Полутона — не твое. Ты не уменьшаешь громкости и не убавляешь яркость.
Нет, я сейчас не о том, что ты зажал пульт от телевизора, как бедная мышка — кусочек сыру.
Я сейчас — о тебе.
Я мог бы написать о тебе книгу, Джей... Да так, чтоб никто никогда не разгадал — ты положительный герой или чума ходячая. Потому что добро и зло давно переплелись в тебе и мирно трахаются.
1.
– Я только что видел собственную смерть, — ты запускаешь руку в и без того лохматую шевелюру и плюхаешься на стул, подтягивая колено к подбородку. Во мне тут же включается режим «беспокойство», когда я мельком заглядываю тебе в лицо. Как там... «и когда пойдешь ты долиной смертной тени...». Мне кажется, что ты ею ходил уже не раз.
– Вообще-то, с добрым утром, Джей... — как бы между прочим замечаю я.
– С добрым, но это неважно... — ты чуть морщишь нос, и продолжаешь. — Как-то не хочется мне такого финала. — твой взгляд настолько обречен и печален, что холод обжигает мои ступни и ползет вверх по щиколоткам.
– Слушай, ты еще скажи, что хочешь, чтоб я развеял твой пепел с какого-нибудь сраного моста, потому что не желаешь, чтоб археологи смеялись над твоей формой черепа, — я пытаюсь перевести все в шутку, чтоб сбить с тебя мрачное и потустороннее настроение.
– Чего?! — ты искренне возмущен и я смеюсь:
– «О, Джаред, какая у тебя красивая форма черепа», «Благодарю, я так польщен». — я, дурачась, разыгрываю чисто гипотетический разговор, и ты толкаешь меня кулаком в плечо:
– Пшел нах!
От твоего тычка я обливаю джинсы, слава небу, почти не горячим кофе.
– Вытирай! — роняю я, повелительно указывая пальцем на свое бедро.
– Еще чего! — ты смотришь на пятно, но все-таки и тянешься за полотенцем, едва не падая со стула.
Приседаешь и нарочно медленно вытираешь кофе с ткани.
– Джей. — с едва заметным ехидством интересуюсь я. — Ты о ком сейчас задумался?
Ты краснеешь и огрызаешься:
--Ни о ком! У меня просто на тебя встал!
– Охренеть! — почти шокировано произношу я. Ты поднимаешься, швыряешь мне в голову полотенце и...поддеваешь стул так, что секунду спустя я валяюсь на полу. Я хорошо тебя знаю. Ты скрываешь за агрессией свой страх. Ты неуправляем в отношениях, нестабилен в эмоциях и в целом — взрывоопасен. Впрочем, ты взорвал мне мозг уже давно и сейчас периодически выносишь его останки вперед ногами.
2.
Я подрываюсь с пола и бегу за тобой. Я намерен врезать тебе как следует за твое бесподобное поведение. Ловлю тебя уже в гостиной, короткая подсечка — и ты падаешь на пол, увлекая меня за собой.
– Ты ведешь себя как дитя маленькое, — после небольшой возни мне таки удается скрутить тебя и уложить живот. Теперь можно расслабиться и удерживать тебя за кисть, чтоб ты не особо рыпался.
– Взрослый нашелся!
– Я тебя сейчас, ей-богу, отшлепаю как ребенка...рукой по попе.
– Не смей! — хрипишь ты.
– Будет тебе урок, — я преспокойно управляюсь с твоим ремнем одной рукой — так, как будто делал это уже сотни раз, и матерясь сквозь зубы, стягиваю и в самом деле очень плотные джинсы вниз.
– Шенн... — в твоем тоне просьба, замешанная на злости и растерянности.
– Нет, — ласково говорю я, поглаживая обтянутые белой тканью боксеров ягодицы, размышляя лишь об одном — снять их для пущего эффекта или и так сойдет. Ты дергаешься, и я больше не медлю — первый легкий шлепок, твой возмущенный вскрик, и я сглатываю слюну — в горле почему-то подозрительно пересохло. В процессе ты ругаешься так, что покраснели бы стены, имей они уши и щеки, но я не обращаю на твои кошачьи вопли никакого внимания, продолжая усиливать шлепки. Я увлекаюсь настолько, что в реальность возвращает меня только твой сдавленный стон и почти истерическое: «Хватит!». Ты лежишь, слегка повернув голову, и слишком уж часто и неровно дышишь.
– Джей, ты в порядке? — выдаю я самую идиотскую фразу всех времен и народов, отпуская тебя.
Ты смеешься тем же придушенным истерическим смехом:
– Да, я в порядке! Спасибо, кончил! Свободен, Шенн!
– Охренеть... — так, кажется, я повторяюсь.
--Ты выйдешь отсюда или нет?! — ты приподнимаешь голову. Честное слово, в мире нет ничего прекрасней, чем ты сейчас: злющие синие глаза с влажными ресницами, покрасневшие щеки и искусанные губы. И слабый запах мускуса. Вот как ты пахнешь, когда...
– Уже ушел... — бормочу я, задушив все имеющиеся мысли в зародыше.
3.
Тушь ложится на ресницы ровными уверенными мазками. Ты научился красить их ровно и быстро. Белый свитерок, еще одни черные облегающие джинсы, красный шарфик, короткая куртка.
– Оденься теплей, сегодня холодно, — я достаю сигареты.
– Пусть это тебя не ебет, — ты откровенно груб.
– Куда ты собрался? — спрашиваю я, не надеясь, что ты ответишь что-нибудь цензурное.
– К блядям. — ты брызгаешь парфюм и подходишь ко мне. — А знаешь, чье лицо будет у моей смерти?
Я отшатываюсь — в твоих глазах сейчас взлетает вверх столб неистового пламени.
Ты подтягиваешь меня за пуговицу рубашки:
– Твое, Шенн, — ты говоришь сейчас очень четко и безэмоционально.
Почему-то мне кажется, что ты плюнул мне в лицо, и я стою без движения, прислушиваясь, как ты сбегаешь по крыльцу.
Да, я мог бы написать о тебе книгу, Джей...
4.
Чтоб не жрать себя изнутри, я машинально навожу порядок, то есть, по твоему мнению, «я делаю бардак, в котором ничего найти потом нельзя». Я сметаю бумажный хлам со столика, чтоб рассортировать и распихать его в ящики, нахожу альбом и с интересом раскрываю его. Ты все еще рисуешь. И не показываешь мне своих работ. Понимаю — почему, открыв очередную страницу: на рисунке ты стоишь передо мной на коленях, а я придерживаю твой подбородок. Тебе удалось — чересчур живо удалось передать образы. И твои полуприкрытые веки и мой чуть насмешливый изгиб рта. Меня ослепляет. Когда ты творишь — неважно что — ты порой не представляешь, как будут действовать твои вещи на обычных людей.
Я присаживаюсь и листаю дальше, тут же спотыкаясь взглядом о стих:
Испытай наслаждение плоти,
Испытай наслаждением плоть,
Разыграй ритуал по нотам,
Кровью сыграй мелодию нот.
Яркой, сладкой, брызнувшей кровью
Призови к себе легкую смерть,
Которая будет зваться любовью,
Когда ты сможешь умереть.
Когда ты сможешь омыться в ней,
Завершая прелюдию жизни,
Завершая прелюдию дней...
– Пиздец, — я охреневше мотаю головой. Откуда такое у тебя берется? Жаль, я не могу дать по шее твоему подсознанию вкупе с астральным телом. Но я могу дать по шее тебе. Наверное, этим я и займусь в ближайшее время. Я прячу альбом у себя, так и не досмотрев. И, пожалуй, я не буду тебя сегодня ждать...
5.
...Почему-то ты считаешь перила лестницы самым подходящим местом для твоей куртки. Я лениво считаю ногами ступеньки, пока ты хмуро роешься в ящиках стола и ворчишь, что «опять бардак развел, найти нихуя нельзя».
– Что-то ищешь, Джей? — у меня добрый голос заботливого старшего брата.
Ты поворачиваешь и смотришь на меня взглядом «отъебись, чего приперся?».
– Уже ничего, — ты поднимаешься с корточек. У тебя абсолютно пустое лицо. Настолько, что хочется протянуть руку и содрать маску. Пусть даже она снимется с кровью и клочьями кожи.
– Бардак ты развел у себя в голове, — еще один шаг к тебе.
– Слуш-ш-шай, — я практически вижу, как грохаются между нами бронированные щиты в твоем сознании. — Вчера я был старый, сегодня я новый, наверное, просто я очень хуевый.
– Пойди к ближайшему полицейскому участку и матерись там, а?
– Я иду спать. На сегодня...
–...я накувыркался, — продолжаю за тебя фразу.
– На сегодня у меня другие планы, придурок! — огрызаешься ты и высыпаешь ящик на пол. — Только кое-что найду.
– Ищи-ищи, — уголок губ дергается вверх. Нет, я не злорадствую. Я всего лишь тебя немного проучу.
6.
Вечеринка по поводу твоего дня рождения затянулась на два дня.
Я психанул только раз: из-за слишком громкой музыки, но ты не обратил на это никакого внимания. Ты сидел на полу, курил кальян, отхлебывал настоящий ямайский ром и кричал:
– Кланяйтесь мне, я — граф!
Я мог бы уехать ночевать к Томо, но тот был здесь, и мне осталось только достать свой плеер, натянуть темную повязку и заняться самовнушением, что все хорошо, вокруг тишина, мой брат больной на всю голову и я тоже, потому что я больше ни о чем не думаю, кроме того случая, потому что мне опять хочется услышать как он захлебывается стоном и увидеть невозможно яркие глаза в обрамлении мокрых ресниц. Я тут же обругал себя снова — немедленно возникшая эрекция была весьма качественной, хоть я и не думал о том, что я его поцелую или займусь с ним сексом по полной программе. Нет, здесь другое. Хотя реакция та же.
7.
Очухавшись ближе к обеду, я застал в твоей комнате чудную картинку — на кровати валялся едва прикрытый Мэтт (хвала богам, он был в джинсах — правда, почему-то с расстегнутой ширинкой), обнимая кого-то, с головой замотавшегося в одеяло. Я открыл рот, чтобы возмутиться, что нечего в комнате моего брата устраивать траходром, когда рука с облезлым черным лаком свесилась из-под одеяла, коснувшись пола. Да, я узнал бы эти ногти из тысячи.
– Мэтт, блять! — я навис над вами как грех над душой. — Какого хрена ты делаешь в постели с моим братом?
– Сплю, — вполне логично вздохнул сквозь сон Мэтт, кажется, еще не совсем понимая, что он влип.
– Очевидное-невероятное! Активно или пассивно спишь?
– Бля-а-а, Ше-енн, не шуми, — твоя рука оторвалась от пола и поднялась вверх. — Голова болит.
– Я с тобой не разговариваю, сволочь! — я хлопнул тебя по руке. — Мэтт!
– Ну?
– Отъебись от человека! — твой голос стал резче и неприятней. — Ну, уснул он рядом — ну и что?
– Заткнись, я с тобой не разговариваю! — я стаскиваю с тебя одеяло.
– Не дури! — ты цепляешься за одеяло, а Мэтт — за тебя. Цирк. Кажется, он вовсе не отстреливает в ситуации.
– Мэтт, да прекрати ж ты его лапать! — я стягиваю тебя за ногу и добродушно даю по шее. — В ванную шагом марш! И маршевым шагом, а не прогулочным!
– Охуел совсем?! — ты почти орешь. Мэтт спит. Бля, я завидую его сну.
– Хорошо, сделаем по-другому, — я цепко хватаю тебя за затылок и волоку в ванную, как котенка. Ты вырываешься, но я лишь крепче сжимаю пальцы, вталкиваю тебя в нужное помещение, закрываю дверь на защелку.
8.
А затем медленно оборачиваюсь к тебе — и пощечина обжигает твою еще теплую со сна скулу.
Я не собираюсь извиняться. Еще секунда — и ты вжат и распластан по стене. Мне на руку то, что из одежды на тебе только легкие штаны. Я не спрашиваю сейчас, что означает тот рисунок, стих, и Мэтт в твоей кровати. Спрошу потом. И о смерти с моим лицом — тоже.
Я вытаскиваю свой ремень, прижимая тебя за шею. Конечно, ты брыкаешься и вполголоса ругаешься. Я ухмыляюсь — так и знал, что на тебе нет нижнего белья. Определенно, сегодня хороший день. Я провокативно трусь пахом о твои ягодицы, чтоб вызвать еще один взрыв негодования с твоей стороны. Но я не даю тебе договорить. Ремень липнет к твоей коже, оставляя первый красноватый поцелуй-полоску. Ты вскрикиваешь и вздрагиваешь всем телом.
– Закуси руку, — советую я, увеличивая интенсивность ударов. — а то не дай бог, кто-то проснется от того, что будешь слишком сладко стонать. — я методичен и уверен в себе. Мне не нужен секс с тобой. По крайней мере, пока...
Краем уха слышу, как и в самом деле в доме кто-то проснулся и включил музыку. Хорошо. Если ты сорвешься — не так будет слышно. Но все равно я потом выйду и настучу кому-то по шее за шум.
На твоей спине и ногах вспухают следы. Ты дрожишь, всхлипываешь и грызешь собственную руку. За дверью кто-то шуршит, вздыхает, шлепает куда-то, что-то разбивает и непечатно выражается. Суки, выйду — отымею всех без смазки!
Ты мотаешь головой, изо всех сил душишь крик и слегка выгибаешься, а затем прислоняешься лбом к стене и сорвано-хрипло дышишь. Я отбрасываю ремень и разворачиваю тебя к себе. Невозможно глубокие влажные глаза. Ты получил, что хотел, и можешь не врать, что тебе не нравится. Не нравилось — дал бы мне по морде, и сбежал бы из ванной.
Я мягко давлю на твое плечо, и ты медленно опускаешься на колени, позволяя мне поднять твое лицо и гладить губы. Все как на рисунке. Идеально. Ты знал, что так будет.
– Ты знал, что так будет, — повторяю я вслух.
– Джей, какой матери ты там застрял? — Томо стучит в дверь, и я тут же посылаю его на хер и сообщаю, все так же поглаживая твои губы, что его beloved Джей не смог сам себе помыть спинку, и я его выручил. Ты бросаешь на меня бешеный взгляд, и цапаешь зубами за палец. Я хлопаю тебя по щеке — не сильно, а расслабленно — чтоб не забывался.
– Однако не увлекайтесь там, — пошло хихикает Милишевич, и мне очень хочется сейчас открыть дверь и врезать ему между глаз, а еще лучше — между ног. Тогда он будет хоть чем-то занят и ему будет совсем не до того, чтоб ляпать чего не следует. Но я всего лишь стукаю кулаком по двери — на тот случай, если он прислонился к ней, я отобью ему не только орган слуха, но и излишнее любопытство.
Ты пользуешься моментом, чтобы встать и тут же поздороваться со мной кулаком.
– Доброго дня, Шенн! — ты открываешь защелку и реактивно вылетаешь в коридор, наступив Томо на ногу.
– Ч-что это было? — тот морщится и пытается пробраться в ванную, но я захлопываю дверь перед его носом. Мне надо убрать следы преступления. Да и умыться бы не мешало.
– Психопаты, — ворчит Томо.
9.
На сколько же мы выпали со времени? Глянув на часы, замечаю, что прошло всего лишь минут пятнадцать. Надо же.
Я курю и слышу, как Мэтт спрашивает тебя, почему ты мечешься, как в попу ужаленный, и что вообще у тебя со спиной. Следует двухсекундная пауза, после которой детям младшего школьного (да и старшего тоже) возраста не мешало бы закрыть уши. Будь я твоим парнем...тьфу ты...будь я на месте Мэтта, уже давно закрыл бы тебе рот. Хотя бы тем же методом, что уже опробовал. Ты вдруг затыкаешься так же внезапно, как и начал.
Мне показалось или он тебя поцеловал...?
10.
Ты упорно ищешь свой альбом. Видно боишься, что его найдут гости, которых приходиться разгонять чуть ли не пинками.
– Он может быть только у тебя, — стоя в проеме двери, ты обнимаешь себя за плечи и по-птичьи склоняешь голову.
– Кто? Твой любовник? — я хлопаю себя по лбу. — Ах, прости, забыл из шкафа выпустить.
– Перестань клеить дурня и отдай мою вещь, — ты прищуриваешься.
– А то — что? — я копирую твой прищур. — Заведи себе новый. Я могу тебе его купить, если тебе самому влом.
– Шенн. Альбом, — ты еще с минуту торчишь в двери, потом понимаешь, что на меня этим не проймешь, и принимаешься за поиски лично. Настолько рьяно, что когда, ничего не замечая, ты спотыкаешься о мои ноги, я, смеясь, дергаю тебя к себе. Мне нравится само ощущение — всего тебя в моих руках. Ты самый красивый человек из всех, кого я видел, чтоб ты там не экспериментировал со своим телом, прической и душой. Последнее — особо опасно. Но ведь я для того и существую, чтоб тебя особо и не заносило.
– Тихо-тихо, — я поглаживаю твой затылок. Ты позволяешь мне тебя гладить. Значит, так надо. — У меня твой альбом, успокойся. Его никто не увидит.
– А ты видел?
– Я — видел.
– Понимаешь, Шенн, это не моя жизнь. Я взял ее напрокат, — ты вдруг аккуратно и точно бьешь словами под дых, и кислород беспорядочно бьется о мои легкие, не воспринимаясь ими.
– А я тебе кто тогда? Брат напрокат? Или бесплатное приложение к версии не-твоей жизни? — я даю тебе понять, что задет не на шутку. Ты теряешься. Да, я могу гордиться собой — я вогнал в ступор самого Джареда Лето, который по совместительству, воле судьбы и пожеланию родителей приходиться мне братом.
– Ты для меня — Шенн! — с обидой вспыхиваешь ты — так, будто в костер плеснули немного бензина. Ты не сказал «брат». Интересно, почему?
– Я для тебя — животное, — поддеваю тебя нарочно. Если ты ответишь, что я — твое самое любимое животное, огребешь по самое не балуйся, однако ты просто и коротко произносишь:
– Нет. — и после паузы, — Отдай альбом.
– Я его не досмотрел, — я все еще не выпускаю тебя из рук, утыкаясь куда-то между шеей и плечом — туда, где нервное сплетение и теплая кожа. — Давай вместе досмотрим.
– Нет, нихрена! — ты выдираешься из рук. — Комментариев к рисункам я давать не обязан!
– Я не прошу тебя о комментариях. Посидишь рядом.
– Нет, — теперь твой голос похож на шипение угольков костра, который бесцеремонно залили водой.
– Тебе неловко?
– Мне никогда не бывает неловко! — ты снова рыскаешь по комнате до тех пор, пока мне не надоедает твое мельтешение, и я не встаю и не начинаю мягко подталкивать тебя к выходу.
– Джей, альбом у меня, чего ты паришься? Я его не съем. А ты иди лучше к гостям, скажи им спасибо-пока и помаши ручкой, — я едва ли не пинком выталкиваю тебя в коридор. — И не забывай, что это моя комната.
– Но там моя вещь!
– Твоя вещь никуда не денется, солнышко. А сейчас — проводи всех, please, — я прикрываю дверь и бормочу. – а то заебали уже в корень...
– Хорошо, я им так и скажу! — огрызаешься ты с той стороны.
11.
Пока ты не вернулся (в чем я на все сто процентов уверен, потому что ты упрямый как осёл, если тебе что-то нужно, и даже иногда, когда оно тебе нафик нужно), я вытаскиваю альбом и пролистываю его: не спеша, детально разглядывая каждую картинку. Ты ничего не делаешь просто так, в том числе и тогда, когда корчишь из себя такого придурка, что мне хочется отойти и сказать, что я не знаком с этим человеком и просто мимо проходил.
Ты нарисовал меня с котом. У нас нет никаких животных, кроме собак. «И тебя» ехидно добавляет внутренний голос. Я ненавижу свой внутренний голос. Он или подъебывает или говорит неприятную правду или то и другое вместе.
Может, под котом ты подразумеваешь себя? У тебя девять жизней, Джей? Тогда какую из них ты живешь? Кого провидение впихнуло в телесную оболочку и обозвало моим братом?
Искажение. Горечь.
Не живи. Не дыши.
Поражение в споре.
Атрофия души.
Коротко. Сильно. Фактически безнадежно. Да и рисунок под стихом...странноватый. Что за хрень у тебя на шее? Если это дизайн очередного шарфика, то я — оперный певец...
12.
Ты возвращаешься слегка довольный, чуть раздраженный и буквально рвешь у меня альбом из рук.
– Мог бы и сказать «пожалуйста», — я держу его крепко, тяну к себе, и выдернув, сажусь на него.
Ты краснеешь, бледнеешь, сопишь, проглатываешь все слова, и, наконец, бросаешься на меня с намерением вытащить альбом и свалить подальше.
– Спалил я тебя по полной программе, — я отбрасываю тебя, схватив за горло. У тебя замечательная линия шеи. Это я как фотограф думаю.
– Но у тебя все равно нет на меня никаких прав, — ты выворачиваешься, хватаешь альбом и убегаешь, слегка не вписавшись в дверь, потому что оглянулся, чтоб посмотреть, не бегу ли я за тобой аки кровожадный и/или озабоченный маньяк.
– У меня есть на тебя все права, — усмехаюсь я тебе в спину, но, похоже, ты не услышал.
Твои истерики — это нечто. Но еще хуже, когда ты тихо закрываешься в комнате. Как ты там сходишь с ума — одному богу известно. Но когда твои эмоции просачиваются сквозь стены, наступает удушье.
13.
Я не успел поймать Мэтта: ты опередил меня, и выпер его из нашего дома первым, но на следующей репетиции он подходит ко мне сам. Мы, как будто сговорившись, приехали пораньше. Он открывает рот как раз в тот момент, когда открывается дверь. Ты. У тебя бледно-зеленый вид. Опять не спал ночь, как я подозреваю. Тебе бы еще черный балахон и косу — и роль смерти с самыми прекрасными глазами в мире подошла бы тебе на ура. Смотришь на часы и соображаешь, что это не ты опоздал, а мы приехали раньше. Меряешь нас взглядом и пытаешься понять, о чем мы только что говорили.
– О тебе, тощее несчастье. — смеюсь я.
– Да-а? — ты показываешь мне свой длинный (во всех смыслах язык), подкрадываешься к Мэтту, преспокойненько целуешь его в щеку и снимаешь куртку.
– Я что-то пропустил в этой жизни? — обращаюсь я к вам. Мэтт разводит руками. Ты фыркаешь как необъезженный мустанг. Я фыркаю в ответ, увидев белую надпись на твоем красном свитерке.«Fuck Me». Я бы тебя так fuck-нул, чтоб ты забыл, как дышать.
– Я что-то пропустил? — появившийся Томо, ни о чем не подозревая, передирает мою последнюю фразу.
– Да, — с напускной серьезностью отвечаю я. – Джей целовал Мэтта.
– Взасос? — хорват тут же принимает правила игры.
– Ага. На полу.
– Ух ты! А почему они все еще живы?
– Ну-у, один из них мой брат, а второй — вообще басист, — я поднимаю указательный палец. — Они мне как бы нужны, а искать замену вообще впадлу.
– Я вас ненавижу, — ворчишь ты, перебрасывая ремень гитары через плечо. — и желаю вам зла. Чтоб вы сдохли!
– Ты самый добрый человек на земле, — мы с Томо ржем как лошади — у него сегодня настроение «палец покажи (особенно средний) — буду ржать». Мэтт сдержанно улыбается. Раскрутить его на смех изредка удается только тебе. На что тебе еще удается его раскрутить, меня не интересует. Да, не интересует. Конечно, не интересует. И в самом деле не интересует. Поймаю на горячем, придушу обоих!
--Т ы бы сейчас себя видел! — неожиданно шипишь мне на ухо. — Ты хоть с такой перекошенной рожей на улицу не показывайся, а то еще подумают, что ты и в самом деле кого замочил.
Я отвлекаюсь, и цапаю тебя одной рукой за свитер:
– Слышишь ты, невъебенный психолог, если ты не прекратишь шариться по студии, здесь и в самом деле случится убийство, и меня оправдают.
14.
– Когда Джей нападает — он защищается, — Мэтт подбирается ко мне во время перерыва, когда я выхожу покурить.
– Ты пролил свет истины на правду жизни.
– Ты только не вини его, — басист словно не слышит моей реплики, и продолжает. — Чувства — сложная штука. Он свихнется, если не даст им выход.
– По-моему он свихнулся уже давно, — бурчу я. — А сейчас успешно сводит с ума всех, кто под руку попадет.
– Шенн, ты слепой? Или глухой? Ты ничего не замечаешь?
– Не замечаю чего?
Мэтт смотрит на меня как на тормоза со стажем:
– Я не в курсе, что у вас там за непонятки, но Джей похоже, влюбился...
– Ого! — восклицаю я. — И в кого же? В тебя?
Мэтт вздыхает, как-то безнадежно машет рукой, и идет на свое рабочее место. Я выбрасываю сигарету и следую за ним.
15.
Под конец репы ты сообщаешь, что набросал еще одну вещь. Предупреждаешь, что это всего лишь эскиз. Наигрываешь. Напеваешь. Нет, таких стихов я у тебя не встречал — значит, писал ночью. Ты смотришься потухшим, и поэтому холодно, хотя в помещении вполне комфортная температура.
– Задержись, — бросаю я, когда ты собираешь стартовать вслед за Томо и Мэттом.
– Чего тебе? — ты стоишь спиной ко мне. Между нами расстояние в шаг и масса вопросительных знаков в воздухе.
– Как ты видел свою смерть, Джей? — вопрос слетел с губ сам. Я его на сегодня не планировал.
– Она бесшумно шла по ковру, не приминая ворс... — словно тихий шелест листьев. И нет сейчас места разговорам о любви. – И я не спал... — сдавленно выдыхаешь ты.
Я делаю шаг и обнимаю тебя за плечи. Сейчас тебе нужна не боль, чтобы забыться, а тепло, чтоб расслабится, и даю его тебе без малейшего сексуального подтекста.
– Едем домой. Выспишься. Я лично за этим прослежу.
– Тебе очень идет черный цвет... — ты не слышишь меня, пальцы нервно теребят край куртки.
– Да, мне идет черный цвет.
– Жесть какая-то... — я вижу, как твои ногти впиваются в ладонь. Если наблюдать за твоими руками, когда ты говоришь, можно узнать и прочитать что-то дополнительно. Когда ты треплешься, как последнее трепло, твои руки обычно молчат. Но когда ты напряжен, как сейчас, они выдают массу информации.
– Я поведу машину, — успокаивающе и твердо говорю я. — Возражения не принимаются.
16.
Перед отъездом ты привычно агрессивный и веселый. Возможно, что играешь. Твоя повышенная активность, как и ее противоположность, одинаково подозрительны. Ты пишешь что-то на листке бумаги, теряешь ручку, когда ищешь очки. Находишь очки, ищешь ручку и снова их теряешь. То есть, ты потом вытаскиваешь их из моего кармана. Мэтт перебрасывает тебя через плечо и несет к автобусу, потому что уже время.
– Поставь, где взял!— ты визжишь, как школьница, которую впервые ущипнули ниже пояса. Мэтт спокойно заносит тебя в автобус и только там ставит. Ты пинаешь его по ноге и выбираешь себе место у окна.
– И чтоб рядом со мной никто не садился! — шипишь ты. На экзамене с шипения ты получил бы «отлично». Змеюка натуральная.
– Вот же кобра, прости господи! — Томо полностью разделяет мое мнение, и, проходя мимо тебя, нарочито крестится.
– Какой «прости господи»?! — ты изламываешь брови. С "коброй" в свой адрес ты, видимо, согласен.
– Тебя мушка цеце укусила за интимное место? — медовым голосом осведомляюсь я. Ты, весьма изящно и не отвлекаясь от телефона, тыкаешь мне средний палец. Я вырываю лист из блокнота, скатываю шарик, кидаюсь в тебя. Ты вздрагиваешь и поднимаешь голову. Я сразу же указываю в сторону Томо с Мэттом, а они — в мою. Режим "обычный гастрольный дурдом" запущен.
17.
После выступления ты все еще пылаешь той неуемной энергией, прыгая по гримерке, как молоденький кенгуру. У тебя иногда бывает.
– Зал сегодня был легким, — смеешься ты и я знаю, что это значит: ты получил от публики полную отдачу и тебя вштырило.
– Шенн, отвернись, — ты стягиваешь с себя концертную одежду, переодеваясь в цивильное.
– Что я там не видел? — я закрываю лицо ладонью и делаю вид, что подсматриваю сквозь пальцы. — Я тебя видел, когда ты еще на горшок ходил.
– Нашел что вспомнить! — совершенно искренне возмущается ты.
– Хорошо, что я тогда не умел фотографировать, а то бы сейчас срубил деньжат на эксклюзиве.
Ты бросаешься в меня своими джинсами, я ловлю их и аккуратно складываю:
– Джей, колись, в кого ты втрескался? Неужели покоритель сердец и прочих частей тела, наконец решил создать семью?
– Моя семья — это ты, придурок! — ты стучишь себя по лбу.
– Она хоть красивая?
– Кто? — твои брови удивленно взлетают вверх.
– Или это Мэтт, и ты скоро шокируешь общественность своим выбором?
– Шенн, ты заработался и несешь какую-то чушь, — ты крутишь пальцем у виска. — Я бы шокировал общественность, рассказав о тебе. То-то бы медиа бабла срубили за эксклюзив!
Я покашливаю. Разговор из шутливого перетекает в другое русло, и мне неприятно.
– А что я? — пожимаю плечами.
Твои губы превращаются в узкую злую полоску:
– Да совсем ничего! Еще скажи, что тебе не понравилось так развлекаться!
Кровь приливает к скулам. Умеешь ты поднимать неудобные темы.
– Зато я много нового узнал о твоих предпочтениях.
– И тебе полегчало?! — ты подходишь впритык. — Ты ошейник на мне не застегивал!
– А нужно? — как можно более непринужденно спрашиваю я.
Ты сжимаешь кулаки, впиваясь мне в зрачки своими. Томо так же непринужденно залетает к нам.
– Ой, я, кажется, помешал? — он рассматривает наш поединок взглядов, ничуть не смущаясь, и с интересом.
– Выйди вон, — цежу я.
– Тут скорая дежурит, если что, — хорват прикрывает дверь, но потом снова всовывает голову:
– Аптека тоже недалеко, если вдруг кому понадобится...аспирин, — он снова пошло ржет и исчезает.
– Вот сука, — почти беззлобно говорю я в его адрес. Надеюсь, ты это примешь это и на свой счет, и мое самолюбие получит шоколадную медаль за удачный юмор.
В дверь кто-то стучит. Наверняка Мэтт. Скорее всего Милишевич уже растрепался, что мы тут чуть ли не трахаемся и всем обязательно надо проверить.
– Нельзя! — рявкаю я в сторону двери, не переставая играть с тобой в гляделки. Кто первым отведет глаза, тот и снизу... Твою мать, тот и проиграл, имел я в виду.
– Шенн. Я не собираются вам мешать, конечно, — ну так и есть. Воктер. — но вы бы поторопились.
– Мне нечего торопится, — я скалюсь. — я только молнию застегну и все дела.
Ты тянешься ко мне как-то по-кошачьи — лапой. Спустя секунду я чувствую, как горит ожог от твоей ладони на щеке. Но ты проиграл. Ты отвел взгляд первым.
– Ты проиграл, — прямо заявляю я тебе. — Я куплю тебе ошейник.
– Поводок не забудь купить, — отвечаешь в своей излюбленной язвительной манере.
Дата добавления: 2015-08-27; просмотров: 59 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |