Мы все стали относиться к нашей группе намного серьезнее. Через несколько месяцев у нас родились такие песни, как “Time Bomb” и “Bad Religion”. Кроме этого, мы взяли совет у Пола Гири по поводу изменения названия группы. Ему казалось, что название “The Scam” звучало
немного по-устаревшему, и он предложил подыскать ему замену. Никто из нас прежде не задумывался над этим. После тщательного просмотра своей CD-коллекции мы решили поменять название на Godsmack, на которое мы наткнулись в песне группы Alice in Chains. Чуть позднее я поясню, что мы понимаем под нашим названием.
Наконец наступила ночь, изменившая весь облик нашей группы и придавшая нам небывалой уверенности. Это была ночь, когда мы выступили в клубе Эксис под именем Godsmack, ночь перед Днем Благодарения* 95-го года. В тот же вечер в клубе Авалон выступала группа Korn. Несмотря на то, что они были еще новичками, их музыка была классной. Не успели они появиться, как сразу оказались в центре внимания. Мы же были приглашены хедлайнерами в соседний клуб Эксис, который был соединен с Авалоном; мы начали сразу после того, как Korn закончили. Фишка была в том, что все желающие могли перейти к нам, не покупая второго билета. Мы вышли на сцену и надеялись только на лучшее.
Korn заканчивали свой сет примерно к 10 часам, так что как только на часах стукнуло 9:45, я прошмыгнул к сцене из гримерки глянуть на собравшуюся толпу. В зале было темно, тихо и пусто. Никто не пришел. Несмотря на это, мы решили все равно отыграть наш сет и забрать наши 50 баксов.
Наступило десять часов, и мы пошли на сцену. Чем ближе мы подходили к стене, тем отчетливее мы слышали гул толпы. Мы выглянули из-за угла и увидели набитый под завязку клуб — примерно 400 человек (столько вмещал клуб), прибывших из соседнего клуба после Korn — взъерошенных, заведенных и готовых к рок-н-роллу. От наших сомнений и разочарований не осталось и следа, нас охватила бешеная энергия. Мы вышли на сцену с огромной уверенностью в нашем успехе. Мы были в курсе, что помимо кучки близких друзей перед нами стояли люди, не знающие нас и ни разу не встречавшиеся с нами.
Отыграв где-то три четверти, мы кое-что заметили: никто не уходил. Нам удалось овладеть публикой, удерживать ее на протяжении всего шоу. Нам хлопали, кричали, махали — все сходили с ума! Даже люди, стоявшие в конце зала, которые предпочитают скорее относиться к музыке скептически и оценивающе, чем бросаться в самую гущу событий, оставались довольными. Именно тогда мы поняли, что сделали что-то стоящее. Когда мы закончили, мы вернулись в гримерку и вперились друг в друга в полном изумлении, осознавая, что у нас еще никогда не было такой огромной аудитории, что никто из слушателей не ушел. Зная, насколько грубой может быть бостонская публика, все прошло чертовски круто!
В жизни нашей группы закончился целый год, и в начале 96-го все по-прежнему шло хорошо. Но зная, какие подарки мне то и дело приносит моя жизнь, нет ничего удивительного в том, что что-нибудь рано или поздно пойдет не так. Создается ощущение, что по какой дороге я бы ни поехал, на какой-нибудь улице обязательно найдется дерево, которое упадет мне на голову. Другими словами, чтобы дела пошли лучше, они должны ухудшиться.
Откуда ни возьмись, к нам пришли новости от бывшей девушки Ли Ричардса, которая заявилась к нему и произнесла слова, которых боится каждый мужчина: “Я беременна”. Она сказала, что ей нужна финансовая помощь. И все! Ли пришел к нам с выражением лица, хуже которого я не видел. “Пришло время двигаться дальше”, — сказал он, — “Я должен принять правильное решение и поддержать моего ребенка”.
Несмотря на то, что дела нашей группы шли все лучше и лучше, мы не смогли переубедить его. Мы все ходили на работу, могли оплатить свои счета и заняться музыкой в свободное время. Робби занимался кровлей крыш и монтажом сайдинга, Томми развозил посылки и держал в голове индексы, а я работал в долговом агентстве. Когда мы все только начинали, зарабатывание денег не было возможным — мы попросту не думали об этом. Все, что мы хотели, это играть музыку и надирать всем задницы. Печально, но очень благородно, Ли покинул группу. А нам пришлось сделать шаг назад и думать, кого поставить на место Ли.
Мы искали нового гитариста. Мы ходили на всевозможные шоу в поисках талантов и копались в телефонных книгах, пытаясь найти бывших участников каких бы то ни было групп.
Группа под названием The Crushed Tomatoes часто выступала в Салеме, Нью-Хэмпшир, в
тридцати минутах от Бостона. Они были лишь кавер-группой, игравшей Alice in Chains, Stone Temple Pilots, Rage Against the Machine и прочие вещи. Робби видел их пару раз и начал уговаривать меня взглянуть на их гитариста по имени Тони Ромбола.
*День Благодарения отмечается в последний четверг ноября
И вот одним вечером мы все пришли на концерт the Crushed Tomatoes в маленьком ресторанчике/баре Элджис в Рокингем Мэлл в Салеме, Нью-Хэмпшир. Я думал: “Какого черта я здесь делаю? Меня не интересуют группы, играющие каверы”. Я не был уверен, могу ли я вообще оценивать чьи-то творческие способности по каверам. Когда же эти парни вышли на сцену, они размазали меня по стенке: этот Тони Ромбола носил шаровары с майкой-сеткой, а его гитара висела так высоко, что я боялся, как бы он не придушил себя.
Я прикрыл лицо руками и помотал головой. “Может быть, я странный”, — подумал я, — “Может быть, сейчас все такносят свои гитары, а я просто не врубаюсь в дело”. Но я вырос на музыке Джимми Пэйджа, Джо Перри и Сида Вишеса, и для меня не было ничего круче, чем Les Paul, висящий до колен и создающий шум в стиле “глянь-ка на меня!”. Меня не столько волновала техника, сколько манера. Это работает лучше техники. Быть профессиональным гитаристом это важно и все такое, но можете ли вы играть за спиной, как Хендрикс, и делать это красиво?
К счастью, я ошибся по поводу игры Тони. Они играли песни, которые я прекрасно знал, так что понять, каким убойным гитаристом он является, для меня не составило труда. Этот парень очень скоро дал понять, что умеет играть на своем инструменте. Его гитарные соло были непревзойденно аккуратными и чистыми — он не только играл их идеально по нотам, он играл их с чувством. Я начал думать: “Он определенно обладает идеальным слухом, а поскольку он отлично справляется с каверами, почему бы ему не попробовать сыграть мои песни?” Все, что ему нужно было сделать, это опустить его чертову гитару на пару футов.
После шоу Робби устроил прослушивание и отдал Тони нашу демо-запись. Прослушивание прошло так: “Сыграй все эти песни, и ты принят!” И он сыграл! Нота в ноту, он отыграл все соло лучше Ли. Мои глаза стали реально большими — реально быстро! Он даже добавил еще одну партию с квакушкой в “Immune”.
Это был один из тех случаев, когда после прослушивания пары-тройки песен ты понимаешь, что нашел нужного парня. Тони был приятным, тихим парнем, который мог надрать задницу. Нам больше не нужно было кого-то искать, и слава Богу, потому что мы ненавидели прослушивания. Все, что мы хотели, это вернуться на сцену.
Прежде всего, нам нужно было сделать одну вещь — опускать гитару Тони на дюйм в неделю.
“Если ты хочешь играть на Les Paul, ты не должен играть на гитаре у подбородка, окей?” — сказали мы.
С отличным чувством юмора он принял наш вызов. Робби уже опустил свой бас, так что наша команда постепенно становилась приличной группой.
Разумеется, не успели мы справиться с одной проблемой, как на нас обрушилась другая. Томми заявил, что покидает группу. Блестяще! Одно дерьмо после другого. Это произошло так скоро после прихода Тони, что он спрашивал, не был ли он тому причиной. Но дело было не в этом. Просто Томми решил, что группа продвигается слишком медленно. К тому же, у него были личные проблемы, так что вместо того, чтобы перебирать кости в группе, он решил идти вперед и попробовать что-нибудь еще. Прекрасно! Томми направился в Лос-Анджелес, а мы снова остались втроем.
Мы собрались и стали думать, что нам делать дальше. Бросить все это не вариант. Наше дело уже заварилось, так что надо было что-нибудь придумать. И снова мы взялись за поиск ударника. В то же время я вернулся к инструментам и продолжил создавать новый материал.
Через несколько месяцев такие песни, как “Situation”, “Stress”, “Get Up, Get Out” и “Voodoo” были готовы, и мы были рады этому. Теперь нам предстояло снова вернуться в клубы и искать нового человека. Это было непросто. Не буду вешать вам лапшу на уши — если речь идет об ударных, то тут я настоящий мегатребовательный подонок. Я играл двадцать пять лет, так что найти подходящего музыканта, который мне понравится, было бы сенсацией. К тому же, между мной, Тони и Робби завязались крепкие отношения, пока мы писали и записывали вместе, поэтому и они не приняли бы никого другого, кроме как профессионала. Но иногда у Господа разыгрывается чувство юмора, поэтому надо быть поосторожнее со своими желаниями.
Мы вывесили объявления, что нам требуется ударник, и вскоре люди понемногу начали заходить к нам на прослушивание. Однако никто из них не производил на нас особого впечатления. Один из тех парней так много выпивал, что, пока готовился выступить, забыл, что он у нас делает. Он пришел, чтобы повеселиться и поиграть каверы. Блин, он еще как-то партию смог отыграть.
Наконец к нам пришел парень по имени Джо Дарко. Он играл с Tin Pan Alley, которые распались сразу после того, как мой друг Дейв Дилэй покончил с собой. Мы дали ему нашу демку и отпустили готовиться.
Где-то через неделю он позвонил и сказал, что готов. Я усадил его за свою установку и он начал проигрывать все песни подряд — одну за другой. По сравнению с остальными сосунками, он стоил того, чтобы взять его на борт. Мы начали готовить Джо к выходу на сцену.
После долгих месяцев упорных репетиций и орни в духе “песни должны звучать лучше — еще лучше, Джо!” мы наконец вернулись к концертной деятельности. Я порылся в контактах и сумел договориться о выступлениях, которые могли стать ключом к нашей славе.
Мы выступали на разогреве у Powerman 5000 (которые в то время взрывали все сцены подряд) и Ронни Джеймса Дио (мои поздравления Полу Гири с овладением нового театра в Род-Айленде). Черт, мы даже были саппортом Ratt. То выступление до сих пор остается одним из самых забавных.
Был уже 1996, но вся сцена просто кишела позерами 80-х, до которых еще не дошло, что дни хаер-групп давно прошли. Эти чуваки были жалким подобием Брэта Майклса из Poison, а их курицы никак не могли смириться с реальностью и делали вид, что их спандексы по-прежнему налезают на их жирные задницы. Это выглядело как головка сыра за 10 фунтов, запихнутая в мешок из-под лука. Чертовски нелепо и смешно.
Отыграв уже почти пол-сета, мне показалось, что толпа начинает выкрикивать “God... Smack! God... Smack! ”, но постепенно звук становился громче и отчетливее, и я понял, что вместо “Godsmack” они орали “Ratt! Ratt! Ratt! Ratt!” Я не мог поверить в это! Я повернулся к толпе и начал смеяться. Как тут не расстроишься?
Я посмотрел вниз и увидел девушку, стоящую впереди всех прямо по центру фан-зоны и наводящую макияж. Ей, похоже, было насрать на нас и на наше шоу. Все, чего она хотела добиться, это поймать на себе взгляд вокалиста Ratt, обворожив его своими яйцевидными сиськами, а потом отсосать у него... у всех участников.
Меня вовсе не огорчило ее отношение к нам. Нет, огорчило меня то, что когда я взглянул на нее, она посмотрела на меня, как на сгусток говна, и показала фак, продолжив копаться в своей сумке! Я наклонился к ней и улыбнулся так вежливо, как только мог, в то время как она продолжала умышленно накладывать на себя свою косметику. Когда же красить ей осталось нечего и она убрала все свои косметички и футлярчики, я взял свой стакан с пивом и плеснул ей в лицо. О да, это было что-то! Она была в ужасе — вся ее косметика потекла по лицу, а прическа превратилась в мокрые вонючие патлы. Она подняла на меня гневный взгляд и заорала: “Скотина! Ублюдок!”, — а потом развернулась и убежала в ванную. Давно я так не смеялся.
После нескольких мелких концертов мы поднакопили денег и сделали несколько фотографий группы, чтобы нам было что предложить прессе, если что. Именно во время той фотосессии мы определились со значением названия Godsmack.
Пишу только один раз, так что читайте внимательно. И прекратите расспрашивать нас о нашем названии. Это надоедает. Я пишу это только по одной причине — я надеюсь, что мои слова заткнут рты тупых религиозных фанатиков, готовых приписать нам все подряд: от дьяволопоклонничества до жертвоприношения детей.
В тот день, когда мы все собрались в зале для репетиций в ожидании начала фотосессии, Джо не находил себе утешения из-за огромной простуды, выскочившей на его губе прошлой ночью. Эта простуда была размером с монету — реально огромной! Ну, будучи настоящим засранцем, я начал насмехаться над ним: “Вот что бывает, когда ты целуешься с незнакомцами и сосешь у них”.
Грубо, согласен, но таков уж мой лоренский юмор.
Он начал клясться, что постарается вылечить простуду и прийти на сессию через пару дней, но мы не могли ничего перенести, ведь услуги фотографа уже были оплачены. Нам нужно было сделать фотки как можно скорее — мы по-прежнему не относились ни к какому лейблу, а для этого нам нужны были фотографии.
Я все не унимался и приставал к Джо — ему уже самому становилось смешно. И вот, на следующий день все снова собрались в том же месте, а я пришел с огромной простудой на губе — того же размера на том же месте.
Разумеется, Джо был первым, кто это заметил: “А, сосал у кого-то, да?”
Тони подошел ко мне и сказал: “Видишь? Ты вчера перебрал с насмешками, и Бог тебя за это наказал”.
И вот так наше название приобрело новое значение. Оно мне до сих пор нравится. Я ненавижу мнение о нас, как о кавер-группе Alice in Chains (которой мы, кстати, никогда не являлись). В основе нашего названия лежит не что иное, как карма. Это намного лучше того, чем нас считали. Сначала ты смеешься над человеком, у которого начинают опадать волосы, а потом просыпаешься лысым. Это и есть Godsmack!
1995 — флаер, сделанный Салли
Часть Третья
Глава 19
БОЛЬ, ВЫЗВАННАЯ НАСЛАЖДЕНИЕМ
Было время, когда мы с Эрин вместе витали в облаках. Мы были неразлучны — я не мог вспомнить ни единого случая, когда я любил кого-то так же сильно, как ее.
Моя работа была крайне удобной и приносила хорошие доходы, но, к сожалению, остальные части моей жизни не были такими же стабильными, и я не был готов к этому.
Эрин всегда была честной и отзывчивой девушкой, но несмотря на это меня по-прежнему преследовали воспоминания о моих лживых подружках. Я упорно боролся с проблемой доверия, и Эрин делала все возможное, чтобы мне стало легче. Я оставался все тем же панком из Лоренса, в то время как она была настоящим ангелом из Салема, Нью-Хэмпшир. Иногда мне кажется, что я никогда не встречал такого хорошего человека, как она. Ей повезло родиться и расти невинным ребенком, окруженным любовью — на ней не было тех глубоких шрамов, которые нес я.
Вместо того, чтобы осознать наконец, что моя жизнь обрела смысл после стольких трудных лет, я воспользовался верностью и доверием Эрин и наплевал на все. Я снова начал шляться с дружками и группой, посещая все клубы города подряд и много выпивая.
Одним из таких вечеров я наткнулся на мою бывшую долбанутую подружку-наркоманку Лизу. Как только я заметил ее, мое сердце ушло в пятки — было такое ощущение, будто вся моя жизнь сразу пошла наперекосяк. Я встретился с ней спустя четыре года и вспомнил, что так и не получил от нее объяснений по поводу наших отношений. Стоило ей появиться, как все снова закрутилось в мертвую петлю — я сразу подошел к ней.
Сейчас я понимаю, что мне действительно нужны были ответы на вопросы: “Почему? Почему ты так поступила? Как ты могла поставить на нас крест, не оставив никаких объяснений и не отвечая на мои звонки?” И наконец: “Как ты могла быть такой сволочью, что вышла замуж за моего друга и этим беспощадно вонзила мне нож в спину?” Я не мог так просто уйти — мне нужны были ответы!
Мое прошлое не давало мне покоя потому, что мне нужно было поставить на нем жирную точку. Моим намерением было лишь получить ответы, после чего я собирался послать ее куда подальше и дать понять, что она меня больше не волнует. Но порой у жизни разыгрывается больное чувство юмора, а дьявол только и ждет момента, чтобы схватить меня своими когтями. Не успел я собраться с мыслями о важном разговоре, как Лиза обезоружила меня нежной улыбкой, заманив меня в адские ворота — снова!
Мы стали встречаться прямо за спиной ее мужа Дэвида (с чем, в общем-то, не было проблем, потому что я писал ему прежде и считался его другом). Мы ездили в Бостон и тусовались в разных клубах, куда ни Дэвид, ни Эрин не могли прийти. Вскоре она стала появляться в моей квартире и проводить со мной всю ночь. Я снова влюбился в нее по уши. Она рассказывала мне, как сильно она ненавидит Дэвида и хочет развестись, а я лгал ей про свои отношения с Эрин. Мы и не заметили, как начали обсуждать нашу совместную жизнь. Но я сильно лажанулся, не удалив свои голосовые сообщения от нее.
Эрин была сильно взволнована моим долгим отсутствием и постоянными ссорами. Она стала подозрительной и наконец, не выдержав, зашла на мою голосовую почту и услышала это: “Привет, зайчик! Меня долго не было — я искала подходящую квартиру для нас двоих и кое-что нашла, перезвони мне”. Эрин позвонила мне и спросила, не могу ли я приехать к ней на работу, и я так и сделал.
Я никогда не забуду выражение ее лица, когда я увидел ее. Мы вышли на улицу, и она попросила меня подойти поближе. С неохотой, я сделал шаг вперед, и вдруг она начала бить меня по лицу, плача и крича на меня, спрашивая, почему я так с ней поступаю. По-прежнему не понимая, что она имеет в виду, я немного замешкался. Она заметила это и все рассказала: “Я прослушала все твои голосовые сообщения от Лизы, так что иди к черту — все кончено”.
Она ушла, а я остался стоять на улице в самых странных чувствах. Словно мчащийся поезд только что врезался в меня. Я только что разбил сердце той самой девушке, которая сделала для меня все.
Я побежал к себе домой, решив вычеркнуть имя Лизы из своей жизни и позвонить Эрин как можно скорее. Но когда я ворвался в квартиру, я увидел полный разгром. Вспоминая об этом сейчас, я вовсе не удивляюсь этому. Мои диски были разбросаны по полу, горшки и сковородки валялись повсюду — весь дом был перевернут с ног на голову. Забавно, что, даже устраивая в квартире бардак, Эрин проявляла аккуратность — ни одна вещь не была разбита или поломана. Она просто раскидала их.
Именно в те минуты я испытал непреодолимое желание быть для нее тем, кем она хотела меня видеть, быть рядом, но было поздно. Я причинил ей боль и уже не мог вернуть ее. Я звонил, звонил, звонил, но она не отвечала. Я приехал к ней на квартиру, но она не открыла мне дверь. Я вернулся на улицу и забрался на ее балкон. Проникнув в дом через дверь балкона, я увидел ее — она сидела на полу среди зажженных свеч, слушала песни Аланисы Мориссетт* и плакала так, будто узнала о смерти лучшего друга. Тем другом был я. Как странно наблюдать за собственными похоронами... Однако иначе это не описать.
Я подошел к ней, обнял за плечи и стал плакать вместе с ней, умоляя ее простить меня. Я не смел врать — не мог даже представить, как совру ей. Мне оставалось лишь надеяться, что она простит меня. Вдруг произошло что-то странное.
Она встала, взяла меня за руки и попросила исполнить с ней медленный танец. Я посмотрел на ее заплаканное лицо в полном недоумении, не понимая, о чем она.
Она прижала меня к себе еще сильней и повторила: “Пожалуйста, потанцуй со мной”. Мне стало немного не по себе, потому что после объятий я ожидал от нее удара или чего-нибудь еще. Я знал, что ей больно. Все это напоминало сцену из кино Роковое влечение. Я был сильно взволнован — я никак не мог понять, почему она пригласила меня на танец, ведь пару минут назад она и говорить со мной не хотела. Я решил сказать ей об этом.
“Эрин, прошу тебя. К чему ты клонишь? Ты пугаешь меня!”
Она мягко посмотрела на меня и так же мягко произнесла: “Неужели ты не потанцуешь со мной? За все время, что мы были вместе, ты так и не пригласил меня ни на один медленный танец”.
Я медленно подался вперед и обнял ее. Я не мог подавить своих слез, я снова начал просить у нее прощения и говорить, как сильно я ее люблю и что Лиза для меня — никто. Она не отвечала.
Она опустила свою голову на мое плечо и танцевала со мной до конца песни, потом поцеловала меня в губы, попрощалась со мной и указала на дверь. Так заканчивается история моей истинной любви.
После той самой ночи я больше ни разу в жизни не чувствовал себя таким виноватым. Я превратился из мужчины в подонка — я ранил человека, который одаривал меня истинной любовью и заботой. Я нес этот крест очень долго.
До той минуты, когда за моей спиной захлопнулась дверь, меня не покидали мысли о том, насколько лучше стала моя жизнь благодаря Эрин. Она перевернула ее.
Все те годы она давала мне уроки, приводя себя в пример, но я так и не смог их усвоить. Я познал настоящую прелесть безграничной любви, семейной сплоченности и доверия слишком поздно, чтобы остаться с Эрин.
Я никогда не был одним из тех людей, которые мечтают вернуться в прошлое и изменить свою жизнь, поступив иначе. Совершая ошибки, мы растем и учимся жить лучше. Хотя, думаю, если бы я мог что-либо изменить, я бы так и сделал, но вовсе не потому, что я хочу быть с Эрин, а потому, что я действительно не хотел причинять ей боль. Она этого не заслужила.
Спустя несколько лет я стал замечать Эрин на концертах Godsmack — она по-прежнему интересовалась нашими успехами. Иногда мы виделись в баре и просто обменивались приветствиями. Мы пережили прошлое и были готовы идти дальше — я верю, что она простила меня за тот поступок. Ну, или, по крайней мере, надеюсь на это. Я стараюсь вспоминать только теплые моменты наших отношений, и она до сих пор остается одним из самых дорогих мне
людей. Потерять ее было больно, и теперь я понимаю, что ее рана нисколько не глубже моей. Она действительно сделала меня мужчиной, и я навсегда останусь благодарным ей за это.
*канадская певица, ставшая всемирно известной в 1995 году
После той ночи в моей жизни началась черная полоса. Родители моей мамы, самые дорогие и близкие мне люди, ушли из этого мира. Мое пристрастие к спиртному достигло предела. Я получал один удар за другим. Для здоровья парня, который в весе достигает всего 130 футов (почти 59 кг — прим. пер), бутылка Джека Дэниэлса и ящик с двенадцатью банками пива в день — не лучший подарок. Однажды я так сильно напился, что поехал на кладбище и сел на землю перед надгробием своей покойной бабушки, со слезами проклиная свою жалкую жизнь. В итоге я заснул на земле из-за воздействия алкоголя.
На следующее утро меня разбудили работники местной полиции. Мои глаза слепил яркий свет, словно я входил во врата рая, хотя состояние тела напоминало скорее пятый круг ада. С трудом рассмотрев лица полицейских, я услышал: “Ты в порядке, сынок?”
Каким-то образом мне удалось принять сидячее положение, и я спросил: “Я все еще жив?”
“Да”, — ответили они.
И я сказал: “Ну, тогда я точно не в порядке”.
Они были готовы подвести меня, но я отмахнулся и поехал домой сам.
После этого я стал проводить дни дома, в очередной раз спрятав от всех свои чувства. Я так не хотел заводить разговор о своих проблемах, что изо всех сил старался не выглядеть подавленным в глазах моих друзей и моей группы. Все свободное время я проводил за бутылкой, глотал Клозапин* и сидел дома, мучая себя вопросом, почему я совершаю такие глупости.
Я ушел в себя. Мне и в голову не могло прийти, что кто-то может проявить ко мне сострадания и выслушать меня. Я пришел к выводу, что мне надо причинить себе боль — чем больше, тем лучше. Почему бы не покалечить себя после того, как ты покалечил чью-то жизнь?
Порой я думал, что, возможно, благодаря алкоголю я смогу забыться и направиться на вечеринку к друзьям. Но от этого становилось только хуже. Мне так опостылели слезы и расстройства, что я начал принимать снотворные средства, лишь бы скоротать день.
Это продолжалось довольно долго, и вскоре я начал замечать, что мне становится немного лучше. Но мне по-прежнему надо было появляться на репетициях группы. Каждый раз, когда на моем лице замечали кислую мину, я врал парням в лицо: “А, ничего, все нормально”. Я никогда не говорил о том, что беспокоит меня, потому что не хотел переживать те моменты снова. Я схоронил воспоминания о них.
Когда я приходил на репетиции, я делал то, что должен был делать, а потом уносил оттуда ноги как можно скорее. Если мы встречались с 7 до 11, я появлялся не раньше семи, а уходил уже в 10:59. Было время, когда я был готов пойти на все, лишь бы не идти никуда — меня тянуло домой, я хотел одиночества, хотел разобраться в себе. Я отчаянно искал способ вернуться к нормальной жизни — вернуться к Эрин. Но это было невозможно, и я снова переживал боль потери — до тех пор, пока окончательно не смирился с тем, что ее было уже не вернуть.
Единственным плюсом всех тех пережитых мной страданий было то, что Эрин стала моим вдохновением для многих песен, которые дороги моему сердцу. Большинство первых песен Godsmack было написано как раз в период нашего расставания.
До Эрин я не писал таких “реальных” текстов. Разумеется, они тоже выражали эмоции и чувства, но они не были мне так близки, как те, что были созданы мной в то время. Остальные ребята из группы ничего кроме “Вау, вот это реальный тяжеляк” о них не говорили.
Песня “Now or never” навеяна моей растерянностью в момент нежданного возвращения Лизы — ее появление так поразило меня, что я с трудом мог припомнить собственное имя: “Can't remember my name, can't remember at all/ Finding you from past times I think, how did we ever fall?” (“Не могу вспомнить свое имя, ничего не помню. Вспоминая наши прошлые дни, я задаюсь вопросом: как мы могли упасть?”). “Keep away” также связана с Лизой — в ней я выразил все свое отчаяние и замешательство, вызванное глупыми скандалами, всю свою досаду от столь долгой разлуки и несметного количества вопросов, так и оставшихся без ответов. “Twisting everything around that you say/ Smack me in my mouth 200 times every other day” (“Переворачиваешь с ног на голову все, что говоришь. Бьешь меня по губам по 200 раз каждый
*антипсихотическое лекарственное средство
день”). Мое разочарование нашло отражение в строках: “Breathing life into your lungs, are you immune to me?” (“Вдыхаю жизнь в твои легкие — ты сопротивляешься мне?”). Этим я хотел сказать: “Я лишь хочу помочь тебе, но ты не слушаешь меня”.
Песня “Moon Baby” целиком относится к Эрин. Что же касается текста на заднем плане, он передает мысли, охватывавшие меня в минуты одиночества на могиле любимой бабушки. “Let’s take a trip to the stars far away/ Where were you when I was down, staring into the dead?” (“Давай отправимся к далеким звездам/ Где ты была, когда я был опустошен, смотря в глаза смерти?”). “Situation” — это еще одна моя попытка выразить мою боль от потери любимого человека. “How can I feel if I can't breathe? What we once had will never be again” (“Как я могу что-то чувствовать, если я не могу дышать? Того, что между нами было, уже никогда не вернуть”).
Сочиняя музыку, я нашел себя. И дело вовсе не в том, что мне удалось написать необычные тексты и мелодии — дело в самовыражении. Я научился предавать свои чувства бумаге — как будто писал дневник. Некоторые из моих пометок превратились в отличные песни, другие же остались лишь воспоминаниями. В любом случае, это помогало мне избавляться от моих переживаний, проблем и неудач. Это стало, опять же, моим лекарством.
Я и не думал о том, чтобы умолчать о чем бы то ни было, сочиняя текст. Если мне хотелось сказать “да пошли вы все”, я писал “да пошли вы все”, если в голове вертелось “да пошел я”, я посылал самого себя. Я не мог идти поперек своих чувств — я писал о том, что испытывал. Хорошо это было или плохо — не важно. Главное — чтобы это было искренне.
Мне всегда говорили, что нужно писать о том, что я знаю. Я так и делаю. Источником моего вдохновения является не что иное, как моя жизнь. Те события были ужасным периодом для меня, но оглядываясь на написанные песни сейчас, я испытываю большую гордость за них, вспоминая, каким подавленным и растерянным я был. И хотя та лирика достаточно мрачна, она не менее дорога и близка мне. Она — отражение моего прошлого.
Именно тогда я осознал, как важна для меня музыка. Я и представить не мог, что такое возможно. Она открылась мне с совершенно новой стороны. Она стала нечто большим, чем искусство, страсть или способ самовыражения. Она стала бальзамом для моей души — моим лучиком света в конце тоннеля.
Думаю, большинство людей недооценивают способности музыки. Вы никогда не задумывались, почему музыка так действует на вас? Или как ей удается изменить ваше настроение? Кто-то из вас скажет, что все дело в лирике — мы воспринимаем текст и сопоставляем переживания автора с собственными переживаниями. Возможно, в этом есть своя доля правды. Но мне кажется, что лирика — это лишь малая часть музыки. Текст может только развить и приукрасить эмоцию, передаваемую ею. Позвольте мне внести некую ясность.
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 24 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |