— Я, конечно, должен был держать себя в руках, — заключил Эрагон, — но не сумел и из-за этого выглядел особенно глупо. Я не оправдал твоих надежд, учитель.
— Да, не оправдал, — согласился Оромис. — Ванир, возможно, взбесил тебя, однако не стоило отвечать ему тем же. Ты должен научиться сдерживать свои эмоции, Эрагон. Если ты во время битвы позволишь чувствам взять верх над разумом, это может стоить тебе жизни. Кроме того, детские выходки и грубость Ванира ровным счётом ни о чем не свидетельствуют, разве что подтверждают тот факт, что среди эльфов у тебя есть противники. Ну и что? Тем более нужно держать себя в руках. Эльфы — большие любители всяких хитроумных козней, и тут нельзя допускать подобных промахов.
— Прости меня, учитель. Это больше никогда не повторится.
Поскольку Оромису явно не хотелось покидать своё любимое кресло, да и время их обычной разминки по системе Римгара ещё не пришло, Эрагон решил воспользоваться столь редкой возможностью и спросил:
— А как Ванир сумел использовать магию, не говоря ни слова?
— Неужели? Возможно, ему помог ещё кто-то из эльфов.
Эрагон покачал головой:
— В самый мой первый день в Эллесмере я видел, как Имиладрис вызвала целый дождь цветов, всего лишь хлопнув в ладоши. Она совершенно точно ничего не говорила. И ещё одно: Ванир сказал, что я не понимаю, как действует магия. Что он имел в виду?
— Ты снова, — сдаваясь, стал объяснять Оромис, — суёшь свой нос в то, к чему пока ещё не готов, но в нынешних условиях я не могу отказать тебе в получении этих знаний. Помни одно, Эрагон: Всадников никогда не учили тому, о чем ты спрашиваешь; да и наших магов этому тоже не учат — во всяком случае, пока они не овладеют всеми прочими аспектами магического искусства, ибо эта тайна приоткрывает двери в самую сущность магии и древнего языка. Те, кому эта тайна известна, могут действительно достичь высот власти, но ценой величайшего риска. — Оромис помолчал и спросил: — Каким образом древний язык связан с магией, Эрагон-водхр?
— Слова древнего языка способны дать выход той энергии, что хранится в теле или неодушевлённом предмете, благодаря чему заклинание и обретает силу.
— Значит ли это, что некоторые звуки или определённые звуковые вибрации способны каким-то образом перехватить выпущенную на свободу энергию? И могут ли подобные звуки невольно произвести любое существо?
— Я думаю, может.
— И тебе это не кажется абсурдным? Эрагон смутился, но сказал:
— Пусть даже это кажется абсурдным, учитель, но это действительно так. Неужели следует думать, что абсурдно то, что, например, луна то убывает, то прибывает? Что одно время года сменяет другое? Что птицы зимой улетают на юг?
— Ты прав. Но разве могут какие-то звуки быть способными на столь многое? Разве может определённое сочетание их высоты и громкости служить основой для действий, позволяющих манипулировать энергией?
— Но ведь так и происходит!
— Нет, Эрагон, звук не имеет власти над магией. Произнесённое на древнем языке слово или фраза — это не самое главное; главное — думать этими словами, произносить их мысленно. — Одно лёгкое движение кисти, и над ладонью Оромиса вспыхнуло золотистое пламя. И точно так же погасло. А эльф продолжал: — Однако мы, если не возникает особой необходимости, всегда стараемся произносить заклинания вслух, ибо это препятствует проникновению в магический процесс каких бы то ни было посторонних мыслей. Между прочим, подобное проникновение опасно даже для самых опытных магов.
Разъяснения эльфа озадачили Эрагона. Он вспомнил, как чуть не утонул в водопаде на реке Костамерна, оказавшись не в состоянии призвать на помощь магию, потому что со всех сторон был окружён водой. «Если бы я знал тогда о возможности мысленного произнесения заклятий, — думал он, — я легко мог бы спастись». А вслух спросил:
— Учитель, но если звук не имеет воздействия на магию, то каким образом на неё воздействуют мысли?
На этот раз Оромис улыбнулся:
— А действительно, как они это делают? Должен подчеркнуть, что сами по себе мы отнюдь не являемся источником магических сил. Магия существует и проявляется сама по себе, независимо от каких бы то ни было заклинаний. Вспомним волшебные огни в болотах Эроуз, дивные сны, что снятся в пещерах Мани в Беорских горах, или плавающие кристаллы Эоама. Дикая магия вроде этой весьма опасна, непредсказуема и зачастую куда сильнее той, которую способны применять мы.
Несколько тысячелетий назад вся магия была дикой. И воспользоваться ею ничего не стоило, требовалась лишь способность чувствовать её душой и разумом, а это непременное свойство каждого мага. Ну и конечно, желание и силы. Но, не имея должных знаний в чрезвычайно сложном древнем языке, маги не могли управлять и собственными способностями и в результате выпустили на землю немало всякого зла, погубившего многие тысячи её обитателей. Со временем они обнаружили, что закрепление собственных намерений с помощью языка помогает приводить мысли в порядок и избегать весьма дорогостоящих ошибок. Но и ошибаться тоже было нельзя. В результате подобной ошибки землю постигло такое несчастье, что почти все живые существа оказались уничтоженными. Мы знаем об этом событии лишь частично, из доживших до наших дней манускриптов, однако нам так и не удалось выяснить, кто произнёс то фатальное заклинание. В манускриптах говорится, что после этого несчастья некая раса, называемая Серым Народом — не эльфы, ибо мы тогда были ещё совсем молоды, — собрав все свои силы, разрушила страшные чары, возможно самые сильные из всех, когда-либо существовавших на свете. А затем Серый Народ сумел изменить природу самой магии, сделав так, чтобы их язык — тот, который мы теперь называем «древним языком», — мог бы управлять любым магическим действием, ограничивая при этом воздействие магии до такой степени, что если бы ты, например, сказал: «Пусть эта дверь сгорит», — случайно посмотрел бы на меня или подумал бы обо мне, то сгорела бы все равно именно дверь, а не я. Серый Народ придал древнему языку две его основные черты: способность препятствовать лжи и способность описывать истинную сущность вещей. Как им удалось этого добиться, остаётся тайной.
В старинных манускриптах приводятся различные сведения о том, что случилось с Серым Народом, когда они завершили эту великую работу, но ясно одно: бесконечные занятия магией настолько истощили их силы, что они превратились в тени и как бы постепенно растворились в воздухе, ведя затворническую жизнь в своих городах, закрытых от всего остального мира, пока камни там не превратились в пыль. А может быть, они просто полностью ассимилировались с другими, более молодыми народами, заключая браки с их представителями, и, таким образом, перестали существовать как самостоятельная раса.
— И все же, — сказал Эрагон, — оказывается, можно использовать магию, не произнося заклинаний на древнем языке?
— А как, по-твоему, Сапфира выдыхает огонь? И, насколько я знаю по твоим рассказам, она не произнесла ни единого слова, превратив могилу Брома в алмазный саркофаг или благословляя того ребёнка в Фартхен Дуре. Разум драконов устроен иначе, чем наш; им не нужна никакая защита от магии. Они не могут сознательно воспользоваться ею, если не считать способности выдыхать огонь, но если магический дар задействовать в них сознательно, ничто не может сравниться с их могуществом… Ты чем-то встревожен, Эрагон? Что тебя мучает?
И Эрагон, не поднимая глаз, тихо спросил:
— Но что все это значит для меня, учитель?
— Это значит, что тебе необходимо продолжать изучение древнего языка, ибо с его помощью ты можешь многого добиться, в том числе и таких вещей, которые в ином случае оказались бы слишком сложными или слишком опасными. Это значит, что если ты попадёшь в плен, то, пусть тебе даже заткнут рот, ты все равно сможешь призвать магию на помощь и освободиться, как это сделал сегодня Ванир. А если враги опоят тебя каким-то зельем и ты не сможешь вспомнить ни слова из древнего языка, то и в этом случае сумеешь воспользоваться магией. И наконец, это значит, что ты сможешь навести чары даже на то существо или предмет, которые не имеют своего имени в древнем языке. — Оромис помолчал, вздохнул и прибавил: — Но будь осторожен! Бойся искушения применить эти силы без особой на то необходимости. Даже самые мудрые из наших магов опасаются заигрывать с ними, страшась смерти или того, что ужаснее даже смерти.
На следующее утро — и каждое утро впоследствии, все то время, пока они оставались в Эллесмере, — Эрагон вновь вышел на спарринг с Ваниром, но больше уже никогда не терял самообладания, сколько бы эльф ни старался вывести его из себя.
Ему, впрочем, и не хотелось тратить силы на это бессмысленное соперничество. Боли в спине терзали его все чаще, и порой он почти терял самообладание. Эти отупляющие приступы заставили его быть более благоразумным; действия, которые прежде ничего ему не стоили, теперь вполне могли заставить его кататься по земле от нестерпимой боли. Даже упражнения Римгара стали вызывать приступы, поскольку он перешёл теперь к более сложным позам.
Раза три-четыре в день страдая от мучительных приступов, Эрагон начал даже к ним привыкать, однако заметно осунулся, ходил осторожно, шаркая ногами и всячески стараясь экономить силы. Ему стало трудно думать и быть внимательным во время занятий с Оромисом; в памяти стали появляться какие-то странные предательские провалы. В свободное время Эрагон без конца возился с кольцом-головоломкой, подаренным ему Ориком, предпочитая сосредоточиваться на хитроумном переплетении золотых дужек, а не на своих недугах. Когда Сапфира была рядом, то заставляла его ездить на ней верхом и вообще делала все возможное, чтобы ему было спокойно и удобно, стараясь уберечь его от лишних усилий.
Однажды вечером, прижавшись к её шее, Эрагон мысленно сказал ей:
«Ау меня есть новое название для боли».
«Да? Какое же?»
«Старатель. Потому что во время приступов она стирает все, и больше ничего для тебя не существует — ни мыслей, ни чувств. Только желание избавиться от боли. А когда Стиратель становится особенно силён, то уничтожает и все, что делает нас личностями, превращая в жалкие существа с самыми примитивными инстинктами, преследующими одну-единственную цель: спастись от этого ужаса».
«Что ж, неплохо придумано».
«Я теряю себя, Сапфира! Я стал похож на старую клячу, перепахавшую в своей жизни слишком много полей. Ты держи меня, не оставляй, иначе я просто распадусь на части и позабуду, кто я такой».
«Я никогда не нарушу нашей мысленной связи и никуда тебя не отпущу!» — пообещала она торжественно.
Вскоре после этого разговора Эрагон пал жертвой трех болевых приступов подряд. Это случилось во время поединка с Ваниром. А потом, когда он выполнял упражнения Римгара, боль ещё два раза настигла его. Когда Эрагон смог, наконец, расправить конечности и перестал клубком кататься по земле, Оромис сказал как ни в чем не бывало:
— Ещё раз, Эрагон. Ты должен лучше держать равновесие.
Эрагон помотал головой, пробурчал «нет!» и скрестил руки на груди, чтобы Оромис не заметил, как его колотит озноб.
— Что ты сказал? — переспросил Оромис.
— Я сказал «нет».
— Встань, Эрагон, и попытайся ещё раз.
— Нет! Делай это упражнение сам; я больше не могу!
Оромис опустился возле него на колени и ласково коснулся прохладной рукой его щеки. Он с такой добротой и состраданием смотрел Эрагону в глаза, что тот вдруг понял: старый Всадник, если б только это было возможно, с радостью взял бы эту боль себе и облегчил страдания Эрагона.
— Не оставляй надежды, — сказал Оромис. — Никогда не оставляй надежды, Эрагон! — И Эрагону показалось, что в него переливаются силы эльфа. — Мы же Всадники! Мы стоим между светом и тьмой, поддерживая их равновесие. Невежество, страх, ненависть — вот наши враги. Гони их прочь изо всех сил, Эрагон, иначе мы наверняка проиграем эту войну. — Он встал и протянул Эрагону руку. — А теперь поднимайся, Губитель Шейдов, и докажи, что способен победить даже собственное тело!
Эрагон набрал в грудь воздуха и рывком заставил себя привстать, опираясь на одну руку и морщась от боли. Потом подтянул ноги, передохнул несколько секунд, выпрямился во весь рост и посмотрел Оромису прямо в глаза.
Эльф одобрительно кивнул.
Эрагон не проронил больше ни слова, пока они не закончили упражнения, затем сходил к ручью, тщательно вымылся в ручье и только после этого обратился к Оромису:
— Учитель…
— Да, Эрагон?
— Почему я должен терпеть эту пытку? Ты ведь мог бы воспользоваться магией и дать мне необходимые знания и навыки, сформировав мой разум и моё тело, как вы делаете это с деревьями.
— Мог бы. Но если я это сделаю, ты никогда не поймёшь, как ты получил такое тело, какими возможностями оно обладает, как их применять и как ими управлять. Видишь ли, Эрагон, тот путь, по которому ты идёшь, никак сократить нельзя.
И Эрагон снова пошёл к ручью и с головой погрузился в воду. И холодная вода бережно обняла его, а он, держа в руках камень, чтобы не всплыть и чтобы его не унесло течением, блаженно вытянулся вдоль берега, чувствуя себя стрелой, летящей сквозь воду.
НАРДА
Роран опёрся о колено и поскрёб заросший подбородок, глядя вниз, на Нарду.
Маленький городок был тёмен и похож на корку ржаного хлеба, брошенную в ложбину между прибрежными холмами, за которыми в последних отблесках заката сверкала и переливалась морская вода цвета тёмного вина. Красота морского простора просто завораживала; все это было совершенно непохоже на привычный Рорану горный ландшафт.
Мы добрались!
Роран повернулся и медленно пошёл назад, в лагерь, глубоко и с наслаждением вдыхая солёный морской воздух. Лагерь они разбили довольно высоко в предгорьях Спайна, опасаясь, что их могут заметить те, кто способен предупредить слуг Империи.
Проходя мимо группами собравшихся под деревьями людей, Роран с болью и гневом видел, как они измождены, как обессилены долгим путём из долины Паланкар. Среди беглецов появилось много больных; у всех лица осунулись из-за постоянного недоедания, одежда превратилась в лохмотья. Почти все обматывали руки тряпками, чтобы предохранить от обмораживания: в горах ночи страшно холодные. Некогда гордо расправленные сильные плечи согнулись под тяжестью груза, который пришлось тащить на себе несколько недель подряд. Хуже всего выглядели дети, исхудавшие и неестественно тихие.
«Господи, да им-то за что такие мучения?» — думал Роран. Ведь эти люди пострадали из-за него. Если бы они не встали на его защиту, его сейчас уже сожрали бы раззаки.
Несколько человек подошли к нему; в основном им хотелось всего лишь, чтобы кто-то похлопал их по плечу или сказал несколько слов утешения. Рорану предлагали жалкое угощение, он отказывался, а если угощавший настаивал, то брал, чтобы потом потихоньку отдать кому-то из детей. Те, кто встать был уже не в силах, равнодушно смотрели на него выцветшими круглыми глазами, как совы. Роран знал, какие слухи ходят про него: он, мол, спятил или одержим злыми духами, а потому даже раззаки не смогли с ним справиться.
Переправиться через горы оказалось даже труднее, чем ожидал Роран. Единственными тропами в горных лесах были те, что протоптали олени и козы; эти тропки оказались слишком узкими, крутыми и извилистыми, чтобы по ним могли подниматься люди с детьми, тяжёлой поклажей и скотом. В результате им частенько приходилось прорубать проход прямо сквозь густой подлесок, а это было не только очень трудно, но и опасно, потому что по таким следам слуги Империи легко могли их обнаружить. Для Рорана, правда, эти упражнения с топором явились спасением: он почти полностью восстановил раненую руку, хотя поднимать и сгибать её все ещё было трудновато.
Встретились они и с другими трудностями. Так, во время перехода по открытому горному склону выше границы распространения лесов их неожиданно застигла пурга. Три человека замёрзли в снегу: Хайда, Бренна и Несбит. Все они, правда, были людьми уже немолодыми, но в ту ночь Роран впервые по-настоящему понял: в этих горах могут погибнуть все и только потому, что последовали за ним. Вскоре после этого один мальчик упал и сломал себе руку, потом в горной речке, текущей с ледников, утонул Саутвел. Волки и медведи постоянно собирали свою кровавую дань с тех отар, которые беглецы вели с собой. Звери не обращали ни малейшего внимания на костры, которые они стали жечь каждую ночь, как только отошли подальше от долины Паланкар и ненавистных воинов Гальбаторикса. А ещё все время хотелось есть. Голод терзал людям внутренности, точно ненасытный паразит, отнимая силы, подрывая волю и желание продолжать путь.
И все же они выжили, проявив те же упрямство и стойкость, какие поддерживали когда-то их предков в долине Паланкар, несмотря на голод, войну и эпидемии. Жителей Карвахолла, возможно, и трудно было раскачать и заставить принять решение, но раз уж они его приняли, ничто не могло заставить их сойти с избранного пути.
Теперь, когда они добрались до Нарды, у них опять появилась надежда. Настроение в лагере царило приподнятое, несмотря на страшную усталость. Никто из них не знал, что ожидает их в дальнейшем, но уже одно понимание того, что они сумели преодолеть эти страшные горы, придавало им уверенности в собственных силах.
«Только вряд ли мы будем в безопасности, если как можно скорее не окажемся за пределами Империи, — думал Роран. — И я обязан обеспечить людям эту безопасность, я должен сделать так, чтобы нас не поймали! Теперь я в ответе за каждого из них». Он принимал эту ответственность всем сердцем, ибо не только стремился защитить односельчан от слуг Гальбаторикса, но и преследовал собственную тайную цель: спасение Катрины. Ведь со дня её пленения прошло уже так много времени! Сумела ли она выжить в застенках Империи? Рорану стало страшно, и он поспешил отогнать от себя эти мысли. Если он будет думать о том, что Катрина могла погибнуть, то попросту спятит.
На рассвете Роран, Хорст, Балдор, трое сыновей Лоринга и Гертруда отправились в Нарду. Они спустились с предгорий к главной дороге, ведущей в город, но пошли не по ней, а вдоль неё, стараясь не попадаться никому на глаза. На дорогу они вышли уже перед самым городом. Воздух здесь, в низине, казался Рорану странно густым, каким-то удушливым, словно он пытался дышать под водой.
Он крепче сжал рукоять молота, заткнутого за пояс, когда они подошли к городским воротам и увидели, что возле них на страже стоят двое солдат. Стражники пристально осмотрели Рорана и его спутников — их явно смущала рваная одежда пришлых людей, — и опустили свои алебарды, преграждая им путь.
— Вы откуда? — спросил тот, что стоял справа, лет двадцати пяти, но уже совершенно седой.
Гордо выпятив грудь, Хорст скрестил на ней свои ручищи и пророкотал:
— Да мы недалеко от Тирма проживаем, коли вам это интересно знать.
— А сюда зачем пожаловали?
— По торговым делам. Нас тамошние владельцы лавок послали — хотят прямо в Нарде товар покупать, а не через перекупщиков, как прежде.
— Вот как? И какой же товар?
Хорст замешкался с ответом, и стражникам ответила Гертруда:
— Я вот, например, травами и лекарствами интересуюсь. Те растения, что мне отсюда привозили, были либо слишком давно сорваны, либо грибком поражены. Вот я и хочу свои запасы свежим товаром пополнить.
— А мы с братьями, — заявил Дарммен, — пришли договариваться с вашими сапожниками. Башмаки, которые на севере шьют, очень даже в моде в Драс-Леоне и Урубаене. — Он ухмыльнулся. — Во всяком случае, были, когда мы в путь отправились.
Хорст, набравшись уверенности, кивнул и подтвердил:
— Это точно. А я пришёл кой-какой кузнечный инструмент купить для своего хозяина.
— Ну ладно, пусть так. А что вот этот тут делает? Чем он занимается? — и стражник указал на Рорана.
— Гончар я, — кратко ответил тот.
— Гончар?
— Гончар.
— А молот тогда зачем?
— А как же проверить глазурь на кувшине или крынке? Она ведь сама по себе не треснет, по ней сперва стукнуть надо. — И Роран храбро уставился прямо в недоверчивые глаза седоволосого стражника: пусть-ка попробует доказать, что качество глазури ударами молота не проверяют!
Стражник что-то проворчал и снова окинул всю компанию недоверчивым взглядом.
— Может, вы и правду говорите, да только, по-моему, не больно-то вы на торговцев похожи. Скорее, на голодных бродячих кошек.
— У нас были большие трудности в пути, — сказала Гертруда.
— Вот этому я верю. Только, если вы и впрямь явились из Тирма, где же ваши лошади?
— А мы их вон там, на стоянке оставили, — Хамунд махнул рукой в южном направлении, совершенно противоположном тому, где был лагерь беглецов.
— Денег-то, небось, ни гроша, чтобы в городе остановиться? — С презрительным смехом стражник поднял алебарду и жестом велел своему напарнику сделать то же самое. — Ладно, можете пройти, но чтоб никаких неприятностей, иначе живо за решётку угодите! А то и прибьют вас.
Оказавшись за воротами, Хорст оттащил Рорана в сторонку и прорычал ему в ухо:
— Ну что за глупости ты нёс! Надо же придумать: стучать молотом по глазури, чтобы проверить, не потрескается ли она? Или, может, ты драться с ними собирался? Нам же нельзя… — Он умолк, потому что Гертруда дёрнула его за рукав и прошептала:
— Смотрите-ка.
Слева от ворот стояла широченная, футов в шесть, доска для объявлений с дощатой узенькой крышей, призванной защищать от дождя пожелтевшие листки. Одну половину доски занимали всякие местные сообщения, а на другой висели портреты разыскиваемых преступников, и Роран узнал собственную физиономию, только без бороды.
Он потрясённо озирался: не станет ли кто сравнивать его лицо с портретом, потом, несколько успокоившись, стал внимательно рассматривать рисунок. Он, конечно, ожидал, что их будут преследовать, но подобная расторопность его удивила. «Похоже, Гальбаторикс денег не жалеет, чтобы поймать нас», — думал он. Пока они шли по горам, было нетрудно и вовсе забыть о существовании внешнего мира. Наверняка такие же портреты развешаны и в других городах Империи. Роран усмехнулся: хорошо ещё, что он давно уже перестал бриться! К тому же они договорились, что в Нарде назовутся чужими именами.
Под рисунком сообщалось, какое вознаграждение ожидает того, кто на этого преступника укажет. Гэрроу никогда не учил Рорана и Эрагона читать, но цифры разбирать он их научил, говоря, что «нужно знать, сколько у тебя чего, что почём и сколько ты заплатил, чтоб тебя какой-нибудь мошенник вокруг пальца не обвёл». И Роран сумел понять, что за его поимку предлагают десять тысяч крон. «Десять тысяч! Да такой суммы достаточно, чтобы жить припеваючи лет двадцать, а то и тридцать!» — думал он. Как ни странно, это ему даже польстило: он сразу почувствовал себя важной персоной.
Потом он перевёл глаза на соседний рисунок и чуть не вскрикнул.
С рисунка на него смотрел Эрагон.
Рорану показалось, что кто-то сильно ударил его под дых. На несколько мгновений он даже дышать перестал.
Так Эрагон жив!
Но радость быстро сменилась в его душе застарелым гневом: ведь это Эрагон послужил причиной гибели Гэрроу и уничтожения фермы! Однако Рорану мучительно хотелось узнать, почему Империя охотится на Эрагона. Наверняка это связано с тем синим камнем, который Эрагон притащил из Спайна, и с первым появлением раззаков в Карвахолле! Оставалось в очередной раз подивиться тому, в какие невероятно сложные интриги оказались замешаны он и остальные жители удалённой горной деревни.
Под портретом Эрагона вместо цифр тянулись две цепочки рун.
— В каком же преступлении его обвиняют? — спросил Роран у Гертруды.
У глаз Гертруды собрались весёлые морщинки; подмигнув, она указала ему на доску и сказала:
— Предательство! Вы оба обвиняетесь в предательстве. Здесь говорится, что Гальбаторикс пожалует поместье и титул графа тому, кто поймает Эрагона. А внизу предупреждение: пусть, мол, будут осторожны, ибо этот преступник чрезвычайно опасен!
Роран от удивления даже глазами захлопал. Эрагон опасен? Это казалось просто невероятным, но тут Роран вспомнил, насколько и сам он переменился за последние несколько недель. А ведь в их жилах текла одна и та же кровь. «Кто знает, может быть, Эрагон успел за это время натворить таких дел, что со мной и не сравнится», — думал Роран.
Балдор тихо спросил:
— Если за поимку того, кто убил людей Гальбаторикса и оказал неповиновение его раззакам, платят всего десять тысяч — хоть это и настоящая куча денег! — то что же нужно совершить, чтобы за твою поимку давали графство?
— А может, он самого Гальбаторикса ножом пощекотал? — в шутку предположил Ларне.
— Ладно, хватит вам, — остановил их Хорст. — Балдор, попридержи-ка язык, иначе все мы за решётку угодим. А ты, Роран, постарайся больше к себе внимания не привлекать. Коли обещана такая награда, так люди на любого чужака во все глаза смотреть будут — не похож ли он на этот портретик. — Хорст пригладил волосы, подтянул ремень и спокойно сказал: — Ну, все, расходимся. У каждого тут дело есть. А в полдень встретимся тут и сообщим друг другу, кто что успел.
После этого они разделились на три группы. Дарммен, Ларне и Хамунд отправились втроём закупать провизию — в том числе и про запас, чтобы можно было сколько-то дней продержаться, пока не появится возможность купить ещё. Гертруда — как она и сказала стражникам — отправилась пополнять свой арсенал лекарственных трав, настоек и отваров. А Роран, Хорст и Балдор двинули вниз по кривым улочкам в доки, где они надеялись зафрахтовать судно, которое могло бы доставить их в Сурду или, по крайней мере, в Тирм.
Когда они добрались до обшарпанной набережной, Роран вдруг остановился и долго смотрел в морскую даль. Вода казалась тёмной от низко нависших туч, и на ней то тут, то там мелькали белые гребешки сердитых невысоких волн. Роран даже представить себе не мог, что горизонт может быть таким далёким и таким идеально ровным. Негромкие удары волн о сваи причала создавали ощущение, что он стоит на поверхности огромного чуть выгнутого барабана. Запах рыбы — свежей, выпотрошенной, подгнившей — перебивал здесь все прочие запахи.
Поглядывая то на Рорана, то на Балдора, совершенно ошеломлённых открывшимся простором, Хорст сказал:
— Ничего себе, верно?
— О, да! — только и смог промолвить Роран.
— Рядом с морем всегда кажешься себе жалким и слабым, — вздохнул кузнец-великан.
— Это точно. — У Балдора тоже не хватало слов. А Хорст прибавил:
— Помнится, и я, когда впервые море увидел, тоже совершенно обалдел.
— А когда это было? — спросил Роран.
Над прибрежной полосой носились тучи чаек, а на столбиках причалов сидели ещё какие-то птицы, очень странные, с большими неуклюжими телами и полосатыми клювами. Клювы они засовывали глубоко в перья на груди, становясь при этом похожими на важно склонивших головы стариков. Голова и шея у них были белые, а остальное тело — чёрное, как сажа. Одна из птиц подняла свой клюв, и Роран увидел под ним довольно большой кожаный мешок.
— Бартрам, наш прежний кузнец, — стал рассказывать Хорст, — умер, когда мне было пятнадцать, и я как раз у него учился, так что мне пришлось искать другого учителя. Вот я и отправился в Кевнон, а он, как вам известно, стоит на берегу Северного моря. Там я познакомился с Келтоном, довольно противным старикашкой, хотя дело своё он знал хорошо. И он согласился учить меня. — Хорст рассмеялся. — Хотя к тому времени, как я закончил своё обучение, я уже не знал, благодарить мне его или проклинать.
— Благодарить, конечно! — воскликнул Балдор. — Иначе ты бы никогда с мамой не познакомился.
Роран нахмурился, по-прежнему пытливо глядя в морскую даль.
— А кораблей-то тут маловато, — заметил он..
Два судёнышка были пришвартованы у южного конца порта, одно — у северного. Кроме них на воде качалось лишь несколько рыбачьих лодок. У одного из тех, что стояли на южном конце, была сломана мачта. Роран, разумеется, дела с морскими судами не имел, однако ему показалось, что ни один из этих кораблей не способен вместить почти три сотни пассажиров.
Переходя от одного судна к другому, Роран, Хорст и Балдор вскоре обнаружили, что все они уже кем-то зафрахтованы. А для починки того судна, у которого сломана мачта, требовалось, по словам его шкипера, не меньше месяца. Стоявшее рядом с ним судёнышко с кожаными парусами и красивым названием «Бегущая по волнам» собиралось плыть к опасным северным островам, где росла трава сейтхр. А «Альбатрос», судно, стоявшее у северного конца порта, только что прибыл из далёкого Фейнстера, и его команда намеревалась заново шпаклевать все швы, прежде чем отправиться в следующее плавание с грузом шерсти.
Один из рабочих в доке даже засмеялся в ответ на вопросы Хорста.
— С одной стороны, вы здорово опоздали, а с другой — пришли слишком рано. Большая часть отплывающих весной судов ушли в море недели две-три назад. А примерно через месяц начнут возвращаться суда с запада — привезут охотников на тюленей и моржей вместе с их добычей; и сразу после этого отправятся в Тирм и другие южные города с грузом шкур, мяса и жира. Вот тогда вам, может, и удастся найти свободное судно. А пока у нас тут почти пусто.
В полном отчаянии Роран спросил:
— А что, разве больше не на чем доставить товар отсюда в Тирм? Совсем не обязательно, чтобы плавание было быстрым и лёгким.
— Ну, — сказал рабочий, поправив на плече короб с инструментами, — если вас долгий путь устроит и вам только в Тирм и нужно, то можете попытать счастья у Кловиса. Его вы вон там найдёте. — Он указал на ряд навесов между двумя пирсами, под которыми обычно хранят лодки. — У него есть большие барки, на которых он осенью зерно перевозит. А у вас-то товар какой? — вдруг озабоченно спросил он. — Стрижка овец давно закончилась, а на полях ещё ничего и не выросло.
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 29 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |