Мар-Самуил окунает тщательно заточенное воронье перо в черно-зеленую жидкость и рисует какие-то тайные знаки на листе египетского папируса… Закорючки, кружочки и треугольнички с точками внутри выстраиваются в стройную линию, наряду со словами, выведенными арабской вязью, но это письмо не прочтет ни один мудрец: разобрать его смысл сможет только тот, кому оно адресовано. Костлявые холодные ладони сворачивают папирус в трубочку и кладут на небольшой поднос с кабалистическими знаками по окружности, где уже лежит отрезанная голова черной жабы. Бледные старческие губы неразборчиво шепчут какие-то странные слова, воздух в комнате будто густеет, время растягивается, а напряжение нарастает. Огонек смоченного оливковым маслом фитиля касается края письма, и оно с треском вспыхивает.
Папирусная трубочка чернеет, корежится, обугливается. Вверх поднимается черный дымок с отчетливым запахом горящего мяса…
Чучело совы вдруг взмахивает крыльями, каркает ворон, летучая мышь нарезает несколько кругов, насколько позволяет веревка, отрезанная жабья голова несколько раз квакает. Мар-Самуил понял, что его услышали.
* * *
Топот копыт приблизился, стали слышны гортанные крики и ржание. Преследователи остановились неподалеку и действительно спешились. Сквозь дыру в стене он увидел, как факелы рассредоточились: иудиты расходились с дороги в разные стороны, осматривая прилегающую местность. Несколько огней направились к овчарне, то и дело ныряя к земле.
«Следы!» – с ужасом подумал юноша. Ветер постоянно выравнивает песок, засыпая старые следы, значит, они нашли отпечатки именно его ног…
Если бы сейчас появился волшебный джинн с предложением вернуть Кфира в шкуру раба и перенести в дом Авла Луция, который изощренно издевался и гнусно унижал его, юноша бы надолго задумался, и еще неизвестно – какой бы дал ответ…
Что же делать? Кому молиться? Зевсу-громовержцу, Яхве, Атону или новому святому – Иисусу? Эти имена он слышал от таких же рабов, которых Рим собирал со всего света. Каждый из них имел своего Бога. А у него не было никакого… Но был магический перстень, который чрезвычайно ценил отравленный Марк! Не зря же! Обычная железяка не могла вызвать столь трепетного отношения…
Кфир быстро достал чужой талисман и надел на безымянный палец правой руки. На этот раз он сидел как влитой! К тому же от него исходило приятное тепло, мгновенно согревшее все тело. Инстинктивно юноша поднес руку к самым губам, поцеловал перстень, тихо, но страстно произнес:
– Помоги мне, великий!
Он не знал, к кому обращается, да сейчас ему это было и не важно.
– А убийца Гершам пусть сгорит в геенне огненной! – добавил он свою затаенную мечту. – Выполни мою просьбу, и я буду твоим верным слугой!
По развалинам овчарни пронесся порыв ветра. Камень налился красно-желтым светом, который на миг осветил помещение. И… Все вмиг изменилось! Нет, внешне все осталось, как было: убогое помещение, приближающиеся голоса, хруст песка и камешков под чужими ногами… Но он сам чудесным образом переменился!
Исчез страх, растворилось в ночи чувство беспомощности и обреченности. Имя Кфир означает «Львенок», лев на перстне его родственник и покровитель, значит, ему ничего не угрожает! И у него есть кинжал, про который он совсем забыл!
Юноша поспешно развязал дорожный мешок, сунул внутрь руку и сразу нащупал витую рукоять. Теперь он чувствовал силу, как настоящий подросший, набравший вес, отрастивший клыки и когти львенок.
– Он здесь! – крикнул кто-то снаружи. – Иди сюда!
Желтое пламя металось уже в проеме двери. Прижимаясь к стене, Кфир бесшумно двинулся навстречу. Громоздкая черная фигура с поднятым факелом шагнула через порог. И в тот же миг острый клинок поразил ее в живот. Раздался дикий крик, совсем близко Кфир увидел лохматые волосы, выпученные глаза, искаженные болью и страхом черты… Он узнал ненавистное лицо – это был Гершам!
Ярость замутила разум.
– Получай, сын свиньи!
Клинок вонзился Гершаму под кадык. Тот захрипел, из оскаленного рта брызнула кровь. Кфир отшатнулся, и только что сильный и грозный Гершам качнулся вперед и как тяжелый мешок шумно повалился на грязный пол овчарни. Факел, рассыпая искры, откатился в угол, тряпье и ветки вспыхнули, голодные желтые языки быстро разбежались во все стороны в поисках все новой и новой пищи. Остро запахло дымом.
Перешагнув через труп, Кфир выскочил на улицу, и вовремя – в овчарне бушевало пламя. Напарник Гершама в накинутом капюшоне стоял рядом с дверью. Пламя пожара отражалось в каком-то предмете, висящем на груди. Увидев беглеца, иудит поднес руку ко рту – две резких трели разнеслись далеко вокруг. И тут же со стороны дороги эхом отозвались другие свистки. Послышались возбужденные крики. Четыре факела, разрывающие тьму на другой стороне дороги, задрожали и стали приближаться: остальные иудиты бежали на помощь товарищам.
До них было не больше стадия, следовало быстро уходить. Но напарник Гершама, расставив руки и присев, пошел навстречу, как хозяйка, загоняющая в курятник отбившуюся курицу. Только в отличие от хозяйки в левой руке он держал факел, а в правой – длинный нож, лезвие которого зловеще отсвечивало желтыми бликами.
Но Кфир почему-то не испугался. Он много раз видел учебные бои римских солдат: они бились на мечах и кинжалах, метали копья, схватывались в рукопашную… И хотя сам он никогда не тренировался, сейчас тело действовало так, как будто за спиной у него были сотни выигранных схваток. Присев, юноша сгреб горсть песка, швырнул в глаза противнику, а когда тот зажмурился, издал громкий пугающий крик, прыгнул влево, уклоняясь от инстинктивного выпада, и вонзил кинжал в левую часть не защищенной ничем, кроме капюшона, шеи врага. Тот захрипел, выронил нож, факел и упал на колени, а потом повалился на бок. Кфир пнул его ногой, переворачивая на спину, и снял с шеи длинную цепочку, на которой висело нечто, напоминающее деформированный крест.
Пожар с треском прорвался сквозь пальмовую крышу, к небу взлетел столб огня, окруженный мириадами искр, и донесся отвратительный запах горелой человеческой плоти – это Гершам горел в геенне огненной…
Кфир бросился к дороге и помчался прочь. Сзади доносились злобные крики и топот ног преследователей. Они неотвратимо приближались. Юноша бежал изо всех сил, хотя не знал, надолго ли их хватит. Разгоревшийся сзади пожар мятущимся неверным светом освещал местность, впереди маячила длинная изломанная тень. Это был он сам. Эх, если бы превратиться в бесплотное и неуязвимое существо, которому не страшны суковатые дубины и сточенные от долгого использования ножи иудитов…
Но тут послышался тяжелый стук копыт. Кфир обернулся. Слева ярко пылала овчарня, а по дороге стремительно приближался кусок мрака, который раскидал факелы преследователей и через секунды материализовался в черного всадника на огромном вороном коне, каких вчерашний раб не видел даже в конных легионах Рима. Наездник тоже был огромен. Черный плащ сливался с чернотой ночи, даже лицо не белело в тени капюшона.
Конь затормозил так резко, что из-под подков вылетели снопы искр, как будто под ними была не каменистая иудейская земля, а сплошной римский булыжник. Кфир никогда раньше не ездил верхом, но сейчас легко взлетел на высокий круп скакуна и крепко обхватил руками сидящего впереди. Тот был твердый, как железная статуя, и горячий, будто статую раскалили на костре.
Черный конь с сумасшедшего полубега-полуполета перешел сначала на рысь, потом пошел шагом, ритмично цокая по булыжнику железными подковами. Вокруг расстилалась окраина большого города: погруженные во мрак жалкие лачуги бедноты постепенно сменялись более приличными строениями.
«Что это? – подумал Кфир. – Неужели Ершалаим? Туда же, говорил Гевор, не меньше трех дней пути… А впрочем, какая разница?»
Они остановились у небольшого двухэтажного дома. В отличие от соседних, погруженных во тьму строений, здесь на втором этаже в одном окне горел свет. И тут же Кфир впервые услышал ржание огромного коня, который проделал столь необычный путь в иудейской ночи. Оно было громким, басовитым и вибрирующим, в такт ему вибрировали и взмыленные бока животного.
Почти сразу распахнулась дверь, и на крыльцо вышел старик в длинном халате, ночном колпаке и с горящим светильником в руке. Не взглянув на Кфира, он низко поклонился всаднику.
– Приветствую тебя, Хазул, – скрипучим голосом произнес он. – Спасибо, что так быстро исполнил мою просьбу!
Тот ничего не ответил и даже не изменил позу. Однако старик быстро закивал головой и стал кланяться, бормоча что-то себе под нос.
Только после этого он взглянул на молодого человека и сделал широкий жест рукой, приглашая его войти в дом. Кфир принялся неловко сползать с крупа коня, это оказалось выше, чем он думал – как будто со второго этажа спуститься. Сорвавшись, он больно ударился ногами, толчок был настолько силен, что он даже упал на землю, но тут же вскочил. Всадник обернулся, старик пал наземь и принялся опять что-то бормотать.
– Дай хозяину две золотые монеты и пять серебряных! – раздался трубный глас, который явно не мог принадлежать человеку.
Кфир хотел поблагодарить незнакомца за спасение, но язык прилип к гортани: под капюшоном была зияющая пустота! Впрочем, это могло ему показаться, так как всадник сразу же отвернулся, тронул поводья, и конь вновь сорвался в бешеный бег, будто находился не на тихих узких улочках предутреннего города, а на пустынной дороге. Сразу же он исчез из виду, и цокот копыт оборвался.
Старик и юноша остались наедине. Не глядя друг на друга, они стояли и отряхивали одежды. Кфир с удивлением увидел, что его сагум впереди прожжен насквозь, как будто горячее тело всадника источало самый настоящий огонь.
– Плащ придется выкинуть, – сказал старик. – Если увидят…
Казалось, сам факт обгорания толстой ткани его ничуть не удивил.
– Ты грамотный?
– Да, с пяти лет учился в синагоге… А потом еще в Риме…
Спохватившись, он запнулся на полуслове: чем меньше людей будут знать о его прошлом – тем лучше. Но старик не обратил на последнюю фразу никакого внимания.
Ночь уже заметно переходила в утро: тени сменялись светом, бархатное покрывало сползло с пока еще серого небосвода. Где-то неподалеку прокричал петух, потом второй, третий…
– Заходи в дом, Кфир, – сказал старик. – И дай мне деньги!
«Откуда он знает, как меня зовут?» – подумал юноша и перешагнул порог дома.
Глава 2
Ученик чернокнижника
Вилла располагалась на крутом склоне холма, хозяина несли на носилках, а рабы тащились следом, изнывая под палящим солнцем. Тяжелая кабанья нога оттягивала руки, и время от времени Кфир клал ее на плечо, но она не умещалась и соскальзывала. Рядом шел Лисимах – грек, как и он, попавший в рабство по нелепому стечению обстоятельств. Он нес только небольшую амфору с вином, и они могли бы поменяться, но хозяин не разрешал ничего делать без его приказа.
У ворот Авл Луций тяжело выбрался из носилок, стражники раздвинули скрещенные копья, и они прошли в ухоженный сад. По обе стороны усыпанных красным песком аллей стояли на высоких подставках мраморные статуи и богатые греческие вазы. В саду работало много рабов: одни рыхлили землю, другие ровняли кусты, третьи собирали опавшую листву. Все с интересом искоса рассматривали гостей. Авл Луций важно шел впереди – громоздкий, с пухлыми щеками, которые были видны даже со спины.
«Животное!» – с ненавистью подумал Кфир.
У мраморных ступеней роскошного дома их встретили хозяева – худая нескладная и некрасивая женщина с распущенными по плечам черными волосами и атлетически сложенный молодой мужчина с пышной копной золотых волос. Хотя прошло девять лет, Кфир сразу узнал командира легионеров, который беззаконно захватил их с Яиром у Желтых скал и обратил в рабство.
– Здравствуй, Варения! Здравствуй Марк Златокудрый, мой давний и лучший друг! – преувеличенно-радостно воскликнул Авл Луций, заключая хозяина в объятия. Тот не выражал особой радости, напротив – держался довольно сдержанно и с холодком.
– Я сегодня убил на охоте кабана, вот его нога, – гость показал большим пальцем через плечо. – Пусть твой повар запечет ее, и давай посидим где-нибудь, вспомним молодые годы, когда я был твоим командиром… Я и вино принес, прекрасное вино!
Казалось, что Авл искренне радуется встрече, такое впечатление появилось даже у Кфира, которому час назад Луций дал пакетик серого порошка и приказал незаметно подсыпать в стакан Златокудрого. Он прекрасно понимал, что это за порошок. И знал, что случается с рабом, убившим свободного римского гражданина.
Непосвященного в злодейские планы Лисимаха Авл оставил с другими рабами, а Кфира взял с собой. Златокудрый хозяин провел их в глубину сада, где среди деревьев и зарослей кустарника, над самым обрывом стоял, укрытый от нескромных взглядов, небольшой домик. А в домике, к изумлению и великой радости Кфира, находился его старый друг Яир!
Рабам поручили накрывать на стол. Оставшись наедине, они обнялись и оба прослезились. Посыпались вопросы, но Кфир быстро опомнился.
– Мой хозяин приказал подсыпать яд в стакан твоего! – прошептал он на ухо другу. – За это казнят и меня, и тебя. Что делать?
– Давай убьем их обоих и убежим! – сразу же ответил Яир.
– Давай! – не раздумывая, согласился Кфир.
Трапеза удалась на славу: Златокудрый и Авл ели ароматное мясо под можжевеловым соусом, пили вино и вспоминали службу в Иудее. Когда бывшие сослуживцы расслабились, Кфир подсыпал в бокал Марку серый порошок. Через несколько минут тот захрипел, свалился на пол и забился в судорогах. Авл Луций с удовольствием смотрел, как агонизирует бывший сослуживец, но насладиться этим зрелищем не успел: Кфир набросил на толстую шею шнурок и принялся душить, а Яир схватил со стола маленький кинжал с украшенной рубинами витой рукоятью и стал наносить хозяину удар за ударом. Через несколько минут все было кончено.
– Они оба заслужили смерть! – сказал Яир, и Кфир кивнул.
Яир сунул за пояс кинжал, снял с пальца Марка перстень с львиной мордой и черным камнем.
– Это волшебное кольцо, – пояснил он младшему товарищу. – Оно нам поможет.
Забрав из ящиков стола горсть золотых и серебряных монет, они бросились вниз по крутому обрыву… Но сзади раздался резкий гортанный крик, потом второй… Погоня!
Дернувшись, Кфир проснулся. Сердце колотилось, лоб покрылся холодным потом. Проклятый сон, когда он перестанет его мучить?!
Водовоз опять заорал под самыми окнами. Первые солнечные лучи только осветили плоские крыши Ершалаима, но по характерным звукам, доносившимся в его комнату, юноша понял, что тем, кому положено было в поте лица своего добывать хлеб насущный, уже встали и приступили к этому процессу. Мар-Самуил наверняка уже в своей аптеке. Или кабинете. Или лаборатории. Или библиотеке.
За год проживания в этом доме Кфир так и не понял, как называется помещение на втором этаже, где его учитель проводит дни напролет, а иногда прихватывает и ночи. То он смешивает там лекарства, готовит приворотное зелье или отворотный настой, то что-то пишет, иногда режет жаб и изготавливает чучела птиц и мелких животных, иногда читает какие-то старинные книги и свитки. Когда Мар-Самуил хотел сказать, что он направляется в эту захламленную комнату, то никак ее не называл, просто говорил: иду к себе.
Сейчас он наверняка у себя. И Кфиру следовало быть при Учителе, познаниям и энергии которого ученик не переставал удивляться. Но как не хотелось в раннее утро подниматься с удобной лежанки! Однако, валяясь в постели, ничему не научишься, поэтому он быстро вскочил, на ощупь проверил – на месте ли его зашитое в тощий матрац богатство: кинжал с витой рукоятью, монеты и крест иудитов, похожий на букву «Х».
Потом надел на шею мешочек с перстнем, набросил накидку из мешковины, тщательно затянул шнурок под горлом, чтобы никто не увидел позорное клеймо раба на левом плече, и, приподняв ветхую тяжелую раму с мутными слюдяными пластинками, выглянул в окно.
– Так и есть, – пробурчал он себе под нос. – Уже стоят, ждут.
Люди действительно норовили занять очередь с рассветом. Причем, как случайно обмолвилась Зуса, с появлением Кфира число посетителей возросло: раньше приходили один-два человека, и то не каждый день. Хотя до врачевания Мар-Самуил его не допускал: ученик только выходил, чтобы предварительно выслушать жалобы и передать их Учителю. Но он соболезновал страждущим, а потому говорил некоторым добрые слова, сочувственно дотрагивался до больной спины или слезящегося глаза… И пациентам становилось легче, иногда настолько, что они вообще уходили домой. Но все это Кфир тщательно скрывал от Мар-Самуила…
Выходя из своей комнаты, Кфир пригнулся, чтобы не удариться головой о притолоку. Маленький коридорчик, в который выходили еще две двери, был так узок, что следовало двигаться боком. В конце находилась узкая крутая лестница, он поднялся по скрипящим ступеням, толкнул узкую дверь и оказался в лаборатории Учителя, сразу же ощутив характерный запах старых манускриптов, плесени и едкий дух магических веществ – жидких, сыпучих, вязких. Они хранились в полном беспорядке (или в строгом порядке, который был известен лишь одному Мар-Самуилу) – в банках, склянках, деревянных коробочках и полотняных мешочках на огромном столе, вперемежку с рукописями, чучелами, какими-то непонятными предметами и медицинскими инструментами. Последние, надо признать, всегда находились в одном и том же месте и были чище всего остального.
Хозяин этой достаточно большой комнаты стоял спиной к вошедшему и поправлял крыло висящей над столом летучей мыши, которая сейчас была обычным чучелом.
– Приветствую вас, Учитель, – негромко произнес Кфир.
– Ну, наконец ты соизволил встать, – язвительно заговорил старик, не оборачиваясь к вошедшему и не отвечая на приветствие. – А я давно на ногах, но мне некого учить. И Кнок, и Мурза давно заснули…
Он погладил пальцем по голове сначала чучело ворона, а потом совы.
– А Ерозу мне вообще не удалось разбудить, – морщинистый, с увеличенными суставами палец толкнул летучую мышь, и она просто качнулась из стороны в сторону, вместо того чтобы носиться по кругу, насколько позволяет веревка. – Да они и не просились ко мне в ученики…
– Так ведь рано, Учитель. Солнце лишь взошло. Я думал, что вы еще пребываете во сне, – оправдывался Кфир, хотя он тоже не просился в ученики к этому желчному старикашке.
– Ты трижды соврал. Во-первых, уже не рано, а поздно, во-вторых, солнце взошло давным-давно, а в-третьих, тебе, как и всем в Ершалаиме, известно, что Мар-Самуил встает вместе с солнцем…
– Но не тогда, когда вы всю ночь летаете…
– И снова ты соврал. Ты знаешь, что я не собирался никуда лететь!
Ученик решил отмолчаться, и это было правильно, так как старик никогда с ним не соглашался, и его было невозможно переубедить или переспорить.
– Я тобой не доволен, – продолжил Учитель. – Ты не освоил предсказания, не изучаешь рецепты магических снадобий, нарушаешь правила врачевания, часто поступаешь не так, как я того требую, преступая основополагающие правила…
Кфир вначале покаянно повесил голову, но при последних словах удивился, его брови поползли вверх.
Уверенность в себе, которую он испытал, когда сидел за спиной могучего черного всадника, растаяла вместе с той незабываемой ночью. И все же, он уже не был рабом.
– Я всегда старался быть покорным, просто к превращениям и оживлениям душа не лежит… Но я полностью отдаюсь врачеванию, так в чем мое ослушничество, Учитель?
– Не я ли говорил тебе, что знания в этой стране передаются от учителя к ученику устно? – Мар-Самуил щелкнул желтоватым ногтем по брюшку Ерозы, и она наконец взмахнула перепончатыми крыльями и, суматошно пища, полетела по кругу. – Не я ли запрещал что-либо записывать?
– Вы, Учитель, – проговорил ученик. – Но я делаю это исключительно для себя, чтобы можно было перечитать и лучше запомнить.
– Запоминать надо сразу. А теперь ответь, почему в Иудее нельзя ничего записывать?
Мар-Самуил взял сломанную римскую стрелу с характерным наконечником и двухцветным оперением и принялся внимательно ее рассматривать. Передняя часть стрелы была испачкана кровью.
– Потому что в этой стране все, что записывается, приобретает силу закона.
– Ну, и что дальше?
– А коли так, то и ошибочные выводы, непроверенные предположения становятся догмами. А догмы вредят развитию врачевания. Лекари Иудеи передают свои знания только устно.
Старик недовольно хмыкнул, пальцем остановил Ерозу и снова погрузил ее в сон. И только теперь повернулся лицом к ученику.
– Меня больше волнует другое: написанное становится доказательством вины в колдовстве! Одной записи достаточно для того, чтобы нас приговорили к побиванию камнями!
Кфир склонил голову.
– Я все понял, Учитель. И больше не стану записывать.
Настроение у хозяина улучшалось. Но полностью досада еще не прошла.
– Говорил ли я тебе, что сон сродни смерти?
– Говорили, Учитель.
– Так зачем же ты укорачиваешь свою жизнь?
– Я постараюсь вставать раньше, – пообещал Кфир.
Он знал, что сейчас начнется каждодневный экзамен, и не ошибся. Мар-Самуил подошел к медицинским инструментам и аккуратно, пожалуй, даже нежно, положил на них свою высохшую руку, обтянутую морщинистой пергаментной кожей.
– Что за нож сей, каково его предназначение?
Кфир еле заметно улыбнулся:
– Трепан это. А предназначен для вскрытия черепной коробки.
Вопрос был легкий, ученик понимал, что старик начнет перебирать весь свой инструментарий, хотя прекрасно понимал, что Кфир все это знает. Поэтому он решил сам задать вопрос, который его давно интересовал:
– Учитель, а вы когда-нибудь вскрывали череп? Что там?
Мар-Самуил нахмурился:
– Ты опять меня перебиваешь! – но, помолчав, заговорил: – Да, вскрывал. Вот именно этим ножом, лет десять назад. У торговца Вандербара страшно болела голова, травы, заклинания, молитвы не помогали. Он сам дал согласие на трепанацию. Я вскрыл ему темя в двух местах…
– И что там было?
– А что там было! У Вандербара там было то же самое, что и у всех нас. Мозг. Я же говорил тебе о нем.
– О да, о да! Но какой он, этот мозг?
– Серый, в извилинах…
– Учитель, вам удалось вылечить Вандербара?
Старик вновь отвернулся от своего ученика и произнес:
– Да.
– Значит, боль у него прошла?
После короткой паузы последовал ответ:
– Не знаю.
– Почему?
– Потому что сразу после операции он умер!.. Мне понятна твоя хитрость, ты этими вопросами хочешь отвлечь меня от утреннего экзамена! А это что за нож?
– Нож для обрезания и кесарева сечения после смерти матери во спасение плода.
– Это?..
– Ланцет для кровопускания.
– А это что такое?
– Пила для ампутаций.
Старик не хотел показать, что доволен своим учеником, но Кфир понимал его состояние. Они стояли друг против друга и молчали. И вдруг Мар-Самуил произнес:
– Покажи мне его!
– Кого? – искренне удивился ученик.
– Перстень.
Сердце Кфира екнуло.
– Какой перстень? Я не знаю никакого перстня, – произнес он, рассматривая потрескавшиеся доски пола.
– Ты не умеешь врать, Кфир. Это плохо для лекаря и предсказателя. Если ты знаешь, что человек вот-вот умрет, говори, что он скоро поправится, да так, чтоб несчастный тебе поверил… Когда тебя привез тот, чье имя лучше не произносить всуе, на твоей руке был перстень. А потом ты его не надевал. И мне все стало ясно!
Юноша молчал.
– Так где он? Покажи!
Кфир все еще колебался.
– Ну же!
Парень расстегнул рубаху, достал из маленького мешочка перстень и протянул Мар-Самуилу.
– Нет, нет! – отшатнулся тот и спрятал руки за спину. – Я хочу лишь взглянуть, не больше…
Мар-Самуил приблизил свои подслеповатые глаза к ладони ученика, на которой покоился оскалившийся лев с черным камнем в пасти. Казалось, что лев и чернокнижник рассматривают друг друга, а может, и безмолвно переговариваются. На лице Учителя играли блики от невидимого огня, глаза закрылись, как будто он впал в транс. Через минуту он вздрогнул и пришел в себя. Затем медленно произнес:
– Так вот он какой! Довелось не только услышать о нем, но даже узреть… Как он у тебя оказался?
Этого вопроса Кфир боялся больше всего.
– Долгая история, – замялся он и надел перстень на палец. Теперь не надо скрывать то, что стало явным.
– Когда-нибудь потом расскажу… А как вы узнали о перстне? Что вам, учитель, о нем доводилось слышать?
– Долгая история, – усмехнулся старый чернокнижник. – Как-нибудь потом расскажу…
Они оба рассмеялись, и Мар-Самуил сказал:
– Пошли завтракать.
По крутой скрипучей лестнице они спустились вниз и вошли в небольшую трапезную. Двадцатипятилетняя Дебора и шестнадцатилетняя Зуса как раз расставляли посуду, и ячневая каша, политая сверху каким-то соусом, источала из большого глиняного горшка аппетитный аромат. Зуса бросила быстрый взгляд на Кфира и нарочито громко загремела посудой так, что служанка испуганно уставилась на свою молодую хозяйку. Она тоже была неравнодушна к симпатичному молодому юноше, но действовала более смело и напористо: подмигивала, прижималась всем телом в узком коридоре, а один раз даже схватила за то место, прикосновение к которому воспламеняет любого мужчину.
Девушки считали, что ученик холоден и высокомерен, на самом деле он не испытывал к ним влечения, они не будоражили его существо. Поэтому вынужден был оставаться подчеркнуто холодным и равнодушным. Тем более что уже имел печальный опыт проверки собственной мужской силы.
Когда Кфир только появился в доме Мар-Самуила, тот строго-настрого предупредил, чтобы он даже не смотрел в сторону дочери. Но видя полное равнодушие юноши, даже строгий отец почувствовал некоторую обиду: неужели его красавица Зуса нежеланна этому парню, который вполне мог подойти на роль жениха?
Как-то он даже с сарказмом заметил, что о-ч-ч-ень доволен тем, как ученик соблюдает его запрет. Кфир понял иронию старика, но сделал вид, что она осталась незамеченной.
Надо сказать, что если бы не эта беда, он был бы счастлив в доме Мар-Самуила. Со сварливостью Учителя он примирился, а тут еще симпатичные девушки, отдельная комната, сытная еда… Науки давались ему легко, да еще вызывали острый интерес. Ну, как можно оживить чучело? А ведь Мар-Самуил одним движением сморщенной руки отправлял в окно и ворона Кнока, и филина Мурзу… Да он и сам рассказывал, что летает по ночам, правда, сейчас редко – говорит, старость мешает…
Единственно, что огорчало Кфира – у него и Учителя расходились взгляды на способы исцеления. Мар-Самуил больше рассчитывал на заклинания и чародейство, но это не позволяло пришить отрубленную руку или ногу. Как-то он робко высказал свое мнение, но Учитель пришел в ярость.
– Я специально изучил языки, на которых говорят римляне и египтяне, чтобы познать их искусство врачевания, я искал новые снадобья, формулировки заклинаний! А ты ставишь под сомнение мои знания!
Старик тяжело дышал, на впалых пергаментных щеках появились красные пятна.
Кфир испугался такой вспышки гнева и уже жалел, что затронул эту тему.
– Я не сомневаюсь в вашей осведомленности, Учитель, – попытался оправдаться он. – Просто мне кажется, что можно лучше врачевать, если предварительно заглянуть внутрь…
Юноша сделал несколько неопределенных движений руками, не решаясь высказаться.
– Внутрь человека? – помог ему Учитель.
– Да!
– Да я заглядывал и заглядываю, когда представляется возможность. Принимаю роды, кесарю и вижу, как и в чем плод развивается, череп вскрываю – мозг вижу, раны врачую, мышцы руками трогаю… Чего ты хочешь?!.
И тут Кфир, повинуясь какой-то неведомой силе, произнес слова, которые не собирался говорить:
– Не просто заглядывать и видеть. Надо вскрывать тела и смотреть, как они устроены внутри, какие там органы и как они связаны между собой, как кровь циркулирует по жилам, как перетекают жизненные соки и откуда они берутся…
Ученик сам остолбенел от сказанного. Вскрытие тела преступно – все лекари это знают. Сейчас с его уст сорвались чужие слова, хотя мысли об этих кощунственных актах не раз посещали голову Кфира. Очевидно, кто-то подсказывал их ему, и он догадывался – кто.
– Ты понимаешь, что сейчас сказал? – Мар-Самуила нельзя было узнать: седые волосы всклокочены, ноздри огромного крючкообразного носа хищно раздувались, рот был приоткрыт, а толстая нижняя губа отвисла, обнажив редкие гнилые зубы.
– Да, – твердо ответил ученик, но ему показалось, что и эта твердость, и даже голос не принадлежат ему.
– Ты мог бы убить человека, чтобы затем копаться в его внутренностях?
– Нет, нет, – почти вскричал юноша, стремясь опередить чью-то подсказку, но она незамедлительно последовала, и он продолжил каким-то ироничным, не свойственным ему тоном: – Зачем убивать? Можно взять тело только что умершего или недавно погребенного и расчленить его по косточкам. Иначе лечение может быть не более успешным, чем попытка дойти до Самарии с завязанными глазами.
Старик по-прежнему смотрел на своего ученика, явно пребывая в прострации. Наконец он произнес:
– Ты способен на это?
– Да, – чужим голосом произнес Кфир. – Я буду это делать!
Мар-Самуил отшатнулся.
– Что с твоим лицом? Что с твоими глазами? Чей голос исходит из твоих уст? Впрочем, не говори, я знаю!
Глаза его остекленели, какая-то сила повлекла щуплое тело в угол. Учитель склонился в поклоне перед висящей на цепи медной пентаграммой и что-то забормотал себе под нос. По пентаграмме пробежали искры. Она закрутилась в одну сторону, потом в другую.
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 34 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |