Марстон Бейтс, Дональд Эббот 4 страница

После того как мы закончили подсчет, взвешивание и измерение роста, нам, по-видимому, следовало перейти к изучению окружающей среды. Первым делом нужно было составить карту острова и провести топографическую съемку местности.

Составление карты заметно облегчалось тем, что незадолго до этого разведывательный самолет военно-морского флота произвел аэрофотосъемку всего атолла и мы располагали серией плановых и перспективных снимков. Ифалукцев эти фотографии привели в восторг. Казалось, им не составляло никакого труда разобраться в существе как плановых, так и перспективных фотоснимков, а большинство из них легко находили на фотографиях основные ориентиры и даже собственные жилища. Атолл они знали превосходно, а благодаря аэрофотоснимкам впервые получили возможность увидеть сразу весь остров как бы со стороны.

Мы с Доном потратили целое утро на составление схематической карты острова Фаларик по материалам отдельных аэрофотоснимков. Следующая наша задача состояла в том, чтобы нанести на эту карту основные дороги, тропы, хозяйства.

Оба мы имели самое поверхностное представление о половом картировании. У пас имелся компас Брантона (его нам одолжил Тед Арноу) и угольник со стандартными шкалами. Но не было ни мерной лепты длиной более шести футов, ни планшета. Мы попытались сделать мерную ленту из стоярдового шпура, завязывая на нем узлы через каждые два ярда. Закончив эту утомительную процедуру, мы обнаружили, что проклятая лента все время запутывается и поэтому практически бесполезна. Тогда я стал тренироваться в ходьбе ровным шагом. Скоро я выработал шаг, длина которого примерно соответствовала единице масштабной шкалы 1: 2500 нашего угольника (масштаб нашей схематической карты). Конечно, этот «шаг Бейтса» был произвольной единицей, но нас он вполне устраивал. Я научился сохранять одну и ту же длину шага, даже карабкаясь через коралловые глыбы, обходя хлебные деревья и пробираясь сквозь заросли папоротника. Пройдя намеченный маршрут, мы сравнивали его длину в шагах с расстоянием, полученным путем измерения на карте, составленной но аэрофотоснимкам. При этом ошибались мы не больше чем на пять-десять футов (поперечник Фаларика составляет около девятисот футов). Для геодезистов такая ошибка, конечно, была бы недопустима, но для нас она не имела существенного значения.

Первое время мы пытались определять направление но компасу и измеряли длину тропинок шагами, чтобы затем нанести эти тропинки на карту. Но из этой затеи ничего не вышло: слишком уж много было ошибок. Тогда я попытался сделать планшет, прикрепив регулировочный винт немецкого фотоаппарата к доске так, чтобы ее можно было установить на штативе от американского фотоаппарата. Получившаяся в результате хитроумная конструкция не отличалась особой устойчивостью, однако я очень гордился своей изобретательностью.

Мы быстро выработали эффективную методику нанесения на карту дорог. В бригаду топографов входили Дон, Бакал, Тони и я. Дон работал с планшетом, который мы оборудовали угольником, компасом и полотенцем для защиты от мух — основного источника неприятностей в нашем раю. Бакал нес вещи. Тони шел впереди по извилистым тропинкам острова. В мои обязанности входило не спускать глаз с Тони; когда мне казалось, что он вот-вот исчезнет из виду за поворотом тропинки, я кричал ему, чтобы он остановился, и затем шел прямо на него, измеряя путь шагами. Дон следил за Тони (или за мной), чтобы определять направление. Когда я сообщал ему, чему равно расстояние в шагах, он наносил данный участок пути на карту.

Главная тропа Фаларика, которую я стал называть «торной дорогой» или «большой дорогой», тянулась через рощу кокосовых пальм параллельно лагуне, в двадцати-тридцати ярдах от берега. Она имела в ширину около двух ярдов и была аккуратно отмечена по обеим сторонам замшелыми обломками кораллов. Эта дорога проходила между Фан Налом и лагуной и дальше непосредственно Перед пятью большими сараями для каноэ, стоявшими в ряд на берегу Фаларика фасадами к лагуне. Шестой такой же сарай находился в стороне от дороги, на мыске, выдающемся в направлении Фалалапа. На Фалалапе тоже имелось два сарая для каноэ: один был обращен к лагуне, а другой — к проливу, разделяющему оба острова.

Это сараи, хорошо видные на аэрофотоснимках, служили очень удобными ориентирами при составлении карты. Они были не только местами хранения каноэ, сетей и разных снастей, но также и клубами, где собирались мужчины атолла. Островитяне заходили сюда поболтать, отдохнуть, здесь они плели сети и веревки из сеннита — волокон кокосовых пальм. Летом 1953 года в сарае хозяйства Фалепенах около Фан Напа строилось большое мореходное каноэ. Это был интересный объект для последовательного фотографирования всех стадий работы.

«Большая дорога» тянулась почти на целую милю вдоль берега лагуны, заходя на северную оконечность Фаларика, далеко за последние жилища, и затем внезапно обрывалась. Отсюда начинались девственные заросли, куда довольно редко заходили люди. За исключением этой северо-западной оконечности острова, все побережье лагуны представляло собой кокосовую рощу, расчищенную от сорняков и кустарников; здесь почти не было других видов деревьев, лишь кое-где около усадеб встречалось хлебное дерево, а около сарая для каноэ хозяйства Саболап росла большая пальма.

«Большая дорога» на всем своем протяжении проходила через редкую рощу кокосовых пальм. Жилища чаще всего располагались несколько дальше от берега, близ границы бундоков.

На Ифалуке мы называли бундоками все территории, не занятые рощами кокосовых пальм, плантациями таро или жилыми усадьбами. Эти бундоки были не совсем дикими, так как там росли и полезные деревья, как, например, посаженные человеком кокосовые пальмы и хлебные деревья. Однако их нельзя было отнести ни к обрабатываемым землям, ни к джунглям или кустарниковым зарослям; не подходило к ним и слово «лес». Бундоки — вот самое подходящее слово, хотя, вероятно, нам следовало бы воспользоваться его ифалукским эквивалентом нивел.

Между рощами кокосовых пальм и бундоками имелась четкая граница; в рощах сорняки и кустарники вычищались от строго определенного рубежа, это и была линия бундоков. Она также шла почти параллельно берегу лагуны в пятидесяти-шестидесяти ярдах от него. Мы отметили ее на нашей карте, но сделали это несколько позже, когда уже были в основном нанесены дороги.

Жилища, размещавшиеся в глубине рощи кокосовых пальм, близ линии бундоков, группировались в семейные хозяйства[34]. Перепись показала, что таких хозяйств на атолле было двадцать шесть: одиннадцать на Фалалапе и пятнадцать на Фаларике. На Фаларике эти хозяйства располагались не сплошной цепочкой вдоль дороги и лагуны, а в виде двух скоплений или своего рода деревень. Одна из них находилась на южном конце острова и называлась Рауау (посреди нее стоял Фан Нан), другая — на расстоянии четверти мили по большой дороге — носила название Фаларик (ее почтовый адрес выглядел бы примерно так: «Фаларик. Фаларик»).

Хозяйства (каждое из них имело название) являлись основой всей системы землевладения на острове. Позднее мы попытались нанести на карту земельные угодья хозяйства Фалепенах. К таким угодьям относилась не только приусадебная земля, но и часть бундоков и рощи кокосовых пальм на Фаларике, а также отдельные участки обширного болота на Фалалапе, покрытого плантациями таро. Таким образом, каждое хозяйство включало земли различного качества и назначения.

Число людей в хозяйствах было самое разное. В одном жило только двое стариков, в другом (Фалепенах) — двадцать шесть человек. Принадлежность к тому или иному роду определялась по женской линии; поэтому мужчина, вступая в брак, перебирался в хозяйство, где жила его жена. Мужчина обычно лучше разбирался в делах хозяйства матери, чем жены, даже если он прожил у нее уже много лет. Надо сказать, что люди свободно переходили из одного хозяйства в другое; некоторые островитяне постоянно ели и спали в хозяйствах, к которым они формально не принадлежали, что приводило к немалой путанице во время нашей переписи. Такие переходы в сочетании с родовыми отношениями и семейными связями фактически означали, что рабочая сила не была четко распределена между хозяйствами; например, двум старикам, официально владевшим самым маленьким хозяйством, помогали так же, как и старым людям из больших семей. Короче говоря, каждый обитатель Ифалука фактически принадлежал всему острову. На нас производила сильное впечатление всеобщая забота о детях на Ифалуке. Каждый ребенок был членом не только своей семьи и хозяйства, но и всей общины острова. Плачущего ребенка успокаивал любой взрослый, оказавшийся поблизости. Любопытно, что дети, хотя их и балуют, отнюдь не капризны, и, пожалуй, трудно представить себе более очаровательную компанию малышей. Бросалось в глаза и то, что здесь отсутствовало соперничество между братьями (и сестрами), которое отравляет жизнь американской семьи, — для ифалукцев характерны выдержка и миролюбие, присущие даже пятилетним детям.

Дети на Ифалуке не знают нужды. Этому способствует широко распространенный на острове обычай усыновления. Тед выяснил, что более трети всех детей были «усыновлены» супружескими парами. Когда какая-нибудь чета почему-либо захочет иметь еще одного ребенка, жена идет к беременной женщине (которая должна принадлежать к роду приемного отца или приемной матери) и просит разрешения усыновить ее будущего ребенка. Говорят, что такая просьба всегда удовлетворяется. Приемная мать вместе с роженицей уходит в родильный дом (детей рожают в особых домах, куда нет доступа мужчинам) и остается там до рождения ребенка. Ребенок живет у своей кровной матери, пока не начинает ходить; однако приемная мать с самого начала помогает в уходе за малюткой и заботится о нем. Как только ребенок встает на ножки, приемные родители официально забирают его к себе.

Таким образом, ребенок фактически приобретает вторых родителей, сохраняя в течение всей жизни близкие отношения с кровными родителями. Кроме того, у него появляются новые «братья» и «сестры». У Дона на уроках английского языка возникали некоторые затруднения со словом «брат», так как для ифалукцев вопрос кровного родства между братьями, видимо, не имел никакого значения.

Например, у нашего друга Яни и его жены Летаверпур было трое детей. Их старшего ребенка усыновили в хозяйстве Соумат, в котором жила мать Яни, второго — в хозяйстве отца Яни (его отец, овдовев, женился вторично, но не имел детей от второго брака), и только младшего они оставили при себе. Тем но менее Яни ежедневно виделся со всеми своими детьми. Хотя официально Яни и его жена принадлежали к се хозяйству Фалепенах, большую часть времени они проводили в хозяйстве Соумат, где было меньше людей. Вот из-за таких случаев у нас было немало хлопот во время переписи.

Однако мы отклонились от проблемы картирования троп Фаларика. Выбрав в качестве основных ориентиров «большую дорогу» и сараи для каноэ, мы начали наносить на карту основные тропы, пересекающие остров. Фаларик по форме напоминал полумесяц; это одна из частей кольцевидного рифа, образующего атолл. Он имел немного более мили в длину при ширине в среднем около трехсот ярдов. Остров пересекала примерно дюжина троп, идущих с лагунной стороны к внешней, океанской.

Первая из них отходила от сарая для каноэ, стоявшего за Фан Напом, и сначала напоминала скорее проезжую дорогу, чем тропинку. Подобно «большой дороге», это была широкая прямая тропа, выложенная по обеим сторонам замшелыми обломками кораллов. Слева от нее находились густые заросли Кателу — священного места, где стоял древний мужской дом времен Маура. Теперь это священное место посещал один лишь Маролигар, его официальный хранитель. Поэтому весь участок покрылся густыми зарослями. Недалеко от Кателу, рядом с тропой, имелся большой пруд с пресной водой, где иногда купался Фаголиер, верховный вождь. Справа к дороге примыкала негустая роща высоких хлебных деревьев и другие угодья, принадлежавшие хозяйству Фаливелу.

Дорогу на Кателу мы называли «школьной», так как она вела прямо к школе — зданию с крышей из пальмовых листьев, стоявшему на большом открытом участке, как раз посередине острова. Школа была построена в соответствии с инструкциями, исходившими то ли от командования военно-морского флота США, то ли от Управления подопечной территории. В пей имелась классная доска и такие незаменимые учебные подобия, как боксерские перчатки и баскетбольные мячи. Но как приступить к обучению детой на Ифалуке? И нужно ли вообще это делать? На последний вопрос, конечно, можно ответить утвердительно, потому что хочешь не хочешь, а в наши дни, когда мир стал тесен и даже такие отдаленные места, как Ифалук, перестают быть изолированными, ифалукцы должны научиться вести дела с внешним миром. Однако вопрос, как следует проводить это обучение, очень сложен.

Как бы то ни было, но пока мы были на острове, никаких занятий в школе не велось. Пришкольный участок стал нашей метеорологической станцией. Открытая площадка школы была очень удобна для установки дождемера, а само здание, лишенное стен, оказалось весьма подходящим для систематических измерений температуры воздуха в тени и влажности.

В этой части Фаларика посадки кокосовых пальм тянулись вдоль берега лагуны и южной оконечности острова до самого океана, огибая школьный двор. Дорога же, о которой мы говорили, была прямой и хорошо проторенной только до школы, а дальше переходила в еле заметную, вьющуюся между пальмами тропинку, ведущую к песчаному берегу океана.

Весь Фаларик, за исключением южного мыса и длинной полосы вдоль берега лагуны, был покрыт бундоками, где встречались кокосовые пальмы, было много хлебных и около дюжины других видов деревьев. Подлесок состоял из густых зарослей кустарника и неизменного папоротника. В центре острова имелось много заболоченных участков. По мере приближения к берегу океана местность несколько повышалась, на поверхности встречалось все больше коралловых глыб, и постепенно она переходила в четко выраженный каменистый гребень, тянувшийся параллельно океанскому побережью.

Гребень довольно круто обрывался в сторону океана, переходя в узкий пляж, который почти на всем протяжении тоже был покрыт коралловыми глыбами. Только местами попадались песчаные участки. За берегом шла коралловая отмель шириной около ста ярдов, которая во время отлива почти целиком осушалась, и, наконец, кромка самого рифа, о которую круглый год бились гигантские волны океана.

Второй населенный остров — Фалалап — несколько отличался от Фаларика. Это был большой округлый участок суши, выдвинувшийся в сторону океана и нарушивший правильное кольцо атолла. Все жилища располагались на северо-западной оконечности острова, отделенного от Фаларика узким проходом. Обрабатываемая территория на Фалалапе напоминала парк кокосовых пальм на лагунной стороне Фаларика; однако на Фалалапе кокосовые пальмы росли вперемежку с большими хлебными деревьями, что придавало ландшафту несколько иной облик.

Центральная часть Фалалапа была занята обширным болотом, где женщины обоих островов выращивали два вида таро, съедобные, крахмалистые корни которого вместе с плодами хлебного дерева служили основной пищей жителям атолла. Нам удалось приступить к детальному изучению этого района в конце лета.

В течение нескольких дней мы упорно занимались составлением карты, потому что все время случалось что-либо, отрывавшее нас от дела. В пятницу, на второй день картографирования, Бакал и Яни без труда уговорили нас прервать работу после обеда и пойти поохотиться с копьями на рыбу. Мы забрались в ялик и направились к берегу островка Элла, расположенного за проливом, ведущим в лагуну. Дон относился к этому ящику с пренебрежением: по его словам, европейские весельные лодки выглядят рядом с изящными и быстроходными ифалукскими каноэ, как шаланды для вывозки мусора. Но Яни и Бакалу ялик понравился, отчасти, надо полагать, из-за того, что он был чужеземный, а также потому, что он был устойчив на воде и мог легко выдержать несколько человек. Все же Дон, верный себе, прозвал его «Бвупом» в честь одной из самых неуклюжих рыб — спинорога.

У Яни и Бакала были деревянные копья со стальными наконечниками длиной около пятнадцати футов, а также тоненькие короткие стальные дротики. Длинные копья служили для лучения рыбы. Дротики метали при помощи своеобразной копьеметалки[35], похожей на кусок автомобильной камеры. На одном конце ее была накрепко привязана веревочная петля, а на другом сама резина была туго стянута в петлю такой ширины, чтобы в нее влезал большой палец. Накинув резиновую петлю на большой палец правой руки, охотник прижимал веревочную петлю к небольшому пазу в задней части дротика; затем он попросту оттягивал дротик левой рукой назад и отпускал его.

Рыбы было немного, да и то мелкой. Бакал довольно быстро поймал четырех рыб-хирургов двух видов и маленькую ярко окрашенную рифовую рыбку. Местные жители, оказывается, не пренебрегали мелкой рыбой.

Дон взял для подводной охоты гарпунное ружье — сложное и опасное оружие, которым мы еще но успели как следует овладеть. Яни пробовал из него стрелять, но дважды промазал, к великой радости Дона, который очень стыдился своих собственных промахов. Но вскоре послышались громкие крики Яни, который подстрелил все же из ружья, шутки ради, крупную мурену. Шутки ради, потому что ифалукцы не едят их. Тед объяснил это своего рода взаимным соглашением: ифалукцы не едят мурен и акул с тем, чтобы и те не трогали ифалукцев. По это соглашение время от времени нарушалось как акулами, так и муренами.

Гарпун глубоко вонзился в большую мурену, но она была еще настолько сильна, что мы даже не пытались втащить ее в лодку; однако выдернуть из нее гарпун тоже не смогли. Таким образом, весь обратный путь мы тащили за собой на буксире загарпуненную мурену. Вытянув ее на берег, мы извлекли из нее гарпун. Затем Дон, Бакал и Яни снова отправились в путь, на этот раз вплавь, в надежде добыть еще рыбы между одиночными коралловыми массивами в лагуне перед Фан Напом.

Дону посчастливилось встретиться с голубой ставридкой около фута длиной. Он пронзил ее метким ударом. В это время к нему подплыл Яни и показал на большую мурену, которая, выбравшись из скал, тихонько скользила вдоль песчаного дна на глубине двенадцати футов. Она плыла как-то боком и, казалось, поглядывала на них снизу. Дону внезапно пришло в голову, что кто-нибудь по глупости бросил снова в воду загарпуненную мурену и теперь она приближается, чтобы отомстить.

Внезапно мимо них стремительно пронеслась громадная акула, похожая на большую серую торпеду. Она сделала круг вокруг Дона, Яни и мурены. Яни с криком быстро поплыл к ближайшей верхушке кораллового рифа, ожесточенно колотя по воде руками и ногами, призывая Дона последовать за ним. Дои плыл чуть позади, волоча загарпуненную рыбу. Они выбрались на плоскую вершину рифа, где вода доходила им немного выше колен. Дон держал свою добычу высоко над водой, чтобы кровь не привлекла внимание акулы. Акула проскользнула мимо них еще раз, но теперь за пей плыла вторая. Услышав крики Яни, Бакал с большим копьем поплыл к рифу, Тороман направился туда же на «Бвупе», чтобы забрать рыбаков.

Яни всю жизнь рыбачил у коралловых рифов лагуны, но, по его словам, он никогда не видел, чтобы акулы подходили так близко к берегу. Он высказал предположение, что их внимание привлек выстрел из ружья. Однако Дону казалось более вероятным, что акулы следовали по кровавому следу за раненой муреной, которую мы протащили с океанской стороны пролива (где часто встречались акулы) через всю лагуну в район Фан Напа. Загарпуненная мурена по-прежнему лежала на коралловом песке, а наших рыбаков смутила необычным поведением в лагуне какая-то другая мурена.

День закончился отличным рыбным обедом.

Б тот вечер Тед включил радио, чтобы послушать музыку, и очень скоро вокруг собрались ифалукцы. На следующий день, после обеда, на лужайке за Фан Напом стали снова собираться жители. Нас немного испугала перспектива ежевечерних радиоконцертов. Мы объяснили, что если приемник будет долго работать, то батарея быстро придет в негодность. И тут Доп вспомнил о патефоне.

Экспедиция была снабжена портативным патефоном. Не знаю, кому пришло в голову взять его с собой. По-видимому, оп достался нам по наследству от одной из прежних экспедиций на тихоокеанские атоллы, в составе которой оказался любитель «крутить» музыку. Среди пластинок преобладал стандартный джазовый репертуар самого различного происхождения, но имелось несколько записей гавайской музыки.

Мы установили патефон на лужайке за нашей базой. Топи, с энтузиазмом помогавший нам, сказал, что хорошо знаком с патефонами. Сказывалось его пребывание на базе береговой охраны Улити. Мы поручили ему и патефон и пластинки. Идея вполне себя оправдала, и скоро концерт был в полном разгаре. Это была необычная картина: растянувшись на мягкой траве вокруг портативного патефона, голые коричневые люди слушали джазовую музыку.

У неодетого человека, как известно, отсутствуют карманы. Перед мужчинами Ифалука встала серьезная проблема: каким образом носить при себе необходимые мелкие вещи? Проблема была решена сравнительно легко: карманы заменила сумка. Мужчины Ифалука никогда не расстаются со своими вместительными, искусно сплетенными сумками; садясь, они кладут сумку рядом с собой, а на ходу зажимают ее под мышкой. Мы частенько недоумевали, что же в этих сумках?

В тот музыкальный вечер мы с помощью Тони частично разобрались в этой проблеме. Когда были проиграны три или четыре пластинки, он сказал мне, что пора бы сменить иголку. При разборке багажа нам попадались и иголки, но я, хоть убей, не мог вспомнить, куда мы их сунули. «Не беда», — сказал Тони и начал шарить в недрах своей сумки. Вскоре он извлек из нее маленький сверточек и принялся снимать слой за слоем обертку из сухих банановых листьев, в которые, как оказалось, был завернут пакетик с патефонными иголками.

Итак, загадка содержимого ифалукской сумки открылась: в ней могло оказаться все что угодно. Между прочим, мне кажется, что то же относится и к содержимому сумочек женщин Запада. Тони, привезший свой драгоценный пакетик иголок с Улити, где не было патефонов, проявил большую предусмотрительность. Но этот же случай с Тони служит блестящим доказательством тщетности попыток угадать, что же именно находится в сумке.

Поэтому я нисколько не удивился, когда спустя несколько дней Тони извлек из той же сумки маленький тюбик ртутной мази и спросил меня, что с ним делают. После моего объяснения Тони с гордостью вручил тюбик Тому, у которого были воспалены веки.

В воскресенье, 5 июля, тишина на острове была нарушена криками «корабль», раздавшимися на подветренной стороне Фалалапа и мгновенно подхваченными на Фаларике. Едва мы услышали их, как прибежал запыхавшийся Бакал, а следом за ним и Тони. Они доложили, что пришел большой военный корабль. Ну чем же Ифалук не узел морских путей?!

Мы извлекли свои рации, но, сколько ни старались, но услыхали ничего, кроме собственных криков «проверка», «проверка». Корабль молчал. Маролигар извлек из сундука в алтаре Фан Напа новенький американский флаг (там еще лежали два старых, потрепанных флага) и с помощью Дона попытался поднять его на флагшток, сильно поврежденный тайфуном. Им удалось подтянуть его только до середины флагштока. Как выяснилось позже, такое положение флага немало озадачило капитана корабля.

Тед решил, что он не станет прерывать свой отдых из-за такого заурядного события, как визит военного корабля на Ифалук. Дон и я не были столь пресыщены и ходили взад и вперед по берегу до тех пор, пока серая громада эсминца не появилась из-за Фалалапа и не стала на якорь за проливом. От него тотчас же отплыла маленькая лодка. Она привезла на берег несколько ящиков с оборудованием, принадлежавшим, как на них было написано, Бобу Рофену. Команда сообщила нам, что на судне есть еще ящики с багажом. Дон боялся даже подумать, что там могло быть и наше пропавшее оборудование. Бее же мы с ним сели в лодку и отправились на корабль; представьте себе, там и в самом деле оказались ящики Дона, так тщательно и любовно упакованные им в Пэсифик Гроув несколько месяцев назад.

Мы зашли в кают-компанию, выпили с офицерами кофе, рассказали об Ифалуке. Нам дали бумагу, конверты и марки, чтобы мы отправили нежданные весточки женам. Позже на корабль прибыл Тед. Он захватил с собой деньги, и мы закупили столько пачек сигарет, сколько позволяли корабельные запасы. Нам не нужно было ничего, кроме сигарет. Ифалукцы выкуривают их уйму; все взрослые островитяне — заядлые курильщики, а мы были для них единственным источником снабжения, поскольку за последние несколько месяцев сюда не заходило ни одно торговое судно.

С последней шлюпкой на берег прибыл сам капитан. Большинство местных жителей собрались на храмовой лужайке у Фан Напа, все с венками на головах и гирляндами на шеях. Я представил капитана Фаголиеру. Было сущим удовольствием наблюдать за вождем. Для поддержания своего достоинства он не нуждался в одеждах: собранный и спокойный, он, казалось, с удовольствием встречал гостей, негромко произнося вежливые фразы по-ифалукски. Какими нелепыми казались здесь принятые представления о встрече голых дикарей с цивилизацией! Чувство неловкости испытывали, скорее, разодетые чужеземцы.

Капитан сфотографировал всех присутствующих, созвал матросов и уехал. Все мы провожали их. Ни у кого из нас не было пи малейшего желания уехать вместе с ними. Дон был очень доволен, что получил свое затерявшееся оборудование. Мне следовало тоже радоваться, поскольку вышло так, что и я пользовался им весь остаток лета.

Вечером были танцы. Тед подумал сначала, что вокруг костра плясали дети, но это были юноши. Они готовились к какому-то большому торжеству, которое должно было состояться в ближайшем будущем. Я снимал их при свете ламп-вспышек. Вся эта сцена была необычной и весьма привлекательной: темные силуэты кокосовых пальм, освещенных пламенем костра, ряд обнаженных тел, украшенных цветами, браслетами и ножными кольцами из листьев кокосовых пальм, однотонное пение с модуляциями, топот, хлопки и ритмические движения. Дон быстро научился воспроизводить тот резонирующий звук, который получается, когда хлопаешь сложенной в горсть правой ладонью по внутренней стороне согнутой левой руки.

Дон злился на меня. По его словам, яркие вспышки лампы оскорбляли ифалукцев. Я и сам чувствовал себя неловко, оттого что совался повсюду со своим аппаратом; по мне казалось, что, фотографируя происходящее, я выполняю свои обязанности. Как бы то пи было, я обиделся и ушел. Фотоаппарат — любопытная штука вот в каком отношении: чтобы получить интересные снимки, от фотографа требуется, я бы сказал, некоторая доля наглости, а за это ему нередко влетает. В то же время людям нравится смотреть фотографии. Я никогда не слышал, чтобы ифалукцы возражали против съемки. Первое время, увидев меня с аппаратом, они бросали работу и начинали позировать, но очень скоро поняли, что я предпочитаю снимать их за работой.

На следующее утро, в понедельник, уехали люди с Сатавала. Я забыл сказать о том, что за несколько дней до нашей высадки сюда приплыли на трех больших океанских каноэ гости с Сатавала (атолла, расположенного в ста пятидесяти милях к востоку): тридцать семь мужчин и мальчиков, две женщины, две девушки и двое малышей. Они совершали традиционный круг визитов по островам этого района и на время своего пребывания на Ифалуке считались гостями всей общины.

Здесь, в западной части Каролинских островов, до сих пор сохранилось искусство вождения крупных океанских каноэ, в то время как в большинстве районов Тихого океана о нем осталось только смутное воспоминание. Да и тут это искусство, без сомнения, тоже скоро исчезнет, поскольку такие плавания — рискованное предприятие. Палу, опытные кормчие Ифалука, все старики; по-видимому, среди молодежи нет почти никого, кто перенимал бы их мастерство. Все молодые мужчины, которых мы опрашивали, не раз бывали на соседних атоллах, но большей частью добирались туда на торговых судах, а во время войны их возили туда на работу японцы. Яни, например, много поездил на пароходах, направляясь на Яп работать на аэродроме и в Палау, где начал свою подготовку как будущий учитель, но он только дважды плавал на каноэ, причем оба раза на близкие атоллы, и больше не интересовался такими путешествиями.

Методы кораблевождения полинезийцев и микронезийцев еще не совсем ясны нам. Ни один европеец никогда не сопровождал их в океанских путешествиях, во всяком случае никто не писал о таком путешествии. Поэтому Теду очень хотелось поехать с сатавальской флотилией, которая теперь направлялась к атоллу Элато, расположенному в пятидесяти милях к востоку от Ифалука. Тед заявил, что. хотя это путешествие и связано с некоторым риском, оно, конечно, не опаснее, чем воскресная прогулка на машине в Соединенных Штатах, которую миллионы людей совершают без малейшего колебания. Он спросил Тома, не может ли тот набрать команду, взять свое ва терах, то есть мореходное каноэ, и отправиться вместе с людьми из Сатавала. Том ответил, что это возможно, но сначала нужно получить разрешение вождей.

Было решено отправиться в путь в понедельник утром. Тед был полон надежд, что он поедет вместе со всеми. Все казалось ему очень простым. Я не знал, то ли мне вызваться ехать с ним, то ли нет; к тому же я не мог сказать, захочет ли он взять меня с собой. Однако решение было принято без нас.

Мы слышали, как Маролигар на берегу трубит в раковину, созывая вождей. Вскоре три кормчих с Сатавала пришли к нам с прощальным визитом в сопровождении Фаголиера, Маролигара и Тома. Том объявил Теду решение вождей: «Те вожди говорят — нет. Может случиться слишком сильный ветер. Может случиться тайфун. Ваше каноэ — кувырк! Можно упасть в соленую воду. Тогда вы умрете. Если вам нужно поехать на другой остров, можете сесть на пароход или на военный корабль. Отправляйтесь на них».

Дата добавления: 2015-08-28