Ничего личного. Только секс. 8 страница

—Крошка, не хнычь. Живо просохни, слы­шишь? Хочешь, я отвезу тебя в колледж?

—Хули я там не видела?

—Ну... может, ты надумала учиться. Освоить профессию, и все в таком духе...

—Да, я все понимаю. Я — уродка, мне не пой­мать на передок какого-нибудь богатого ушлепка, вроде тебя.

—Жанка, сейчас дам по роже.

—Дай, дай мне по роже! Я ведь уродка, у кою на меня встанет?! Дай мне еще раз, еще нос мне сломай, блядь, чтобы стала, как баба Яга! Я знаю, что никогда не смогу, как твоя Лапа, сосать бабло из мужиков! Поэтому мне надо вернуться в заню­ханный колледж и осваивать невьебенно инте­ресную специальность, от которой меня тошнит. Потому что мне, с моей рожей, не освоить главиую, блядь, науку русских баб — ловить богатых ушлепков! Эта наука — не для меня, рожей не вы­шла...

—Хорошо, только не реви, идет? Ты такую туфту гонишь, крошка. Ты вовсе не урод, про­сто они тебя не видят.

—Но ты-то видел. И хули толку? Ты такой же, как они. Такой же набитый баблом, обкурен­ный буратиио, которому каждый день нужна но­вая пизда, а на самом деле — никто не нужен.

—Я не курю вашу гадость, ты же знаешь. Мне нельзя.

—Джим, не гони меня. Я не знаю, что со мной. Я постоянно тебя хочу. Можешь не ве­рить, по я сижу на полу, возле этого гребаного красного телефона, качаюсь и пою ему песни. Чтобы он поговорил со мной твоим голосом.

—Я тоже тебя все время хочу...

—Джим, ты ведь женишься на ней, да?

—Ты с дуба упала? На ком?

—Это неважно. Не эта Лапа, так другая лапа. Думаешь, я ни хера не понимаю? Думаешь, я не вижу, что ты играешь в игрушки? И тачка твоя — игрушка, и шмотки твои мажорные, и хата эта — всего лишь понты. Мол, зацените, какой я чет­кий демократ, гоняю тусу в скрипучих питер­ских трущобах, пускаю к себе пожить нищих гопников, забиваю косячки с соседом, старым хипарем! А на деле — все вранье, Джим. У тебя навороченные предки, малыш, и ты сам такой, ты уже не изменишься. Тебе нужна сисястая блондинка, на новом «мерсе», как у Лапы, тоже с хатой и набором кредитных карточек. Что ты молчишь?! Признайся, ты ведь женишься?

—Хорошо. Я не женюсь.

—Врешь.

—Это все?

—А что еще надо? Я так и знала. Ты снова врешь.

—Ну, прости...

—Ты ведь никогда не женишься на мне, да?

—Я пока не могу на тебе жениться. Ты моя сестренка.

—Заткнись! Я серьезно говорю. Сделай одол­жение, Джим, не зови меня на свадьбу. И избавь от общения со своей невестой. Иначе я выколю ей глаза.

—Злишься...

—Ах, еще, будь добр, не забудь пригласить меня на мальчишник...

—Иди сюда...

—Погоди ты... Слушай, а ведь свидетели те­перь необязательны, да? Тогда, может, у вас их не будет, а?

—Ревнуешь...

—Нет. И еще: сколько у тебя сейчас любов­ниц?

-Ты.

—Я не спрашиваю, кто, я спрашиваю, сколько!

—Одна. Ты. Тупой вопрос.

—Ни хрена не тупой. Слушай, а познакомь меня с ними, чтоб мне не чувствовать себя оди­нокой на свадьбе!

—Глупая трехглазая птичка. Да еще и ревни­вая.

—Я не ревнивая.

—Ревнивая.

—Не ревнивая!

—Хорошо. Жениться я не собираюсь. По­вторяю тебе в сотый раз — я не могу, меня пет. Нету меня, поняла? Папочка сделал так, будто меня нет. После того, как я случайно грохнул несколько человек, меня чуть не замели, поня­ла?! И папа сделал единственное, блядь, доброе дело — устроил серьезную катастрофу с участи­ем Женечки. Это его профессия, втыкаешь? Он спец по катастрофам! Теперь я не могу женить­ся, ничего не могу. Надо подождать и еще пора­ботать. Когда-нибудь мы уедем, но не сегодня. Чего ты хочешь? Ты хочешь, чтобы я спал с те­ми, с кем скажешь ты?..»

Так мог бы выглядеть наш базар.

Но ничего этого не будет. Потому что я ухо­жу. Совсем. Я больше не могу спать в этой узкой комнате с гипсовыми ангелочками. Поэтому разговор короткий и сухой, как цветы, сплюсну­тые в альбоме,

—Джим, мне плевать, если ты по ней сох­нешь. Можешь на ней жениться и трахаться до ста лет. Только до ста лет не получится, Джим. Даже до сорока лет не получится.

—Это еще почему?

—Потому, идиот. Когда тебе будет сорок, этой старой жопе стукнет семьдесят. Она будет страшная, как моя жизнь. Впрочем, она и сей­час страшная.

—Она старше меня всего на пятнадцать лет. Вчера ты не говорила, что она страшная. Вчера ты ее называла иначе.

—Вчера я была пьяная. И не смотри на меня так.

—Мне казалось, что ты против алкоголя.

—До вчерашнего дня.

—Так ты выпила... нарочно? Жанна, что с то­бой?

—Назло тебе, блядь. Чего ты ржешь, как при­дурок?

—Я не ржу. Я всего лишь улыбаюсь. Это раз­ные вещи. Разве тебе вчера не понравилось?

—Мне... не знаю. Джим, я ухожу. Совсем. Только вот не надо пиздежа про вечную любовь. Дело не в тебе и не в самой Лапе. Кстати, я все же рассмотрела ее лицо.

—Это как? Она же была в...

—Джим, почему она так заорала? Я думала, она обосрется от страха. Я что, на самом деле такой урод?

—Да нет, вовсе нет. Жанка, да в чем дело? Ла­па ведь уже извинилась. Она просила передать те­бе, что просит прощения, что все было классно...

—Ни хуя не было классно. Джим, я сперла у нее из сумочки снимок.

Несколько секунд он тормозит.

—Что-о?! Ты лазила по чужим вещам?

—Да. Пока ты отмывал ее сопли в ванной. Я открыла сумочку, нашла портмоне и фото.

—Жанка, ты ебнулась. Я что, мало денег тебе даю?

—Заткнись. Мне насрать на деньги.

—Погоди-ка... Что там было? Кажется, его пробирает.

—Там Лапа со своим мужиком. В обнимку. Кстати, у нее там глаза, почти как у меня...

—Не реви, слышишь?! Подумаешь — Лапа с мужиком. Наверное, это ее муж.

—Этот тип меня изнасиловал. Его молчание — вязкое, как мед.

—Ты мне не рассказывала. Когда это?..

—Когда было совсем херово, Катька, ты ее не знаешь, позвала в массажный салон. В бор­дель, короче. Я там ничего не делала, Джим, клянусь тебе...

Его лицо — оловянное. Как у игрушечного сол­датика.

— Джим, честно! Я там только пожила несколь­ко дней, с девчонками. Я все равно бы не смогла. А потом... потом они приехали. Менты, или хуй знает кто, вроде налета... Вот и все, Джим.

—Ты могла ошибиться. Особенно если мен­ты. Они часто похожи в форме.

—Какая в жопу, форма? Он насиловал меня два часа! Ты думаешь, я его не запомнила?!

—Ты мне покажешь снимок?

Он хватается за спинку стула. Он садится ря­дом, белый-белый.

—На хера тебе?

И тут до тупой Жанны доходит. «Джимми, если ты долго смотришь на фото, что случается с этими людьми?»

—Джим, это не твое дело. Я не покажу.

Но я уже знаю, что он — заставит. Я этого хо­чу. Я хочу отомстить.

И тогда я лезу в тайник и достаю мятую кар­точку...

Лапа

Утром муж приготовил мне завтрак и кофе. Мне следовало сообразить, насторожиться. Но голова жутко болела после вчерашних ле­карств.

— Что с тобой происходит?

Только после второго его вопроса я поняла, что он не уходит. Что ему давно пора свалить на службу, а он торчит в опасной близости.

—Со мной? Ничего особенного.

—Мы, кажется, договаривались, что не бу­дем врать друг другу.

Он очень спокоен. Примерно так спокоен удав, когда охотится.

—Я неважно себя чувствую. Этого недоста­точно?

—Этого недостаточно. Одевайся, прокатим­ся. Заодно поговорим.

—Куда прокатимся? — У меня внутри начина­ет бухать сваезабивочная машина. Разумом я по­нимаю, что бояться мне нечего, что этот чело­век именно потому со мной нянчится, что привык меня защищать. Разумом понимаю, но внутри растет тупой животный ужас.

Я усаживаюсь на остывшую за ночь кожу, он выводит «мерседес» из подземного гаража. Ох­ранник шутливо козыряет нам. Я ловлю себя на идиотской мысли, что нас видели вдвоем. По­том муж несколько раз коротко говорит по сотовому. Я ловлю себя на следующей дурацкой мысли — кто же будет выгуливать Степашу, коли мы оба уехали?

Мы еще далеко, но я уже догадываюсь, куда он ведет машину. Мы направляемся к «нашему» месту, к жалкому островку романтики, в дебрях лесополосы. У меня подгибаются колени. Дро­жат. Машина плавно покачивается на кочках.

Глухое место. Выключает мотор.

—Что с тобой происходит?

—Это так важно? Я никуда не ухожу от тебя, ничего не замышляю...

—Я следил за тобой.

—Я знаю. Этого идиота невозможно не заме­тить.

—Ты общаешься с опасными людьми.

Это что-то новое. Я теряю бдительность, по­ворачиваюсь к нему. Муж смотрит прямо перед собой. Изваяние, а не человек. Тутанхамон. Он непрерывно жует, стачивая себе челюсти. Жует так, что седеющие короткие волосы движутся вместе с кончиками ушей.

— Я тебя уверяю, что с опасными людьми я не общаюсь.

Я делаю попытку вывернуться, спустить на тормозах. Раньше это получалось, но не сегодня. Сегодня произошло нечто неординарное. Что меня бесит и пугает больше всего — он не хочет поговорить честно.

—Ты не спала ночью.

—Вчера... вчера со мной случилось нечто не­понятное...— Я принимаю решение сказать поло­вину правды, или, скорее — четверть правды.— Я столкнулась с одной девушкой... девочкой. Она меня напугала, вот и все.

—Это все? Сколько успокоительного ты вы­жрала ночью?

—Ты что, копался в мусоре?

—Что тебе сделала эта девушка?

—Мы переспали.

—Ты была с ней раньше знакома?

—Нет... практически нет.

Я жду реакции. Ее нет. Видимой — нет.

—Вы переспали, и поэтому ты едва не отра­вилась таблетками? И скурила пачку сигарет? А до этого — напилась?

—Я не напилась.

—У тебя под сиденьем пустая бутылка.

—Ты обыскивал мою машину...

Он только делает вид, что хочет честно. Зна­чит, он боится еще больше, чем я. Вот такая ве­селая идейка заползает мне в мозг. Мы все вре­мя обманываем друг друга и себя.

—Дорогой, лучше ты мне скажи, что с тобой случилось?

Он включает кондиционер. Поправляет зер­кала. Достает пилочку и долго шлифует ногти. За пределами машины дети играют с собакой. Меня не убьют, я почти уверена в этом. Я совер­шенно сбита с толку. Он молчит, пыхтит, крас­неет, словно впервые собрался поцеловаться.

—Помнишь, я тебе говорил о своем сыне?

—О том... который погиб?

—Да. Только он не погиб.

Я осмысливаю новость. Осталось услышать, что неизвестный сын едет к нам с женой и тре­мя малолетними детьми, все они счастливо по­селятся у нас и станут звать меня бабушкой.

—И где он, твой сын?

—Сейчас я не знаю. Он потерялся.

Муж поворачивает ко мне пустые глаза. В зрач­ках я встречаю свои крохотные отражения.

—Я хочу тебя.

—Нет. Я ухожу.

—Со школьниками связалась? Ну, хорошо же...

Он схватил меня за руку и выволок из маши­ны, прямо в мокрую траву, в грязные тракторные колеи. Кричать я не могла. Он дотащил меня до полянки, совсем близко хохотали дети. Спокой­ный внешне. Я молчала, отвернув в сторону го­лову. Уступить?! Чтобы я — ему? Я не двигалась.

— Не хочешь сама рассказать? «Отпусти меня, пожалуйста». Мысленно я молилась всем богам о своем спасении из этой ситуации, в которую сама же себя и загнала. Он потащил меня дальше, от рас­пахнутой дверцы машины, от работающей маг­нитолы. Поскользнулся и в своем дорогущем костюме грохнулся прямо в грязную лужу, где плавали разводы бензина.

—Хотела меня унизить?

Он говорил тихо. Очень тихо и неторопли­во, позволяя моему ужасу поудобнее размес­титься внутри моего тела. Так же медленно он намотал мои волосы на кулак, и тогда мне дей­ствительно стало страшно... Страх легко подчи­нил мое существо себе.

—Проости, пожалуйста, я не хотела...

Он поставил меня на колени перед собой. Брюки испорчены, ноги заляпаны, все в зелени, мазуте и земле. Его рука расстегнула брюки. Не­ожиданно резко он толкнул мою голову себе в пах. Лицо тут же перепачкалось грязью, в нос ударил запах мазута. Он молча засунул мне в рот.

—Одно слово, и я прибью тебя.

Очень похоже в детстве говорил мой папа. Это въелось в душу, и, похоже, детство не отпу­стит нас никогда. Это продолжалось полчаса или даже дольше. У меня болели колени, затек­ли мышцы лица, онемел язык. Он не давал себе кончить, но иногда начинал яростно трахать мой рот сам, не давая мне отодвинуться. И тог­да я задыхалась от спазмов в горле.

Когда он все-таки кончил, я была вся в со­плях, слюнях, слезах, сперме и мазуте. Он под­нял меня и посмотрел на меня. Провел с нежно­стью по волосам. А потом резко оттолкнул.

—Иди отсюда. Вечером. Мне пора.

В другой раз я бы непременно взбрыкнула, потому что это подло — вышвырнуть меня в сто­роне от дороги, в сыром лесу. Правда, здесь пол­но народу, и до гудящей улицы топать не больше десяти минут, но...

Это наказание. Это было наказание, непо­нятно лишь, за что. Зато я вспомнила, я сообразила, в какой мо­мент муж нас вычислил.

...Когда зазвонил телефон, я стояла в интимшопе, в подвале. Рыжая лесби гренадерского роста в прозрачном сетчатом топе и зализан­ная под Гитлера, помогая мне выбирать аналь­ный вибратор, пыталась прикоснуться, якобы нечаянно. Потом я еще поспрашивала ее про нефритовые яйца, но она сама путалась в пред­мете.

Я увидела его номер на дисплее и сбросила звонок. Муж ждал меня на улице. Я разозлилась, я просила Джима не звонить на этот номер. Для него был другой, отдельная симка, которую я прятала и переставляла только в машине.

Но он звонил и звонил.

Тем временем рыжая буч сделала мне экскурс по кремам и таблеткам, я купила какой-то тю­бик, чтобы отвязаться, рассчиталась за вибра­тор. Высокий пожилой дядька у кассы ловил каждое мое движение, теребил в руках книжку у кассы, забыв, зачем пришел.

Снова — звонок, тот же номер, те же цифры, пять, шесть... Проверила свои ощущения — до­сада, злость. Он вторгся в мою жизнь, в ту сто­рону, которая не для него.

Забрала покупки и вышла в гарь и жару. Па­кет мне не дали, и все водители в пробке наблю­дали, пока я переходила дорогу с веселенькой коробкой в руках, в которой гордо торчал смач­ный перламутровый хуй.

Спустя полчаса, оставшись одна, я перезво­нила Джиму. А еще спустя час распечатка наше­го безумного трепа оказалась на столе у мужа.

...Я раскачиваюсь на парковой скамейке. По­хожая на чучело.

Когда блестящий зад машины теряется в тол­пе железных ее сестер, я достаю телефон и на­бираю номер Джима. Мои руки опять дрожат. Что-то произошло. Только что произошло неч­то, а я этого не заметила.

—Ты хочешь приехать?

Бог ты мой. Этот — тоже злой...

—Да. Нам надо поговорить.

—Я не дома и сегодня дома не буду.

—Джим, ты обиделся? Извини, я не хотела вас пугать...

—Все в порядке. Я не обиделся, Жанка тоже.

—Когда ты вернешься домой?

—Пока не знаю, Может, не скоро. Через не­делю.

—Что-о? Тогда... ты можешь приехать вече­ром? Буду ждать на острове.

—В ресторане?

—Да, как обычно.

—Постараюсь...- Кажется, он хотел еще что-то добавить. Но не решился.

Я уселась на скамейку и немножко поплака­ла. Как-то слишком одновременно они меня по­кинули, и оба — не договорив. Похоже на тол­чею у постели больного. Родственники натужно улыбаются, а в ответ на прямые вопросы — от­водят глаза.

...Вечером Джим перезвонил, что опоздает на час. Позвонил с нового номера и не дал сло­ва сказать. Складывалось впечатление, будто не хотел разглашать наше место встречи. Но в ка­баке появился, серый, осунувшийся, в грязной рубахе.

—Что ты хотела?

—Неужели для того, чтобы тебя увидеть, мне нужны какие-то особые условия?

Кажется, сегодня ожидается вторая серия. У меня легкая истерика, но я ее проглотила. Изо всех сил следила за дикцией. Джим рассеянно жевал, его сигарета превратилась в столбик пеп­ла. Шампанское плавилось в ведерке, я надыша­ла на ледяную поверхность, потрогала иней.

—Что у нее с лицом, Джим?

—О чем ты говоришь? — Он лениво ковыря­ется в своих дурацких улитках.

—Что у нее с лицом? Ты знаешь, о ком я.

—А что у нее с лицом?

Меня настигает странное чувство. Ярость. Она клокочет где-то внутри, внизу, на донышке моего естества. Клокочет и поднимается все выше, как черные пузыри на вскипа­ющем кофе.

—Джим, я всего лишь задала вопрос. Ты по­ложил меня в постель с незнакомым человеком. Я ее даже не видела. Я имею право знать.

—Ты поздно заговорила о правах.

—Молод меня учить. Он смотрит долгим, прощающим взглядом, и я заливаюсь краской. Мой красивый мальчик.

—Прости меня, ну прости... Меня сегодня до­прашивал муж, я очень испугалась. Все это вмес­те, так страшно...

—Допрашивал? Он что, чекист?

—Это неважно. Джим, куда ты пропал?

—Я ездил на улицу Н. У меня что-то проваливается внутри. Хотя, это, конечно же, просто нервы. Он называет од­но место в городе, которое я хотела бы забыть. Ничего примечательного, простая случайность. «Но ты ведь не веришь в случайности, Джим?» Он неожиданно быстро наклоняется ко мне, больно сжимает руку и смотрит в зрачки.

— Она такая родилась, это понятно? Ее мамоч­ка увидела третий глаз и отказалась от ребенка...

Он говорит что-то еще, но я уже не воспри­нимаю.

Меня тошнит.

Джим

Я вырвал у Жанки снимок, но смотреть сразу не стал.

Очень здорово, что не стал сразу смотреть. Яположил его картинкой вниз, подальше от себя. И занялся какими-то делами. Кажется, я поехал в гипер, хотя мне туда вообще было без надобности. Купил за каким-то хреном крабового мя­са, паштета, соусов, салатов.

Мне надо было подумать.

Даже не так. Мне надо было отвлечься, что­бы не думать, именно так легче всего рождают­ся решения. Потому что я запутался.

Я соврал Жанке про Лапу.

Я соврал Лапе про Жанку.

Обеим я не сказал, что тоже изучал содержи­мое чужих сумок. Только Жанкины вещи похожи на смешной узелок средневекового путешествен­ника. А паспорт Лапы я вчера смог раздобыть впервые. И проверил его серьезно.

«Надо всегда быть честным, сынок».

Да, папочка, мы движемся навстречу друг другу.

Я пока не мог толком разобраться. А что каса­ется этого гребаного фото, следовало подумать трижды. Я бродил с корзиной среди тонн жратвы и спрашивал себя, какого хера я во все это лезу.

То есть, к примеру, если считать, что Жанна — моя девушка, если у нас серьезно, или не так, ес­ли я к ней отношусь даже как к сестре, а это — еще лучше, и честнее, и ближе, чем просто к лю­бимой девушке, то при таком раскладе мне и ду­мать нечего.

Надо ее защищать.

Я забрал снимок, но не стал смотреть. Я засу­нул его на полку, чтобы не соблазниться, усадил ее напротив и заставил говорить. Чуть ли не пытками заставил ее рассказать правду, что бы­ло между вокзалом, где я ее нашел, и ее уходом от ее прежнего говнюка, наркоши Бориса. Этот Борис, он меня не интересовал. Мне вообще было посрать на всех ее Кать, Борь и прочих придурков, на всю эту гнилую биомассу, кото­рая пыжилась называться человеками.

Она говорила — я слушал. Чем дольше я слу­шал, тем сильнее мне хотелось вынуть с полки снимок, который Жанка спиздила из сумочки. Мне хотелось заткнуть Жанке рот и сказать — все, хватит, хватит, забудь! Но я удержался. Умничка Джим, он научился сдерживаться, хороший мальчик. Потому что папуля предложил одну неприятную сделку. Сделка подванивала, но Джим согласился. А требовалась сущая ерунда. Проверить то, что проверил папа, и сравнить полученный резуль­тат.

Папочка не прислал снимков, газетных заметок и свидетельских протоколов. Никаких осмотров с места преступления, заключений криминалистов, копий допросов. Ничего такого. Зато папочка почти вежливо попросил про­верить один адрес. Гнусная улочка в гнусном районе, где сейчас не строят и даже не ремон­тируют асфальт. Но люди там живут, рождаются и умирают. Кстати, по поводу рождений. Папу-

ля настоятельно рекомендовал мне заглянуть в роддом, находящийся как раз на этой корявой улочке.

Папочка написал, что там меня уже ждут и все подробно растолкуют. И покажут докумен­ты восемнадцатилетней давности. «Ты должен кое-что уяснить, сынок. Ты ведь любишь физику, так? Это ты, сынок, любишь повторять слова ученых, что все в мире связа­но. Хорошие слова, правильные. Кстати, сы­нок. После того, как ты посмотришь докумен­ты, у тебя могут возникнуть дополнительные вопросы. За пятьдесят долларов тот же человек даст тебе пару адресов, где можно многое уточ­нить. Не забудь, Евгений — все на свете связано.

Это ты сам придумал, а не я. Я не делаю резких движений, и ты сдержись, хорошо?»

Отвратительное письмо. Хуже не придумаешь.

Если это касается Жанки...

У меня чесались руки схватить трубу и, на­плевав на все договоренности, набрать его пря­мой номер. Но я сдержался. Мальчик Джим на­учился сдерживаться, вот так. Я глядел на нее, мою радость. Я держал ее за руку, а потом пере-, сел рядом с ней и обнял ее. Поцеловал в ее смешной третий глаз и больше не выпускал.

Я выслушал весь этот кошмар на одном дыха­нии. Иногда она всхлипывала и не могла гово­рить, тогда я целовал ее волосы, целовал ее пальцы. Я глядел поверх нее на полочку, где Жанка складывала слепленных ею Чебурашек. Пластилиновые ушастые игрушки.

Она лепила для меня Чебурашек и сочиняла стихи. Она делала для меня то, что умела. И от­давала мне то, что имела. Все эти месяцы.

Отдавала все.

А я... я чуть не потерял ее.

«Хочешь, у нас будет один тоннель реальнос­ти на двоих, крошка?»

Я тебя поцелую, неласковый львенок.

Я тебя поцелую в ямку под ухом.

Ты, подонок, меня так легко не забудешь.

Обо всем позабочусь,

О сплетнях и слухах!

Я тебя поцелую в холодные губы.

Я тебя оближу, мой блудливый котенок.

Ты, ублюдок, меня на том свете помянешь.

Но тебе не узнать.

От кого наш ребенок!

Я тебя поцелую во вкусную шею.

Я тебя обниму, прижимаясь покорно.

Ты, гаденыш, меня никогда не получишь.

Только жесткое порно,

Запретное порно!

Жанна

Время действия — совсем незадолго до встре­чи с Джимом.

Место действия — ванная, она же туалет, джа­кузи, душевая в цветочках, все прелести, в этой огромной, пропотевшей, прокуренной квартире.

Массажный салон, где мне разрешили пожить.

В ванной нас двое — Катька и я. На мне тру­сики, ночнушка из «дикой орхидеи» и халатик.

Мы хихикаем, дурачимся, Катька притворяется опытным портным.

—Да уж, сиськи маловаты, но мы что-нибудь придумаем. Как ты вечером в таком виде? Ты во­обще, Жанка, как пацанка...

—Я и есть.

—Давай, снимай ее, я тебе прихвачу быст­ренько и заодно поглажу. Только закройся пока, никому не отпирай. Там вроде приехали, народ безбашенный. Я когда вернусь — стукну вот так...

Она показала, как стукнет. Очень просто.

—Ладно, я подожду.

Во мне ничего не трепыхнулось. Купеческая квартира, там есть вторая ванная комната, как раз для гостей.

На три стука в дверь я отпираю сдуру. На по­роге — совсем не Катька. Стоит незнакомый му­жик, недобро так щурится.

—Ага. Я еще куртку не скинул, а ты уже разде­лась. Да, козочка?

Я закрываю грудь руками.

—Пожалуйста, выйдите...

—А почему трусы черные?

—Под халатом будет не заметно. Выйди, по­жалуйста...— Я начала с ним на «ты». Наверное, это была самая серьезная ошибка.

—Ага. Хорошо, если будет заметно — сни­мешь. Проверим.

Только теперь я заметила, что он намного старше. В первую секунду я не придала значе­ния. Из «парадной» части квартиры доносятся глухие выкрики, смех и ругань. Внезапно я вспо­минаю слова подружки. Налет, облава, провер­ка... вроде бы свои, но такие «свои», что хоть за окошко прыгай. Охуеть. Самое обидное — я чув­ствую себя одной из них. И доказать, что это не так,— нереально. Реальнее всего — утопиться.

— Выйди… те, пожалуйста.

И тут он начал звереть. Я давно такого не ви­дела. Наверное, этот дядька с сединой, похо­жий на злого пса, попал с утра в аварию. Или поцапался со своей бабой.

— Я не понял, рыбка. Ты куда меня послала, а? Я тебе мальчишка, что ли? Повтори!

— Не мальчишка... Но все равно, пожалуйста... Он ввалился внутрь и задвинул защелку.

И начал на меня орать. На меня в жизни достаточ­но орали, но так — никогда. Ни за что ни про что — мат и оскорбления.

— Ты кто тут такая? Ты шлюха, шалава! Зару­би себе на носу — ты просто блядь, и больше никто. Знаешь, почему, а? Потому что нормаль­ные девочки в это время спят в своих кроват­ках, обнявшись с плюшевыми мишками. А ты простая блядь! Ты посмела меня просить о том, чтобы я вышел! Меня?! А не выйду теперь...

Я тебя просто выебу по самые гланды. Ты поняла меня? Кажется, в дверь стучалась Катька, потом еще кто-то.

Мне стало невероятно страшно, от страха мысли все спутались, я никак не могла понять, за что мне такое на мою голову?

—Ты сучка, ты поняла, что ты блядь? Отве­чать мне!

––Да...

—Ты поняла, что со мной нельзя шутить?

––Да...

—Из-за таких, как ты, нормальным людям Жить душно, ты поняла? Я не слышу!

—Поняла...

—Ты больше никогда так делать не будешь, маленькая сучка?

—Не буду...

— Поздно. Мне придется тебя избить... А по­том выебать... Я буду бить тебя по почкам до тех пор, пока не пойму, что тебе конец... Я буду бить тебя в живот...

Так страшно мне не было никогда в жизни... Боже, только не бить... Я не вынесу... Так ведь невозможно...

Мне хотелось продолжать спокойно с ним говорить, но я не могла... В горле комок воздуха мешал словам вырываться наружу... Вместо это­го я скулила, как щенок: «Пожалуйста, не надо... Пожалуйста, не надо...»

Дальше не было больно... Просто горели ще­ки, а потом и все лицо. Потом что-то горячее растеклось в животе... От этого пришлось со­гнуться...

Потом наклонил раком в ванную...

Кто-то стучал в дверь, но он на них рявкнул так, что разом затихли. Я поняла, что он — глав­ный. Или даже не так. Он все решает в той компании, хозяин.

Он способен легко убить.

—Эй, красотка, ты на меня не злишься?

—Нет...

—Ага. Ты извини, если что. Просто у меня, когда долго секса нет, крышу сносит...

Потом забегает Катька и тихонько скулит, и мы вместе ревем. Два часа. Целых два часа он втаптывал меня в грязь. Катька выводит меня на балкон, и там я реву по-настоящему. Она бурчит что-то, она убеждает меня, что охренительно повезло остаться с зубами, что бывало намного хуже. И что я молодец такая, не заплакала. И что это вовсе не наезд был, а просто уроды приеха­ли, но спровадить их не удалось, у них «короч­ки» такие, что лучше им дать, лучше согласить­ся, это больные на голову люди...

А потом я убегаю, забыв половину своих ве­щей. Убегаю к Борису, чтобы спустя месяц во­ткнуть ему хабарик между лопаток, чтобы сно­ва сбежать, уже не надеясь ни на кого, чтобы застрять на вокзале в ожидании поезда домой, к пьяной маме Наде, которая совсем не мама, чтобы там, в зале ожидания, вдруг встретить Джима...

...И когда вдруг покажется, что, может, и на нашей улице Бритни Спирс прилипнет к забо­ру, тут же — хуяк! — он находит эту сучку, мой па­рень... Мой, я ведь уже привыкла так его назы­вать, я привыкла умирать и воскресать вместе с ним, а он ее находит, и я говорю — почему бы и нет, лишь бы ему было хорошо, ведь любовь — это когда хорошо другому, так?

Или не так, а, блядь?!

...И когда нам всем хорошо, она удирает с воплями, а тупая Жанна лезет, куда ее не про­сят, и сразу всплывает ледяной кафель, и два ча­са раком в ванной, с разбитой рожей, и тот ужас, от которого два месяца орала по ночам, и протягиваешь этот страшный снимок своему парню, своему, моему, своему...

И нет причин жить.

Я еще не донесла снимок в руке с полки до стола, а лицо Джима превратилось в гипс. Та­ким я его никогда не видела. И вдруг мне стало понятно и очень страшно. И я выронила фото, украденное у Лапы, точно оно жгло мне руку.

Мне стало понятно, что именно такими гла­зами Женечка смотрит на лица тех... тех, кого надо убрать.

Человек, два часа мучивший меня, на фото широко улыбался и похозяйски обнимал Лапу.

Там улыбался папочка моего Джима

Лапа

Я размораживаю курочку.

Потом рублю ее на мелкие куски, промываю и заливаю растительным маслом. Это лучший маринад, он даст необычайно нежное мясо.

Потом я достаю курочку из масла. Я проти­раю каждый кусочек солью, смесью карри и им­бирем. Затем смешиваю пополам сметанку и оливковый майонез и обмакиваю каждый кусо­чек курочки в эту смесь. Затем я выкладываю бу­дущее объедение в латку, заливаю остатками майонеза. Засыпаю сверху много мелкорублено­го лука.

Чесночок и орешки по вкусу. Можно черносливинку.

Закрываю тяжелую крышку. Через минут со­рок в духовке курочка станет такой... ммм... мя­со будет само отпадать с косточек.

Пока курочка обволакивает кухню божест­венным ароматом, я чищу молодую картошеч­ку, варю и толку в пюре. Отдельно пережари­ваю лучок, его я добавлю в пюре в конце, вместе с куском сливочного масла. Пока пюре и курочка доходят, режу огромный мясной помидор. Возле помидора кладу мокрую све­жевымытую зелень — пахучий базилик, кинзу, укроп...

Дата добавления: 2015-08-28