— И здесь от тебя нет покоя! — воскликнула княгиня. — Кто впустил тебя? Эй, слуги! Зачем позволили войти сюда Аббаю?
— Нет никого! — боярыня-служанка заглянула в каменку, под полок. — Послышалось тебе… Отринув наваждение, княгиня попросила еще поддать парку, но едва легла на полок, как вновь раздался мерзкий голос:
— Не скверный запах, но дух святой изгоняешь. Я купал тебя в святой воде, елеем и мирром мазал, а ты благодать смываешь. Или не велел я тебе год в баню не ходить?
— Отыщите мне чародея! — велела она. — Ив железа его, чтобы не утек!
Отроки да тиуны весь окрестный лес обшарили, у бани дозоры выставили, но не было близко ни одной живой души.
— Ищите! — засторожилась княгиня. — Я слышу его голос! Зажгите свечи!
— Нет нигде Аббая! — взмолились тиуны. — Должно быть, чародей с Великим князем ушел к Искоростеню… Поуспокоившись, княгиня вновь легла на полок, да только служанка взмахнула веником, как из угла, из тьмы кромешной, поползла змеей черная речь:
— Зачем ты крест попрала? Искусилась на слово соперницы своей? Устрашилась, что отнимет сына, а вместе с ним и рок? Но моя сила сильнее, чем у беспутной Креславы. Повинуйся мне, и я прощу тебя. Найди свой крест и надень его. Иначе худо будет не тебе, а сыну твоему… Утаивая движение, княгиня взяла ковш с кипятком и плеснула в угол. Служанка онемела от испуга: что сотворилось с княгиней? Ровно не в себе, ровно рассудком повредилась или угорела от бани… Из угла же донесся лишь гнусавый смех.
— Поддай еще, коль есть охота. По нраву мне пришлось, ведь я же в бане сроду не мывался! Она заложила уши и крикнула служанке:
— Да что ты словно не живая? Не пучь глаза-то! Поддай на каменку, не жалей пару!
Под дубовым веником исходило рубцами тело, палящий зной доставал костей, но неотступный голос чародее внедрялся еще глубже.
— Не исполнишь воли моей — я развею свои чары. Ода твой вновь станет детиной неразумным, каков дебыл. Не князь светлейший будет сидеть на престоле, а болван! Ведь я кормилец Святославу, а теперь еще — твой родитель духовный и руки водитель. А ежели я тебе пастырь — то ныне вся Русь мое стадо, а пастбище — земля русская. Куда захочу, туда и погоню!.. Не жарко ли тебе, княгиня?
— Мне зябко, — сломленно сказала она. — Мне холодно, как студеной зимой… да все едино: путь свой не прокляну. Меня Креслава слышит!
Служанка ахнула, засуетилась.
— Что с тобой, княгиня? Не дурно ли? Не хворь ли какая, коль лихорадка в бане бьет?
— Душа моя смердит, — слабо пожаловалась она. — Сей запах в бане не выпарить… А где мой сын? Где свет очей моих? А ну-ка принеси его. Ведь он мал еще, младенец. Кормить пора, эко мои перси молоком налились… Попоив княгиню, как младенца, служанка отвела ее в шатер и уложила, затем, призвав волхва, просила извести изрок и хворь. Походный волхв всю ночь до рассвета читал заклятия по старинным книгам и буквицей окуривал, живой водою прыскал — едва-едва извел. С ночными птицами она уснула, а когда очнулась, похищенная душа вернулась к ней и отошла порча.
Однако поплыла в свите новая молва:
— Княгиня рассудком повредилась!
— Изрочили ее! Сдается, и на князя напустили порчу.
— Сначала князей наших изрочат, а потом и всю Русь… Это уж бывало.
И едва дождавшись восхода, вспомнили тиуны и подручные бояре старую свою веру и поклонились богу Ра.
— Спаси, тресветлый! К тебе взываем, ибо к кому еще нам молиться? Когда приходит тьма и полонит разум — ты единственная надежда. Обереги князей, восстань над ними столпом обережным! Как небу без тебя нельзя, так и Руси без князя. Уж смилуйся и просветли их! Ура! Ура! Ура!
Древлянский город затворился и стоял, словно утес неприступный. Не один раз Свенальдова дружина, навязав лестниц, пыталась одолеть стены, соорудив таран, долбили въездные ворота и метали живой огонь в супостата — все напрасно! Древляне храбро отбивались и, раззадоривая русь, кричали с забрал:
— Ваш князь велик, да проку мало! А наш хоть Мал, да сутью удал! Не взять вам города! А то платите нам дань — отпустим с добром!
Святослав, оставив свою дружину далеко от стен, сам ходил со Свенальдом на приступ и не щитом блистал — очами слепил древлян. С мечом, подаренным Валдаем для великих дел, без шлема, он карабкался по лестницам или вместе с ратниками раскачивал таран и бил в ворота. Но город огрызался камнепадом, смолою отрыгал или прыскал тучей стрел. За три приступа Свенальдова дружина убавилась на четверть, и воевода ворчал, подобно зверю раненому, когда считал потери, но всякий раз, позрев, как Святослав вздымает меч на крепость, был обречен идти за ним — таков уж удел наемника.
Сам детина-князь неуязвим был ни стрелой, ни брошенным в него jno|el или камнем: заговоренный, он играл со смертью! Варяжская же душа варилась в гневе, да старый воевода, как уж бывало, обязан был лишь слизывать накипь и кровь.
А детина вдохновлял:
— Не хмурься, воевода! Вся дань тебе пойдет, и дружине твоей. Потому и не повел свою на приступ. Возьмем город, и дань возьмем богатую — обоз не увезет! Так и быть, позволю весь полон хазарам продать!
Да к ночи и сам притомился, и притомившись — в уныние впал: после легкой победы Искоростень твердыней ему показался. Не взять крепости с налета, а долго стоять — пыл у Свенальда пропадет. Вон уж в дружине его слышен ропот недобрый:
— Придет ночь — уйдем от города.
— Пусть князь со своей дружиной возьмет Искоростень.
— Довольно нам в крови своей купаться… Не взяли к ночи города. К тому же все древляне перед заходом солнца взошли на стены и, открытые стрелам неприятельским, молились к Ра, повсюду воскурили жертвенники и радели до полуночи, воспевая древние гимны. И возымело их действо — заметался князь в великом смущении, подломилась воля, ослабла вычерненная душа. Бросился он к чародею Аббаю — кормильцу своему, уши затыкал, но всюду над древлянской землей гремели гимны к Ра Мельников. Аббай с обозом ехал: и не внимал ни ратным успехам, ни радениям древлян: он в кости играл с обозниками и, увлекшись, забыл о детине.
— Не взять мне города! — стал плакаться, ему детина. — Древлянам выпадает удача, им благоволит Ра!.. А я сегодня на него руку поднял. Мне был знак. Я же знака не изведал и восстал на отца своего! С отцом небесным бился в поединке! Ведь не древлян разил на поле брани, а бога Ра уязвил копьем… Горе мне, безумку!
— Уйми печаль свою, князь! — весело воскликнул кормилец. — Ты мудрый и великий герой. След ли никнуть тебе, которому я открыл таинство управления миром? Ты же сомлел, едва увидев силу! Чего ты боишься? Полно горевать, властелин! Вспомни, какой герой не ратился с отцом? Кто не мерялся силой со своим родителем? А великан Геракл не задирал ли Ра, лук наставляя на него? Но в дар от Гелиоса поимел лишь восторг и помощь. Так мир устроен, князь: не взойти на Олимп тому, кто не сразился с богами! — он погрозил пальцем и засмеялся. — Боги и близко не подпустят к себе слабодушных! Не бойся богов! Путь к власти над миром открывается тому, кто поклоняется им, но и готов сразиться. Божественной сути не обрести, пока не уязвишь бога!
Однако детина, слушая кормильца, еще более затужил и повесил голову.
— Что сотворил я? И ныне что творю? Ровно сам не свой. Зачем пошел на древлян? Почто гублю братьев своих, славян?.. Твоя наука, чародей, не славу мне принесет, не честь, а позор великий. Ведь я — Великий князь. И след мне созидать земли, князей мирить; я же сам распрю учинил и вот зорю древлян… — Неужто ты забыл? — взбодрил его Аббай. — Ты рожден, чтобы править миром. Все страны и народы будут под твоей пятой!
— Мне бы Русью править — и довольно, — тянул волынку князь. — Земли свои освободить от чужестранцев, племена славянские избавить от их непосильной дани… Мне бы Русь собрать в кулак.
— Мала тебе Русь, ведь ты великий муж! — кормилец вынул пергаментный свиток. — В этом древнем свитке — тайные магические знания, как овладеть миром, с кем следует вести войны… — Мне мудрости довольно, — воспротивился Святослав. — Они и так терзают сердце… Они живут во мне, как человек чужой… Мне бы своего ума!
И тут кормилец, изловчившись, ударил свитком князю между очей! Детина зажал глаза ладонями и застонал от боли.
— О, и свет померк… А чудилось, просияло… — Встань на ноги, властелин! — приказал чародей.
Святослав встал, ровно жеребец, смиренный носоверткой — дыхнуть не смел.
— Кто пробудил тебя от дремы русской? — вопросил Аббай.
— Ты, чародей…
— Кто тело твое создал, богатырь?
— Ты, творец…
— Кто знанием наполнил разум недостойный?
— Ты, ты, кормилец мудрейший!
— Кто же тебе господин до скончания века твоего?
— Ты, всемогущий, мне господин! — неистово воскликнул князь, готовый броситься в ноги кормильцу. — Я — раб твой. Суть червь земной. И поползу, куда пожелаешь.
— Вот и славно, — уже ласково заговорил Аббай и развернул свиток. — Научу тебя многим премудростям, как править миром, как покорять народы и страны. Открою тебе тайные кормила власти, чтобы в безымянном море ты правил по пути, известному немногим. Так слушай меня в последний раз и внимай каждому слову.
— В последний раз? — испугался детина. — Ты оставишь меня?
— Сколько же еще кормить? Ты возмужал и утвердился — бери кормило сам. И правь достойно, как учил тебя. Рука твоя крепка, и воля — сына бога!
— Жаль отпускать тебя…
— Пора… А ты покуда правь на Руси. Я знак подам к войне или к миру. Придет гонец от меня и перстень покажет, вот такой. — Аббай показал ему руку. — И молвит слово. Склонишься перед ним, как передо мной, ибо это буду я, только в ином образе.
— Повинуюсь, господин…
— А теперь слушай, — кормилец начал читать свиток — детина обратился в слух-Знак Рода в правой мочке уха вдруг обагрился кровью и исчернел — то запеклась кровь. Душа же обратилась в коросту.
Княгиня пришла к Искоростеню, когда детина-князь не ходил уже на приступ, а, обложив город, требовал дань с древлян. Позрев на мать, приободрился, однако завопил, ровно не муж, а дитя малое.
— Мать! Отчего древляне не дают мне дани? Говорят, мстить я пришел. Но ты же знаешь, возьму дань, и с миром удалюсь. Попроси их, пусть дадут мне. Я же Великий князь!
— Да, сын, ты Великий князь, — мягко подтвердила она. — Но послушай мать. Вернемся в Киев с дружинами. А древлян оставим в покое, пусть живут. Довольно мы им мстили.
— Но жив еще князь Мал!
— Знать, рок ему — остаться в живых, — смиренно промолвила княгиня. — Тебе же рок — Русь на крыло поднять, а не зорить ее. Это воля судьбы, потому ты и явился на свет.
— Нет, матушка! — засмеялся детина. — Я сам себе владыка и свою судьбу творю сам! Вы все Даждьбога внуки, а я его сын! Мне отец — бог Род!
Встрепенулась княгиня:
— Кто поведал тебе? От кого ты услышал об этом?
— От того, кто пробудил меня и поставил на ноги! — с гордостью сказал детина. — Ты утаила от меня истину, но он ее открыл! Да не кручинься, мать. Не ты ли сама против его воли принесла на свой двор и избрала кормильцем? —
— Да, это я… Незрячая, гордая, — загоревала княгиня. — А след было изгнать чародея черного.
— Он люб мне, матушка! — воскликнул Святослав. — Неужто отняла бы то, что сыну любо? Он пробудил меня и научил многим тайным мудростям. А прогнала бы чародея — я следом бы ушел. Таинства знаний выше, чем княжеская власть. К тому же, что мне Русь? Когда я от кормильца изведал суть всех вещей и теперь стану править всем миром? А ты станешь жить во дворцах каменных, среди роскоши великой, и не на коне скакать, а на слонах в золоченой кошеве. Служить тебе приставлю не вздорных нянек да строптивых боярынь — невольниц черных и смуглых арапчат. Они послушны.
— Да сбывны ли слова твои, опомнись! — пыталась урезонить его мать. — Твоя судьба — землю русскую украшать и всю жизнь служить ей.
Детина лишь рассмеялся: от недавней мудрости его и следа не осталось… — Руси мне мало! Я изведал свой рок и открою тебе его суть. Вот покорю древлян — на северян пойду, потом на вятичей и словен. Всех покорю и соберу под свою, десницу!
— Зачем же, сын? Ведь дед твой, Рурик, уж собрал, — слабо воспротивилась княгиня, не узнавая сыновьей разумности. — Ты же вздумал покорять, что тебе давно покорно.
Вдруг очи Святослава стали грозными — тяжелый лик кровью налился и счернели очи.
— Мне надобно создать империю! Великую и прославленную в веках! Чтобы не я земле служил, а она бы мне. Единолично буду править. И потому мне следует вывести все княжеские роды.
— Неладное ты задумал, сын! —. устрашилась княгиня. — Опомнись! В Руси порядок установлен изначально: каждой земле свой князь. Изведешь князей, разрушишь все устройство — погибнет Русь!
— Ну и добро! — бездумно отрезал детина. — Я выстрою новый порядок и, безраздельно властвуя, создам иную Русь, в которой буду — каган! А эта пусть сгинет!
— Ужели власти тебе мало?
Святослав взвеселился и потряс кулаком.
— Мало! Мне след повелевать, а я всего лишь правлю! Смирю все земли — соберу великую рать. Подобной рати не бывало в мире! Пойду походом на Полудень, за три моря. А прежде покорю арапов и подчиню ромеев. Затем только отправлюсь на реку Ганга. Там будет середина земли моей. Что недоступно было великому Александру, царю Македонскому, я, Святослав, сын Рода, сотворю и прославлюсь в веках.
Позрев зеленый пламень и холодный свет в очах сына, княгиня обмерла. Студеная рука стиснула ее сердце: устами сына говорили две стихии — мудрость и безумство! Он болен был! Дурная лихорадка сотрясала стан и искажала лицо. Он не внимал слову, напрасно было взывать к его рассудку или потрафлять нраву, но княгиня, помня, что незримая Креслава за спиной все видит и слышит, задумала схитрить, обманом увести в Киев детину. А там уж с боярами держать совет… — Добро, Великий князь, — сказала покорно. — Побив древлян, ты славы не сыщешь. Пойдем же восвояси. Я помогу тебе дружину великую собрать. И ты отправишься в поход на реку Ганга.
— Нет уж, матушка! — детина погрозил мечом в сторону Искоростеня. — Покуда не возьму дани — и шагу не ступлю. Мой рок — за что бы ни взялся, все привести к концу. Не отступлю на пядь. Что замыслил — исполню.
— Какую же дань ты просишь с древлян?
— Да малую, матушка! По три голубя от дыма и по три воробья.
— Ты хочешь учинить потеху и посмешить древлян? — надежда затеплилась в охолодневшем сердце. — Добро, сын мой… — Я накажу древлян, — со злостью вымолвил детина. — А посмеяться мне любо над Свенальдом. Пусть изменник в последний раз получит дань со своих владений! Поди к городу, мать, попроси. А я велю изладить клетки. Птиц отдам Свенальду, а мне попроси отдать князя Мала!
Когда в одной душе сходятся две стихии — мудрость.и безумство, — голос разума не долетает до слуха, мертвеет душа, разорванная надвое. Потакая сыну, княгиня отправилась к городским воротам. Древляне же, завидев ее, испугались: коли княгиня у ворот — не миновать суда этой хитрой жены.
— Что ж вы сидите, неразумные? — Обратилась к ним княгиня. — Дайте дань и живите с миром. Не трону Искоростеня!
— Ты мстить пришла! — закричали древляне. — Ведомо нам: замыслила ты со своим волчонком все наше стадо извести!
— Я мстила вам довольно, а сейчас лишь дань возьму!
— Какую же возьмешь? И чем?
— А по три голубя от дыма и по три воробья! — ответствовала княгиня. — Но сыну моему выдайте своего князя Мала!
— Этих птиц у нас довольно, — согласились древляне. — Да нет князя Мала! Мы бы и рады выдать его. Столько бед натерпелись! Да с ратного поля не вернулся Мал. Среди живых его нет, и среди мертвых нет.
— Добро, птицей возьму, — согласилась княгиня — А князя отдадите в dpscni раз, коли отыщете.
— Но поклянись оружием! — потребовали горожане — Слово дай, что не причинишь нам зла!
Княгиня подняла над головой меч, удерживая его за лезвие.
— Клянусь, древляне! Не стану мстить. Слово мое твердо!
Древляне поверили ей и воспряли. Сойдя со стен, побежали к своим дворам, чтобы поймать птиц, ибо наивны были и простодушны. Видно было, как расставляли сети, лазили по застрехам руками, снимали птиц с гнезд и сыпали под решето зерно да за бечевку дергали, накрывая им таких же простодушных воробьев. Взирая на них, Святослав торжествовал:
— Вот будет мне забава! Вот уж Свенальд набьет мошну! Вот уж потешатся древляне, когда вся пернатая дань вернется ко дворам своим.
А потом потешаться стал над Свенальдом. Усадил его на высокий престол, чтобы древляне, принося дань, кланялись своему господину. Не узрев подвоха, спесивый наемник воссел на престол и стал ожидать, когда понесут ему дань. И когда понесли — за пазухой, в корзинах и решетах, да запустили в клетки — взор старого воеводы от гнева стал орлиным, а долгий нос в клюв скрючился.
Ему ведом был позор, но только от супостата, когда он был побежден и бежал с поля брани, спасая свою жизнь. Но русские князья, которым он служил, доселе не унижали и не позорили его ни словом, ни делом. Тут же его дважды обманула княгиня, забив в землю послов, пришедших сватать, а потом еще отправила искать сына Люта. А теперь и сын ее, князь-детина, отомстил позором!
Старый наемник не сошел со своего господского престола и вволю испил этого зловонного вина… И все-таки просчитался детина! Смертельно опозорить возможно было лишь вольную душу. Только ее ранит унижение! А он, старый невольник, забывший путь на отчину, уж и не помнил, что сотворил в последний раз, сообразуясь с разумом и сердцем. Не стыд испытал Свенальд, не срам, а лишь обиду и гнев. Глядя на птиц в клетках, он мрачно шевелил бровями — насмешкой заплатил детина! А под стенами Искоростеня четверть дружины его пала… Но и обида — не беда, и четверть войска — не велика потеря. Тот, кто нанял его рассорить Русь, за все воздаст. Иное дело, малолетний князь уж больно хитромудр и мыслит не по-русски. Намедни лобызал, теперь посмеялся, а что измыслит час спустя? До него в Руси князья были честнее. Коль лобызали, то всерьез, а ежели смеялись — вволю. Этот же юный стервятник далеко видит и клюв имеет вострый, потому стремится не мертвечину клевать, а пищу с горячей кровью. Хоть и дерзка мать его орлица, но супротив сына — голубь непорочный… Кто же научил его летать? Кто оперил младенца? Так мыслил воевода, по княжьей воле принимая дань-обиду. Когда ж сорной птицей забили все клетки, а ее все несли и несли, древляне вконец осмелели и кричали со стен:
— Свенальдушко! Не мало ли получил? Ежели нужда есть — еще возьми. Сего добра избыток.
И детина дразнил его, не ведая, какие мысли в голове воеводы.
Доволен ли, Свенальд? Добрую ли честь тебе оказали? Вижу, богато взял, на всю дружину. Не забудь с сыном своим поделиться! Он тоже верно служит Руси! И с витязями своими поделись. Нам с матерью полагается по доле, да прощаем, возьми все себе. За преданность жертва!
Свенальд разлепил каменные уста:
Не по заслугам мне ныне с древлян брать. Возьми себе сполна и матери дай.
А ты щедрый, воевода! — одобрил Святослав. Поклон тебе… Казна истощилась, упадок в государстве. Коль ты сказал слово — мы с матерью возьмем. Но как же ты прокормишься с дружиной? Или есть кому вас кормить?
Старый наемник вскинул глаза: улыбался детина и смотрел вприщур. Все ведал! Все тайные замыслы раскрыл и торжествовал теперь, льстя лукавым словом Знать, не утешился одной насмешкой, след казни ждать более суровой… Я прокормлюсь, — меж тем заверил воевода. — Мне любо посмотреть, j»j ты с матерью поделишься этой данью. Не обидишь ли ее.
Дешна рассмеялся и обернулся ко княгине:
Какую часть от дани возьмешь ты, матушка? Она отмахнулась, не желая лишать забавы безумца:
Нисколько не возьму. Тебе все принадлежит, бери, да пойдем домой.
— Это мне по нраву! — возликовал Святослав. — Если дань моя, что хочу, то с ней и сделаю. А хочу я немедля изжарить ее и, жареной верну древлянам. Пусть уж пируют всласть! А обо мне слава пойдет, что не корыстный я и щедрый. Так славы жажду!
Княгиня терпеливо ожидала, когда натешится детина и запросится домой — занималась вечерняя заря… И тут позрела не утеху, не блажь бездумную, а изощренный ум, расчет коварный! Одеревенела, и конь под нею врос в землю… Сыновьи отроки к птицам навязали куделек, запалили их и отпускали на волю с огнем. Что голуби, что воробьи, всяк ко гнезду спешил и, залетев за городскую стену, забивался под свои застрехи. В единый миг весь город вспыхнул и объялся неукротимым пламенем. Горели терема и крепостные стены, лачуги, лавки, клуни и амбары: куда бы ни пал взор — повсюду полыхал великий пожар, и треск огня сливался с воплями самонадеянных древлян.
Этот же огонь нещадный опалил княгиню и возбудил в ней страсть великой печали. Она опустилась на землю и на коленях, с мольбой поползла к сыну.
— Что сотворил ты? Кто научил тебя зловеществу?
Тщетно было вопрошать, Детина молча взирал на огонь и прикрывал глаза. Торжествовал! Вот шлем златоверхий сорвал с головы и наземь бросил, ибо раскалился от пожара. Здесь увидела княгиня — нет в ухе детины серьги! Знак Рода — светоносный Знак, — данный волхвом Валдаем от рождения, мог быть утрачен лишь вместе с головой… — Где знак твой? — тихо спросила она, задавливая крик. — Ты обронил его? Или снял?
Услышал детина, но, зачарованный огнем, лишь отмахнулся:
— Безделица!.. Ты на древлян позри! Эко корежит их!
— Скажи, где Знак Рода?
— Полно, матушка, я подарил его… Позри же, мать! Должно, твой муж Игорь, взирая на огонь, радуется и восхваляет месть!
— Кого ты одарил серьгой? — княгиня вцепилась в потные волосы сына и встряхнула его голову. — Очнись, неразумный! Кому пожертвовал Знак свой?
— Мне без нужды,, а чародею утеха! — засмеялся детина. — Не золотом взял с меня — г — безделица приглянулась.
Она повисла на волосах его, трясла, драла и молила:
— Отними подарок! Верни Знак! Меч отдай! Меня отдай!.. А Знак верни себе!
— Мне больно, матушка, — пожаловался Святослав. — Не тереби волосы. Да стоит ли серьга того, чтобы сына казнить? Отпусти меня!
— О, горе мне! Ты рок свой чародею отдал! Кто ты теперь? В чем твой путь? Мне б очи выколоть!.. Ты же теперь слепец беспутный и безродный!
Детина вдруг разгневался, оторвал мать от волос своих и ровно тряпицу бросил на землю.
— Довольно терзать меня! Я волен над роком своим! Поди прочь!
Княгиня зажала руками уста свои и замерла на земле, словно забитая соколом птица.
Ибо с уст ее чуть не слетело слово, которого только и ждала вездесущая Креслава! Мысль проклятия своего материнского рока уж билась в голове и доставала сердце… Не отрывая ладоней от уст, она медленно встала и побрела к коню своему. И то, что зрела окрест себя: леденило душу, и крик проклятия готов был сорваться и сотрясти пространство. Огонь заворожил всю русь, наемники присмирели, даже Свенальд поднял завесу бровей, и потускневшие очи его, видавшие огня, тут возгорелись. Лишь Святослав плясал возле огня, крича и ликуя, изрыгал огонь! И чудилось матери, огненный этот крик сжигает небо, и нет от него спасения.
И чтобы не крикнуть самой, княгиня встала на колени и забила свой рот землей… Старый наемник возвратился от пепелищ Искоростеня в Киев, но не залег в своих хоромах, чтобы бражничать, как всегда бывало, да считать свое имение. Миновав двор свой, он отправился к Почайне, где было торжище и стояли корабли из разных стран. В разводьях соли на лице, в ржавых от дождей и пропыленных доспехах, с седой гривой нечесаных волос варяг этот более напоминал не витязя — изгоя.
Скрипя кольчугой и костями, Свенальд бродил среди заморских гостей и слушал разноязыкий говор, вглядывался в лица и тянул ноздрями чужестранный воздух, несомый с кораблей. Слух его оставался нем, чужие слова были незнакомы и вызывали чувств не более, чем вороний гам. Свой родной язык он не помнил, поскольку отроком еще был полонен вместе с отцом и продан в рабство на ромейские галеры. А речь рабов была срамна, убога и неказиста, однако обладала силой портить природный язык, как ложка дегтя портит бочку меда. Не минуло и трех лет, а длиннолицый раб успел забыть, кто он, чья кровь бежит по жилам и из каких земель произошел. Если уж попал под жернова неволи, не будучи зрелым мужем, вряд ли что спасет душу — скорее перемелет ее, в прах изотрет, в муку, а рабская жизнь в единый час испечет не хлебный каравай, но пресную лепешку. Кто рабства не изведал, тот может сказать: «Все можно превозмочь, была бы только вера». Кто же вкусил этого хлеба, кто мечен был каленым железом, до смерти получает печать невольника.
И потому Свенальд никогда не снимал железного шлема, абы не показывать лба своего, однако же всякий невольник — будь он греком, персом или иудеем — в один миг признавал в нем бывшего раба.
Ставший безродным, бессловесным и безымянным в неволе, он вдругорядь был захвачен в плен, на сей раз славянским народом русь. И тут ровно еще раз родился, ибо не ведали рабства русские, и всякий человек, полоненный на войне, по прошествии срока становился вольным.
Единственное, что запомнил и сохранил Свенальд — это запах родины. Ни рабство с восьми лет, ни вековая служба в русских землях не выветрили запаха земли, неведомой и судной. В той стороне, где он на свет явился, витал сосновый дух, а вместе с ним пахло горючим камнем и овчарней. Не помнил ни отца, ни мать, но не забыл монету золотую с головою князя. И чей-то голос говорил ему:
— Се наш древний царь. Позри, каков!
И потому в Почайне он нюхал корабли, да длинный его нос, забитый гарью и пеплом пожарищ, не мог учуять этих запахов, и грезилось, что всякий заморский гость прибыл с пепелища… Ужель весь мир горит, как Русь?
Отчаявшись по запах найти корабль со своих неведомых берегов родных, Свенальд наугад поднялся по сходням на первый попавшийся.
— Эй, гость! Возьми меня с собой. Золотом отплачу.
Позрев на витязя-изгоя, гость призвал толмача и спросил:
— Куда ты вознамерился пойти?
— Домой, — сказал старый бездомок. — Желаю умереть на своей земле. Нельзя же пуститься в Последний Путь с чужбины, нет хода. Всю жизнь прожил между землей и небом. Хочу, чтоб душа не маялась после кончины, нашла приют.
— Где ж твой дом? В какой стороне? Если по пути — возьму.
Свенальд нахмурился, сказал со вздохом:
— Не ведаю, купец. Но мыслю — где-то есть.
— Как твое имя?
— Именем Свенальд. До не от рода мое имя… Звали иначе, а как, теперь уж и не помню… Кто новое давал, должно, знал старое, да нет его в живых… Заморский гость, шевеля устами, произносил его имя — мял языком, пробовал на зуб, как пробуют монету, и наконец спросил:
— Быть может, ты язык свой помнишь?
— Знал я один язык, кроме русского. Да и того почти не помню. Когда греб на ромейской галере, кормчий иногда кричал: «Гур, белай, хож!» Я понимал его… А на каком наречии говорил он — не знаю.
— Сними порты! — потребовал гость. — И я скажу тебе, откуда ты.
— Зачем? — напрягся, ожидая насмешки, старый наемник.
— Сдается мне, ты иудей. На таком наречии говорят рабы.
— Нет, я был Гой! — заверил Свенальд. — И плоть мою не обрезали!
— Тогда ступай туда! — махнул рукой толмач. — Там люди от варяг пришли. Среди них есть имена, похожие на твое.
Старый наемник вдруг обрел призрачную надежду и поспешил на судно, пропахшее тяжелым духом человеческой плоти, мочи и солонины. И закричал:
— Я именем Свенальд! Мне любо прибиться к родной земле!
Северный гость был немногословен, хотя по-русски говорил добро.
— В какой стране ты жил, витязь?
— Не ведаю, в какой….Смолой сосновой пахло, горючим камнем и овчарней.
— По берегам студеным везде так пахнет, — сказал гость. — А знаешь ли своих богов? Коли ты из северной страны, знать, твой бог — Один.
— Не помню, гость, — загоревал Свенальд. — В неволе будучи, я кланялся Христу и крест носил на вые, в Руси же мои боги — Перун да старый Род. А иногда и солнцу поклонюсь… Но Одина не ведал. А коли надобно, так и ему поклонюсь.
— Так кто ты есть? По облику — как будто варяг заморский, по речи — русский, но бога не знаешь ничьего. Так кто ты, человече?
— Бездомок я! — признался старый наемник. — А добро бы к смерти обрести покой на родной земле. Устал служить, и воевать устал. Смеются надо мной!
— Земли своей не ведаешь, а плыть собрался… — Но можно поискать земли! — безнадежно предложил воевода. — Есть золото. Будет мало — еще принесу.
— Мне недосуг искать, — посетовал суровый мореход. — Да и отыщешь ли, коли не знал родной страны?
— Постой же, гость! А ну-ка покажи монеты!
— Зачем? Не хочешь ли отнять?
— Да я бы дал своих… На тех монетах, кои ходили в стороне моей, есть голова царя!
— Таких полно везде! На всех цари! На то и злато!
— Я б своего признал!
Мореход кошель достал из-под рубахи, монету вынул:
— На, позри. Да токмо не замай… Свенальд позрел, вернул со вздохом:
— Се царь не мой…
— Ну так иди, ищи. Авось найдешь.
— Продай мне свой корабль, — вдруг попросил Свенальд. — Я щедро заплачу, хоть серебром, хоть златом, хоть драгоценным камнем. Сего добра скопил довольно… — Ты старый витязь, — укорил гость. — Продавши свой меч, кто бы ты стал? Я старый мореход, корабль мне свят. И лишь товар продажен. Купи товар! Сукна добротного или вот кожи. А есть и камень, суть янтарь… Седые брови утаили очи Свенальда.
— Где же мне искать свою землю? Где взять корабль?
— Тебе же свычней мечом искать земли. Зачем корабль?
Дата добавления: 2015-08-27; просмотров: 93 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |