Действие третье 8 страница

Грандес улыбнулся. Кабина вынырнула из пухлого багрового облака, и мы зависли над внутренним рейдом порта и огнями города, растекавшимися над темной водой.

— Пятнадцать тысяч песет, — ответил он, похлопывая по белому конверту, торчавшему из кармана его пальто.

— Полагаю, мне нужно считать себя польщенным. Некоторых убивают и за два дуро. Сюда входит цена предательства двоих ваших агентов?

— Напоминаю, что единственный здесь человек, кого-то убивший, — это вы.

К этому моменту четыре священнослужителя взирали на нас с изумлением и замешательством, утратив вкус к прелестям головокружительного полета над городом. Грандес мельком взглянул на них:

— Не будет ли смелостью с моей стороны попросить ваши преподобия любезно выйти на первой остановке, предоставив нам возможность обсудить наши мирские дела?

Башня, стоявшая во внутренней части гавани, вырастала перед нами, увенчанная барабаном из металла и тросов, похожим на оригинальный купол, похищенный из какого-нибудь модернового собора века механики. Кабина скользнула под своды башни и остановилась у платформы. Как только дверца открылась, четверо священников пустились наутек. Грандес, сжимая пистолет в руке, велел мне переместиться в глубину кабины. Один из священников, ступив на платформу, взглянул на меня с тревогой.

— Не волнуйтесь, молодой человек, мы сообщим в полицию, — сказал он прежде, чем дверь снова закрылась.

— Сообщите непременно, — посоветовал Грандес.

Как только дверь заблокировали, кабина тронулась. Мы выплыли из башни: начинался последний отрезок пути. Грандес подошел к окну, глядя на город — мираж, сотканный из огней и туманов, соборов и дворцов, тесных переулков и широких проспектов, сплетавшихся в лабиринт тьмы.

— Город проклятых, — сказал Грандес. — Чем больше расстояние, с которого смотришь на него, тем он кажется красивее.

— Это моя эпитафия?

— Я не собираюсь вас убивать, Мартин. Я не убиваю людей. Вы сами окажете мне эту любезность. Мне и самому себе. Вы знаете, что я прав.

Без всякого перехода инспектор выстрелил три раза подряд по механизму замка и пинком открыл дверцу воздушного вагончика. Дверь повисла в воздухе, и поток влажного воздуха хлынул в кабину.

— Вы ничего не почувствуете, Мартин. Поверьте. Удар длится меньше десятой доли секунды. Мгновение. И наступит покой.

Я посмотрел на зиявший дверной проем. Мне предстояло падение в пустоту с высоты семидесяти метров. Я перевел взгляд на башню Сан-Себастьян и прикинул, когда мы причалим к ней. Получалось, мне нужно было продержаться всего несколько минут. Грандес словно прочел мои мысли.

— Через несколько минут все будет кончено, Мартин. Вам следует меня поблагодарить.

— Вы действительно думаете, что я убил всех этих людей, инспектор?

Инспектор вскинул пистолет и прицелился мне в сердце.

— Не знаю и знать не хочу.

— Я думал, мы друзья.

Грандес усмехнулся и едва заметно покачал головой:

— У вас нет друзей, Мартин.

Я услышал грохот выстрела и ощутил удар в грудь такой силы, словно фабричный молот саданул меня по ребрам. Я упал на спину бездыханный, судороги боли распространялись по телу, словно бензин, проникая в каждую пору. Грандес схватил меня за ноги и потащил к открытому проему. Верхушка башни Сан-Себастьян, окутанная вуалью облаков, появилась с другой стороны. Грандес перешагнул через меня и присел сзади. Теперь он подталкивал меня к дыре за плечи. Я почувствовал, как холодный влажный ветер овевает ноги. Грандес толкнул меня снова, и я почувствовал, что вываливаюсь — наполовину вывалился — из кабины. Сила тяжести мгновенно повлекла меня вниз. Я падал.

Вскинув руки, я потянулся к полицейскому и вцепился пальцами ему в глотку. Под весом моего тела Грандес не мог сдвинуться с места, застряв в дверном проеме. Я сжимал руки со всей мочи, сдавливая трахею и сминая артерии на шее. Он сопротивлялся, пытаясь отодрать мои руки одной рукой, а другой в это время лихорадочно искал оружие. Он нащупал рукоять пистолета, и палец лег на гашетку. Выстрел царапнул меня по виску, пуля угодила в борт кабины и, срикошетив, пробила Грандесу ладонь навылет. Я впился ногтями ему в шею, сдирая кожу. Грандес испустил стон. Сильным рывком я подтянулся, и наконец ббльшая часть моего тела вновь оказалась в кабине. Получив возможность ухватиться за металлические стены, я тотчас выпустил Грандеса и отпрянул в сторону.

Ощупав грудь, я нашел дырку от выстрела, расстегнул пальто и вытащил книгу «Шаги с неба». Пуля пробила верхнюю часть обложки, прошила насквозь почти четыре сотни страниц и торчала, точно кончик серебряного пальца, с обратной стороны переплета. Рядом со мной корчился на полу Грандес, судорожно хватаясь за горло. Лицо у него посинело, и вены на лбу и висках пульсировали, словно провода под напряжением. Он с мольбой посмотрел на меня. Белки его глаз покрывала сеточка лопнувших сосудов. Похоже, я сломал ему гортань, и теперь он безнадежно задыхался.

Было больно смотреть, как Грандес извивается на полу в медленной агонии. Из кармана инспектора выглядывал белый конверт. Я вытащил его за краешек, открыл и пересчитал деньги. Пятнадцать тысяч песет. Цена моей жизни. Я спрятал конверт. Грандес тянулся по полу к пистолету. Я приподнялся и отшвырнул оружие подальше от него носком ботинка. Он вцепился мне в щиколотку, умоляя о милосердии.

— Где Марласка? — спросил я.

Из горла Грандеса вырвался глухой звук. Заглянув ему в глаза, я понял, что инспектор смеется. Кабина уже втянулась в башню Сан-Себастьян, когда я столкнул его в дверное отверстие. Тело падало с высоты около восьмидесяти метров сквозь лабиринт рельсов, тросов, зубчатых колес и стальных балок, попутно рвавших его на куски.

Дом с башней был погружен в темноту. Я ощупью поднялся по каменным ступеням на лестничную площадку и нашел дверь приоткрытой. Толкнув ее, я замер на пороге, всматриваясь в сумрак, затопивший длинный коридор. Я сделал пару шагов вперед и снова застыл неподвижно, выжидая. Я провел рукой по стене в поисках выключателя и повернул его раза четыре — безрезультатно. Первая дверь направо вела на кухню. Я медленно преодолел три метра, отделявшие меня от нее, и остановился напротив. Насколько я помнил, в одном из кладовых шкафов у меня хранился масляный фонарь. Я подошел к шкафу и среди нераспечатанных банок с кофе из магазина «Кан Хисперт» нашел фонарь. Поставив его на кухонный стол, я зажег фитиль. Неяркий мягкий свет позолотил стены кухни. Я взял фонарь и вернулся в коридор.

Я шел медленно, высоко подняв мерцающий светильник, стрепетом ожидая, что в любую минуту из какой-нибудь двери справа или слева по коридору, выскочит нечто или некто. Я точно знал, что в доме кто-то есть. Я чуял присутствие чужого. Тяжкий смрад злобы и ненависти клубился в воздухе. Однако я без приключений прошел коридор до конца, задержавшись на миг у дверей последней комнаты. В отблесках фонаря выступили контуры отодвинутого от стены шкафа и разбросанной по полу одежды. Все вещи находились точно там, где я оставил их, когда Грандес пришел арестовать меня позапрошлой ночью. Я продолжил путь и добрался до подножия винтовой лестницы, ведущей в кабинет. Я поднимался осторожно, оглядываясь назад каждые два-три шага. Наконец я очутился в кабинете. Красноватое зарево заката проникало сквозь панорамные окна. Я быстро прошел к стене, где стоял кофр, и открыл его. Папка с рукописью патрона исчезла.

Я возвратился к лестнице. Когда я проходил мимо своего письменного стола, то успел заметить, что клавиатура старой пишущей машинки искорежена и разбита. Похоже, кто-то со всей мочи дубасил по клавишам кулаками. Спустившись с большими предосторожностями вниз, я вновь проскользнул в коридор и заглянул в галерею. Даже в темноте было видно, что мои книги разбросаны по полу, и кожаная обивка кресел превращена в лохмотья. Я попятился и внимательно оглядел двадцать метров коридора, отделявшие меня от выхода. Свет фонаря достигал лишь середины помещения, придавая смутные очертания предметам. А дальше начиналось пространство, заполненное темнотой, колышущейся и плотной, как толща воды в глубине.

Я помнил, что, переступив порог дома, оставил дверь нараспашку. Теперь она была закрыта. Я продвинулся на пару метров и застыл как вкопанный, не осмеливаясь во второй раз пройти мимо последней по коридору комнаты. Меня остановило нечто, чего я не заметил, когда шел в обратном направлении, поскольку дверь комнаты открывалась налево, а я заглянул туда лишь мельком. Но теперь, приблизившись, я увидел это отчетливо: к створке двери была прибита белая голубка с распластанными крестом крыльями. Капли свежей крови стекали по дереву.

Я вошел в комнату и первым делом заглянул за дверь, но там никого не оказалось. Шкаф по-прежнему был сдвинут в сторону. Сквозняк из дыры в стене наполнял комнату промозглым холодом. Я поставил фонарь на пол и приложил ладони к отсыревшей штукатурке возле отверстия. Я поскреб ее ногтями и почувствовал, что она крошится в моих пальцах. Я бросился искать подходящий инструмент и в ящике одной из тумбочек, составленных в угол, нашел старый нож для разрезания бумаги. Воткнув острие в штукатурку, я принялся се отдирать. Она отваливалась кусками. Толщина слоя не превышала трех сантиметров. Под штукатуркой обнажилось дерево.

Дверь.

Воспользовавшись ножом, я определил размеры замурованного проема и принялся за работу. Постепенно на стене стали проступать очертания двери. К тому моменту я начисто забыл о том, что поблизости чужой, осквернивший своим присутствием дом и подстерегавший меня в темноте. Ручки на двери не было, имелась только проржавевшая щеколда, залепленная штукатуркой, расползшейся от многолетней сырости. Я попробовал отжать щеколду ножом. Никакого эффекта. Я начал пинать дверь, пока штукатурка, фиксировавшая запор, не осыпалась. Помогая себе ножом, я сумел отодвинуть щеколду. Как только замок был открыт, дверь подалась от легкого толчка.

Из открывшегося отверстия пахнуло затхлостью и гнильем, и этот запах мгновенно пропитал мою одежду и кожу. Я взял фонарь и вошел. За стеной находилось прямоугольное помещение пяти или шести метров в глубину. Стены были испещрены рисунками и надписями, причем создавалось впечатление, будто коричневатые, темные линии наносили пальцами. Засохшая кровь. Пол устилала какая-то субстанция, принятая мною сначала за толстый слой пыли. Однако при ближайшем рассмотрении, когда я опустил фонарь пониже, оказалось, что под ногами лежит ковер из останков мелких косточек. Костей грызунов, рассыпавшихся в мелкий прах. С потолка на черных шнурах в большом количестве свисали разнообразные предметы. Я различил сакральные символы, изображения святых и мадонн с выколотыми глазами и сожженными лицами, распятия, обмотанные колючей проволокой, а также обломки жестяных поделок и кукол со стеклянными глазами. Очертания человеческой фигуры едва угадывались в глубине комнаты.

Стул был повернут лицом в угол. На стуле сидел человек в черной одежде. Мужчина. Руки его были скованы за спиной наручниками, а тело примотано к стулу толстой проволокой. Я похолодел от ужаса, какого не испытывал никогда в жизни.

— Сальвадор? — выдохнул я.

Не чуя под собой ног, я медленно приблизился к нему. Силуэт оставался неподвижным. Я остановился в шаге от пленника и медленно вытянул руку. Пальцы скользнули по его волосам и коснулись плеча. Я хотел повернуть тело, но со страхом почувствовал, как истлевшая плоть проседает под моими пальцами. Спустя миг после того как я дотронулся до него, послышался тихий шелест. Труп обратился во прах, с шуршанием посыпавшийся из одежды и сквозь проволочные путы, чтобы тотчас же взмыть темным облаком, которое повисло в воздухе среди стен тюрьмы, где узник был погребен столько лет. Я взглянул на тонкий слой праха на своих руках, поднес ладони к лицу и умылся тем, что осталось от души Рикардо Сальвадора. Открыв глаза, я увидел его тюремщика. Диего Марласка стоял на пороге камеры с полыхающим взором и рукописью патрона в руках.

— Я прочитал, пока дожидался вас, Мартин, — сказал Марласка. — Шедевр. Патрон сполна вознаградит меня, когда я передам ему рукопись от вашего имени. Признаю, что мне так и не удалось решить задачу. Я заблудился на полпути. И мне приятно осознавать, что патрону удалось найти более талантливого преемника.

— Посторонитесь.

— Сожалею, Мартин. Поверьте, искренне сожалею. Я проникся к вам глубоким уважением, — промолвил он, вынимая из кармана предмет, похожий на костяную рукоять. — Но я не могу выпустить вас из этой комнаты. Пришло время вам занять место бедного Сальвадора.

Он нажал кнопку на рукояти, и обоюдоострое лезвие блеснуло в темноте.

Марласка атаковал меня с яростным криком. Лезвие навахи распороло мне щеку и пронзило бы левый глаз, если бы я не отпрянул в сторону. Я упал на спину, на пол, устланный мелкими косточками и пылью. Марласка, схватив нож обеими руками, бросился на меня, вложив в удар всю свою силу. Острие ножа зависло в паре сантиметров от моей груди, поскольку я успел выставить правую руку и теперь упирался в горло Марласки.

Он наклонил голову, пытаясь впиться зубами мне в запястье, и я с силой ударил его в лицо левой рукой. Марласка даже не почувствовал удара. Его обуревали ярость безумия и боль, и я понял, что он не даст мне уйти живым из этой камеры. Мощь его натиска казалась сверхъестественной. Я ощутил, как острие ножа впивается мне в кожу. Собрав все силы, я снова врезал ему кулаком в лицо и почувствовал, как ломаются кости носа. Его кровь обагрила мои стиснутые пальцы. Марласка в бешенстве взревел и, не обращая внимания на боль и кровь, на сантиметр воткнул нож в мою плоть. Резкая боль пронзила мне грудь. Я ударил опять и попытался добраться пальцами до глазниц, но Марласка задрал подбородок, и я вцепился ему в щеку. Теперь я ощущал зубы под пальцами.

Я двинул кулаком ему в зубы, лишив нескольких штук и разбив губы. Он взвыл, и его натиск на миг ослабел. Я отпихнул его, и Марласка свалился на пол. Его лицо превратилось в окровавленную, искаженную болью маску. Я отскочил от него, моля Бога, чтобы он больше не встал. В следующее мгновение он потянулся за ножом и начал подниматься.

Вновь завладев навахой, Марласка ринулся на меня с оглушительным воплем. На сей раз он не застал меня врасплох. Схватив с пола фонарь, я швырнул его в Марласку. Фонарь угодил ему в лицо, и масло залило ему глаза, губы, шею и грудь. Огонь вспыхнул моментально и через две секунды плащом окутал его тело с ног до головы. Волосы сгорели мгновенно. Глаза, исполненные ненависти, смотрели на меня сквозь языки пламени, пожиравшего веки. Я подобрал свою рукопись и выскочил вон. Марласка, не выпуская из рук ножа, попытался преследовать меня за порогом проклятой комнаты, споткнулся и упал ничком на кучу старой одежды, тотчас загоревшейся. Огонь перекинулся на сухое дерево шкафа и мебель, сваленную в углу. Я выбежал в коридор. Оглянувшись через плечо, я заметил, что Марласка все еще идет следом, вытянув руки, словно надеясь схватить меня. Я поспешил к двери, но напоследок замешкался и видел, как Диего Марласка, охваченный пламенем, в исступлении бьется о стены, занимавшиеся пламенем от его прикосновения. Огонь распространился на книги, разбросанные по полу в галерее, и добрался до занавесок. Языки пламени змеились по потолку, лизали дверные косяки и оконные рамы, проползли по ступеням лестницы в кабинет. Тот проклятый человек рухнул на колени в конце коридора. Тщетные надежды, вскормленные безумием, разбились вдребезги, и его тело, обратившееся в факел из плоти и ненависти, поглотила буря пламени, неукротимо бушевавшая в стенах дома с башней. И это последнее, что мне запомнилось. Потом я открыл дверь и сбежал вниз по лестнице.

Соседи стали собираться на мостовой, заметив первые проблески огня в окнах башни. Я зашагал вниз по улице, удаляясь от дома, и на меня никто не обратил внимания. Вскоре я услышал, как полопались стекла в кабинете, и обернулся. Пожар разбушевался, и пламя уже обволакивало флюгер, имевший форму дракона. Довольно быстро я достиг бульвара Борн, лавируя во встречном потоке местных жителей, устремившихся к дому. Они шли, задрав голову, завороженно глядя на яркий костер, полыхавший в небе.

В тот вечер я в последний раз навестил букинистическую лавку «Семпере и сыновья». На двери висела табличка с надписью «закрыто», однако, подойдя поближе к витрине, я увидел, что в магазинчике еще горит свет. Исабелла находилась за стойкой одна и сосредоточенно изучала пухлую бухгалтерскую книгу, предвещавшую, судя по выражению лица девушки, что дни старой лавки сочтены. Но, увидев, как Исабелла покусывает карандаш и почесывает кончик носа указательным пальцем, я исполнился уверенностью, что, пока она там, магазину ничего не угрожает. Ее присутствие спасет это место так же, как спасло меня. Я не хотел портить такой момент и стоял, любуясь ею, о чем она не подозревала, и улыбался про себя. Вдруг, словно прочитав мои мысли на расстоянии, Исабелла подняла голову и посмотрела на меня. Я помахал ей рукой и увидел, что помимо воли ее глаза наполняются слезами. Она захлопнула книгу и, обогнув стойку, побежала открывать дверь, глядя на меня так, словно не до конца верила своим глазам.

— Тот человек сказал, что вы бежали и что… мы больше вас никогда не увидим.

Вероятно, Грандес успел нанести ей визит.

— Я хочу, чтобы вы знали: я не поверила ни слову из того, что он мне рассказал, — выпалила Исабелла. — Позвольте, я позову…

— У меня мало времени, Исабелла.

Она удрученно посмотрела на меня.

— Уезжаете, да?

Я кивнул. Исабелла проглотила комок в горле.

— Я же вам говорила, что не люблю прощаний.

— А я тем более. Поэтому я пришел не прощаться. Я пришел вернуть кое-какие вещи, которые мне не принадлежат.

Я достал книгу «Шаги с неба» и протянул ей.

— Ей всегда полагалось находиться в шкафу с личным собранием сеньора Семпере.

Исабелла взяла ее в руки и, увидев пулю, застрявшую между страниц, молча уставилась на меня. Тогда я вынул белый конверт с пятнадцатью тысячами песет, которые старик Видаль заплатил за мою смерть, и положил его на стойку.

— А это возмещение за книги, которые Семпере дарил мне столько лет.

Исабелла открыла конверт и пересчитала деньги, совершенно ошеломленная.

— Я не уверена, что могу принять их…

— Считай это моим свадебным подарком, преподношу его заранее.

— А я-то еще надеялась, что вы однажды поведете меня к алтарю, хотя бы в качестве посаженого отца.

— И я сделал бы это с превеликим удовольствием.

— Но вы должны уехать.

— Да.

— Навсегда.

— На время.

— А если я поеду с вами?

Я поцеловал ее в лоб и обнял.

— Где бы я ни находился, ты всегда будешь со мной, Исабелла. Всегда.

— Вряд ли я буду скучать.

— Конечно, нет.

— Можно по крайней мере проводить вас на вокзал, или откуда там вы едете?

Я слишком долго медлил с ответом, чтобы лишить себя последних минут общения с ней.

— Должна же я убедиться, что вы действительно уехали и я навсегда освободилась от вас, — добавила она.

— Договорились.

Мы неспешно прошлись по бульвару Рамбла, Исабелла держала меня под руку. Поравнявшись с Арк-дель-Театре, мы свернули в темный переулок, пролегавший по кварталам Раваля.

— Исабелла, ты никому не должна рассказывать о том, что увидишь сегодня вечером.

— Даже моему Семпере-младшему?

Я вздохнул.

— Да, конечно. Ему можешь рассказать все. От него у нас нет секретов.

Открыв врата, Исаак, хранитель, улыбнулся нам и посторонился, пропуская.

— Мы давно ждали такой чести, — сказал он, почтительно поклонившись Исабелле. — Внутренний голос подсказывает мне, что вы сами захотите стать провожатым, Мартин?

— Если вы не возражаете…

Исаак кивнул и протянул мне руку. Я пожал ее.

— Удачи, — пожелал он.

Хранитель растворился в полумраке, оставив нас с Исабеллой вдвоем. Моя бывшая помощница и новоиспеченная управляющая фирмой «Семпере и сыновья» озиралась вокруг со смешанным чувством восторга и страха.

— Что это за место? — спросила она.

Я взял ее за руку, и мы степенно преодолели оставшийся путь до большого зала, где находился вход в лабиринт.

— Добро пожаловать на Кладбище забытых книг, Исабелла.

Исабелла подняла взор к стеклянному своду в вышине и замерла, завороженная фантастическим зрелищем: снопы яркого белого света били из-под купола и прорезали теснину тоннелей, проходов и мостиков, тянувшихся в сердце этого собора, сложенного из книг.

— Это заповедное место. Святилише. Каждая книга, каждый том из тех, что ты видишь, обладает душой. В ее душе слились души того, кто ее писал, всех тех, кто читал ее, и кто жил ею в своих мечтах. Каждый раз, когда книга попадает в новые руки, каждый раз, когда кто-то скользит взглядом по ее страницам, ее дух прирастает и становится сильнее. Здесь забытые всеми книги, книги, затерявшиеся во времени, обретают вечную жизнь в ожидании часа, когда новый читатель возьмет их в руки и вдохнет в них новую душу…

Чуть позже я попросил Исабеллу подождать у входа в лабиринт и один отправился в путь по тоннелям, сжимая в руках проклятую рукопись, уничтожить которую мне не хватило духу. Положившись на судьбу, я верил, что ноги сами принесут меня к тому месту, где я должен буду похоронить ее навсегда. Я блуждал по лабиринту, сотни раз сворачивал и решил в конце концов, что заблудился. И в тот момент, когда у меня появилась твердая уверенность, что я иду одной и той же дорогой в десятый раз, я наткнулся на вход в миниатюрный зал, где встретился со своим двойником в маленьком зеркале, том самом, где всегда можно увидеть взгляд черного человека. Я заметил просвет между двумя корешками из черной кожи и не раздумывая засунул туда папку патрона. Я собрался уходить, но вдруг, повинуясь непонятному чувству, вернулся и снова подошел к стеллажу. Я взял книгу, рядом с которой заточил свой манускрипт, и открыл ее. Я прочел пару фраз, и этого мне хватило, чтобы вновь услышать зловещий смешок за спиной. Я вернул книгу на место, взял наугад другой том и быстро пролистал его. Я снимал книги с полок одну за другой, в результате просмотрев десятки изданий, которыми был уставлен зальчик. Все они содержали вариации одних и тех же слов, те же мрачные образы бросали тень на их страницы, и тот же сюжет повторялся из книги в книгу, как отражение человека, который идет вдоль бесконечной галереи зеркал. Lux Aeterna.

Когда я вышел из лабиринта, Исабелла ждала меня, сидя на каких-то ступенях, с выбранной ею книгой в руках. Я присел рядом, и Исабелла склонила голову мне на плечо.

— Спасибо, что привели меня сюда, — сказала она.

И тогда я понял, что больше не вернусь в это удивительное место. И мне суждено видеть его во сне и лелеять в памяти воспоминания о нем, чувствуя себя счастливым от того, что мне довелось пройти по его коридорам и приобщиться к тайне. Я закрыл на минуту глаза, чтобы навечно запечатлеть этот образ в своей душе. Потом, не осмеливаясь вновь смотреть по сторонам, я взял за руку Исабеллу и направился к выходу, навсегда покидая Кладбище забытых книг.

Исабелла проводила меня до пристани, где дожидался корабль, которому предстояло увезти меня из этого города, прочь от знакомых мест и всего, что наполняло смыслом мою жизнь.

— Как, вы сказали, зовут капитана? — спросила Исабелла.

— Харон.[60]

— Не остроумно.

Я обнял ее в последний раз и молча посмотрел в глаза. По дороге мы договорились, что не будет ни прощаний, ни торжественных слов, ни обещаний. Я ступил на борт, когда колокола церкви Санта-Мария-дель-Мар отбили полночь. Меня приветствовал капитан Олмо, любезно предложив проводить в каюту. Я сказал, что предпочел бы остаться на палубе. Команда отдала швартовы, и корпус корабля медленно отделился от причала. Я занял позицию на корме, глядя, как удаляется город, омытый волной света. Исабелла стояла неподвижно, и мы смотрели друг другу в глаза, пока пристань не растворилась в темноте и великий мираж — Барселона — не канул в глубину вод. Один за другим огни города гасли в дали, и я понял, что уже начинаю вспоминать.

Эпилог

Прошло долгих пятнадцать лет с той ночи, когда я бежал навсегда из города проклятых. В течение продолжительного времени я странствовал, будучи без рода и племени и не имея пристанища, как всякий приезжий иностранец. Я сменил сотню имен и занятий, и ни одно из них мне не принадлежало.

Я пропадал в огромных городах или, наоборот, в селениях таких маленьких, что там никто уже не имел ни прошлого, ни будущего. Нигде я не задерживался дольше, чем нужно. Скорее рано, чем поздно я снова обращался в бегство, внезапно, оставляя всего лишь пару книг и одежду с чужого плеча в унылых комнатах, где время не проявляло милосердия, а память жгла. Мои воспоминания стали зыбкими. Я годами учился жить в теле незнакомца, не знавшего, совершал ли он те преступления, которыми будто пропахли руки, и не потерял ли он разум, обреченный скитаться по миру, охваченному пожаром, который выдумал в обмен на деньги и обещание обмануть смерть, казавшуюся теперь сладчайшей из наград. Много раз я задавался вопросом, действительно ли пуля инспектора Грандеса, посланная мне в сердце, увязла в страницах книги, или это я умер тогда в кабине, висевшей в небе.

За годы странствий я стал свидетелем, как ад, сотворенный на страницах книги, написанной для патрона, обретал жизнь у меня на пути. Я тысячу раз убегал от собственной тени, всегда оглядываясь назад, пребывая в вечном страхе, что встречу ее за углом, через улицу или у изножья кровати в нескончаемые ночные часы, предваряющие рассвет. Я не поддерживал ни с кем знакомства достаточно долго, чтобы возник вопрос, почему я совсем не старею, почему на моем лице не появляются морщины, почему мое отражение в зеркале остается всегда таким же, как в ту ночь, когда я простился с Исабеллой на пристани в Барселоне, и ни минутой старше.

И наступило время, когда я уверовал, что в мире не осталось укромных мест, где я не побывал бы. Я так устал от страха, устал жить воспоминаниями и умирать от них, что поселился там, где заканчивается земля и начинается океан, который, подобно мне, никогда не стареет и встречает каждый новый рассвет таким же, каким был вчера.

Прошел год с тех пор, как я обосновался здесь, на краю земли, и вернул себе собственные имя и профессию. Я купил старую хижину на берегу. И этот скромный кров я делю с книгами, оставленными прежним владельцем, и пишущей машинкой. Мне приятно думать, что она могла бы быть той самой, на которой я напечатал сотни страниц, хотя не знаю, помнит ли кто-нибудь еще об этом. Из окна мне открывается вид на маленький деревянный причал, вдающийся в море. В конце причала пришвартован бот, продававшийся вместе с домом. Это всего лишь небольшая шлюпка, на которой я иногда выхожу в море и доплываю до того места, где начинается гряда подводных рифов, а берег почти исчезает из виду.

Я совсем ничего не писал, пока не приехал сюда. В первый раз, заправив лист в каретку пишущей машинки и положив руки на клавиатуру, я вдруг испугался, что не сумею составить ни одного предложения. В первую же ночь, которую я провел в хижине, я начал писать эту историю. Я работал до рассвета, как делал когда-то много лет назад, не зная пока, для кого я пишу ее. Днем я гулял по пляжу или садился напротив хижины на деревянный причал — мостик между небом и морем — и читал старые газеты, залежи которых обнаружил в одном из шкафов. Их страницы были полны описаниями войны и мирового пожара, который я выдумал для патрона.

И вот так, читая старые хроники времен воины в Испании, времен войны, разразившейся затем в Европе и мире, я внезапно решил, что терять мне, в сущности, нечего. Я хотел лишь одного — узнать, все ли в порядке у Исабеллы и помнит ли она меня. Или хотя бы узнать, жива ли она. Тогда я написал письмо на адрес старой букинистической лавки «Семпере и сыновья» на улице Санта-Ана в Барселоне. Я знал, что истекут недели или даже месяцы, прежде чем письмо дойдет до адресата, если это вообще когда-нибудь случится. В графе «отправитель» я подписался «Мистер Рочестер». Я знал: если письмо попадет к ней в руки, Исабелла догадается, от кого оно. И если ей не захочется, она может не распечатывать его и забыть обо мне навсегда.

Месяц за месяцем я описывал случившуюся со мной историю. Я снова увидел лицо своего отца и бегал на посылках в редакции «Голоса индустрии», мечтая однажды потягаться с великим Педро Видалем. Я вновь впервые встретил Кристину Сагниер и опять переступил в первый раз порог дома с башней, чтобы погрузиться в бездну безумия, поглотившую Диего Марласку. Я писал каждый день с полуночи до рассвета без перерыва, ощущая себя живым впервые с того дня, когда мне пришлось бежать из города.

Письмо пришло в июне. Почтальон сунул мне его под дверь, пока я спал. Оно было отправлено мистеру Рочестеру, а обратный адрес указан просто: «Книжный магазин „Семпере и сыновья“, Барселона». Несколько минут я метался по хижине, не отваживаясь вскрыть письмо. Наконец я вышел и сел на кромке берега, чтобы прочесть его. В конверте лежал листок бумаги и второй конверт, поменьше. На маленьком конверте, траченном временем, почерком, который я не забыл за прошедшие полтора десятка лет, было написано мое имя: «Давид».

В письме Семпере-младший рассказывал мне, что после нескольких лет бурной и расторгавшейся помолвки они с Исабеллой сочетались браком 18 января 1935 года в церкви Санта-Ана. Церемонию вопреки всем предсказаниям совершил девяностолетний священник, произносивший надгробную речь на похоронах сеньора Семпере. Несмотря на стремление и горячее желание руководства епископства, он упорно сопротивлялся смерти и продолжал вести себя так, как считал нужным. Через год, накануне гражданской войны, Исабелла произвела на свет мальчика, который зовется Даниэль Семпере. Страшные годы войны принесли немало бед и лишений. Вскоре после окончания схватки за власть, в дни черного проклятого мира, который, наверное, навсегда отравил небо и землю, Исабелла заразилась холерой и умерла в объятиях мужа в их квартирке над книжной лавкой. Ее похоронили на кладбище Монтжуик в день, когда Даниэлю исполнилось четыре года, под проливным дождем, длившимся два дня и две ночи. Семпере признавался в письме, что когда малыш спросил его: «Небо тоже плачет?» — он не смог ответить, голос не слушался его.

Дата добавления: 2015-10-24