лицу.

— Нет, никаких лысых я на горе больше не видел. Знаешь, стыдно признаться: застала меня на вершине гроза. Молнии в землю рядом со мной так и втыкались. Ты разве не знаешь, что горы электричество притягивают? Я испугался, что не добегу до дома. Говорят еще, что во время грозы нервы шалят.

Конечно, и это признание не могло добавить Володе авторитета, но рассказ о молниях был спасением от дальнейших вопросов. Кошмарик лишь насмешливо скривил губы и заметил:

— Нервы тебе лечить надо. Молоко перед сном пить и ноги в горячей воде парить. У меня батя так лечил расшатанную нервную систему, а утром лечение продолжал стаканом водки. Нервы у него были — как телеграфные провода!

— Ну ладно, ты о проводах и водке кому-нибудь другому рассказывай, — обиделся Володя, и перевел разговор на другую тему. — Расскажи-ка мне лучше, Кошмарик, какую такую монету пятого века до нашей эры ты решил сдать?

На Ленькином лице изобразилось плутоватое беспокойство, и он затарахтел:

— Ты че, ты че, уже на станцию сбегать успел? Ты откуда знаешь?

— Какая разница откуда! — Володя веселился, глядя на сконфуженного друга. — Ты всю ночь во сне кричал: «Продаю древнеримскую монету пятого века до нашей эры! Недорого, всего тысяча баксов!» Ты, Кошмарик, уже свихнулся на этих баксах, как многие жители нашей великой страны!

— Ничего я не свихнулся! — замкнулся и обозлился Кошмарик. — А какую монету я хочу загнать, не все ли тебе равно? Ну, есть у меня монета — тебе-то что за дело? Не твою же продаю!

— Понятно, не мою. Я просто думал, что ты сестерций Каракаллы по второму разу толкнуть хочешь. Была же у тебя такая задумка!

— Ну ты и залепил! — упорствовал Кошмарик, понявший, что друг каким-то образом обо всем догадался. — Разве сам не помнишь, что мы продали монету?

Володя, видя, что Ленька что-то утаивает, махнул рукой и стал натягивать джинсы. Он знал, что мама сдержит слово и, как ее ни уговаривай, увезет его с дачи через два дня. Он уже не беспокоился по поводу существования на горе какого-то ненормального. Желтой рубашки у него не было, а поэтому, зная склонность маньяка, ему лично и бояться-то было нечего. Что хотел продать Кошмарик, его тоже мало волновало. Его друг все время что-то продавал, а поэтому наличие у него какой-то монеты, возможно и не древнеримской, Володя оспаривать не собирался. Он прошел на кухню, поцеловал маму и в прекрасном расположении духа сел есть манную кашу.

За стеклами веранды голубело небо, зеленели ветви яблонь и беззаботно щебетали птицы, не знавшие о существовании на свете ни добра, ни зла.

Кошмарик вскоре забыл о разговоре с Володей. Он с утра ждал покупателя монеты. Как он определит именно душителя, Ленька пока не знал, но очень надеялся на свое чутье. Еще меньше знал Ленька, как ему поговорить с покупателем так, чтобы он выложил за несуществующую монету не меньше полутысячи долларов, на которые Ленька очень рассчитывал. Только шантаж, но очень тонкий, шантаж «на цыпочках», мог обеспечить ему победу в психологическом поединке с душителем. Короче, Кошмарик полагался на свою ловкость да на обстоятельства, удобные для его предприятия.

Ленька полеживал в гамаке, когда из-за забора раздался мальчишеский крик:

— Эй, кто там объявление писал о монете?

Он встрепенулся и вывалился из гамака.

Хорошо было уже то, что на объявление откликнулись. Он подбежал к калитке и вышел за ворота. Перед ним стоял мальчишка лет одиннадцати — двенадцати, приличный с виду, хорошо, дорого одетый.

— Это ты, что ли, римскую монету продаешь? — спросил он, щуря от солнца глаза.

— Ну, я, — буркнул Кошмарик, понимавший, что пришел совсем не тот человек, какой ему нужен.

— А показать можешь? Я монеты собираю, у меня уже приличная коллекция. Покажи!

Кошмарик попал в затруднительное положение.

— Это ты сам собираешь или… твой папка? — решил спросить он, надеясь на то, что отец мальчишки может оказаться тем самым, нужным ему человеком.

— У меня нет отца, — ответил мальчик. — У меня только мама, ей нравится, что я увлечен нумизматикой. Ну, показывай.

— Знаешь, дорогая ведь монета, древняя, потому и дорогая… — произнес Кошмарик, зачем-то оглядываясь, точно готовясь к отступлению.

— Ну сколько, сколько она стоит?! — каким-то нетерпеливым, капризным тоном спросил мальчик. — У моей мамы есть деньги, она заплатит, только ты вначале монету покажи. Может, она фуфловая какая-нибудь, ничего не стоит. Много же всяких подделок.

Кошмарик понял, что спасти его может только обида на грубияна.

— Фуфловая? — завопил он. — Да ты сам фуфловый! Серебряная монета, самая крутая, а стоит — тысячу баксов! Понял? Еще раз мою монету обругаешь, по мозгам схлопочешь!

Мальчишка так и отскочил от Кошмарика. С удивленно-испуганным лицом, стоя на расстоянии метров пять от Леньки, он закричал:

— Ты чего, двинутый, что ли? Я у тебя монету по объявлению пришел покупать, а ты грозишь? Тысячу баксов! Да кому твое фуфло нужно за тысячу?! Строит из себя крутого, а у самого и нет ничего! Голяк!

Кошмарик кинулся было к мальчишке, но тот припустил вдоль по улочке так шустро, что Ленька, взволнованный и обиженный, только послал ему вслед несколько сильных выражений и пошел назад к дому. Забравшись в гамак, он закрыл лицо концом бандана, будто ему мешало солнце. Володя, читавший книгу, усмехнулся про себя — он слышал, как кричал мальчик-покупатель, а поэтому четко вообразил весь разговор. Ему было жаль другана.

Кошмарик лежал в гамаке час, два. Тело его уже онемело, веревки сетки больно врезались в бока, но уйти домой он не мог. Когда время близилось к обеду, калитка скрипнула, послышалось шарканье чьих-то ног, раздалось старческое покашливание, и он сквозь дрему услышал:

— А кто, скажите на милость, молодые люди, здесь будет обладателем славного царского имени Леонид?

Володя показал рукой на лежащего Леньку, который успел заснуть, но голос вошедшего во двор старичка его разбудил, и теперь он, зевая, спускал на землю ноги.

| — Ну, я Леонид, — уставился он на пришельца, какого-то старорежимного, в белом костюме и в шляпе, — таких друзья видели только в ретро-фильмах. — А почему это мое имя царское? — не мог не спросить польщенный Кошмарик.

Старичок, опираясь на трость, просеменил к скамейке, врытой в землю рядом со столом, и с приятнейшей улыбкой заговорил:

— Молодой человек, неужели вы забыли историю? Не помните битву у Фермопильского прохода? Ведь тогда спартанский царь Леонид с тремя сотнями воинов дрался против полчищ персидского царя. Там полегли все спартанцы! Знаете, что было начертано на камне, положенном на месте битвы?

Кошмарик ничего не слышал не только о каком-то камне, но и о своем древнем тезке. Главным же было то, что в этом старозаветном деде никак нельзя было признать душителя. Руки любителя истории и звучных имен так и тряслись — куда уж такими руками хватать людей за горло? И раздраженный Кошмарик невежливо спросил:

— Что там написали на камне, я не знаю, но мне вот что интересно: вы зачем сюда пришли?

— Как же? — вдруг нахохлился старичок. — Я прочел объявление о продаже монеты. Я никогда не видел римских монет пятого столетия до новой эры, вот и пришел взглянуть. Покажите мне вашу монету, сударь. Ведь это вы повесили уведомление о продаже?

— Ну я, — почти грубо ответил Кошмарик, — но только вы что думаете, у меня здесь музей? Я не показываю монеты — я их только продаю.

— Хорошо! — еще больше нахохлился дед, став похожим на драчливого петушка. — Вы вначале покажите, а я потом уж буду решать: купить мне ее у вас или нет.

— Монета очень дорого стоит. Она вам не по карману! — зазвенел металлом голос Кошмарика.

— А вам откуда знать о толщине и глубине моего кармана? — выпрямился на скамейке старик и даже стукнул своей тростью о землю.

Кошмарик, и сам не любивший, когда сомневались в его покупательских способностях, на сей раз решил идти до конца.

— От вас за сто километров пахнет бедностью, дедуля! Куда вам купить монету за тысячу долларов?

— Да я вам полторы тысячи дам, если сочту, что ваш товар меня устраивает! А что до бедности, то мне сдается, что этим пороком страдаете вы, раз решили расстаться с реликвией! Так вы покажете мне монету?

— Нет, не покажу! — отрезал Кошмарик. — Во-первых, вы тут сидите и стебаетесь надо мной! Во-вторых… во-вторых, продал я уже монету, вот так!

Старичок широко раскрыл от удивления глаза:

— Как вы сказали? Сте… стеба… Я даже не решусь повторить вслух это гадкое слово. Вы в каком обществе вращаетесь, юноша? Вам ли вообще держать в руках старинные монеты? Вы — грубый, теперешний хам, каких, к сожалению, пруд в наше время пруди! Я сожалею, что потерял так много драгоценного времени! Сейчас же пойду на станцию и сорву объявление, которое уведомляет граждан лишь о том, что в нашем историческом, овеянном славой месте живет хам с именем, на которое он в силу своей полной невоспитанности не имеет никакого права!

Старичок тяжело поднялся, опираясь на трость, и, выражая спиной полное негодование и презрение к хаму, медленно зашагал к калитке.

Володя едва сдержался, чтобы не засмеяться. Нет, не над старичком. Он-то как раз ему пришелся по душе. Весело было смотреть на Кошмарика, задумавшего какое-то мероприятие с апломбом, с размахом, а получившего в результате одни лишь щелчки.

— Ну что, шеф? — подмигнул ему Володя. — Ты еще не исчерпал запас своего красноречия? Что скажешь другим, если они захотят посмотреть на твою древнеримскую монету?

— А катись ты! — окрысился Ленька, забрался в гамак и накрылся концом бандана.

Но в этот раз ему не пришлось долго лежать.

— Эй, шеф, ты здесь? — раздалось из-за забора чье-то нагловато-протяжное.

Ленька мигом скатился с гамака на землю, вытянув шею, как пойнтер на охоте, вгляделся в того, кто стоял за забором, и подчеркнуто медленно, вразвалку пошел к калитке. За ней стоял Толян, но в его заплывшей физиономии не было сейчас ничего подобострастного. Она выражала высокомерие и немного презрение.

— Ты чего? — спросил Ленька, совсем не думая, что «синяк» пришел к нему по объявлению.

— Шеф, — процедил Толян, — ты что-то буруздел о том, что монету хочешь продать?

— Ну да.

— Тогда собирайся, ждет тебя человек, крутой покупатель. Он меня и послал.

В груди Кошмарика что-то со звоном щелкнуло, или ему это только показалось.

— Заметано, сейчас, только товар возьму. Далеко идти-то?

— Да брось — минут пятнадцать! — успокоил Леньку «синяк», и Кошмарик не торопясь пошел к дому.

Володя проводил его взглядом. Он догадался, что к Леньке наконец пришел тот, кого он ждал. Он понял также, что Леньку поведут сейчас к тому крутому покупателю, о котором «синяк» ему говорил, но устраивать встречу с ним раньше отказался. Ленька же, войдя в комнату, где спал с Володей, никакой монеты, понятно, брать не стал, зато взял плейер, в котором еще с утра поставил свежие батарейки и чистую кассету. Положив аппарат в нагрудный карман куртки, он поправил перед зеркалом бандан и вышел на крыльцо.

— Ленька, — окликнул его Володя, когда Кошмарик молча прошел мимо, направляясь к калитке.

— А, чего? — повернулся Кошмарик.

Володя помолчал. Он не хотел выглядеть сердобольным опекуном друга, прошедшего за свои не полные четырнадцать лет огонь, воду и медные трубы.

— Ты… к нему идешь?

— К кому к нему? — изобразил тот полное непонимание. — Пришли от покупателя, иду монету продавать…

Володю, точно пощечина, хлестнула неискренность другана.

— Ну, ну, иди! Счастливо поторгуйся, только… смотри не обломись!

— Не обломлюсь, не бойся, — буркнул Кошмарик и пошел к калитке, за которой маячила сизая рожа Толяна.

Выйдя на улицу, он спросил у «синяка» фальшиво-беззаботным тоном:

— Ну, куда тащимся?

— А сюда, шеф, пойдем, на горку, — ответил Толян, а Кошмарик, закуривая на ходу, весело отозвался:

— На горку так на горку! А что, на самом деле крутой мужик, к которому мы идем?

Толян почему-то промолчал, зачем-то вздохнул, потеребил себя за нос с перебитым переносьем и сказал негромко:

— На твоем месте дунул бы я сейчас на станцию да впрыгнул бы в первую электричку — не важно, куда она идет.

Кошмарику стало как-то не по себе — если уж сам «синяк», игравший роль посыльного, предлагал ему бежать, значит, и впрямь его поджидала какая-то опасность.

— А с чего это на электричку? — скаля зубы, сказал Ленька. — Или вы на меня за то обиделись, что я у врачихи говорил? Заложить, дескать, вас хочу? Так это я шутил, Толян…

Тут же он понял, что не стоило говорить, будто он на самом деле понял, что не прав, и продолжил:

— Нет, Толян, мне на электричку рано — мне товар продать надо.

— Ну, ну, продавай… — как-то неопределенно ответил синяк, и больше они не разговаривали.

Володя же, оставшись один, несколько раз сказал сам себе: «Все, успокоиться! Кошмарик знает, что делает! Я ему не мама с папой!»

Но этот словесный аутотренинг не помог. Страх за друга перевесил желание не вмешиваться в дела Кошмарика, и Володя, уже спустя две минуты после его ухода хлопнул калиткой. Он заметил, в какую сторону пошли Ленька с «синяком», а поэтому быстрым шагом двинул туда.

Если выйти из калитки и повернуть направо, то можно было попасть на вершину горы. Налево дорога вела к магазинам и и а вокзал. Через минуту быстрой ходьбы Володя увидел мелькнувший бандан Кошмарика и теперь шел медленнее, стараясь двигаться вдоль заборов, не выпуская между тем из виду подпрыгивающую при ходьбе голову Леньки.

Как предполагал Володя, так и оказалось. Кошмарик и «синяк» пошли по дорожке, ведущей на гребень горы. Именно здесь метрах в пятидесяти повыше был спуск в ложбину к тому мрачному дому с темными стеклами. Еще вчера, когда в полубреду лег в постель, Володя понял, что человек в белой рубашке, оравший в грозу на горе, был хозяином этого дома, и то, что Кошмарика вели именно в этот дом, для него не явилось неожиданностью.

Дома кончились, дорожка была открыта для обзора, и Володе негде было укрыться, чтобы остаться незамеченным. Спускаться вслед за Кошмариком в ложбину он не собирался. Сейчас эму нужно было лишь увериться: Леню ведут к маньяку, но что ему делать дальше, он не знал. Бежать в милицию не имело смысла, кричать вслед Кошмарику и просить его вернуться назад, тоже было бы глупо — Ленька никогда бы не послушался. Ему очень хотелось заработать баксы на какой-то мифической монете.

Когда Толян указал Леньке на тропинку, Кошмарик, словно сомневаясь, идти или нет, потоптался на месте. Он решал для себя вопрос: не слишком ли опасно это предприятие, стоит ли оно свеч? Володя, пригнув голову и подавшись ближе к кустам, с затаенным дыханием смотрел на стоявшего в нерешительности Леньку, о чем-то спрашивавшего Толяна, и вдруг заметил, как Кошмарик резко повернул в его сторону голову, точно ощущал оттуда поддержку. Володе показалось, что он заметил его, находящегося от тропинки всего метрах в пятидесяти, но Ленька тут же отвел взгляд, качнул головой, и через мгновенье Кошмарик и его проводник скрылись за кустом орешника.

«Он убьет его! Убьет! — с бешено бьющимся сердцем думал Володя, возвращаясь домой, — ноги его подкашивались от страха за друга, которого он не сумел (даже не попытался!) остановить. — Что делать? К участковому бежать? Глупо! Забросать гранатами этот дом? Но я не уверен полностью, что там готовится убийство! Что же делать? Что делать??!»

Отчаянье и страх способны сковать волю, сделать человека слабым и желающим, чтобы побыстрее случилось самое страшное, наступил конец, потому что ожидание часто вынести труднее, чем само бедствие.

Но случается и так, что крайняя ситуация заставляет мозг работать так четко, что спасительный выход является будто сам по себе.

По дороге домой Володе нежданно пришла спасительная идея, он быстро побежал к своему дому, желая застать маму, которая собиралась уйти в магазин. На счастье, она еще не ушла, и запыхавшийся Володя сразу бросился к ней:

— Мамочка, милая, мне очень нужны деньги!

Денег у нее было в обрез, поэтому она, вскинув брови, холодно спросила:

— Сколько?

— Ну, рублей пятьдесят.

— Да на что? — огорчилась она. — Ты ведь знаешь, что у нас с деньгами неважно.

— Мама, это очень, очень важно! Я хочу купить одну вещь, очень красивую футболку.

— Но ведь у тебя много футболок!

— А такой нет! Ну я молю тебя, умоляю! — но, видя, что она не спешит дать деньги, тихо сказал: — Если не дашь, с Ленькой может что-то страшное случиться, очень страшное…

Мама, уже давно сожалевшая о том, что приютила на даче Кошмарика, который был ее сыну не пара по всем статьям, недовольно фыркнула:

— Я не думала, приглашая Леню пожить у нас, что это будет стоить мне так дорого во всех смыслах!

Володя едва сдержался, чтобы не нагрубить матери. Впрочем, он увидел, что она все же пошла за деньгами, значит, он своего добился.

Схватив деньги и поцеловав недовольную мать, он выскочил за ворота и бросился налево в сторону магазина.

…Кошмарик и Толян стояли напротив двери в высоком заборе, из-за которого был виден лишь конек крыши дома.

— Фазенда ништяк! — сказал Кошмарик, кивая головой в сторону дома, но Толян не ответил и нажал кнопочку под козырьком. Через несколько секунд из хорошо замаскированного в заборе динамика донеслось:

— Кто это?

— Это я, Толян, — наклонился к забору «синяк», и голос из дома спросил:

— Ты с ним?

— Да.

— Пусть он прямо в дом идет, а ты — куда хочешь. Понятно?

— Понятно, хозяин, — покорно ответил Толян и тут же электронный замок двери щелкнул, Толян толкнул дверь и сказал Кошмарику: — Ну, иди!

Кошмарик прошел во двор. Дорожка из аккуратных, хорошо пригнанных друг к другу плит вилась среди декоративных камней, мха, и Ленька, внутренне произнеся молитву, обращенную к кому-то, направился ко входу. Три ступеньки невысокого крыльца вели прямо к двери, украшенной филенками и выступами.

«Из красного дерева, — зачем-то подумал Кошмарик, — круто живет…»

Он надавил на дверь — она оказалась открытой. Вошел в прихожую, и уже здесь был поражен: зеркала в резных рамах, чучело оленьей головы с рогами-вешалкой, бронзовая статуэтка на высокой подставке — в таких прихожих Кошмарику бывать не приходилось. Дверь в зал была открыта, и Ленька робко прошел в него. Ему сразу бросился в глаза большой камин в обрамлении белого резного камня. Камин пылал, будто на дворе была зима. Здесь царил полумрак, и деревянная лестница с точеными балясинами убегала к потолку, на второй этаж, теряясь при этом в сумраке зала. Огромный овальный стол в центре, шкура белого медведя на полу, картины в дорогих тяжелых рамах создавали ощущение богатства и покоя. И действительно — эта обстановка сразу как-то успокоила Леньку, догадавшегося, что хозяин этого дома не может не быть довольным жизнью, а поэтому не способен навредить ему. А еще Кошмарик порадовался тому, что из владельца всей этой роскоши уж непременно можно будет хоть что-то выжать.

Дата добавления: 2015-08-28