— Хорошо, учитель.
Эрагон мысленно проник в сознание растений и животных, находившихся от него поблизости; он чувствовал, что мысли Оромиса постоянно соприкасаются с его собственными; старый эльф внимательно наблюдал за действиями своего ученика и оценивал их. Хмурясь от усилий, Эрагон сосредоточился и попробовал извлечь необходимое количество энергии из окружающего мира и удержать её в себе, пока сам не будет готов применить магию и выпустить её на свободу…
«Нет, Эрагон! — прозвучал у него в ушах голос Оромиса. — У меня энергию забирать не надо, я и так слаб, дальше некуда!»
И Эрагон в ужасе понял, что невольно включил и Оромиса в крут своих поисков. «Прости, учитель!» — мысленно извинился он и возобновил свой поиск, старательно избегая контактов с сознанием Оромиса. Наконец ему показалось, что он готов применить магию, и он скомандовал воде: «Лети!»
Над ручьём беззвучно поднялся довольно большой водяной шар примерно фут в диаметре, проследовал мимо них на уровне глаз Эрагона и улетел прочь. И хотя Эрагон, как всегда, испытывал определённое напряжение, вызванное душевными и умственными усилиями, но ощущения усталости у него не было никакого: магия не отняла у него ни капли физических сил.
Водяной шар продержался в воздухе не более минуты, однако по всем тем мелким существам, с которыми Эрагон установил мысленную связь, безжалостно прокатилась волна смерти. Застыла на месте цепочка муравьёв; судорожно вдохнул и ушёл в небытие мышонок, не имея сил, чтобы поддерживать биение своего маленького сердечка; бесчисленные растения завяли, скукожились или попросту превратились в прах.
Эрагон вздрогнул, ужасаясь тому, что натворил. При том уважении, которое он питал теперь ко всему живому, это преступление казалось ему просто чудовищным. Но что ещё хуже — он ведь не прерывал связи с теми существами, которые у него на глазах переставали жить, и каждый раз, снова и снова, словно сам умирал вместе с каждым из них. Эрагон поспешно остановил действие магии, и водяной шар с плеском упал на землю, а сам он, гневно глядя на Оромиса, вскричал хриплым голосом:
— Ты ведь знал, что это произойдёт!
На лице старого Всадника застыло выражение глубокого сожаления, но он ответил:
— Знал. Но это было необходимо!
— Необходимо убить столь многих ради такой чепухи?!
— Необходимо — ради того, чтобы ты осознал, сколь ужасную цену надо платить за использование такой магии. Простыми словами не выразить тех чувств, что возникают в твоей душе, когда приходится обрекать на смерть тех, с чьим сознанием ты только что соприкоснулся. Это необходимо прочувствовать самому. Это горький, но совершенно необходимый опыт.
— Я никогда не стану пользоваться этим приёмом! — заявил Эрагон, словно давая клятву.
— Да тебе и не придётся. Когда ты полностью овладеешь искусством заимствования энергии, то научишься выбирать только те растения и живые существа, которые в состоянии выдержать подобную нагрузку. В бою такая процедура, разумеется, бессмысленна, зато в учении вполне может пригодиться. — Оромис жестом велел ему подойти ближе, и Эрагон, все ещё кипя от негодования, подставил эльфу своё плечо, и они побрели назад, в хижину. — Теперь ты сам понимаешь, почему эти знания столь редко передают другим и ещё реже используют. Если они стали бы известны магу, имеющему склонность к злодеяниям, представь только, какие разрушения и беды он смог посеять вокруг, и было бы крайне трудно остановить его, ибо владение подобной магической техникой открывает доступ к поистине безграничной власти.
Войдя в хижину, Оромис сел и со вздохом сложил перед собой концы вытянутых пальцев.
Эрагон устроился рядом и спросил:
— Но раз можно черпать энергию изо всего, — он повёл рукой вокруг себя, — из самой жизни, значит, её можно впитывать и прямо… из солнечного света, или из огня, или из любой другой формы энергии?
— Ах, Эрагон, если б это было так, мы могли бы уничтожить Гальбаторикса в одну секунду! Мы можем обмениваться энергией с другими живыми существами, мы можем использовать эту энергию, чтобы двигаться или творить заклятия, мы можем даже накапливать энергию в некоторых предметах для последующего её использования, но мы не в состоянии соединиться на таком уровне с фундаментальными силами природы. Разум подсказывает нам, что добиться этого можно, но пока что никто не додумался, как это сделать, и не придумал заклинания, которое хотя бы проложило к этому путь.
Девять дней спустя Эрагон явился к Оромису и сказал:
— Нынче ночью мне пришло в голову, учитель, что ни ты, ни сотни свитков, которые я прочёл, ни слова не сказали мне о вашей религии. О том, во что вы, эльфы, верите.
Оромис тяжело вздохнул, помолчал и медленно промолвил:
— Мы верим, что мир развивается в соответствии с неизменными законами, и в то, что длительные и постоянные усилия могут помочь нам эти законы открыть и использовать для предвидения тех событий, которые возникают при сходных обстоятельствах.
Эрагон с недоумением уставился на эльфа: эти мудрёные слова ничего не говорили о том, что он хотел узнать.
— Но кому вы поклоняетесь? Или чему?
— Никому и ничему.
— Вы поклоняетесь некоему понятию пустоты?
— Нет, Эрагон. Мы никому не поклоняемся и ничего не обожествляем.
Подобная мысль оказалась для Эрагона настолько непривычной, что он далеко не сразу понял её смысл. У жителей Карвахолла, правда, тоже не было единой религии, но у них имелся обширный набор всевозможных суеверий и ритуалов, общих для всех и по большей части направленных на предотвращение всяческих бед и несчастий. Во время занятий с Оромисом Эрагон начал постепенно понимать, что многое из того, что его односельчане приписывали сверхъестественным силам — это, по сути дела, просто проявления сил природы. Например, во время медитаций он узнал, что сороки вылупляются из обычных яиц, а вовсе не выпрыгивают из земли, как черти, хотя раньше он считал именно так. А также он выяснил, что не нужно приносить жертву духам, чтобы те не сквашивали молоко, потому что молоко скисает всего-навсего от попадания в него мельчайших организмов. И все же он по-прежнему был уверен, что потусторонние силы каким-то неведомым образом воздействуют на реальный мир; и эту его веру подкрепляло знакомство с религией гномов.
— В таком случае, — продолжал он расспрашивать Оромиса, — откуда же взялся наш мир? Кто, как не боги, создал его?
— Какие боги, Эрагон?
— Ну, ваши боги, боги гномов, боги людей… Кто-то же его создал!
Оромис поднял бровь:
— Я не могу с тобой согласиться, но не могу и доказать, что богов не существует. Как нет у меня и подтверждений тому, что мир и все, что в нем есть, было создано в далёком прошлом неким существом или существами. Но одно я могу сказать определённо: за те тысячелетия, что мы, эльфы, изучаем природу, мы ни разу не встречались с тем, чтобы нарушались основные законы, правящие этим миром. Иными словами, никаких чудес мы не видели ни разу. Правда, многие события не поддавались нашему объяснению, но мы уверены, что не сумели понять суть этих явлений лишь по причине собственной невежественности — ведь даже мы, эльфы, знаем о вселенной пока ещё очень мало, — а вовсе не потому, что некое божество назло нам изменило законы природы.
— А божествам и не требуется менять законы природы, чтобы осуществить свою волю, — возразил Эрагон. — Бог может совершать угодные ему поступки и внутри уже существующих её законов, а на отдельные события просто… воздействовать с помощью магии!
— Вот это уж точно! — усмехнулся Оромис. — Но задай себе такой вопрос, Эрагон: если боги и впрямь существуют, то насколько добрыми хранителями Алагейзии они до сих пор являлись? По нашей земле разгуливает смерть, нас косят болезни, кругом столько бедности и нищеты, нами правят тираны, на нас обрушиваются бесчисленные беды. Если все это допустили боги, то против них давно пора восстать; их надо свергнуть, а вовсе не поклоняться им и возносить им молитвы.
— Но гномы же верят…
— Вот именно! Гномы верят! В наиболее сложных ситуациях они полагаются на веру, а не на разум. Не раз они полностью игнорировали неоспоримые факты, если те противоречили их вере.
— Например?
— Например, их жрецы демонстрируют всем кораллы как доказательство того, что камень живёт и растёт, подтверждая этим божественную идею происхождения гномов из гранита — их якобы создал из этого камня бог Хельцвог. Но нам, эльфам, известно, что коралл — это на самом деле внешний скелет мельчайших животных, живущих внутри него. Любой маг способен почувствовать этих животных, ему стоит лишь открыть свою душу. Мы объясняли это гномам, но они не желают слушать и заявляют, что жизнь, которую мы ощущаем, существует и в любом камне, хотя, похоже, только их жрецы способны выявить жизнь в обычных камнях.
Эрагон долго смотрел в окно, обдумывая слова старого эльфа.
— Стало быть, вы не верите и в жизнь после смерти? — наконец спросил он.
— Ты ведь уже понял это по рассказам Глаэдра, верно?
— И в богов вы тоже не верите?
— Мы можем поверить лишь в того, чьё существование можно доказать. А поскольку мы пока не в состоянии найти доказательства реального существования богов, то и не беспокоимся на сей счёт, хотя и допускаем возможность полного пересмотра собственных взглядов, если, например, нам явится сам Хельцвог.
— Но мир кажется таким холодным без… присутствия в нем…
— Наоборот! Такой мир гораздо лучше! В таком мире мы сами несём ответственность за свои действия; здесь мы можем быть добры друг к другу просто потому, что хотим этого, просто потому, что это самое правильное, а вовсе не потому, что иначе нам грозит божественное возмездие. Я не могу приказать тебе, Эрагон, верить или не верить во что-то. Гораздо лучше самому научиться мыслить критически, самому принять определённое решение, нежели подчиняться навязанным тебе общепринятым воззрениям. Ты спросил о нашей религии, и я ответил тебе правдиво. Воспринимай мой ответ, как хочешь.
Этот разговор — вкупе с прежними сомнениями и тревогами — привёл душу Эрагона в столь смятенное состояние, что он несколько дней лишь с трудом мог сосредоточиться на занятиях, даже когда Оромис начал его учить тому, как пением можно воздействовать на растения, чему Эрагон давно уже страстно мечтал научиться.
Собственный непростой опыт, можно сказать, уже подтолкнул его к тому, что рассуждения Оромиса показались ему по большей части справедливыми. Труднее всего было примириться с тем, что если эльфы действительно правы, то большая часть людей и почти все гномы попросту заблуждаются в своих воззрениях. Но ведь не могут же целых два народа, два великих народа ошибаться?
Когда Эрагон спросил об этом Сапфиру, она ответила:
«Для меня это не имеет особого значения. Драконы в богов никогда не верили. Да и зачем нам боги, если олени и прочая дичь считают богами нас? (Эрагон засмеялся.) Ты, главное, не забывай о реальной действительности, не позволяй мечтам о будущей лучшей жизни тебя убаюкать, ибо, если ты это допустишь, другим ничего не будет стоить обмануть тебя».
В ту ночь сомнения Эрагона привели к тому, что он без конца просыпался и видел очень странные сны; эти сны метались, как раненые звери, вызывая из памяти какие-то разрозненные видения и перемешивая их самым невероятным образом. То Эрагону казалось, что он снова оказался в гуще битвы при Фартхен Дуре; то он видел мёртвого Гэрроу в доме Хорста, то мёртвого Брома в уединённой пещере под хрустальным надгробием. Потом перед ним вдруг возникло лицо травницы Анжелы, которая шептала: «Берегись предательства, Аргетлам! Истоки его — в твоей собственной семье!»
Потом перед глазами его возникло кроваво-красное небо, которое словно раскололось, и перед Эрагоном предстали те же две армии, что являлись ему в вещем сне в Беорских горах. Отряды воинов сошлись в жестокой схватке на жёлто-оранжевом поле; хрипло кричали вороны, жаждущие крови; свистели чёрные стрелы; казалось, горела сама земля — зеленые языки пламени вырывались из её ран с обожжёнными краями; и пламя быстро пожирало изуродованные трупы, оставленные страшным сражением…. А вдали слышался рёв гигантского чудовища, которое, похоже, быстро приближалось…
Эрагон вскочил с постели, судорожно нащупывая амулет, подаренный Ганнелом, — серебряный молот горел огнём, обжигая кожу, и Эрагону пришлось обмотать руку рубашкой, чтобы снять амулет с шеи. Некоторое время он сидел неподвижно, уставившись в темноту и чувствуя, как тяжко, у самого горла, бьётся сердце, как стремительно убывают силы — их забирал амулет Ганнела, чтобы отогнать того, кто пытался прочесть мысли его и Сапфиры. «А что, если это сам Гальбаторикс? — вдруг подумал Эрагон. — Или кто-то из его ближайших подручных?»
Хмурясь, он выпустил из рук ожерелье — металл уже почти остыл. Нет, что-то тут было не так! Он давно уже это чувствовал, дай Сапфира тоже. Эрагон был слишком встревожен, чтобы снова попытаться заснуть; к тому же он опасался, что опять погрузится в это странное полуобморочное состояние, теперь заменявшее ему сон, и его окружат новые, не менее страшные видения. Он тихонько выбрался из спальни, стараясь не разбудить Сапфиру, и по винтовой лестнице поднялся в кабинет. Там он уселся за стол, зажёг лампу и, чтобы успокоиться, до самого рассвета читал одну из эпических поэм, созданных Анализией.
Когда Эрагон, наконец, отложил свиток, в открытое окно влетел, хлопая крыльями, белый королевский ворон Благден, уселся на край письменного стола и, уставившись бусинками глаз на Эрагона, крикнул пронзительно:
— Вирда!
Эрагон поклонился:
— Да хранят тебя звезды, мастер Благден.
Ворон, переваливаясь, придвинулся ближе, склонил голову набок, прокашлялся и хрипло прокаркал:
Мой клюв, и кости, И камень в горсти Зрят всех воров И всех плутов! Рекою кровь!
— И что это должно означать? — спросил Эрагон. Благден пожал плечами и повторил ещё раз. А когда
Эрагон снова попросил объяснить, ворон рассердился, взъерошил перья и прокаркал:
— И сын, и отец — оба, похоже, слепы, как нетопыри!
— Погоди! — воскликнул Эрагон, вскакивая. — Ты знаешь моего отца? Кто он?
Благден захлебнулся хриплым каркающим смехом:
Если двое вещи две берут И один из них наверняка не плут, Во втором ведь могут жить и двое. Говори-ка, что это такое?
— Имя, Благден! Назови его имя! — Но ворон не ответил, и Эрагон попытался проникнуть к нему в память и силой выяснить то, что ему нужно.
Однако и Благден оказался непрост: он мгновенно установил мысленный барьер и, торжествующе крикнув «Вирда!», сорвался с места, прихватив с собой яркую стеклянную крышку с чернильницы, и полетел прочь, крепко зажав свой трофей в клюве.
Эрагону стало не по себе. Он изо всех сил пытался понять смысл загадок Благдена. Кроме того, он никак не ожидал, что услышит упоминания о своём отце именно здесь, в Эллесмере. Он решил непременно разыскать потом этого Благдена и хотя бы даже и силой вытянуть из него всю правду. А пока… пока он заставил себя просто не обращать внимания на грозные намёки, что чудились ему в пророчествах ворона. Эрагон вскочил, быстро спустился в спальню, разбудил Сапфиру и рассказал ей о своих снах. Потом снова сходил в ванную комнату за зеркалом и уселся между передних лап Сапфиры, чтобы и она могла видеть все то, что он сам в этом зеркале увидит.
«Арье может не понравиться, что мы лезем в её жизнь», — предупредила Сапфира.
«Мне надо убедиться, что с ней все в порядке».
Возражать Сапфира не стала, но спросила:
«Как же ты проникнешь в её мысли? Ты сам говорил, что после пребывания в тюрьме она окружила свою память такими сторожами, которые, как и подаренное тебе гномами ожерелье, никого внутрь не пропускают».
«Если я смогу читать мысли тех, с кем она общается, то, наверное, смогу и догадаться, каково ей там».
Сконцентрировавшись на образе Насуады, Эрагон провёл рукой над поверхностью зеркала и прошептал слова необходимого заклинания.
Зеркало замерцало, потом потемнело, и в центре его появилось изображение девятерых людей, сидящих, видимо, за столом, которого видно не было. Эрагон узнал Насуаду и членов Совета Старейшин, однако лицо странной девочки в чёрном плаще с капюшоном, прятавшейся позади Насуады, было ему незнакомо. Странно, подумал он, ведь в магическом кристалле или зеркале маг может видеть только то, что уже видел однажды, а эта девчонка ему явно даже на глаза никогда не попадалась. Впрочем, Эрагон тут же забыл о ней, заметив, что все члены Совета и даже сама Насуада полностью вооружены и готовы к бою.
«Послушаем, что они говорят», — предложила ему Сапфира.
Эрагон произнёс ещё несколько магических слов, и из зеркала донёсся голос Насуады:
— Неразбериха нас погубит. У нашего войска должен быть один командир, так что, Оррин, давай побыстрей решать, кто именно им станет! — В ответ послышался чей-то тяжёлый вздох:
— Как пожелаешь. Тебе решать.
— Но, государь, мы же не могли пока проверить её… — решительно возразил кто-то ещё.
— Хватит, Ирвин, — оборвал говорившего король Оррин. — У Насуады боевого опыта больше, чем у любого из воинов Сурды. Кроме того, пока что лишь варденам удалось разгромить армию Гальбаторикса, причём одну из мощнейших. Если бы Насуада действительно была одним из наших генералов — что, признаюсь, и впрямь выглядело бы забавно, — ты бы не стал колебаться, назначать её на пост главнокомандующего или нет, верно? Я бы предпочёл решать все вопросы субординации, если уж таковые возникнут, потом, когда все уже будет позади. Это будет означать, что я сам ещё на ногах, а не в могиле. Наш нынешний противник настолько превосходит нас численностью, что мы, боюсь, обречены, если только Хротгар со своим войском не успеет добраться сюда ещё до конца этой недели. Так, а теперь вернёмся к этому проклятому списку поставок продовольствия и прочих припасов… Кстати, где же он? Спасибо, Арья. Значит, ещё три дня без…
И речь зашла о том, что необходимы тетивы для луков и многое другое, но это Эрагону было уже не интересно, и он отключился. В зеркале тут же появилось его собственное озадаченное лицо.
— Она жива, — прошептал он, успокаиваясь, но радости особой после услышанного все же не испытывал.
«Я думаю, мы очень нужны им сейчас», — услышал он голос Сапфиры.
«Ты права, но почему Оромис ничего нам не сказал? Он же наверняка обо всем знает!»
«Возможно, не хочет прерывать наших занятий?»
Эрагон встревожился. Что ещё может сейчас происходить в Алагейзии? Он так давно не имел известий из родных краёв. Роран! Эрагона вдруг охватило чувство вины: ведь он в последний раз вспоминал о своём двоюродном брате несколько месяцев назад! А сколько времени утекло с тех пор, когда он видел его лицо в магическом кристалле, когда они с Бромом находились в Тирме?..
И Эрагон снова произнёс заклятие. На поверхности зеркала возникли какие-то белые хлопья или пена, в которой едва виднелись две фигуры. Эрагон не сразу даже разобрал, что человек справа — это Роран, одетый в дорожное платье путешественника и с молотом за поясом. Измученное лицо Рорана заросло густой бородой, в глазах его плескалось отчаяние. Слева от него Эрагон, к своему удивлению, увидел… Джоада! Оба то поднимались, то опускались, явно находясь на палубе какого-то судна, а вокруг ревело море, и грохот волн заглушал все остальные звуки. Потом Роран повернулся и куда-то пошёл — и перед взором Эрагона открылась палуба корабля и десятки его односельчан.
«Где это они? И почему Джоад с ними?» — бился в догадках Эрагон.
Пробормотав ещё несколько магических слов, он мысленно перенёсся в Тирм и был поражён тем, какой ущерб нанесён городским верфям; затем он устремился в Теринсфорд; затем на старую ферму Гэрроу, уже почти заросшую травой и кустарником, и, наконец, увидел Карвахолл. Вопль боли вырвался у него из груди: селение было покинуто.
Все дома, включая замечательный дом Хорста, были сожжены дотла. Карвахолла больше не существовало; на берегу реки Аноры осталось лишь огромное пепелище. А из обитателей Эрагон заметил только четверых серых волков, что бродили среди обгорелых развалин.
Зеркало выпало у него из рук и, ударившись об пол, превратилось в груду осколков. Он горестно обнял Сапфиру; из глаз его ручьём лились слезы; он вновь оплакивал свой покинутый и теперь навсегда утраченный дом. Сапфира что-то тихонько гудела, пытаясь его утешить, тыкалась носом в руку, обнимала тёплыми крыльями — и вообще, всячески старалась проявить сочувствие.
«Успокойся, малыш, — услышал Эрагон её взволнованный голос, — ведь все твои друзья, мне кажется, живы».
Эрагон вздрогнул и вытер слезы, чувствуя, как крепнет в груди неколебимая решимость.
«Мы слишком засиделись в этих зачарованных лесах, отрезанные от всего мира. Пора расстаться с Эллесмерой, пора бросить вызов судьбе, чем бы нам это ни грозило! Роран, я вижу, может пока что сам о себе позаботиться, а вот варденам грозит опасность, и мы должны им помочь, Сапфира!»
«Значит, снова в бой, Эрагон?» — осведомилась Сапфира, и он уловил в её голосе некоторое сомнение.
Он понимал, что её останавливает, ибо и сам ещё не был уверен, действительно ли пришло время бросить вызов Империи, время убивать и крушить все вокруг, используя все свои силы и возможности и выпустив на волю слишком давно сдерживаемые гнев и ярость, пока Гальбаторикс не падёт мёртвым к их ногам. Но ведь эта война может затянуться на десятилетия и принести всем неисчислимые беды?
И все же Эрагон был уверен: ПОРА НАСТАЛА!
ДАРЫ
Эрагон в пять минут сложил свои вещи, взял подаренное Оромисом седло, закрепил его на спине Сапфиры, перекинул седельные сумы и пристегнул их.
Сапфира мотнула головой и, широко раздувая ноздри от возбуждения, сообщила: «Я буду ждать тебя в поле».
С шумом расправив синие крылья, она поднялась в воздух и полетела прочь, скользя высоко над зелёным покровом леса.
А Эрагон молнией, как настоящий эльф, помчался к Дому Тиалдари, где вскоре и отыскал Орика, развлекавшегося игрой в фишки с вырезанными на них рунами. Гном радостно приветствовал его и, от души хлопнув ладонью по плечу, спросил:
— Что это тебя сюда принесло в такую рань? Я-то думал, ты на ристалище — как всегда звенишь клинком вместе с Ваниром.
— Мы с Сапфирой улетаем, — без лишних слов выпалил Эрагон.
Орик застыл было с разинутым ртом, но быстро посерьёзнел; глаза его сузились, и он озабоченно спросил:
— Плохие новости?
— Потом расскажу. Хочешь с нами?
— В Сурду?
Гном вдруг широко улыбнулся и воскликнул:
— Да тебе бы пришлось заковать меня в кандалы, чтобы здесь оставить! Тут мне делать совершенно нечего; в их расчудесной Эллесмере я только толстею и уже совершенно разленился. Давно пора развлечься! Участие в бою наверняка пойдёт мне на пользу. Когда летим?
— Как можно скорее. Собери свои вещи и приходи на поле для ристалищ. И постарайся разжиться провизией для нас обоих, скажем, на неделю. Сумеешь?
— На неделю? Но этого же…
— Мы полетим верхом на Сапфире.
Несмотря на густую бороду, Эрагону было видно, как сильно побледнел Орик.
— Видишь ли, мы, гномы, не очень хорошо переносим высоту… точнее, плохо переносим! Лучше бы нам ехать верхом, как в прошлый раз, а?
— Нет, — покачал головой Эрагон, — это займёт слишком много времени. К тому же лететь на Сапфире совсем нетрудно. В крайнем случае, если ты упадёшь, она тебя все равно поймает.
Орик только крякнул: подобная перспектива не слишком его утешила.
Покинув Тиалдари, Эрагон поспешил на встречу с Сапфирой, а потом они вместе устремились к белым утёсам Тельнаира.
Когда они приземлились на знакомой лужайке, Оромис сидел на правой передней лапе Глаэдра. Сверкающая чешуя старого дракона отбрасывала во все стороны золотые солнечные зайчики. Ни эльф, ни дракон не шевельнулись при их появлении. Спустившись со спины Сапфиры, Эрагон поклонился:
— Приветствую вас, учителя мои.
«Вы решили вернуться к варденам, не так ли?» — услышал он мысленный вопрос Глаэдра.
«Да, мы так решили», — ответила Сапфира. А Эрагон, не в силах более сдерживаться, воскликнул с обидой:
— Почему вы скрыли от нас правду? Вы что, намерены вечно нас тут держать? К чему все эти уловки? На варденов вот-вот нападёт враг, а вы не соизволили даже упомянуть об этом!
— Хочешь узнать почему? — спросил Оромис, как всегда невозмутимо.
«Очень хотим! — заявила Сапфира прежде, чем Эрагон успел ответить. А его мысленно предупредила: — Держи себя в руках. Соблюдай вежливость!»
— Мы ничего вам не говорили по двум причинам, — начал Оромис. — Во-первых, мы и сами ничего не знали. Мы лишь девять дней назад выяснили, что варденам угрожает опасность, но истинные размеры войска Гальбаторикса, его местонахождение и конечная цель перемещения были для нас скрыты. Но три дня назад лорд Даатхедр сумел пробить магическую защиту Гальбаторикса и кое-что выяснил.
— И все-таки почему вы нам-то сразу ничего не сказали, — не успокаивался Эрагон. — И почему, как только стало известно, что варденам грозит опасность, Имиладрис не подняла всех эльфов на войну с Гальбаториксом? Разве мы не союзники?
— Эльфов она давно уже подняла, Эрагон. Весь лес дрожит от грохота молотов, от топота латных башмаков, от рыданий тех, кому предстоит расставание. Впервые за последние сто лет наш народ готовится покинуть леса Дю Вельденвардена и бросить вызов врагу. Настало, видно, время и эльфам в открытую пройти по просторам Алагейзии! — И, несколько сбавив тон, Оромис прибавил: — Ты в последнее время несколько отвлёкся от действительности, Эрагон, и я отлично понимаю почему. Но теперь тебе следует смело смотреть в будущее. Наш мир требует твоего внимания.
Смущённый, Эрагон только и сумел вымолвить:
— Прости, учитель! — И, вспомнив слова ворона Благдена, он грустно улыбнулся и сказал: — Я, кажется, и впрямь был слеп, как нетопырь!
— Ну, это едва ли. Ты прекрасно себя проявил, принимая во внимание ту огромную ответственность, которую по нашей просьбе взвалил себе на плечи. — Оромис грустно посмотрел на него. — В ближайшие дни мы рассчитываем получить вести от Насуады; она будет просить у Имиладрис помощи, а у тебя — незамедлительного возвращения в ряды варденов. Именно тогда я и собирался все тебе рассказать — у тебя и тогда оставалось бы вполне достаточно времени, чтобы добраться до Сурды, прежде чем там зазвенят мечи. А если б я рассказал тебе обо всем слишком рано, ты счёл бы делом чести немедленно прекратить все свои занятия здесь и устремиться на помощь той, кому ты принёс присягу. Вот почему мы с Имиладрис и решили пока придержать языки.
— Кому нужны будут мои знания и умения, если слуги Империи разобьют варденов!
— Тогда, конечно, никому. Но ты, возможно, единственный, кто в силах не допустить их полного разгрома — ведь существует же некоторая возможность того, что и сам Гальбаторикс примет участие в этой битве. Нашим воинам туда все равно уже не успеть, и пока что помочь варденам они не могут. А это означает, что, если Гальбаторикс и в самом деле намерен вступить в бой, тебе придётся сразиться с ним в одиночку, без помощи наших магов. И в таких обстоятельствах для тебя жизненно необходимо продолжать свои занятия и тренировки как можно дольше.
Гнев Эрагона мгновенно испарился; его место заняла холодная и жестокая уверенность. Теперь он понимал, чем было вызвано молчание Оромиса, и соглашался с ним: личные чувства действительно не имели в столь опасной ситуации ни малейшего значения. И Эрагон сказал спокойно и как бы отстраненно:
— Ты поступил правильно, учитель. Я поклялся обеспечить безопасность и Насуаде, и всем варденам, но я действительно не готов в одиночку выйти против Гальбаторикса. Пока ещё не готов!
— А потому я предлагаю следующее, — согласно кивнув, спокойно сказал Оромис, — если Гальбаторикс и впрямь решится вступить в бой, ты должен сделать все возможное, чтобы отвлечь его от варденов, пока не решится исход битвы, каким бы он ни оказался, но ни в коем случае не вступать с ним в открытый поединок. Прежде чем вы улетите, я попрошу вас с Сапфирой только об одном: поклянитесь, что, как только позволит ситуация, вы незамедлительно вернётесь сюда для завершения обучения и подготовки, потому что вам ещё многое предстоит узнать и освоить.
«Мы вернёмся», — поклялась Сапфира на древнем языке, зная, что такая клятва нерушима.
— Мы вернёмся, — эхом повторил за ней Эрагон, определив тем самым свою дальнейшую судьбу.
Похоже, Оромис был доволен их обещанием. Пошарив у себя за спиной, он извлёк оттуда расшитую сумку, раскрыл её и сказал:
— Предчувствуя возможность твоего скорого отъезда, я заранее приготовил тебе, Эрагон, три подарка. — Эльф показал ему серебряный флакон. — Это фёльнирв, который я усилил своими заклятиями. Он сможет поддержать тебя даже в самом крайнем положении, когда все остальные средства окажутся бессильными. Впрочем, в этом ты сможешь убедиться и при иных обстоятельствах. Расходуй этот волшебный напиток бережно — у меня хватило времени приготовить лишь несколько глотков. — Оромис протянул серебряный флакон Эрагону и достал из сумки длинный черно-синий пояс для меча.
Этот пояс показался Эрагону необычайно толстым и тяжёлым. Он был изготовлен из толстых нитей, сплетённых в сложный узор, изображающий вьющиеся побеги здешнего плюща. Следуя указаниям Оромиса, Эрагон потянул за кисточку на конце пояса и ахнул, поражённый, когда в его средней части сдвинулась вбок одна из полосок, открыв двенадцать алмазов, каждый диаметром в дюйм. Четыре алмаза были прозрачные, четыре — чёрные, а ещё четыре разноцветные — красный, синий, жёлтый и коричневый. Они сияли ярким холодным светом, как лёд на заре, отбрасывая радужные блики на руки Эрагона.
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 26 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |