Николай Михайлович Новиков 11 страница

— Нормальный советский расклад, — недовольно пробурчал Нигилист, сворачивая налево. — Улица Ленина — асфальт и пирамидальные тополя, даже тротуар, выложенный плиткой. А на улице Лермонтова — гравийка, выбоины и ни тополей, ни тротуаров. У вас тут перестройка была или нет?

Нигилист час назад сменил за рулем Ратковского, который в основном и вел машину. Вчера утром они выехали из Москвы, вечером были в Харькове, переночевали в гостинице и утром двинулись дальше. Около десяти вечера приехали в Гирей. Наташа устала — никогда прежде не доводилось ей так долго ехать в машине. В поезде можно лечь, можно у окошка постоять, можно в тамбур выйти, а в машине — сидишь и сидишь.

— Петр Яковлевич, — подал голос Ратковский. — А в Москве-то она была, перестройка? Я к тому, что здесь хоть оставили улицу Лермонтова, а в Москве первой станцией метро, которую переименовали демократы, была «Лермонтовская». Теперь такой нет. Не с Маркса-Энгельса начали, а с Лермонтова. Честно говоря, до сих пор не понимаю логику людей, которые это сделали.

— Ее и нет, — пробурчал Нигилист. — Надо было показать, что они творцы перемен, а Маркса трогать страшно. Вот и переименовали «Лермонтовскую». Михаил Юрьевич великий поэт, о нем и так все знают. А про Маркса, если не напоминать, завтра же все забудут. Вот видишь, Олег, я сам себе доказал, что неправ. Логика все-таки была. Номенклатурная логика.

— Все мы вышли из номенклатуры, — усмехнулся Ратковский.

— Но не все опять туда пришли.

— А теперь снова налево, — вмешалась Наташа. — Вот это и есть улица Степная, где я жила. Красивая улица, правда?

— Выбоин поменьше, — кивнул Нигилист. — Неужто знали, что ты приедешь и успели дорогу подровнять?

— А вот и мой двор. Ой, и мама стоит у ворот, нас ждет. Мама! — закричала Наташа, распахивая дверцу.

— Господи, да неужели это ты, Наташа? — Клавдия Ивановна обняла дочь, поцеловала и отстранилась, откровенно любуясь ею. — Ох, да какая же ты красивая стала, дочка! А я телеграмму получила, ничего понять не могу. Как же это: «Приедем вторник вечером жди дома». Все думала, на чем же они приедут? Если поздним поездом в Кропоткин, то я бы встретила на вокзале, а потом бы вместе приехали, я хоть знаю наших мужиков, с чужими ехать ни в коем случае нельзя, сейчас такие ужасы творятся, не дай Бог! А вы не боялись? Господи, да что это я? Ну, слава Богу, приехали. Чего это он стоит? Мало заплатили? — она кивнула в сторону Нигилиста, вылезавшего из машины.

— Мама! — засмеялась Наташа. — Это наша машина, мы приехали на ней из Москвы. А это — мой муж, Петр Яковлевич, познакомься.

— Это твоя машина? — ужаснулась Клавдия Ивановна.

— Добрый вечер, Клавдия Ивановна, — пожал Нигилист руку теще. — Очень приятно познакомиться. Много слышал о вас, а теперь вот и увидел. По-моему, Наташа совсем не похожа на вас.

— Так она ж вся в отца, — пробормотала Клавдия Ивановна. — Он шофером был, разбился десять лет назад…

Она никак не могла оторвать глаз от большой, красивой машины — в первый раз видела такую. Понять, что это машина ее дочери, было так же трудно, как и представить себе живого инопланетянина.

— Мама, давай пойдем в хату, мы все жутко устали. И есть хотим.

— Да, конечно, конечно, я уже все приготовила и собаку заперла в огороде, чтоб не мешала вам. Ох, а это кто такой? — увидела Ратковского с чемоданами в руках.

— Это Олег, — пояснила Наташа. — Он работает у Петра Яковлевича, помогает нам во всем.

— Слуга, чи как?.. — совсем растерялась Клавдия Ивановна.

— Слуга, слуга, — засмеялся Ратковский. — Кстати, машину надо бы загнать во двор. Клавдия Ивановна, у вас ворота открываются?

— Сейчас открою, — засуетилась хозяйка. — Нельзя оставлять такую красоту на улице без присмотра…

Двор был чисто выметен, в середине тоннеля из виноградных лоз горела электрическая лампочка, вырывая из густой, казалось, ощутимой темноты зеленые листья и уже начавшие темнеть гроздья. Ратковский сорвал несколько синих, покрытых белесой пыльцой виноградин, бросил в рот и поморщился.

— Кислый, — сморщился. — Зато экологически чистый продукт.

— Да я бы не сказала, что чистый, — засомневалась Клавдия Ивановна. — Лучше все-таки помыть…

Нигилист категорически отказался есть борщ на ночь: здоровье дороже. Решил ограничиться стаканом молока. Он больше молчал, отвечал на многочисленные вопросы Клавдии Ивановны «да» и «нет» и всем видом показывал, что его это весьма утомляет. Не стал и спирт пить, хотя Клавдия Ивановна и поклялась, что он — медицинский, специально ходила к товарке, которая работает в лаборатории спиртзавода, а она плохой спирт не держит.

Ратковский выпил рюмочку чистого, одобрительно крякнул, вытер слезы и налег на борщ. Наташа тоже отважилась, правда, сильно разбавила вишневым компотом, получилось что-то похожее на вино. В конце концов и Нигилист не выдержал, опрокинул рюмашку разбавленного и пожелал борща. Сам себе удивляясь, в минуту опорожнил тарелку, попросил добавки и еще рюмочкой не побрезговал. И уже после, сославшись на усталость, пошел, покачиваясь, спать в кухню, где Клавдия Ивановна приготовила постель для дочери и ее мужа. Ратковский тоже не стал засиживаться.

— А ты, Олежек, ложись во второй комнате здесь, в хате.

— Я бы устроился поближе к шефу, Клавдия Ивановна. Обстановка незнакомая, нужно привыкнуть. Там, в кухне, нельзя устроиться где-нибудь в уголке?

— Да вон же она, кухня, посмотри в окно. Там тоже две комнаты, в дальней кровать для Наташи и Петра Яковлевича, а в передней есть диванчик. Правда, старый, спать на нем неудобно.

— Отлично. На диване я и устроюсь.

— Это не годится, — запротестовала хозяйка. — Что же, вы, гости, пойдете на кухню, а я в хате останусь? Тогда уж лучше вы здесь располагайтесь, а я пойду в кухню.

— Годится, годится, — успокоил Ратковский. — Только одеяло какое-нибудь дайте, пожалуйста.

— Дам, дам, конечно же, дам. Да вот только…

— Я с тобой останусь в хате, мама.

— А как же Петр Яковлевич?

— Боюсь, он не привык спать на такой кровати вдвоем, — усмехнулась Наташа, — она для него узковата будет.

Клавдия Ивановна постелила Ратковскому в кухне на диване и вернулась в хату. Села за стол, внимательно посмотрела в глаза дочери.

— Так это и есть твой муж, Наташа? Или вы не расписаны? Из твоих писем я ничего не могу понять.

— Расписаны. Все как полагается, мама.

— Он что, и вправду большой начальник? Я и разговаривать с ним боюсь, смотрит, как черт на ладан.

— Большой. Коммерческий директор.

— У нас директора попроще. Вон, Владимир Иванович, так с ним и поговорить приятно, умный человек. А твоего директора я никак не пойму. Чи не нравится ему у нас?

— Просто он устал. А вообще-то, конечно, человек непростой. Да ты не обращай внимания, я уже привыкла.

— И что же это такое, любовь или как? — Клавдия Ивановна с жалостью глядела на дочь. — Тебе так уж приспичило выскакивать замуж?

Наташа пожала плечами. Она вдруг почувствовала невероятную усталость и уже не хотелось говорить с матерью, рассказывать о своей жизни в Москве. Вот и приехала она в Гирей на «мерседесе» и с богатым мужем, но счастливой себя не чувствовала. Напротив, пренебрежение Нигилиста ко всему, что он увидел здесь, задело за живое, обидело до глубины души. Как будто сама она ни за что ни про что обидела этот скромный, но такой милый, такой родной мир — ее мир, единственный на свете, где ее ждут и любят несмотря ни на что. Тоскливо было на сердце и страшно — если уж здесь ей тоскливо, где же искать покой и утешение?

Но и пожаловаться матери, поведать о своей печали и потерянной любви — обо всем, что довелось испытать, Наташа не решилась. Просто не могла.

— А подарки такие, что даже страшно мне стало. И пальто, и платок пуховый, и сапоги, и халат, и костюм… Куда мне это носить? На работу? Чтобы стропаля задирали головы и смеялись: вот какая барыня в кабине крана сидит? Да и дорого это все. Я таких денег и за год не заработаю. А ты, дочка, наверное, много получаешь? Небось он пристроил тебя в свою контору тоже начальницей?

— Я, мама, не работаю совсем. Дома сижу. Муж столько зарабатывает, что на все хватает.

— Дома? — ахнула Клавдия Ивановна. — Да как же так, Наташа? Молодая, здоровая — и сидишь дома? Иждивенка? Ты же поехала учиться, в люди выбиваться… А ну, что случится, а у тебя ни профессии, ни работы, ничего. Ну, сама подумай, хорошо ли это? Разве я тебя учила быть нахлебницей?

«О чем ты говоришь, мама! — хотелось крикнуть Наташе. — Я и сама все понимаю, самой противно быть иждивенкой, да что же делать? Могла бы посочувствовать, успокоить, хотя бы сказать, что все наладится, все будет хорошо…» Не крикнула. Еще подумала, что будь здесь Сергей, другой разговор получился бы, намного приятнее, радостнее, интереснее. И без «мерседеса», и без дорогих чужих подарков она чувствовала бы себя победительницей. Зачем она приехала сюда… побежденной?

Слезы покатились из глаз. Она уронила голову на руки и зарыдала. Клавдия Ивановна тоже всхлипнула, смахнула слезы краем передника и села рядом с Наташей, обняв ее дрожащие плечи.

Петр Яковлевич проснулся в отвратительном настроении. Ночью он долго не мог уснуть, ожидая Наташу, — спирт и новая обстановка возбуждали его. Однако вместо Наташи явился Ратковский, устроился в передней комнате небольшой, чистенькой кухни. Можно было встать и приказать привести жену. Но… разве такое объясняют телохранителю? Сам должен понимать! И разве жена не должна быть рядом с ним, если уж он пошел у нее на поводу, согласился приехать в эту чертову глушь?! Никто ничего не понимает!

— Что за дурацкая манера оставлять включенным радио? — раздраженно выговаривал утром теще. — Думать надо, если к вам приезжают гости!

Та испуганно посмотрела на зятя. Утром она твердо вознамерилась сказать ему, чтобы не обижал Наташу и позволил ей работать или учиться. Но стоящая во дворе невиданная заграничная машина убила всю ее решимость. Хотя он и зять, а такой важный — прямо жуть берет!

— Так вы бы выключили радио, Петр Яковлевич… У меня совсем вылетело из головы. Я летом в кухне сплю, так радио мне как будильник.

— Я и выключил его! Но заснуть больше не смог. Не отдохнул за ночь, а только больше устал благодаря вашей забывчивости.

— Не надо сцен устраивать, — попыталась защитить мать Наташа. — Если не выспался, можешь поспать днем.

— А ты, пожалуйста, помолчи! — огрызнулся Нигилист. — Ты прекрасно знаешь мои привычки, могла бы позаботиться, чтобы я не мучился всю ночь на отвратительной перине. Как будто в сугроб провалился, только и делал, что барахтался в ней.

Они сидели в кухне за столом. Ратковский молча ел яичницу на сале, Наташа ограничилась двумя помидорами и чашкой чая, а Нигилист пока что и не притронулся к своей тарелке.

— Я положу вам матрас, Петр Яковлевич, — засуетилась Клавдия Ивановна. — Прямо сейчас. Вы покушайте и ложитесь, отдохните. Я, грешным делом, подумала, что вам понравится спать на перине, Наташе всегда нравилось.

— Да не спеши ты, мама. Сама позавтракай, а потом будешь угождать привередливому Петру Яковлевичу.

— Я не привередливый, не надо передергивать, Наташа! — возмутился Нигилист. — Я считаю, что заработал возможность спать так, как хочу. Только нужно спросить об этом. Но ведь никто не поинтересовался, никому до этого дела нет! И еще. Только я выключил радио, как где-то поблизости начал орать петух. Он что, сумасшедший у вас? Или голодный? Или у него… проблемы с курами?

— Похоже, это у тебя проблемы. — Наташе было стыдно за мужа, досадно за себя, вздумавшую тащить в Гирей этого нахала. Больно было смотреть на мать, которая угодливо кивала, глядя на зятя испуганными глазами. Если бы здесь был Сергей…

— Да, у меня есть проблемы! — заявил Нигилист. — И я не намерен больше терпеть их! Радио, перина, петух! Он же орал под окном, как будто коммунист с мегафоном на митинге! А я должен слушать его?

— Может, мы отрубим ему голову и суп сварим? И он больше не станет беспокоить вас, — неуверенно предложила Клавдия Ивановна.

— Не вздумай, мама!

Ратковский, услышав про коммуниста с мегафоном, усмехнулся:

— Ну, что вы сердитесь, Петр Яковлевич, петух он и есть петух. Они всегда орут по утрам, народ будят. Я тоже слышал петуха, замечательный парень, по-моему, куры без ума от него.

— Тебя никто не спрашивает, Олег, — пробурчал Нигилист. Посмотрел на свою тарелку и швырнул вилку на стол. — Вот еще одна проблема! Наташа, я когда-нибудь просил приготовить мне на завтрак яичницу? Как ты думаешь, что должно быть у человека в голове, если он предлагает мне съесть на пустой желудок жареную пищу? Желание организовать мне язву?

Клавдия Ивановна виновато опустила глаза.

— Да ты сам как язва! — закричала Наташа и выбежала во двор.

Спустя час Нигилист успокоился. Он все это время бродил по огороду, пробовал крыжовник и смородину, щавель и помидоры, огурцы и болгарский перец, и даже морковку. Рядом с забором, отделяющим двор от огорода, был вырыт колодец. Петр Яковлевич достал ведро воды, тщательно мыл то, что решил попробовать, и снова шел к грядкам и ягодным кустам. Похоже, все это понравилось ему и подняло настроение.

Велев Ратковскому остаться с Клавдией Ивановной и помогать ей, сам же вывел «мерседес» на улицу.

— Надо же мне все-таки разглядеть, что собой представляет этот чертов Гирей.

— Ты отвратительно вел себя утром, — сказала Наташа, устраиваясь на переднем сиденье.

— А ты вчера вечером. Вернее, ночью, — буркнул Нигилист.

— Как это понимать? — удивилась Наташа. — Я ведь спала в хате, а ты в кухне.

— Это я и имел в виду. Надеюсь, в эту последнюю здесь ночь ты исправишься…

Однако хорошее настроение Петра Яковлевича продержалось недолго. Едва свернули на Садовую улицу, как под колеса машины с громким кудахтаньем бросилась курица. Нигилист, разглядывая дворы и палисадники, не успел затормозить, а может, просто не захотел, вспомнив обиду, нанесенную ему спозаранку зловредным петухом. И задавил глупую птицу.

Из калитки выскочила пожилая женщина, подняла трепыхавшуюся курицу и ринулась в атаку на Нигилиста.

— Ты что же это делаешь, зараза такая?! Ты зачем курицу задавил? Она тебе что, мешала?!

Нигилист покраснел, хлопнул ладонью по колену и нехотя выбрался из машины.

— Пожалуйста, не кричите. Вы сами виноваты в том, что случилось. Не следовало выпускать кур на проезжую часть.

— Ты ишо указывать мне будешь, что следоваит, а что не следоваит?! — еще больше разозлилась женщина и взмахнула курицей так, что капли крови брызнули на модный костюм Нигилиста.

— Поосторожнее! — возмутился Нигилист. — Что вы себе позволяете?

— Я тебе дам осторожнее! Ты мне куру задавил! — бушевала хозяйка. — Ездят тут всякие на своих драндулетах, кур давят! Ишь ты какой, дармоед чертов!

— Но позвольте, она же сама бросилась под колеса! Я просто не успел затормозить.

— Что — позвольте? Что — позвольте?! Она — кура, у нее и мозги куриные, а у тебя-то не куриные! Смотреть надо. А то ездит тут да ишо с девкой… — Женщина пригнулась, разглядывая Наташу, узнала. — Ох, Господи, да никак Наташка Колесникова?

— Это я, здравствуйте, тетя Мотя. — Наташа опустила стекло. — А это мой муж, вот, приехали в гости к маме.

Удивленная тетя Мотя никак не могла решить, что ей делать: ругаться дальше или…

— Я вам заплачу. — Нигилист достал бумажник, вынул десять долларов, протянул тете Моте. — Пожалуйста, возьмите, на эти деньги можно три курицы купить.

— Это что такое? — прищурилась женщина, разглядывая валюту. — Никак эти, американские? Да на кой черт они мне нужны! Я ж не в Америке живу, пока еще на Кубани, слава Богу.

— Возьмите, тетя Мотя. Поедете в Кропоткин, обменяете на рубли, тысячи три получите.

— Три тысячи?! — в ужасе замахала руками. — За одну курицу? Да вы совсем с ума посходили. Не надо мне!

Нигилист вынул из бумажника пять сторублевок.

— Этого, по-моему, будет вполне достаточно в качестве компенсации за вашу курицу.

Тетя Мотя деньги взяла, покачала головой.

— Богато живешь, Наташа. Ну, дай Бог тебе здоровьичка.

— Чтобы я еще когда-нибудь… в этот Гирей!.. — сквозь зубы процедил Нигилист. — За миллион баксов не поеду!

Уже стемнело. Наташа сидела на лавочке у калитки и с грустью смотрела на улицу. Изредка проезжали машины, чаще — велосипедисты, шли прохожие, как всегда, прямо по проезжей части, сворачивая на обочину лишь тогда, когда ехала машина. Гирей жил своей неторопливой, размеренной жизнью, теперь казалось — чужой, недоступной. Потому и здороваться со знакомыми земляками Наташе не хотелось. Начнут спрашивать, что да как… Улица жила своей жизнью, Наташа своей.

Услышав рев мотоциклетного двигателя, Наташа вздрогнула, хотела уйти во двор, но не успела. Круто развернувшись, перед нею затормозила «ява». Валентин Плешаков сдвинул очки на лоб и развел руками:

— А вот и я. Привет, Наташка, не ждала?

— Не ждала. Чего тебе надо?

— Как всегда — тебя. Слышал, слышал, приехала в Гирей на обалденном лимузине и с мужем, прямо-таки огромным начальником. Приехала и даже из дому не выходит. Зазналась, что ли?

— Тебе-то какое дело?

— Да ладно, какое дело! Значит, нашла себе толстого пахана? Он кто, банкир, да?

— Он не толстый и не банкир, а коммерческий директор. Ты какой-то взвинченный, Валентин. Опять накурился?

— Нормалек! Я вот что подумал, Наташка. Нарисовался тебе в Москве чувак с лимузином, прокатил туда-сюда, и ты уже его жена. Так, да? А Валя Плешаков сколько возил тебя на своей «яве» — и ничего. Даже не поцеловал ни разу. Это ж совсем нехорошо получается.

— Тебе что, поцеловаться тут не с кем?

— Да не об том речь. Не нравится мне, когда Валю Плешакова за лоха считают.

— Ну, и что ты предлагаешь? Поцеловать тебя прямо сейчас? Здесь? Больше ты ничего не хочешь?

— В том-то и дело, что хочу. «Поедем, красотка, кататься, давно я тебя поджидал», — попробовал спеть Плешаков.

— Ты в своем уме? Я сюда с мужем приехала. Не стыдно предлагать такое замужней женщине? Совсем дурак. Уезжай, Валентин, от греха подальше, а то муж услышит, скандал будет.

— Ну что такое муж? Подумаешь, козел, у которого много бабок. Сказала бы, что «мерседес» хочешь, я бы поднапрягся и сотворил тебе автомобильчик. Что смотришь? Да запросто. Поехали, Наташка, мужу потом скажешь, что у подруги была, у одноклассницы. А если он станет вякать, я ему быстро роги пообломаю.

— У него нет рогов и не будет. Все, Валентин, мне пора. Завтра утром уезжаем в Москву, нужно еще собраться да лечь пораньше.

— С мужем? — недобро усмехнулся Плешаков.

— А это уже тебя не касается.

— Я, точно, дурак, отпустил тебя в Москву. Не думал, что так быстро выскочишь замуж за «мерседес». Я лучше о тебе думал, понятно? Но теперь еще не поздно получить то, что мне полагается. Ну, иди ко мне, Наташа, иди, не выдрючивайся. Не пожалеешь. Я скоро в Москву приеду, что-нибудь придумаем вдвоем.

Он попытался ее обнять.

— Отвяжись!

Распахнулась калитка, на улицу вышел Нигилист.

— Что такое, Наташа? Кто это?

— Дурак один, привязался… Ты не обращай внимания, он обкурился этой гадости, сам не понимает, что делает.

— Что тебе надо? — Нигилист повернулся к Плешакову.

— Бабу твою трахнуть, — нагло усмехнулся тот. — Она мне еще до Москвы обещала, да так быстро уехала, что не успела. А я не тороплюсь, мое от меня не уйдет.

— Как ты смеешь, негодяй? — закричала Наташа. — Когда я тебе хоть что-нибудь обещала? Попробуй только дотронься до меня, дурак!

— Он не дурак, — презрительно сказал Нигилист. — Он просто деревенское быдло, распоясавшееся быдло. Таких мы будем искоренять. Железной рукой!

— Ты — меня? Искоренять? Послушай, хмырь московский, я же тебе не все рассказал. Про бабу ты понял, да? А если ты возбухать станешь, я и тебе шарабан покоцаю, понял? Прямо здесь, если хочешь. Ну как, хочешь?

Нигилист без замаха ударил его в челюсть. Плешаков отшатнулся, потер пальцами ушибленное место и ринулся на Петра Яковлевича. Однако, сделав шаг, дернулся, будто на каменную стену наткнулся и рухнул на колени. Рядом с Нигилистом встал Ратковский. Наташа юркнула в калитку.

— Двое вас тут, да? И оба мужья? Ну, чуваки, я вас достану!

Он рванул на себе рубашку, взревел, вскакивая на ноги. В руке у него щелкнул нож с тонким выкидным лезвием.

— Убери нож, — резко скомандовал Ратковский, оттесняя Нигилиста к калитке.

— Ах вы, волки паскудные, — ревел Плешаков, надвигаясь на Ратковского, — фраера московские! Я вам, суки, покажу, куда приехали и кто здесь хозяин. Ратковский не двинулся с места, только быстрым движением руки распахнул свою кожаную куртку так, чтобы виден был пистолет в кобуре под мышкой.

— Не дергайся, парень, — равнодушно сказал он. — Ты, конечно, центровой здесь, но сегодня ошибся адресом. Не туда пришел.

— С-сука! Думаешь, пушки твоей испугался? Видал я такие пушки, на вокзале по сто рублей! Я и на пушке твоей распишусь этим ножичком, козел драный!

Ратковский ударил его ногой в пах так стремительно, что Плешаков не то что не увернулся — сам удар не увидел. Он несколько раз глотнул широко раскрытым ртом воздух и рухнул на землю. Нож упал рядом. Ратковский тотчас же отбросил его носком туфли в сторону, потом резко ударил Плешакова ногой по ребрам. Того будто пружиной подбросило вверх. Он корчился на земле, бормоча проклятия, а Ратковский стоял рядом и смотрел вниз.

— Этот пистолет настоящий, — спокойно сказал он. — И у меня есть разрешение Верховного Совета на него. Так что я сейчас просто пристрелю тебя, как собаку. Все свидетели покажут, что сделал я это в пределах необходимой самообороны. На ноже твои отпечатки. Вопросы есть?

Он достал пистолет, щелкнул затвором, опустил дуло вниз — оно смотрело прямо между глаз Плешакова. Тот понял наконец, что нарвался на профессионала. Заерзал, пытаясь отползти за свой мотоцикл.

— Ты что, чувак, ты что? — хрипел, дергаясь, как червяк. — Не стреляй, кореш, убери пушку. Ну, извини, прости, курнул я и дурь в голову ударила… не стреляй, корешок… я пошутил… гадом буду, пошутил…

— Ты давно уже гад. Ничего не могу поделать, начальник сказал — будем искоренять. Я думаю, он прав. А с твоими хозяевами, если они есть, мы договоримся.

— Я сам тут хозяин… Эй, начальник, — обратился он к Нигилисту. — Я же извинился, в натуре, скажи своему…

Нигилист, скрестив руки на груди, молча наблюдал за происходящим. Взгляд его был задумчив — ни злости, ни ярости, ни удовлетворения. Скорее — заинтересованность.

— Оставь его, Олег.

— Может, сломать руку или ногу? Чтобы в следующий раз думал, прежде чем разговор начинать, — усмехнулся Ратковский.

— Да ты что, чувак, совсем озверел, что ли? — Плешаков немного приободрился, понял, что стрелять в него не станут. — Слыхал, что начальник сказал?

— Он сказал, чтобы я оставил тебя, — пояснил Ратковский. — Теперь нужно выяснить, в каком состоянии тебя оставить.

— Все, Олег, все. Я думаю, он уже понял, что к чему.

— Понял, понял, — корчась, поднялся Плешаков. — Все нормально, Наташка… мы с нею давно знаем друг друга, я ж ее в Москву провожал. Ну, и теперь… досадно стало. Да ладно, дело прошлое. Ты ее муж, я ничего против не имею. Дело прошлое, завязали…

— Судя по твоему поведению, ты здесь лидер, — прищурился Нигилист. — К тому же, как я понял, куришь травку. Значит, знаешь, у кого она есть, а может, и у тебя самого, места у вас тут благодатные, конопля растет повсюду.

— Не понял…

— Все ты понял, не притворяйся. В Москве есть люди, которые заинтересованы в этом товаре. Если ты не дурак и знаешь, где он есть, а мне почему-то кажется, что знаешь, мы могли бы договориться. Попробовать наладить сотрудничество.

— Ну да! — ухмыльнулся Плешаков и тут же скривился, растирая правый бок. — А если ты мент? Я тебе все расскажу, а ты новые погоны прилепишь и спасибо не скажешь? Нет у меня ничего.

— Нет так нет, — пожал плечами Нигилист. — Я в этом бизнесе не специалист, просто у одного знакомого есть канал на Запад. Он человек серьезный, не скупится, при желании ты мог бы заработать на «мерседес». Был бы я ментом, сам бы нашел тебя. Но я деловой человек, встретились мы случайно. И только сейчас я вспомнил о разговоре со своим знакомым.

— Что ты предлагаешь конкретно? — спросил Плешаков. Глаза его заблестели при упоминании возможности заработать на «мерседес». — Если я подумаю… может, и придумаю что-то.

— Конкретно? Я тебе оставлю телефон. Если придумаешь, позвонишь Олегу, вот этому. — Нигилист ткнул пальцем в телохранителя. — Договоритесь о цене, в баксах. Ты привозишь для начала килограмма полтора «пластилина», я устраиваю тебе свидание с покупателями. Ты получаешь деньги, договариваешься о дальнейшем сотрудничестве, я получаю свои комиссионные. С тобой мы больше не увидимся. Думай.

— А где гарантия, что покупатели не окажутся переодетыми ментами?

— Ты им не нужен. Ты ведь не наркомафия. За большие деньги при нынешнем положении этим здесь будет заниматься каждый второй. Если ему позволят те, кто контролирует этот бизнес. У тебя есть возможность обойти их.

Плешаков машинально почесал затылок. Его глаза уже не блестели, а горели в предвкушении большой наживы.

— Конопля сейчас цветет вовсю. Так что можно и решить эту задачку. Давай телефон, я звякну.

— Вот и договорились.

Ратковский стоял рядом и молчал. Но когда Плешаков уехал, повернулся к Нигилисту.

— Петр Яковлевич, зачем вам эта затея? Человек непроверенный, способный на глупости. Я бы не стал так рисковать.

— Я и не рискую. Мы с ним больше не увидимся, никто не докажет, что я его знаю. Работать с ним или нет, решать покупателям. Они люди опытные. Ты помнишь Радика? У него время от времени возникают проблемы со Средней Азией, сам говорил, надо бы найти поставщиков поближе, в России. Вот я и помогу ему, если, конечно, этот кретин что-то сделает.

— Ну, что же, если так, можно попробовать. Вы меня все время удивляете, Петр Яковлевич. Знаете чем? Способностью превращать в деньги даже случайную встречу с деревенским хамом.

— Но одну встречу я превратил в сплошные затраты. И не жалею об этом.

— Наташа стоит того, Петр Яковлевич.

Работы снова не было. Клавдия Ивановна сидела в кабине своего крана и с грустью смотрела вниз. А там, куда ни глянь — штабеля железнодорожных шпал, штабеля опор, плит — весь заводской двор был загроможден готовой продукцией. С утра обещали дать два вагона, вот уже и полдень, а вагонов не видать. Вот времена настали! Заказывают, а потом не берут — дорого, или берут, да не платят — денег нет. Но если и берут и заплатить могут — вагоны где-то теряются. Никакого порядка! И что же дальше будет?..

Неожиданно Клавдия Ивановна увидела, как по лесенке к ней в кабину поднимается Валентин Плешаков. Чего ему тут понадобилось?

— Высоко вы сидите, теть Клав, — Плешаков уже открывал дверцу. — Еле забрался. Ребра болят, ужас как.

— А чего лез? Я тебя не звала.

— Понятно, что не звали, сам забрался, без приглашения. Дело у меня к вам, важное.

— Ну, и подождал бы, когда я спущусь вниз. Ты вчера приезжал ко двору, бузу устроил?

— Я, теть Клав. Кто же еще в Гирее такую бузу может устроить? Хотел с Наташей поговорить, че ж мне, и поговорить с ней нельзя? Так этот муж, сука с «мерседесом»…

— Ты, Валентин, при мне не выражайся. Есть дело — говори, а нет — полезай обратно.

— А что я сказал? Матом, что ли, ругаюсь? Ну, ладно, ладно… Если он был один, я б его урыл вместе с его лимузином. Чтобы знал, как в Гирее бочку катить на Плешакова. Так у него ж и телохранитель имеется, крутой чувак и с пушкой. Чуть не пристрелил меня с… Ну, вы сами понимаете.

— А ты как думал? Петр Яковлевич большой начальник, директор коммерции. У человека такие деньжищи, такая машина, как же ему без телохранителя? Ограбят ведь.

— Коммерческий директор, вы говорите? Вот за этим я залез к вам, теть Клав. Кто он на самом деле, этот Петр Яковлевич?

— Нигилист, — сказала Клавдия Ивановна.

— Какой нигилист? — не понял Плешаков. — Как у Тургенева, что ли? Помню, в школе проходили. Я в смысле — кем работает?

— Нигилист — такая фамилия у него. И захочешь — не забудешь. Слава Богу, Наташа свою оставила.

— Еврей, что ли?

— Да вроде нет, евреи не такие нахальные. Рассказывал мне, что дед его, когда маленький был, остался без родителей, они дворянами были, за то и расстреляли их. Так он не сказал свою фамилию в детском доме, назвался Нигилистом, никому не верил, вот и назвался так. И с тех пор пошло — Нигилист.

— Да хрен с ней, с фамилией. Кем он работает, теть Клав?

— Я же тебе русским языком сказала: директором коммерции.

— Не мент?

— Больно капризный для мента. Прямо такой барин! И то ему не так, и это. Измаялась вся, угождая ему.

— Ну, если не мент, мы ему соли на хвост насыплем, — многозначительно сказал Плешаков. — Он долго будет вспоминать, как оскорбил Валентина Плешакова! Кровавыми слезами заплачет, паскуда!

— Ты чего это удумал? Не вздумай соваться к ним, еще у Наташи неприятности будут из-за тебя, дурака.

— Да нет, теть Клав. Я про то, что если он еще приедет в Гирей, я его подловлю без телохранителя… А может, и прощу. Что-нибудь придумаем! — подмигнул он и стал спускаться вниз.

Дата добавления: 2015-08-28