Сергей Васильевич Карпущенко 7 страница

— Надо лезть… — только и сказал Володя.

— Надо… — согласился Кошмарик. — Сейчас я веток принесу. Зажжем их и полезем. Фонарика-то нет.

Джинсы Володя решил снять — не хотелось лишнюю работу маме доставлять. Скоро сухие ветки лежали у входа в подвал, отрытого едва ли не на треть своей высоты. Больше копать не имело смысла: пролезть в подвал можно было и так, а открывать проход во всей его красоте для прохожих Володе не хотелось.

— Ну, ты первым лезь, — подтолкнул его Ленька к пасти проема, — а я тебе факел подам.

— Нет, давай я вначале с факелом хоть голову туда просуну, а вдруг там что-нибудь не так…

— Что, вампира испугался? — гоготнул Ленька, прекрасно понимавший, что и сам бы не полез, не убедившись в отсутствии опасности.

От огонька зажигалки ветка долго не хотела загораться. Кошмарик израсходовал на нее едва ли не половину всего газа, но вот факел запылал. Володя, встав на четвереньки, вначале просунул в черноту подвала руку с факелом, потом — голову, пролез по плечи, заглянул во мрак подземелья и увидел кирпичный пол, находящийся внизу, в полутора метрах от Володиной головы. Он был, на удивление, сухим, точно сюда никогда не проникала дождевая вода.

— Надо лезть, — решился Володя, хотя где-то в низу живота было холодно, как в морозильнике «Стинола».

— Ага, полезай! — сразу согласился Кошмарик. — На месте лучше разберешься!

— Я ногами вперед полезу, ты меня за руку держи. Когда встану на пол, подашь мне факел. Зажги-ка от этой ветки вторую.

Когда Володя наполовину проник в черное жерло подвала, ему вдруг показалось, что его заглатывает какое-то страшное чудовище — в подвале было холодно, а на солнце — жарко. Встав на холодный кирпич пола, Володя вдруг сильно испугался, что никогда не вылезет наружу. Он хотел было крикнуть, чтобы Кошмарик тотчас подал ему руку и помог выбраться наверх, но огонь просунутого в проем факела остановил его.

Держи, могильщик! — Кошмарик закрыл собой голубое неровное пятно дыры, Володя взял ветку и, боясь, что она быстро сгорит, спотыкаясь о валяющиеся под ногами кирпичи, пошел по подземелью.

Здесь было холодно и сыро, оранжевый свет факела выхватывал из темноты валяющиеся доски, какой-то мусор, ржавые консервные банки, сапоги и ботинки, какую-то ветошь. Атмосфера была насыщена запахом разлагающейся кожи и ткани, еще чем-то противным. Володя едва сдерживался, чтобы не плюнуть на все это и не вылезти поскорее наверх. Внезапно взгляд его упал на деревянный ящик. Он подошел ближе. Факел трещал, и казалось, скоро погаснет. Володя поднял ящик.

Он был тяжелым, килограммов десять, но Володя нес его за удобные ручки, прибитые с обеих сторон. Подняв его к лазу, он крикнул:

— Кошмарик, прими!

— А чего это там? — снова закрыл голубое пятно Ленька, но с готовностью просунул руки и голову в подвал.

Факел давно погас, и Леньке пришлось нащупывать ручки впотьмах. Володя снизу помог другу, подтолкнув ящик. Кошмарик исчез с находкой, чтобы через несколько секунд подать руку выбирающемуся наверх другу.

Кошмарик трепетал. Володя видел, что он просто облизывается, глядя на ящик, который когда-то, похоже, был покрашен, но теперь дерево стало бурым, чуть ли не черным, от старости и влаги.

— Интересно, что там? — так и ходил вокруг ящика Кошмарик, ждавший, пока Володя, как хозяин находки, покажет ему, что там, в этом ящике. Володе тоже не терпелось открыть ящик, в котором что-то громыхало, когда он нес его. Но он хотел продлить минуту сладкого ожидания, думая, что за почерневшим деревом находится что-то очень интересное. И ценное.

— Как откроем? — спросил он у Леньки.

— А просто — лопатой вдарим сверху пару раз, и порядок!

— Ну, давай ударим. — Но ударять не стал, а просунул кончик штыка лопаты в щель между досками, надавил, прогнившее дерево хрустнуло, и доска переломилась надвое. Оторвать вторую доску не представляло труда, а потом и третья отлетела в сторону.

То, что лежало в ящике, было закрыто плотной, промасленной бумагой. Володя, помедлив еще немного, оторвал край бумаги, и взору мальчиков открылись предметы, найти которые здесь они не только не ожидали, но Володя даже не хотел бы.

— Ништяковая фишка! — нагнулся Кошмарик и вытащил из ящика цилиндр чуть поменьше стакана размером с приделанной к нему деревянной колотушкой. — Я такие никогда и не видал!

— Немецкая, — с противоречивым чувством смотрел Володя на гранату, — со времен войны остались. Здесь, в подвале, у немцев, видно, склад был. Вот ящик и остался. Боевая, вон кольцо торчит… — сказал Володя, и его обдало холодом при мысли, что в полуметре от него находится смерть.

— Это хорошо, что боевая, — любовался Кошмарик гранатой, металл которой почти не тронула ржавчина.

— Что хорошего? — с предостережением в голосе спросил Володя. — Осторожней!

— А я и так осторожно, Вовчик! — быстро произнес Кошмарик, а потом сделал то, что заставило Володино сердце остановиться, а через мгновение забиться с утроенной скоростью.

При слове «Вовчик» Кошмарик дернул за кольцо, оставшееся на его пальце, и сразу же метнул гранату куда-то далеко в кусты, коротко сказав:

— Ложись!

Они упали на землю со скоростью скошенной травы, и через пару мгновений Володя почувствовал, как вздрогнула под ним земля, взрыв оглушил так, что услышать шуршание падающих кустов, вырванных с корнем из земли, он не мог. Он смотрел на Леньку, тоже лежащего рядом и смотревшего на него, смотревшего веселыми глазами, в которых светился вопрос: «Ну как я, ништяк?»

— Кошмарик, — по слогам произнес Володя, — а ведь ты — кретин. Знаешь ты об этом?

И Ленька так же спокойно ответил Володе:

— Знаю, Вовчик, знаю. Меня мама в детстве головкой маленько ударила.

Они поднялись на ноги, нагнулись над ящиком. Всего под бумагой было девятнадцать гранат. Володя смотрел на них безо всякого интереса — нажили себе новые хлопоты.

— Ну что, назад их в подвал засунем или участковому понесем? — спросил он у Кошмарика.

Ленька пожал плечами:

— Ты нашел, тебе и решать. Лично я эти фишки хорошо бы в Питере задвинул. По полста баксов за каждую можно получить… Ништяковый такой товарец…

Все это Кошмарик говорил равнодушным тоном, как бы рассуждая вслух и ничего не предлагая Володе, но тот все понял. Зачем-то он взял Леньку за подбородок, приподнял его голову, словно хотел получше рассмотреть, а потом с расстановкой сказал:

— Леня, больше при мне об этом не вякай, слышишь?

— Слышу, — кивнул тот. — А одну фишку дашь, чтобы рыбу на озере глушить? Возьмем у хозяина резиновую лодку, выедем сегодня вечером, да и кинем в воду. Удовольствие классное получишь, когда увидишь, как рыба вверх пузом на воде закачается! Ну, дашь?

Володя, вместо ответа, сложил три пальца правой руки в незатейливую фигуру и поднес их прямо к носу Кошмарика. Потом взял ящик, поставил его у входа в подвал, спустился в него, а потом снял опасный груз и понес его туда, где взял. Вернувшись к лазу, он позвал Кошмарика, чтобы тот помог ему выбраться, — но ответа не получил. Позвал снова — эффект был тот же.

— Да куда ты подевался? — забеспокоился Володя, боясь скорее не за себя — он выберется и сам! — а за пропавшего друга.

Покричав еще несколько раз, Володя буркнул: «Ну и черт с тобой», натаскал к выходу всякой старой рухляди, взобрался на эту кучу и вылез туда, где сияло солнце, летали бабочки и стрекотали кузнечики. Кошмарика нигде не было. Пропала и его одежда. Только подстилка, хранившая форму Ленькиного тела, напоминала о том, что Володя пришел сюда не один. Прикрыв кирпичами нору, ведущую в подвал, Володя оделся, взял лопату и пошел домой.

Подпольная врачиха

Нет, совсем не ради истины и не ради того, чтобы навсегда успокоить Володю, убеждал вчера Кошмарик друга в том, что с маньяком-душителем покончено и нет на горе никого, кто мог напасть на него, кроме злого владельца участка. Говорил Кошмарик это с холодным расчетом, убедившись после спектакля, что все идеи Володи идут от его нервной натуры, а планы по обнаружению душителя, в существование которого Ленька верил, Володя придумывает дрянные. Теперь Ленька решил действовать самостоятельно, не слушая нравоучительного нытья другана, в любом случае помешавшего бы ему обчистить богатого дядьку-маньяка.

«Пусть Вовчик думает, что я на него обиделся, — говорил сам себе Кошмарик, удирая от развалин дворца, когда Володя залез в подвал. — Обиженному жить легче — такой всегда может сказать обидчику: „За что ты меня обидел?“ — то есть будет держать его в своей власти. Да и время я подгадал, чтобы наконец душкой-душителем заняться вплотную. А то: одеколон, „мышеловка“, датский король с принцем! Нет, такие домашние лохи, как Вовчик, ничего от жизни не ухватят. Будут в земле консервные банки искать. И все-таки глина он, а не человек! Пожалел одну гранату для друга. Я бы таких щук сегодня им принес!»

Деловой, взбудораженный, готовый к самым решительным действиям, Кошмарик спустился с горы в самый центр поселка и сразу направился к магазину. Он застал своих знакомцев все на той же скамейке. Толян-Каракалла, уже снявший императорскую тогу и, очевидно, разыскав оставленные вчера близ «театра» шмотки, сидел в позе удрученного, свергнутого с престола монарха. Другие актеры, Гета, чтец, сидели по обе руки от него. Увидев подходившего Леньку, все трое широко заулыбались, хотя на их физиономии страшно было смотреть — распухшие от вчерашних побоев они напоминали спелые сливы.

— Шеф! Желаю здравствовать тебе! — торжественно, как в пьесе, приветствовал Леньку Толян, но Кошмарик подошел к ним хмурый, недовольный. Молча сел рядом на скамейку и закурил.

— Шеф, — осторожно приступил к делу Толян, — а как бы нам обещанное получить?

— Обещанное? — пуская в небо дым, переспросил Кошмарик. — И ты еще наглость имеешь, Толян, у меня что-то просить?

— А как же…

— Ну, уматный ты мен, Толян! — презрительно сказал Кошмарик. — Вы, паразиты, испортили своей дракой весь спектакль, опозорили и господина режиссера, и господина продюсера, то есть меня, и еще чего-то просите! Ну и наглость! Это я с вас деньги должен взять за понесенные убытки! Вы с чего это драться задумали? Вас что, гладиаторов заставили играть? Лучше бы я других людей нанял!

Кошмарик достиг своего — актеры сидели сами не свои от стыда. Но Ленька был человеком милосердным, а поэтому сказал:

— Ладно, снизойду я к вашей болезни. Иди, Толян, в лабаз, купи себе лекарство. Потом я с тобой поговорить хочу. А шторы, кстати, где? Ну, костюмы ваши театральные?

— Да принесем, обязательно принесем, шеф! Не пропали! — так и заблестел заплывшими глазками Толян.

— Вот и принесите. Это театральный реквизит, а то и разговора не получится.

Скоро актеры сидели рядом с Кошмариком уже подлеченные и повеселевшие, и Толян спросил:

— Шеф, ну и что ты от меня узнать хотел? Все расскажу тебе, как на духу.

Кошмарик, стараясь не смотреть на страшную распухшую рожу «синяка», сказал:

— Помнишь, я спрашивал у тебя на горе, не знаешь ли ты каких-нибудь серьезных собирателей монет?

— Ну, было дело.

— Так вот, ответь — тот вчерашний крутой мужик на «мерседесе» монеты не собирает? Не о нем ли ты говорил, как о человеке… нехорошем?

— Нет, шеф, нет! — затряс сизыми щеками Толян. — Я вчерашнего мужика, который в нас из ружья пульнул, никогда раньше здесь и не видел. Он только купил участок, строиться собрался. Я о других…

— Назови их. Полста получишь!

Толян ответил не рассуждая:

— Шеф, и не проси! Это такие люди! Загубят!

— Так это «люди» или «человек»? — разозлился Ленька.

— Да какая тебе разница, все равно не скажу!

Ленька почувствовал, что «синяк» так дорожит своей жизнью, что признание не вырвать у него и при помощи ста рублей.

— Хорошо! — хлопнул себя Кошмарик по колену. — Этот разговор оставим. Подскажи ты мне тогда, Толян, где у вас поликлиника?

«Синяк» заулыбался:

— Ты что, шеф? Откуда на горе поликлиника? Никогда ее здесь не было. В Красное село ехать надо.

— Как же? — удивился Ленька. — А если я травму какую-нибудь крутую получу — по ноге, к примеру, себя топором садану?

— А «скорую» вызывай по телефону или сам себя перевязывай-штопай! — весело ответил Толян.

— Да не говори! Неужели у вас, если скорую помощь кому оказать надо, не найдется врача, который помог бы человеку? Положим, я ночью голову себе разбил? А?

— Есть такой врач, шеф, есть! — с радостью заверил Леньку Толян. — Ты бы так сразу и говорил — уколоться тебе надо, а то начал меня за нос водить: топор, рана!

— Не надо мне уколоться! — грозно сказал Ленька, сдвигая на переносице свои жидкие белесые брови. — Мне врач ночной нужен! Понятно?

— Ну, не сердись, шеф, не сердись. Говорю: на Подгорной улице, в седьмом доме живет такой врач, вернее, врачиха. Все знают о ней, только принимает она знакомых, потому как, сам понимаешь, дело стремное — без разрешения людей лечить. Она мне как-то руку штопала — порезался. Денежку она, понятно, от посетителей берет, без этого сейчас нельзя, да и лекарства, бинты денег стоят, но вообще не злобствует.

— Так она меня примет? — с надеждой спросил Ленька.

— Не примет, — вздохнул Толян, — если я с тобой к ней не пойду, а пойти с тобой я могу, сам знаешь…

— Получишь еще тридцатку, если отведешь меня к этой врачихе!

— Ну так пойдем! — расплылся спелой сливой Толян. — Здесь недалеко.

Все получилось так быстро, что Кошмарик оторопел: «Ну, приду я к ней, а что спрошу? Она ведь мне и отвечать не станет. Снова деньги давать? Попробую».

Когда Ленька подходил к магазину, у него было лишь одно желание — насесть на Толяна-Каракаллу, дать ему грошей, только бы он назвал имя и адрес нумизмата. О ране, полученной душителем, он вспомнил как-то нечаянно — вчерашняя фраза Володи о том, что раненый им человек должен обязательно хромать, всплыла сама собой, вот и явился вопрос о враче. Вполне возможно, что напавший на Володю маньяк сам перевязал себе рану. И шансов на то, что врачиха, лечившая «горцев» тайком и снабжавшая кого надо наркотиками, все выложит Кошмарику, было немного.

Они подошли к низенькому и давно некрашенному домику. Если телевизионный мастер смело привлекал прохожих своей вывеской, то здесь никаких знаков, говорящих о подпольной поликлинике, по понятным причинам, быть не могло, но калитка оказалась закрытой только на деревянную вертушку, отполированную пальцами многочисленных посетителей. Они поднялись на крыльцо, и «синяк» смело отворил дверь.

— Толик! Толик! — раздался густой женский голос. — Да где же ты так угваздался? Ну, не стыдно тебе водку жрать каждый день? Ведь совсем в свинью превратился.

— А что остается делать при такой власти, Дарьюшка! — с тоской в голосе откликнулся Толян. — Переменится власть, так и я переменю образ своей жизни. А пока — никак нельзя, все время душа болит. Слушай, Дарьюшка, — сказал Толян менее тоскливым тоном, — я тут тебе шефа одного привел, нашего парня. Он чего-то хочет от тебя. Примешь?

— А отчего же не принять, раз наш, — услышал Кошмарик сладкий и вязкий, как мед, голос Дарьюшки. — Сейчас только руки помою и приду в кабинет. Пусть твой шеф сам пока туда заходит. Покажи, как пройти.

Толян, в полумраке прихожей казавшийся Кошмарику вообще выходцем с того света, кокетливо сказал:

— Ну вот, видишь? Все для тебя устроил. Ну, гони-ка, шеф, обещанное, а потом проходи в кабинет, вот сюда.

Кошмарик сунул в руку Толяна три десятки, и тот испарился так быстро, будто и на самом деле был тенью. Ленька же открыл дверь комнаты, вошел и увидел, что обстановка действительно напоминает врачебный кабинет — стеклянный шкаф с металлическими блестящими банками, топчан, покрытый клеенкой, острый запах, от которого першит в горле. Он так и замер посреди кабинета, не спеша стаскивать с головы бандан, с которым не расставался.

— И кто это к нам пришел? Что за шеф такой? — вкатилась в кабинет толстая, сдобная, приятной наружности женщина средних лет. Кошмарик решил оставить свою крутую манеру общения и сдержанно сказал:

— Простите, я — не шеф, я просто живу здесь, на даче.

— Ну так садись сюда, на стул, — так и растекалась от переполнявшего ее радушия Дарьюшка, и Ленька вдруг понял, как нужно ему говорить с этой хитрой, жадной до денег, но в то же время сердобольной женщиной.

Кошмарик сел и замолчал, только потихоньку, но все громче стал посапывать носом, брови сделал домиком, потер пальцем в уголке глаза — все это не осталось незамеченным.

— Что, плохо? — с материнским участием спросила женщина.

Ленька лишь кивнул, начиная сопеть все сильнее.

— А что болит? Голова? Живот?

Ленька помотал головой, и вдруг подпольщица врачиха понимающе закивала:

— Ясно, ясно, родимый. Колесико [10]тебе нужно, вижу — ломает, да? Найду тебе колесико, только у меня дорого, учти! — Дарьюшка собралась было идти, но Кошмарик остановил ее:

— Не надо мне колесика. У меня — другое.

— Да что у тебя? Хочешь, осмотрю? — забеспокоилась женщина, но и тут «шеф» отказался, а потом, вздохнув, сказал чуть не плача:

— Я вам свою историю расскажу, а вы послушайте, хорошо?

Женщина согласилась, села напротив Леньки, и тот стал рассказывать:

— Случилось со мной вот что. Было это первого июня — мы в тот день с другом и его мамочкой приехали сюда, на гору. Никогда мы здесь раньше не были. И вот пошел я перед сном прогуляться, погода была прекрасная, время — около двенадцати ночи. Бродил я везде, бродил, собрался уже домой возвращаться и вдруг вижу, идет мне навстречу какой-то мужчина. Ну, я, понятно, немного испугался, хотел мимо пройти — я вообще с детства очень нервный, меня мама новорожденного головкой ударила.

— Ну, ну, рассказывай, — участливо попросила женщина.

— Хотел я, значит, мимо пройти, а мужчина вдруг ко мне два шага сделал и говорит: «Мальчик, а не найдется ли у тебя сигаретки, я свои дома оставил». Сигареты у меня, конечно, были, и мне дать прохожему сигарету только приятно, но тогда, ночью, я почему-то подумал, что человек этот хочет на меня напасть. Я сунул руку в куртку, за сигаретами, но вместо пачки моя рука нашла ножик, складной — маленький такой ножичек, его лезвие всего с ладонь длиною будет.

— Ну и что дальше было? — даже придвинулась к Кошмарику врачиха.

— Вот тут самое страшное и случилось! — всхлипнул Кошмарик. — Как нащупала моя рука ножик, я другим человеком стал с перепугу, то есть от мандража! Вынул я быстро ножик, раскрыл его и ударил мужика, сам не помню куда! Он как закричит! Жалобно очень закричал, а я заплакал и от страха бросился бежать! Представляете?!

Кошмарик, будто он заново пережил весь ужас и позор той ночи, закрыл лицо руками и стал раскачиваться из стороны в сторону, изображая сильное волнение. Врачиха, будто она родная мать Кошмарика, засуетилась, бросилась к стеклянному шкафу, отворила его, накапала в стаканчик валериановки и заставила его выпить, что он и сделал, стуча о стекло своими желтыми прокуренными зубами.

— Ну, успокоился? — спросила она, гладя его по макушке.

— Немного… — Кошмарик вытер нос тыльной стороной руки.

— Тогда дальше рассказывай. История твоя страшная!

— Еще какая страшная! В милицию я, конечно, не пошел — боялся, что привлекут к ответственности. Но лучше бы пошел! Вот уже с тех пор больше двух недель прошло, а я все думаю о том человеке! Может, он умер от раны от заражения крови! А может, я ему какую-нибудь вену перерезал, и он без помощи кровью истек! Он так кричал, так кричал!

Снова руки Кошмарика закрыли физиономию, но женщина не дала своему пациенту насладиться скорбью, сказав:

— Нет, постой, постой, ты не плачь! Дай мне вспомнить!

Кошмарик, не убирая от лица рук, внутренне так и возликовал — клюнула!

— Дай вспомнить! Первого июня, ты говоришь?

— Первого, первого, — подтвердил Ленька, — в самый День защиты детей!

— В ногу, говоришь, ты его ударил?

— Да, кажется, в ногу!

— Часов в двенадцать ночи?

— Точно, примерно в это время! Не принимали вы кого-нибудь в тот день с раной ноги?

Женщина помолчала. Ленька, убравший руки от глаз, видел, что сидит она перед ним совсем не добрая, а какая-то сжавшаяся, холодная.

— А тебе, собственно, зачем это нужно знать? — едва двигая толстыми губами, спросила врачиха.

— Я хочу найти этого человека, чтобы извиниться перед ним! Я же ночи спать не могу! Совесть мучит!

Врачиха-подпольщица издала два гортанных, нутряных звука, а потом, уже не сдерживаясь, принялась хохотать так неудержимо, что Кошмарик ощутил, как трясутся доски пола и он сам вместе с ними. Прекратила смеяться Дарьюшка не скоро, но как-то разом — будто оборвало. Посмотрела на Кошмарика с чувством гадливости и презрительно сказала:

— Совесть его замучила! Да у таких, как ты, шпаненок, совесть в сортир давно брошена! Ножом человека ударил, хорошего, замечу, человека, уважаемого, а потом хочет идти к нему и издеваться над ним! Знаю, чего ты от него хочешь! А ну, брысь отсюда, поганка!

Врачиха поднялась и стала напирать на Леньку всей своей массой, так что не соскочи он со стула, то был бы опрокинут на пол и пришлось бы ему ползти на карачках, как недавно в доме телевизионщика.

— Ну чего растолкалась?! — закричал вдруг Ленька, желая отыграться за очередной облом. — Думаешь, брюхо отрастила, так толкаться можно?! Все вы тут друг друга мажете! Колесами торгуете! Глядите, заложу всю вашу контору!

Зря не сдержался Кошмарик — врачиха, услышав страшную угрозу с упоминанием колес, от страха и ненависти разом остолбенела, а потом бросилась к стоявшему в дверях Леньке, собираясь схватить его своими сильными руками. Ей даже удалось вцепиться в рукав куртки-косухи, без которой Кошмарик на улицу не выходил, но скользкая кожа выскользнула из ее пальцев, и Кошмарик в два прыжка уже был на улице.

«Снова обломилось! — со скорбью думал Ленька. — Не надо мне было про колеса говорить. Дал бы ей денег…»

Но упущенного было не воротить, и скрепя сердце Ленька потащился к магазину, чтобы забрать у «синяка» «древнеримские» занавески. Он был уверен, что врачиха расскажет ему об угрозе, а поэтому встречаться с местными ему будет потом совсем некстати.

Человек с освещенным молнией лицом

Володя возвращался домой с лопатой на плече и со скорбью в сердце. Ему казалось, что он напрасно обидел Кошмарика, который быть другим уже не мог.

«Зачем же я его называл кретином, если он в этом не виноват? — думал Володя. — Да и что страшного он, по сути дела, совершил? Бросил гранату? Он на Карельском перешейке, я знаю, много гранат повзрывал, на линии Маннергейма у старых дотов. Так при чем же здесь „дурак“? Гранаты хотел продать? Ну так все же сегодня что-то продают, и виноват не он, а общее состояние страны. А рыбу почему я не дал ему глушить? Много ли он побил бы рыбы одной гранатой?»

Короче, раскритиковав себя в пух и прах, Володя шел домой, чтобы там встретить Леньку, ударить его по спине промеж лопаток и сказать:

«Друган, я был не прав. Хочешь, пойдем сегодня вечером рыбу глушить?» Когда Володя думал и том, что помирится с другом, на душе становилось легко и спокойно.

Он стал спускаться к постройкам поселка по пологой дороге, ведущей вниз. Прямо внизу лежал жестяной лист озера с черными отметинами — рыбацкими лодками. Хотелось сбежать вниз и плюхнуться в теплую воду, чтобы выйти из нее обновленным, забывшим о зле, о душителях и «синяках».

«Купаться! Да, надо пойти сейчас же на озеро! — решил Володя. — Помириться с Ленькой — и сразу купаться!» И он прибавил шагу.

Человек, который шел ему навстречу, поднимаясь вверх по тропинке, был полный и рыхлый мужчина лет пятидесяти. Издалека было слышно, как он пыхтел, утомленный подъемом, хоть дорожка в этом месте была пологой. Издали Володе бросилась в глаза прическа мужика — густые и курчавые волосы пучками росли только над ушами, а большая часть черепа была лишена волос и блестела на солнце, как бильярдный шар из слоновой кости. Володя понял, что где-то его видел, только вот где, припомнить не мог.

Но вот он поравнялся с ним, и тут же яркая, как искра, вспышка памяти осветила его сознание — эту прическу и эти тугие, круглые щеки он видел в Питере, в антикварном магазине на Невском! Это был оценщик-нумизмат!

Когда Володя осознал, кто идет ему навстречу, до мужчины оставалось шагов пять, и вдруг какая-то охранительная сила, не связанная ни с волей, ни с сознанием, отбросила Володю вправо. Он будто невольно отшатнулся от возможной опасности, и это резкое движение привлекло к себе внимание нумизмата — он повернул в сторону Володи голову, и их взгляды на мгновение встретились. На одно лишь мгновение…

Володя ничего не успел прочесть в этом взгляде, но сердце заныло в тревожном предчувствии. Этот человек поднимался на гору не ради прогулки. Он был как-то связан с монетой и с душителем или… сам являлся им.

— Ну, опять что-то случилось? — всплеснула руками мама, едва увидев вошедшего во двор Володю, бледного и ничего не видящего перед собой.

— Нет, ничего, — ответил тот. — Ленька здесь?

— А разве вы не вместе уходили?

Володя не ответил. Машинально он аккуратно поставил лопату у дверей, прошел в свою комнату и упал на кровать ничком точь-в-точь как вчера. Хотелось спрятаться под одеяло, но он боялся, что мама пристанет с вопросами. Ему нужен был Кошмарик, но он все не шел и не шел.

Володя не знал, сколько прошло времени, но вот послышался голос другана, и радость, которую он испытал при этом, была такой сильной, что Володя резко вскочил с постели.

А Ленька говорил:

— Виктория Сергеевна, вот ваши занавесочки. Извините, они немного испачканы. Это все римляне виноваты и древние греки. Я вам куплю коробку самого лучшего порошка. Какой самый хороший?

Послышались шаги Кошмарика, и вот он появился в дверях.

— Где ты был? — спросил Володя, и в этом вопросе Ленька почувствовал и обиду, и заботу, и ощущение вины. Он не смог скрыть, что с ним приключилось, и все рассказал другу, а завершил свое повествование словами:

— Он, этот крутой нумизмат, наверное, и есть душитель. А то зачем бы «синякам» и врачихе так бояться? Крутой, уважаемый человек, но и страшный вдобавок…

— Я, кажется, знаю, кто этот мужик, — сказал Володя. — Час назад, когда с горы спускался, я видел того лысого нумизмата, из питерского магазина. Ты еще ему монету задвинул…

— Врешь! — разинул рот Кошмарик.

— Не вру, я ошибиться не мог. Он еще на меня внимательно посмотрел. Узнал, думаю…

— Стой, стой! — Ленька схватился за голову с такой яростью, что бандан слетел на пол. — Пока я не могу врубиться! Неужели этот лысый нумизмат из комиссионки и есть душитель? Постой! Предположим, он нападает на тебя, ты режешь ему карман, мы идем продавать монету и по случайности попадаем именно на него. Если он душитель, узнал бы он свою монету?

— Думаю, узнал бы. Во-первых, он ее недавно потерял, и вдруг монету приносят через неделю. Значит, ее нашли, и нумизмат-душитель должен был удивиться, стал бы спрашивать, откуда монета? Во-вторых, он бы обязательно признал бы в монете свою — каждая монета, хоть и одинакового достоинства, имеет свои особенности. А если признал, то разговаривал бы с нами иначе. Он же себя вел так, будто впервые монету в руках держит, значит, это не его сестерций. Но вот что он делает на горе?

— Есть несколько вариантов: приехал прогуляться, раз…

— Отпадает. Никакого удовольствия, я видел, этому мену прогулка не доставляла. Впрочем, если уж сильно захочется на любимый вид с горы посмотреть, можно и подняться.

— Вот именно. Но послушай, лысый может жить на горе, но никак не быть связан с душителем. Подумаешь, живут два нумизмата. Недаром и «синяк» говорил — люди, а не человек! Тогда лысый к душителю отношения не имеет. Маньяк монету потерял, мы подобрали и продали, лысый купил и в свою копилку положил. Заметано?

— Заметано, — согласился Володя.

— И вот третий вариант. Лысый приехал из города на гору, чтобы навестить своего знакомого нумизмата, который и есть душитель.

Володя выразил сомнение:

— Не знаю, Ленька, не знаю. На самом деле все версии правдоподобны. У нас слишком мало фактов, чтобы отбросить все ненужные варианты, оставив один.

— А «Чемпионом», случайно, от этого лысого не пахло? — не без ехидства спросил Кошмарик.

— Не пахло, — угрюмо ответил Володя, и они замолчали, но каждый погрузился в размышления, и мысли их крутились вокруг маньяка и нумизмата, монет и одеколона, «синяков» и дельтапланеристов.

После обеда солнце скрылось за неожиданно наплывшими облаками. Ленька забрался в гамак, а Володя, по обыкновению, сел рядом за стол с книгой в руках. В гамаке Кошмарику думалось легко, поэтому в его голове все версии, предположения и факты были скоро подчинены единственному чувству — накатить на душителя-нумизмата во что бы то ни стало, и для его обнаружения у Леньки имелось в запасе последнее, но самое верное средство, к которому он и решил прибегнуть. Уверенность в том, что лысый нумизмат и нумизмат-душитель никак не связаны между собой, укрепляла его в выборе этого средства.

Не говоря ни слова, Ленька ловко скатился с гамака, прошел в комнату и достал листок бумаги, ножницы и клей. Отрезав от листа четвертинку, Кошмарик красным фломастером, очень старательно вывел:

«Продается старинная, очень редкая древнеримская монета, серебряная, пятый век до нашей эры. Обращаться по адресу — Ореховый переулок, дом 10. Спросить Леонида».

Дата добавления: 2015-08-28