Сергей Васильевич Карпущенко 5 страница

Кошмарик растянул свои губы в блаженной улыбке и, пуская из ноздрей дым, громко прошептал:

— Нашли, Вовчик, нашли! Это так уматно! Сейчас же идем к нему! К этому жестокому бойфренду! Все разведаем, все разнюхаем! Этот парень выложит нам тысячу баксов, и мы оставим его в покое! Нет, не тысячу, а тысячу двести!

— Как это в покое? — пролепетал Володя и через плечо указал на объявление. — Мы его должны в милицию сдать. Пойдем к участковому…

— Ты что, псих? — шептал Кошмарик, дыша дымом прямо Володе в лицо. — Или просто прикидываешься чайником? Констебль нам и не поверит — одеколон, скажет, не улика, а душителя мы только спугнем этим, предупредим. На него нужно сейчас навалиться, сразу! Танюшка сказала, что он все собирает. Вот и пусть выложится, а потом, Вовчик, можешь сдавать его констеблю, сколько твоей душе угодно. Ну, пошли на Театральную. Я знаю, это метров двести отсюда.

Идти Володе к душителю совсем не хотелось. На платформу прибыла электричка, идущая в Питер. До вагона было метров десять, и можно было броситься сейчас же к открытой двери и уехать в поезде, смотреть потом на пробегающие мимо окна озера, домики, деревья и радоваться, что зло и опасность остались далеко позади. Но двери с шипением захлопнулись, а Володино сердце, наоборот, открылось навстречу жгучему чувству опасности, к которой его неодолимо тянуло сейчас.

— Ладно, пошли! — решительно сказал он Кошмарику. — Только что ты будешь говорить? Здесь нужно уж совсем на цыпочках подойти. С Танечкой ты разговаривал прекрасно, но она — дурочка, хоть, конечно, и добрая. Таких всегда надувают.

— Так, что я ему скажу? — кусал мундштук сигареты Кошмарик. — А вот что! «Если ты, — скажу, — мастер по телеящикам, то в моем плейере разобраться и подавно сможешь — там что-то барахлит!» А потом — видно будет!

И Кошмарик похлопал по карману куртки, где у него всегда покоился плейер.

Не торопясь, они стали подниматься к нужной улице. Кошмарик был взвинчен и без умолку болтал, объясняя, что сразу понял — Танюшка-де своему бой-френду одеколон покупала, и так оно и оказалось. Довольный своей проницательностью, Ленька говорил, что, если бы у нас в России была полиция нравов, то он с удовольствием пошел бы туда работать.

— Кумекаешь, — говорил он, — какие баксы можно делать, заловив чужую жену у какого-нибудь бой-френда! Да она тебе все отдаст, только бы ты ее мужу ничего не открыл!

Володя слушал-слушал, а потом заявил довольно решительно:

— А подонок ты, Кошмарик, ей-богу! Не понимаю, что нас с тобой связывает!

Кошмарик не мог не обидеться:

— Знаешь, я за такие оскорбления могу и лажу на фейсе раскатать! А водишься ты со мной потому, что и сам в душе такой же, только мамочка твоя интеллигентная сделала тебя с виду домашним лохом. Ничего, подрастешь, скинешь с себя эту пену. Мы с тобой, как ни крути, продукт нашего времени. Ну и что с того, что я разбогатеть хочу? Не собираюсь же я красть у государства нефть, газ, да и толкать их на миллиарды баксов за рубеж? Они-то чистые, а я, выходит, грязный, если с жены застуканной деньгу взять решил. Не понимаю я твоего юмора, Вовчик!

Володя давно уже понял, что Кошмарика не переделаешь, а потому промолчал. К тому же они уже находились напротив высокого забора с цифрой пять под словом «Театральная». Калитка была открыта, и Кошмарик смело направился к дому, на стене которого висела реклама заведения, находящегося здесь, — на доске был грубо намалеван телевизор, на экране которого значилось:

РЕМОНТ ТЕЛЕ, ВИДЕО, АУДИО

Добро пожаловать!

Поднявшись на крыльцо добротного дома, ребята вошли в прихожую, а оттуда — в комнату, и Володя сразу ощутил знакомый запах «Чемпиона», заставивший его сердце забиться в предчувствии опасности. В комнате пахло и еще чем-то, довольно приятным, лесным, хвойным. Здесь стояли несколько столов, заставленных телевизорами, радиоприемниками, приборами. Хозяина не было видно, зато слышался чей-то негромкий свист. Не по себе стало и Кошмарику, застывшему у входа в нерешительности.

— Эй, мастер! Есть кто дома? — спросил наконец Ленька с тревожной звонцой в голосе.

Свист прекратился, и послышался голос:

— Есть, есть, проходи!

Ребята обошли какие-то верстаки и приблизились к вертящемуся столу с водруженным на него большим японским телевизором. За ним-то и скрывался хозяин, в котором Володя с трепетом надеялся уличить душителя. А «Чемпионом» в этом месте пахло так сильно, что даже першило в горле.

— Ну, чего вам? — показалась вдруг из-за телевизора голова, и мальчики невольно отпрянули назад — на них смотрело лицо с вылезшими вперед лягушачьими глазами. Все это так соответствовало ожиданиям Володи найти в доме страшного человека! Присмотревшись, однако, к лицу мужчины, он понял, что испугался зря, — просто глаза мастера закрывали окуляры, которые ему нужны были для работы. В руке его был паяльник.

— Эх, напугали вы нас, мастер! — усмехнулся Кошмарик смущенно. — Рожа у вас с этими очками, как у монстра!

Мастер снял окуляры. Это был тридцатилетний мужчина, суровой наружности, и шутить он был не настроен.

— Ты чего хотел? — нахмурил он брови.

Кошмарик пожал плечами:

— Я по делу пришел. Вы ведь видео-аудио чините? А встречаете грубовато. Так и навар от работы потерять можно.

Мастер, казалось, смягчился:

— Ну, покажи, что у тебя. Понимаешь, работы — завал, успеть бы все…

— Понимаю, — сказал Кошмарик, — но у меня работа небольшая, но не бойтесь, мастер, я заплачу. Плейер вот… — Он протянул ему аппарат.

Тот взял, нажал на кнопку пуска, послушал.

— Вроде бы ничего работает, — все крутил мастер в руках плейер, а Ленька сказал:

— Да затирает что-то — вдруг пленка останавливается, вращаться перестает. Надоело, надо бы новый купить, но я подумал — может, почините?

Мастер открыл крышку прибора, что-то ковырнул отверткой, снова включил — работал плейер, как и прежде. А Володя, едва он снял с глаз окуляры, не переставал приглядываться к нему. Он пытался представить этого человека нападающим на подростков сзади, и чем дольше он его разглядывал, тем больше Володе казалось: этот человек на самом деле мог быть душителем. Какая-то жестокая складка на лбу, резкие морщины на щеках свидетельствовали о жестоком характере человека, занимающегося мирным ремеслом телемастера.

Да еще слова Татьяны из кассы и запах одеколона — все совпадало.

Кошмарик принял из рук мастера плейер, послушал, заулыбался, изображая полное довольство и счастье, засунул аппарат в карман и сразу достал бумажник. Мастер попытался было отказаться от денег, но Ленька, сопровождая извлечение денег словами «Нет, мастер, всякий труд должен вознаграждаться», достал сотенную и положил ее на грязный рабочий стол телевизионщика.

— Сдачи не ищи. Разреши только у тебя минут пять — десять посидеть. Можно?

Мастер не мог отказать. Далеко не каждый день он зарабатывал и по тридцать рублей, а тут, не прилагая усилий, получил сразу сто! Денежных и щедрых людей он уважал, потому что сам никогда не был щедрым.

— Да вы садитесь, ребята! — подвинул он друзьям замызганные табуретки.

Кошмарик сел, спросив разрешения, закурил сигарету, а Володя все думал, поглядывая на инструменты, разбросанные там и сям на столе: «Все здесь есть! И кусачки тоже! Вон те, большие, наверное, сгодились бы, чтобы перекусить трос? И руки-то у него сильные. Как же начнет Кошмарик?»

А Кошмарик, на самом деле решив, что к людям нужно подбираться на цыпочках, все крутил вокруг да около — то о заработке спросит, то поинтересуется, все ли импортные модели видиков мастер может ремонтировать. Мастер на все вопросы отвечал охотно, но Володя понимал, что тот любезен лишь потому, что хочет выказать благодарность за деньги, но любезность его начинает иссякать. Володя уже ясно видел, что складка на его лбу становится все глубже, жестче, он нервно дергает головой, а один раз даже посмотрел на часы.

— Мастер, а ты, случайно, три дня назад — или два, не помню — был на выступлениях дельтапланеристов? — неожиданно для Володи спросил Кошмарик.

— Работаю я все время. Некогда мне на всякие выступления ходить, — еще больше нахмурился специалист по ремонту, а Ленька после этого ляпнул такое, что Володе даже стало страшно:

— А вот этими кусачками, к примеру, — снял он со стола инструмент, на который и Володя смотрел с подозрительностью, — стальной тросик можно перекусить?

Мастер бросил взгляд на кусачки и ответил:

— Смотря какой толщины тросик. Миллиметров пять перекусят.

— А семь миллиметров?

— Не знаю, не пробовал тросы ими перекусывать, — холодно сказал мастер, взял из рук Кошмарика кусачки и положил их на место. — Какие еще вопросы будут?

— Будут, мастер, будут. Вот, например, ты каким одеколоном пользуешься?

— Никаким. Ненавижу мазать себя всякими дезодорантами и духами, — заиграл желваками мастер.

— Ну да! — усмехнулся Кошмарик. — Только я вошел к тебе, как учуял запах моего любимого «Чемпиона»! Смотри, неужто неизвестна тебе такая красивая коробочка? — и Кошмарик вынул из кармана одеколон.

Володя, смотревший на мужчину в оба глаза, заметил, что его лицо при виде «Чемпиона» перекосилось. Он зло засунул руки в карманы брюк, наклонил к плечу голову и тихо, с яростью сказал:

— Малый, я теперь понял, чего ради ты здесь турусы на колесах выкручиваешь. Тебя Танька послала, только не знаю зачем. Я ее бросил, да, так она меня все забыть не может! Решила какую-то шантрапу послать ко мне! Делу моему мешать! Ну так передай ей, что одеколоном ее я после пайки платы протираю! Спирт, он очень хорошо грязь всякую убирает — канифоль жженую, всякое другое! Вот он! — Мужчина наклонился и выхватил из ящика стола флакон с «Чемпионом», в котором одеколона оставалось на самом донышке. — Вот смотри, беру на ватку — и тру, тру, пока грязь не растворится! Так ей и передай!

Но Кошмарика горячая речь мужчины не смутила — он еще и не с такими «мастерами» турусы на колесах разводил. Ленька тихо гоготнул и сказал:

— Мастер, не нравится тебе об одеколоне разговаривать, потолкуем о старинных монетах. Ты ведь любишь старину, я знаю. Хочешь, я предложу тебе один старинный сес… сес… ну как там его, Вовчик? — Ленька повернулся к Володе за помощью.

— Сестерций императора Каракаллы, — подсказал Володя, сердце которого работало с шумом мощного пылесоса.

— Ну да, слышал? Пятый век до нашей эры. Ты знаешь, где я его нашел?

— Не знаю и знать не хочу! — заявил мужчина, скрестивший на груди руки и твердо решивший не отдавать ста рублей, променяв на них свой покой.

— А я тебе скажу, мастер, скажу! — торжествовал Кошмарик, очень уверенный в том, что душитель находится в его полной власти. — Нашел я этот сестерций на земельном участке, где строится новый дом для какого-то крутого чувака. Нашел же при сложных и необъяснимых пока обстоятельствах. Моего приятеля, Вовчика, — вот он сидит, — там десять дней назад чуть было не задушил какой-то повернутый чувак. Он бы так и поступил, если б мой друган не оказался парнем крутым — вынул ножик да этого психа в ногу пырнул. Так и спасся. А на другой день нашли мы на том месте старинную монету. Полагаем, выпала она из прорезанного ножом кармана.

— Оч-чень интересно! — процедил сквозь зубы телемастер. — А вы, я вижу, мужики и впрямь крутые. Ножиком пырнуть — вам что сморкнуться! Но только зачем ты мне об этом рассказывал? Я-то тут при чем? Монетами я не интересуюсь!

Кошмарик и в этом случае остался невозмутим, как бронзовый истукан. Уминая окурок в консервной банке, он сказал:

— Я знал, мастер, что ты не признаешься в своей любви к старинным сестрециям. Ты ведь псих только тогда, когда на подростков нападаешь, а так — сидишь себе и в ящиках ковыряешься. Я же тебе, как человеку умному, предложить хочу: отвали нам тысячу двести боксов, и мы уходим отсюда сразу. Нет — идем к участковому, и ты, считай, сидишь на нарах. Я понимаю, что наличных денег у тебя может и не быть, но у тебя есть монеты. Пять серебряных сестрециев обеспечат тебе полный покой. Ну, как тебе нравится мое деловое предложение?

Если бы Кошмарик внимательно следил за том, как меняется выражение лица мастера, пока он говорил, то непременно приостановился бы, призадумался — а стоит ли продолжить? Володя видел, что мужчина вначале презрительно улыбался, потом его нижняя челюсть задрожала. Когда же Кошмарик закончил речь, мастер, весь дрожащий, с трясущимися губами и широко раскрытыми глазами, стал что-то быстро искать на столе. Володя на миг подумал было, не отыскивает ли он среди хлама «сестреции» или что-то другое, ценное, чтобы поскорее рассчитаться с наглым шантажистом. Но мужик наконец нашел то, что искал. Это были не монеты. Он схватил со стола электродрель с зажатым в ней большим сверлом. Она мигом зажужжала, и телемастер, кинувшись к Кошмарику, чтобы схватить его за шиворот, заорал:

— Гады-ы-ы! Сволочи-и! Пугать пришли?! Меня не запугаешь! Щас дырку в голове получишь!!

Если бы Ленька так и продолжал сидеть на табурете, то туго бы ему пришлось. Но он вместе с табуретом кувыркнулся на бок, что избавило его от мертвой хватки разъяренного мужика, который в эту минуту на самом деле был похож на ненормального садиста. На карачках, но очень быстро Кошмарик по-собачьи пробежал метра три вслед за удирающим Володей, вскочил на ноги и дунул прочь из дома. А вслед ему неслась ругань чернее черной украинской ночи.

Провод, соединяющий дрель с розеткой, был, видно, не слишком длинным — мастер появился на крыльце, продолжая держать в руке страшное орудие, но дрель уже не гудела.

Он тяжело дышал, и глаза его метали в сторону стоявшего у забора Кошмарика стрелы ненависти.

— Ладно, мастер, не заводись, — миролюбиво сказал Ленька. — Ну, пошутил я. Что, телегу прокатить нельзя?

— Там, на улице, свои телеги и катай! — зло ответил неврастеник.

Потом вынул из нагрудного кармана рубашки сотенную, скомкал ее — и бросил в сторону Кошмарика, который, однако, за деньгами не пошел. Не потому, что не хотел их вернуть, — просто страшно было. А вдруг дрель снова зажужжит?

«Мышеловка»

Кошмарик страдал. Таким страдающим Володя своего друга никогда не видел. Ленька лежал в гамаке точь-в-точь как утром, но теперь не в позе барина, отдыхающего после обеда из пятнадцати блюд, а как-то скрючившись, на боку, покрыв всю голову банданом, из-под которого иногда доносилось тягучее:

— Ох я крети-и-ин! Ох я деби-и-л!

Эти слова самобичевания перемежались с еще более крепкими выражениями, так что Володя косился на дверь веранды — не слышит ли мама эти признания Кошмарика о собственных умственных способностях. Конечно, больше всего корил себя Ленька за то, что потерял так много денег — и Танечке дал, и этому «телеклопу». К тому же Леньку постигло разочарование — разрушилась мечта, и на его «Харлей-Дэвидсоне» мчался сейчас другой пацан, поумнее и поизворотливее его. Иногда, правда, Кошмарик резко приподнимался в гамаке, сбрасывал с головы бандан и с тоскливой надеждой в глазах спрашивал у Володи:

— Вовчик, а может, он на самом деле душитель? Видел, как он набросился на меня с жужжащей дрелью?

Но друг лишь отрицательно мотал головой, и Кошмарик, тяжко и длинно вздыхая, набрасывал на лицо бандан и снова ложился на бок. Теперь он уже не делал резвых движений, как это было утром, чтобы гамак все время качался. Нет, Ленька умирал от презрения к себе.

Володя вынес с веранды табурет и присел па нем рядом с гамаком, похлопал Кошмарика но плечу и сказал:

— Кончай ныть! Я тоже кретин и идиот, раз с тобой пошел к этому телевизионщику. Надо же! Предположил, что на Вороньей горе только один человек и мог пользоваться «Чемпионом», раз купили его в здешнем магазине. Глупо было думать, что слова Танечки «жестокий, мерзкий» относятся именно к душителю.

А она этого мужика так называла потому, что любила его, одеколоны дорогие дарила, а он взял да и бросил ее. Ты и сам представь: мог бы богатый нумизмат, который в кармане дорогие монеты таскает, корпеть над телевизорами и просто ликовать от счастья, когда ему сто рублей дают?

Кошмарик повернулся к Володе, стащил с головы бандан и спросил:

— Вовчик, а может так быть, что принес душитель свой телевизор из ремонта, а ручки настройки и кнопки «Чемпионом» пахнут — там же у мастера провоняло «Чемпионом» все! — ну вот, стал он эти ручки-кнопки трогать, на руках запах остался, а потом он тебя увидел и задушить попытался? А, прав я или нет?

— Не думаю. Ну много ли запаха на ручках останется? А я помню, что от душителя сильно пахло одеколоном этим, и не от рук, а от волос скорее. Знаешь, давай-ка мы с тобой эту версию пока отложим — ненадежная она. Меня больше монета интересует…

— Меня тоже, — кивнул Кошмарик, — много монет.

Володя недовольно поморщился, но продолжил:

— Сидел я сейчас и думал: как бы нам выявить душителя? То, что он живет где-то рядом, мне понятно. Скажи, ты «Гамлета» когда-нибудь смотрел?

Кошмарик, в компании Володи старавшийся скрывать свою необразованность, постарался ответить неопределенно:

— Да, что-то слышал. Кажется, король такой был? Не попал?

— Не попал. Он был принцем Датским, и у Шекспира есть пьеса «Гамлет».

— Ну-ну, и на что нам этот датчанин сгодится?

Володя улыбнулся. Он почему-то страшился насмешек Кошмарика, который стал бы снова называть его домашним лохом, но в помощи Леньки он сейчас очень нуждался, да и план ему казался дельным, хоть на самом деле был немного смешным.

— Знаешь, в этой пьесе Гамлет, узнав о том, что его отца убил брат, ставший королем, решает разыграть перед ним пьесу. В ней подробно описано убийство отца. По лицу и поведению убийцы во время спектакля Гамлет хочет узнать: не ошибается ли он, на самом ли деле его дядя убил отца?

Кошмарик хоть и слушал Володю с интересом, но был насторожен.

— Чего-то я не могу врубиться… — сказал он растерянно.

— Врубишься! У Гамлета его пьеса называлась «Мышеловка», вот такую мышеловку и я хочу устроить нашему маньяку.

— Что же, пьесу будем играть? — едва скрыл зевоту Кошмарик.

— Да, пьесу! И я даже придумал ей название!

— Понятно какое — «Мышеловка».

— Нет, не «Мышеловка», а «Пир Каракаллы»!

Тут уж Кошмарик и не пытался скрыть своего пренебрежения к затее Володи:

— Ну, ты, Вовчик, уж как придумаешь что-нибудь, так хоть лопайся от смеха или со скуки помирай. «Пир Каракаллы»! Да на какого лешего он нам сдался?

— Вот на какого, — чуть стушевался Володя, боявшийся насмешек другана. — Слушай внимательно. То, что душитель носил в кармане монету Каракаллы, прекрасно зная о том, что это такое, я уверен. Если мы повесим на здании вокзала яркую афишу о представлении с таким названием, дадим повисеть ей денька три, я уверен, что маньяк обязательно увидит ее. Слово «Каракалла» поразит его, во всяком случае, привлечет внимание. Он придет на нашу пьесу, и тут-то мы будем смотреть в оба!

— В оба, говоришь? — с фальшивым азартом переспросил Кошмарик.

— Ну в четыре глаза! Ты и я будем смотреть, искать среди зрителей убийцу! Да, я теперь уверен — он мерзкий, страшный убийца! Я в лепешку расшибусь, а найду его!

— Кого это ты собираешься найти? — раздался неожиданно голос мамы, вышедшей на порог веранды. Она была в фартуке и держала в руках кастрюлю, с которой стекала мыльная вода.

— Да вы не беспокойтесь, Виктория Сергеевна! — выше приподнялся в гамаке Кошмарик. — Володька мечтает в городе книжку одну найти, «Гамлета», датчанина одного.

— Но у нас ведь есть дома «Гамлет»? — Мама старалась удержать руками текущую воду.

— Да это другой какой-то «Гамлет». Он мне тут все уши про него прожужжал.

А Володя, разозлившись, прошипел Леньке:

— Слушай, поднимайся, а? Пойдем по горе прошвырнемся. Хватит валяться! Зад от гамака в клеточку будет!

Когда они вышли на улицу, Володя мрачно сказал:

— Ты ведь ничего не знаешь о Каракалле?

— Ну, только то, что он монеты портил.

— О, это такой подонок был — настоящий душитель. Представляешь, он убил родного брата только для того, чтобы прийти к власти, потом сенаторов стал убивать, которые с ним не соглашались. Мстительный, жестокий, подозрительный, и малодушный вдобавок. Его тоже убили через шесть лет после того, как он стал императором. Вот о нем я и решил поставить маленькую пьесу. Собственно, даже не важно, какое у нее будет содержание. Главное — чтобы прозвучало его имя, и был показан эпизод: он убивает брата, Гету. Я не знаю точно, как он его убил, но у меня Каракалла будет душить брата. Собственно, мне нужны только три актера: тот, кто будет читать пролог и эпилог, и те, что изобразят Каракаллу и Гету.

— Да где ж ты актеров найдешь? — удивился Кошмарик. — Я сразу тебе скажу — меня в эту бодягу не втягивай! И вот еще — где спектакль играть будешь? У себя на дворе? Или нет — давай в зале ожидания, на вокзале — там акустика классная и грязно, как в Древнем Риме.

— Не знаю, с чего это ты решил, будто в Риме было грязно, но я хочу другое место сейчас осмотреть. Именно то, самое нужное…

— Неужели… там? — догадался Кошмарик, и по лицу его скользнула тень испуга.

— Да, там! — твердо сказал Володя. — Но мы уже пришли!

Свернув с одной улочки на другую, подростки подошли к тому страшному участку. Издалека было видно, что бетонные блоки не громоздятся, как прежде, вповалку, а лежат врытые в землю, создавая абрис фундамента. Ничто здесь теперь уже на напоминало прежнюю картину, но Володя по этому поводу печалиться не стал.

— Отлично! — сказал он, проходя на участок, на котором, к счастью, сейчас никто не работал. — Это то, что нужно! Вот и доски лежат! Эти доски в пять минут кладутся на фундамент, превращаясь в сцену!

— Прогибаться будут, — сказал Кошмарик, не веривший в то, что идея Володи будет доведена до конца.

— Не прогнутся, если положить их так и так — здесь их этот блок в середине поддержит. И вот вечером, часов в девять, а то не увидим физиономию душителя, мы устроим представление, устроим нашу «Мышеловку»! Все это под музыку! У меня есть кассета одной английской группы — там такой страшный, мистический рок! Мой магнитофон довольно мощный, будет громко! Жаль только, что световых эффектов нельзя организовать!

— Почему? Палок здесь полно, а смолу я разыщу. Сделаем факелы, штук десять, подожжем перед началом — так заполыхают, что атас!

— Да, факелы — это здорово! Очень к месту! Только много не надо, хватит и четырех! Но только где найти актеров?

Кошмарик, относящийся к идее Володи крайне скептически, все же увлекся проектом — так, от нечего делать. Поэтому он сказал, немного поразмыслив:

— Найду я тебе актеров. За мои бабки можно на вечер и из Питера, из самого большого театра заслуженных артистов вызвать. Ты пьесу-то написал? Или так, треплешься? Пока не прочту пьесу, артистов искать не буду.

Пьеса была написана Володей за один вечер. Еще пару часов потребовалось ему, чтобы переписать ее в четырех экземплярах — один для себя, а три — для актеров. На афишу, правда, времени уже не хватило, и пришлось ею заняться утром, и для этого подошел остаток обоев, которыми хозяйка оклеивала комнаты.

Когда Володя сел за рисование фломастерами афиши, Кошмарик снова улегся в любимый им гамак, где с видом знатока и мецената принялся за ознакомление с текстом «Пира Каракаллы». Вчитывался он в текст долго. Володя, сидевший за столом, видел, что другая прочел его раза три. Наконец Кошмарик изрек:

— Ну что ж, писатель, пьеса хорошая, можно сказать, крутая, правда, без наворотов. Но одного я не понял — где тут пир? Ты пьесу назвал «Пир Каракаллы», а у тебя никто ни куска не проглотил, ни одной рюмки не опрокинул. Не пойдет!

Володя стал было доказывать другу, что под словом «пир» подразумевается не застолье, а торжество, победа, что Каракалла празднует свою победу над убитым братом, не задумываясь о том, что и его ждет та же участь — зло порождает зло. Однако Кошмарика такие вити еватые объяснения не устроили.

— Нет, господин писатель, не пойдет! Кто придет на твою пьесу? Какой артист станет иг рать в ней? Ты нашего народа, то есть пипла, не знаешь — ему все ясно нужно писать. В общем, я артистов звать не буду, пока ты название не переменишь!

— Ленька, да нам главное — имя Каракаллы в афише указать! А пипл, это ты напрасно, у нас совсем не такой дурак. Да и из текста пьесы понятно, что Каракалла празднует кровавый пир.

Однако Кошмарик проявил настойчивость, и Володе пришлось заменить «Пир» на «Победу», что он сделал скрепя сердце. Но вот все было готово. Афиша оказалась совсем даже ничего, броская и привлекательная. Володя даже умудрился изобразить на обоях Каракаллу, протягивающего к горлу брата руки с растопыренными, как прутья на худой метле, пальцами. Кошмарик взглянул, улыбнулся и похвалил работу. Взяв три экземпляра текста и афишу, друзья вышли за ворота дома. Нужно было повесить афишу и, как обещал Ленька, по дороге найти подходящих людей на роли.

Рядом с магазином, в котором торговали продуктами и спиртным, на скамейке сидели мужики. Подперев подбородки кулаками, они молчали, и по всему было видно, что они мучаются от похмелья.

— Ну вот они, актеры! — усмехнулся Кошмарик, направляясь к сидящим, но Володя дернул его за рукав:

— Ты с ума сошел? Алкашей в мою пьесу пригласить собираешься? Опозорить хочешь?

— А ты что думал, я тебе из большого питерского театра заслуженных артистов доставлю? Нет, братец! Придется взять то, что само в руки идет. Ничего, наш пипл очень талантливый, да и нужны они нам только, чтобы имя Каракаллы твоего прозвучало! Или ты передумал?

Подрулив к мужикам, Кошмарик приветствовал их следующим образом:

— Ну что, бухарики-сухарики, поди, подлечиться-то охота?

Один бухарик, сдвинув повыше кепку, козырек которой до этого защищал его глаза от солнца, лениво спросил:

— А что, добрый человек, помочь нам можешь? Или так, зазря языком треплешь?

— Не зазря, господин бухарик, не зазря. Хочу подлечить ваши души, мужики, потому как есть у меня к вам дело, а с больными, напряжными людьми мне говорить влом.

У мужиков забегали глаза: от такой нежданной щедрости они давно отвыкли, а Кошмарик, вынув из бумажника полста рублей, протянул их бухарику, который был менее синим, чем другие, и наставительно сказал:

— Здесь на батл водки и на легкую закуску хватит. А потом поговорим…

Через пять минут на скамейке уже царило веселье. Звенели добытые бог весть где стаканы, резались двести граммов дешевой колбасы, хрустел хлеб. Чтобы перестать быть людьми «напряжными», мужикам хватило и по полстакана, а потом один из них, наверное обладающий авторитетом, а также багровым кровоподтеком под глазом, спросил у Кошмарика:

— Слушай, шеф, а ты чего такой добрый, а? Поди, хочешь, чтобы мы тебе услужили? Может, замочить кого надо?

Володя смотрел на пьянчужек с едва скрываемым отвращением, а уж когда «синяк» спросил такое, готов был бежать без оглядки. Кошмарик же ответил «синяку» серьезным тоном:

— Точно, угадал. Замочить мне нужно одного человечка, только одному из вас придется мочить своего другана.

— Ты чего пургу метешь, старик? — испугался другой «синяк». — Мы своих не трогаем. Если хочешь, отмашем кого другого. Только укажи, да и еще на бутылку подкинь. Что, обидел тебя кто-то здесь, на Вороньей? Мы всех знаем!

— Так, кореша, — стал еще более серьезным Кошмарик, — трепаться мне с вами некогда. Слушай меня внимательно. Замочить нам друг друга придется, то есть задушить, только сделаете вы это в спектакле. Не согласны, я других артистов найду.

Лица бухариков тут же стали значительными и важными — их приглашали стать артистами, значит, они в этом скверном мире что-то еще стоили.

— Шеф, ты дельные вещи предлагаешь, — сказал «синяк». — Ты что, режиссер? Расскажи поподробней о спектакле.

— Нет, режиссер вот этот парень, а я только продюсер. Сечешь? Ну, Вольдемар Вольдемарыч, — обратился Кошмарик к другу, — расскажи господам бухарикам о представлении.

Деваться было некуда, и Володя, преодолевая отвращение, объяснил мужикам, что за спектакль, где и когда он будет поставлен. К великому его изумлению, даже пьянчужки слушали с величайшим вниманием. Некоторые даже задавали уточняющие вопросы. Для пущей важности, — хотя это было излишне, — Володя развернул и показал мужикам афишу, предложив:

— Хотите, я укажу в ней фамилии тех, кто будет играть в спектакле. Мне, собственно, нужны три человека.

Сразу же поднялся шум. Хмель уже успел дойти до самого нутра бухариков, и они принялись выяснять, кто какую роль будет играть. Всего их было пятеро, так что предстояло решить, кто же попадет в спектакль. Для начала они выяснили, сколько получат актеры, и Кошмарик пообещал им по тридцать рублей, хотя раньше собирался дать по полета каждому. Узнав о столь крупном вознаграждении, мужики зашумели еще громче, из магазина вышла продавщица и велела им перестать орать или немедленно убраться. И тут Володя приступил к своим режиссерским обязанностям. Он решительно заявил, что сам отберет актеров, и все замолчали.

Выбирал он артистов исходя из следующих соображений: Каракаллой должен быть мужик с самым отвратительным лицом, для Геты, его брата, подойдет алкаш с благообразной физиономией, а уж чтецом в прологе и эпилоге должен стать обладатель самого солидного лица. Об актерских способностях бухариков Володя не задумывался.

Подыскать Каракаллу было проще всего — нм стал мужик с багровым синяком, и счастье залило его сизоватое лицо, когда он понял, что ему придется хоть на двадцать минут перевоплотиться в императора. На роль Геты Володя выбрал самого юного члена пьющей компании. Парень тоже был рад, хотя перспектива быть задушенным его не слишком прельщала, и он сразу заявил «синяку» — Каракалле, чтобы тот душил его полегче, что ему и было обещано. Трудней всего оказалось выбрать чтеца. Умных лиц в компашке не наблюдалось, поэтому Володя просто-напросто попросил оставшихся произнести по строчке из текста. Те очень старались, но из трех человек в труппу Пыл зачислен лишь один, с самым низким, густым басом.

Дата добавления: 2015-08-28