На границе кревенсфилдской равнины 41 страница

Зов прикасался, как рука короля, к каждой душе, давшей обещание рогу в старых землях, до ужасного путешествия и скитаний в диких степях, до создания новой империи, до страшной войны и разобщенности. Лишь в первые мгновения голос великого рога звучал в воздухе, затем показалось, что он стих, но Рапсодию подхватила первая волна, и она слышала, как зов принимает все новые формы, наполненные древней магией.

Он переходил от руки к руке вместе с блеском монет, отдавался в ударах топора о ствол дерева, слышался в крике погонщика мулов и щелканье кнута, гремел в унисон с копытами лошади, несущей к цели гонца, и звенел в стреле охотника, догоняющей дичь. Он обитал в скрипе седла и мачты, хрюканье свиней, спорах купцов, грохоте кузниц и свисте ветра в парусах, он нес призыв короля-строителя к каждой капле крови, давшей клятву верности перед исходом из Серендаира более тысячи лет назад. Зов катился и летел, проникая в самые дальние уголки покоренного континента, чтобы заставить людей выполнить давнюю клятву.

Каждый уложенный кирпич и каждый забитый гвоздь, каждая реликвия и памятник передавали этот зов, чтобы к наступлению ночи мир погрузился в полнейшую тишину, он заставил смолкнуть волков, воду и даже ветер. Голос рога Гвиллиама прогнал прочь усталость, накопившуюся за долгие годы у всех, кто пережил нелегкое путешествие. Потухшие глаза вдруг засверкали новой надеждой, дыхание стариков вновь стало ровным и уверенным, скрюченные, застывшие пальцы потянулись к древним мечам.

Те, кто сами принесли клятву, скорее почувствовали, нежели услышали зов, королевское присутствие. Они встали первыми, прервали трапезы, советы, забыли о ваннах, которые принимали. Как если бы в их дома вошел его дух и гений, ощущение передавалось от отца к сыну, словно жест, мгновение, необходимое, чтобы вспомнить, возродить утерянную память. Потребовалась долгая тишина, чтобы понять: они отправляются в паломничество.

Те, у кого не было кровных связей с намерьенами, ничего не понимали — почему Земля на краткий миг вдруг застыла…

Пока душа Рапсодии мчалась вперед на волне звука, под звон колокольчиков на шеях коз и удары опускающихся мотыг, у Акмеда появилось безумное ощущение, будто воздух вокруг него меняет свою сущность. Привычные порывы ветра свивались в причудливые бесплотные водоросли, опутывали его, лишая возможности спокойно дышать, — казалось, еще немного, и он поплывет в их гуще. Звук стал осязаемым, втягивал его в себя, словно Чаша превратилась в гигантскую пасть морского черта, стремящегося поглотить всех и вся. Рапсодия находилась в мерцающем центре — приманка, и он невольно двинулся к ней, как планктон, подчиняясь неумолимому зову Великой Печати.

Грунтор тоже скорее ощутил, чем услышал звук, но никак не отреагировал на зов пульсирующего воздуха. Он следовал за бегущим сквозь землю эхом. Подобно дрожи, ползущей вдоль края разлома, звук проходил по равнинам, словно подземный змей, подгоняемый огнем. Он яростно прорывался сквозь горы, истошно крича, точно каждый голос, каждое восклицание, когда-либо отразившееся от стен пещеры, вновь наполняли воздух, но не знали, куда двигаться дальше.

Внезапно наступила тишина, такая же тревожная и настойчивая, как призыв рога, требующая ответа. Рапсодия выглядела потерянной и отстраненной, Акмед присел на корточки, прислонившись к каменному возвышению, а Грунтор остался стоять, прижав ладони к ушам и плотно зажмурив глаза. В следующее мгновение в глазах Акмеда вода обратилась в лед.

На другом берегу моря, в самой дальней точке, до которой докатился зов, Рапсодия ощутила присутствие нескольких сотен намерьенов, века назад произносивших клятву на Великой Печати. Они прекратили дышать, прекратили жить, как если бы невидимый поводок из прошлого натянулся и заставил их замереть на месте, когда они занимались обычными делами. Некоторые и в самом деле умерли от страха или облегчения. Остальные снова начали дышать, но прерванные разговоры так и не возобновились. Намерьены из Первого поколения повернулись, словно единое тело, признавая зов и свой долг. За тысячу лет это произошло лишь во второй раз.

Эти намерьены услышали зов первыми, но сыновья последовали за отцами, дочери за матерями, ощутив ответ в наступившем молчании, задержке дыхания. Каждое из пятидесяти поколений, в свою очередь, ощутило зов, настоятельный, как желание утолить жажду и голод, найти воду, уснуть или уступить смерти. Семьи, сохранившие чистоту наследования, сразу начали готовиться к путешествию, понимая, чем оно может закончиться. Некоторые вспоминали о первом призыве рога, рассказывали, к какому ужасу и катастрофе он тогда привел. Однако всякий раз они повторяли, что обязаны ему подчиниться, поскольку древняя клятва была дана перед лицом неизбежной гибели.

Намерьены со смешанной кровью отреагировали не сразу. Их кровь заискрилась, ударяя о стенки сосудов, подобно скрытой тучами молнии, и проходили часы или даже дни, прежде чем они принимали решение откликнуться на зов рога. По всему континенту мужчины, женщины и дети отправлялись в долгий путь, ответив на призыв мертвого тирана.

Самые юные потомки намерьенов услышали зов последними. Их жизнь была коротка, от первых намерьенов их отделяли пятьдесят поколений, но они обладали двумя преимуществами. Во-первых, культура: кочевники и собиратели падали по природе, они с легкостью согласились на паломничество, следуя зову. Во-вторых, они обитали поблизости от Канрифа, в катакомбах под Зубами.

Принадлежность к намерьенам являлась ужасным и одновременно чудесным секретом Искателей. Они вели свое происхождение от тех, кого похитили болги в последние дни правления Гвиллиама. Долгой жизнью и голубыми глазами Искатели были обязаны несчастным жертвам, не сумевшим вовремя выбраться из Канрифа, перед тем как болги захватили гору.

Они находились глубоко в туннелях Руки или в кузницах, казармах и пещерах, но все ощутили зов как удар серебряной молнии, пронзившей их души. Все, как один, потомки намерьенов отложили в сторону свои инструменты или еду, бросили дела и, словно ослепшие рыбы, направились к солнцу, щурясь и прикрывая руками глаза.

Через несколько часов после того, как была открыта Великая Печать и прозвучал зов рога, Рапсодия все еще находилась в трансе, охваченная неодолимым желанием ответить на зов. Однако Акмед пришел в себя. Сам он освободился от зова, но чувствовал его силу, влекущую намерьенов.

Грунтора поразило могущество маленького серебряного рога, но он не испытывал особого беспокойства, пока намерьены не начали отвечать на зов. Таким всеобъемлющим был их долг, такой неодолимой сила клятвы, что даже мертвецы хотели ее исполнить. Отовсюду — с равнин и из горных глубин — слышался шорох костей в земле. В невероятной, безветренной тишине возникло ощущение бескрайней, простирающейся во все стороны земли, вдруг напомнившей притихший океан, где даже одинокий плавник подобен мачте. Восприятие Грунтора переполнили мириады дрожащих костей, закутанных в истлевшие саваны, лежащих в массовых захоронениях, оставшихся на поверхности и выбеленных солнцем и песком. Впервые он понял масштабы бойни, которую устроили намерьены. По мере того как к нему возвращалось обычное восприятие — к счастью, рог не мог воскресить умерших, — Грунтор уловил какое-то движение в расселине. Он посмотрел на восток, щурясь под слепящими лучами утреннего солнца.

— Большое спасибо, твоя светлость, теперь у меня будет вечная головная боль, — заявил болг.

Рапсодия с любовью посмотрела на него. Лучи восходящего солнца коснулись головы Грунтора, окружив его сияющим ореолом, превратив великана в мифическое божество фирболгов.

— Извини, Грунтор. Скоро она пройдет.

— Как скоро?

Она огляделась, и далекие берега Маносса исчезли из ее сознания вместе с Тирианом и Гвинвудом, Орланданским плато и Сорболдом, побережьем Авондерра и Неприсоединившимися государствами. Остался великолепный пейзаж, раскинувшийся у их ног. Она пожала плечами и положила рог на каменный помост.

— Как скоро? — переспросила она. — Полагаю, не раньше, чем месяца через два.

Когда голос рога прокатился над землями болгов, нынешние обитатели Канрифа разбежались в страхе, укрываясь в своих домах и пещерах, уверенные, что вновь наступает эра смерти. Объятые ужасом болги метались по туннелям, готовые скрыться в горах, где они прятались в течение столетий до прихода Акмеда и Грунтора. Они ждали появления людей, которые уничтожат их поселения, предчувствуя давно ожидаемую месть за отпор, который они давали легионам Роланда.

Со своего наблюдательного пункта Рапсодия печально смотрела на них. Фирболги в панике разбегались по Пустоши, прятались в пещерах Зубов, и ее сердце сжалось от сочувствия. Она никак не ожидала, что зов рога так их напугает.

Однако прошло еще некоторое время, голос рога замер, и она увидела, как из пещер появляются тени, выходят на солнце и, словно завороженные, застывают на месте. Их было сравнительно немного, несколько сотен, зов рога требовал их присутствия, и они шли медленно, озираясь по сторонам, словно внезапно заблудились. В конце концов все они повернулись к Чаше и направились к Амфитеатру, и хотя в их жилах текла лишь очень малая частица намерьенской крови, она все равно заставляла их откликнуться на зов. Подойдя к краю Чаши, они замерли, ошеломленно озираясь по сторонам.

— Что происходит? — спросила Рапсодия у Акмеда, с некоторым удивлением смотревшего на своих собравшихся внизу подданных.

Глаза короля фирболгов сверкнули, и он улыбнулся.

— Похоже, первые гости, которых ты пригласила, уже явились. Принимай намерьенов, ответивших на зов рога. — Он посмотрел на Рапсодию, и она улыбнулась ему в ответ.

Грунтор уже начал спускаться, Акмед и Рапсодия медленно последовали за ним, стараясь не потревожить лежащие на склоне камни. Рапсодия решила подождать в центральной плоской части Чаши, пока король и его сержант разберутся с ошеломленными фирболгами и выяснят, почему их привлек зов рога. Не сохранилось никаких свидетельств о болгах, перебравшихся в Канриф из Серендаира, и потому вряд ли их предки приплыли на корабле одного из флотов.

Наконец Акмед и Грунтор вернулись. Рапсодия поспешила к ним навстречу, чтобы узнать новости.

— Ну, почему они пришли? — сгорая от нетерпения, спросила она.

— Я же тебе сказал, — с некоторым раздражением ответил Акмед, — они намерьены, точнее, ведут от них свое происхождение. В те времена, когда болги вторглись в Канриф, они были неустрашимы и тоже решили поучаствовать в сражении за крепость и земли, за которые шла война уже в течение семи столетий. Если ты не знаешь, то сообщу, что болги одержали победу. Перед тобой потомки намерьенов, ставших рабами. Не думаю, что они прожили долгую жизнь после рождения детей.

Рапсодия кивнула.

— Они называют себя Искателями, — продолжил Акмед, — потому что выполняют древний приказ. Вероятно, пока Гвиллиам лежал на полу в библиотеке, куда никто так и не смог попасть, а его кровь вместе с жизнью покидала тело, переговорные трубы, связанные с самыми дальними уголками горы, продолжали работать. И болги с намерьенской кровью слышали голос, которого не могли ослушаться — многие столетия назад их предки принесли клятву королю. Все последующие годы они искали, но так и не сумели найти то, о чем просил король, поскольку рог оставался в библиотеке, рядом с ним. Все эти годы, поколение за поколением, они дожидались, когда снова прозвучит Голос. Кроме того, они пристрастились к поискам намерьенских реликвий, надеясь, что рано или поздно им попадется та, о которой просил король.

— Быть может, их следует использовать в качестве стражи, раз уж они одновременно являются фирболгами и намерьенами? Что скажешь, Грунтор?

— Ой думает, это будет честь для них, твоя светлость, однако Ой должен их предупредить, что они станут его десертом, если сделают хоть один неверный шаг.

— Пожалуй, других болгов намерьены не должны видеть, — заметил Акмед. — Что нам еще следует сделать?

— Ждать. А я пойду встречать первых гостей.

Король кивнул и сказал:

— У меня есть предложение.

Рапсодия, направившаяся к болгам, остановилась.

— Да?

Акмед оглядел ее с головы до ног. Рапсодия была в своей обычной рабочей одежде: белой льняной рубашке с длинными рукавами, коричневой жилетке и штанах.

— Ты постоянно жалуешься, что жизнь в наших горах лишает тебя возможности носить бесчисленные роскошные платья. Учитывая, сколько денег из моей казны ты потратила, чтобы купить эти проклятые тряпки, валяй, надевай их. По-моему, сейчас для этого самый подходящий момент.

Глаза Рапсодии загорелись.

— О, замечательно! Как ты думаешь, какое мне надеть?

— Ой любит, когда ты носишь зеленое или коричневое, и, если тебя, конечно, интересует мое мнение, не надевай красное, пока не соберется большинство гостей. Ты ведь не хочешь, чтобы болги, глядящие на тебя издали, подумали, будто ты ранена. У них может разыграться аппетит.

Рапсодия вздохнула. Ей вдруг ужасно захотелось оказаться в Тириане, где никто не рассматривал ее в качестве возможного обеда.

Каждый день прибывали все новые и новые путешественники. Некоторые приезжали к Чаше на лошадях или в повозках, но в основном шли пешком, как потерявшие ориентировку фирболги, не знающие, куда и зачем движутся. Они были частью намерьенской диаспоры, большой группы лишенных гражданских прав намерьенских Домов, разделенных войной, разгоревшейся века назад между Королем и Королевой.

«Еще одна огромная потеря», — думала Рапсодия, заглядывая им в глаза, где застыли смущение и страх. Сколько же поколений намерьенских детей в результате того бессмысленного конфликта лишились своих корней, превратившись в людей без прошлого? Она радушно приветствовала их, расселяя по палаткам и хижинам, которые были возведены по просьбе Рапсодии, как только она вернулась из Тириана.

Почти сразу же возникла неожиданная проблема. По непонятным для Рапсодии причинам возбужденных намерьенов непреодолимо влекло к ней, как и к Чаше. Увидев ее, они застывали, разинув рты и не сводя с нее остекленевших глаз. Они следовали за ней по пятам, превращаясь в стадо; помогало только вмешательство Грунтора. Акмеда их поведение ужасно забавляло. Как обычно, Рапсодия полагала, что происходящее не имеет никакого отношения к ее красоте, считая всему причиной рог, с которым она теперь была неразрывно связана.

Во многом Акмед сам спровоцировал возникновение нового культа. По его предложению, Рапсодия каждый день меняла великолепные наряды, мерцающие шелка приходили на смену сияющему атласу и тончайшей выделки полотну из Сорболда и Кандерра, славившихся изумительными тканями и безупречным вкусом. Дорогие модные платья подчеркивали красоту Рапсодии, и все новые и новые гости подпадали под ее обаяние. Ореол танцующих звезд над диадемой делал ее и вовсе неотразимой. Все это могло сыграть положительную роль, если во время Совета начнутся ссоры, в чем Акмед не сомневался.

Кроме того, Акмед прекрасно понимал значимость первой встречи. Ведь всех гостей принимала Рапсодия, которая не только размещала их в палатках и хижинах, но и разъясняла цель предстоящего Совета. И у всех намерьенов возникало желание пойти за Рапсодией, объединиться с теми, кого она представляет. Конечно, диаспора составляла лишь малую часть намерьенов: прибыло около тридцати тысяч. Большинство были еще в пути.

Дома из Первого, Второго и Третьего флотов встречались возле Зубов и возобновляли прежние союзы. Несомненно, каждый ждал появления пропавших родичей, рассчитывая войти в Чашу с максимальным числом сторонников. С самого начала они разбивали лагеря на Орланданском плато, и по ночам их костры напоминали армию вторжения. Рапсодию это тревожило, но Грунтор и Акмед относились к происходящему совершенно спокойно.

— Жалкие они какие-то, — задумчиво заметил великан фирболг. — Стараются произвести впечатление. По-моему, они ведут себя как дети.

— А ты уверена, что действительно хочешь вновь объединить всех этих идиотов? — как-то спросил Акмед.

— Почему ты спрашиваешь?

— Ну, общий уровень глупости и без того достаточно велик, и мне кажется, что не стоит искушать Судьбу, собрав такое количество пустоголовых болванов в одном месте. Боюсь, нас затянет в водоворот безумия, из которого мы уже не сумеем выбраться.

Рапсодия рассмеялась.

— Намерьены совсем не так глупы, как тебе кажется. Просто они шумные и беспокойные, — сказала она, отвешивая ему подзатыльник. — К тому же они уже здесь. Нам остается лишь использовать их появление в своих целях.

— Ой сомневается, что тебе понравится его предложение по их использованию, — мрачно заметил Грунтор.

— Боюсь даже и спрашивать.

— Они будут хороши в качестве живых мишеней.

Граница Илорка

Выдался один из тех деньков, когда приятно чувствовать себя живым, отметил про себя Тристан Стюард, когда его боевой конь, гнедую масть которого полностью скрывали тяжелые металлические доспехи, взошел на вершину холма. Перед ним раскинулось Орланданское плато. Теплый ветерок нес весенние ароматы оживающей после долгой спячки земли. Ехать во главе стотысячной армии, в том числе десяти тысяч всадников, было удивительно приятно и вызывало восхитительное возбуждение сродни сексуальному. Ему казалось, что сама земля перемещается вместе с ним, а оглушительный топот следующей за ним армии лишь усиливал это ощущение.

Чем ближе они подходили к горной гряде Мантейдс, тем сильнее становилось его возбуждение. Хотя некоторая часть его армии — как рядовые солдаты, так и командиры, да и сам Тристан — повиновались зову рога, огромное большинство, не имеющее намерьенских корней, пребывало в полной уверенности, что они идут сражаться в горах болгов.

Поначалу Тристана слегка раздражало смущение намерьенских солдат, составлявших, впрочем, меньшинство его армии. Место Великой Встречи, как гласили легенды, обладало огромным могуществом, где сама земля способствовала выполнению законов Совета. Минимальная вежливость и сдержанность необходимы, когда ради создания империи собираются все намерьены всех поколений. Поэтому те, кто повиновался зову рога, испытывали определенные сомнения, направляясь на штурм земель, принадлежавших болгам.

Тристан с удовлетворением отметил отсутствие постов на главной дороге, ведущей через Орланданское плато к Зубам, — еще недавно здесь было полно дозоров. Однако с тех пор как они вышли на плато и до сего момента им не встретился ни один уродливый фирболг. Пустынные степи выглядели на редкость уныло.

Да, эпидемия — замечательное оружие.

Он повернулся к Маквикерсу, главнокомандующему армией.

— Сколько еще, Маквикерс?

— Завтра мы увидим Чашу, милорд.

— Прекрасно! — воскликнул Тристан Стюард, похлопывая лошадь по шее. — Мы разобьем лагерь за пределами Чаши. Те, кто участвуют в Совете, пусть присоединятся к своим Домам. Но позаботьтесь о том, чтобы солдаты знали место сбора после окончания Совета.

— Да, милорд.

Тристан довольно вздохнул и повернул лицо к солнцу, наслаждаясь его теплыми лучами.

Да, прекрасный день, чтобы быть живым.

Наконец, после месяцев напряженного ожидания, наступил рассвет дня Совета. Не оставалось никаких сомнений относительно того, что время пришло, — прошлой ночью воздух в Чаше успокоился, смолкли голоса десятков тысяч людей.

В тот вечер закат был поразительно красивым, наступила последняя ночь весны. Огненные лучи заходящего солнца соткались в единое кроваво-красное облако, которое постепенно приобрело нежный розовый оттенок, а затем исчезло во мраке ночи. Лазурное небо потемнело, стало сначала кобальтовым, а потом чернильно-черным. Взошли застенчивые звезды, словно неохотно подчинившись вечерней молитве Рапсодии. Чаша подхватила ее голос, как и во все предыдущие вечера. Наступило время, и шумные намерьены замолкали, слушая, как Певица приветствует появление звезд.

Этим вечером, как только стихла последняя нота ее песни, на землю обрушился целый дождь падающих звезд, вызвав у толпы удивленные восклицания. Через мгновение все услышали, как в лагерях, разбитых на Орланданском плато, ахнули люди: Намерьенские Дома тоже увидели знамение. И в каждом сердце появилась уверенность: пора начинать Совет.

Ночь выдалась тихой. Рапсодия не отправилась спать в свои покои, она решила провести ночь под открытым небом, наблюдая, как один за другим гаснут костры. Акмед и Грунтор остались с ней, и она с любовью смотрела на своих друзей. Грунтор сидел, положив огромный меч на колени и упираясь в него локтями. Его подбородок покоился на сложенных ладонях, задумчивые глаза были устремлены к небесам. Забота о порядке тяжелым бременем легла на его могучие плечи, однако он успешно справлялся со своей задачей — удивительный успех, если учесть, что король разрешил использовать в качестве солдат только Искателей.

Рядом стоял Акмед, устремив взгляд на лагерь намерьенов, куда постоянно подходили все новые и новые путешественники. Он снял ставшую привычной вуаль, подставив лицо ветру, но Рапсодия ничего не могла на нем прочитать. Однако она догадывалась, о чем он думает.

Именно намерьены являлись причиной его тревог, он ждал от них вспышки насилия. Здесь собрались гордые потомки смелых моряков и строителей прекрасных городов, архитекторов базилик и ученых Великого Века Разума, но не следовало забывать, что их предки прежде всего были воинами, которые несли людям боль и смерть. Да и заговорщиков и предателей среди намерьенов всегда хватало.

Хотя Рапсодия верила в выходцев с Серендаира, Акмед сомневался, что их стоило собирать вместе, пусть даже и для восстановления империи. Он не доверял намерьенам, хотя являлся одним из них, в некотором смысле самым старшим. И все же Рапсодия надеялась, что она не ошиблась и даже болгам Совет принесет пользу. В памяти Акмеда всплыли слова, которыми она обменялась с одиноким странником, когда решила ему помочь, а потом сама оказалась под его защитой:

«Даже и не пытайся понять это».

«Наверное, ты прав. Мне кажется, нужно решить, как все должно кончиться, и именно так и будет».

Да, именно Рапсодия сделала их такими: его она назвала находящим путь, наделила даром второго зрения, а о Грунторе сказала: «Сильный и надежный, как сама земля», — и сила ее песни навсегда связала душу могучего фирболга с землей. Цинизму Акмеда она противопоставляла свой оптимизм, а его сомнениям — свою надежду.

«Мы две стороны одной личности», — сказала она. Чем бы ни закончился завтрашний Совет, они должны сохранить прежние отношения. Рапсодия не знала, что он практически забыл о том, какой была его жизнь до того, как она вошла в нее, дав новое имя — ключ, открывший дорогу в будущее. Он не хотел возвращаться в прошлое.

Над горизонтом появился первый луч солнца, а Рапсодия все еще бодрствовала. Небо посветлело, в обратном порядке пройдя все стадии: от чернильной черноты к кобальту и лазури, открывающей врата утра.

Она сомкнула веки, позволив солнечному лучу коснуться своей груди, наполнить ее музыкальной нотой. Рапсодия улыбнулась: то была «эла». И тогда она запела, приветствуя рассвет священным гимном лирингласов.

Она услышала, как к ней присоединился второй голос, и, хотя их разделяли мили, Рапсодия его узнала: Элендра пришла к месту Встречи. Один за другим вступали новые голоса, пока песню не запели десять тысяч человек, вознося хвалу встающему солнцу. Вместе с Элендрой пришли намерьенские лирины, подданные Рапсодии, потомки тех, кто поселился рядом со своими соплеменниками, издревле обитавшими в Тириане. Огромным городам Гвиллиама и Энвин они предпочли зеленый лес.

Рапсодия различала и другие голоса, которых прежде ей не доводилось слышать, они вплетали в ее молитву свою собственную мелодию. Эти далекие певцы виртуозно соединили свой гимн с пением Рапсодии, и ее сердце затрепетало от радости, когда она поняла, что на встречу пришли лирингласы с берегов Маносса и с земель, расположенных за Хинтервольдом.

Она радовалась этим чудесным новостям, но вот песня подошла к концу, и лирингласы покинули поля Бет-Корбэра и вошли в Илорк. Пение лиринов было столь гармоничным, что душа Рапсодии потянулась к ним навстречу. Она отвернулась от солнца и прикрыла ладонью глаза, стараясь определить, откуда доносится прекрасная мелодия, но сумела увидеть лишь море голов — огромная процессия спускалась с Зубов.

Последняя нота наконец смолкла, и над плато зазвучали трубы, а из Чаши им ответил горн, возвестивший о появлении Намерьенских Домов. То был волнующий звук, его мощный, глубокий тон вызывал дрожь. Лишь однажды Рапсодии довелось услышать нечто похожее. Воспоминание сохранилось еще с древних времен, когда она жила на старой земле и в крепости сереннского короля, Элизиуме, родилась юная принцесса.

Во все города и даже маленькие поселения были разосланы гонцы сообщить людям радостное известие. Приближаясь к городу, они начинали играть на трубе. Рапсодия была тогда совсем маленькой и никогда не слышала такой прекрасной музыки. Потом ей еще много дней снились диковинные сны, и она просила родителей купить ей трубу. Рапсодия часто отправлялась на вершину холма, надеясь, что первой заметит приближение гонца. Однако он так и не вернулся. В глазах у Рапсодии защипало от грустных воспоминаний, и она улыбнулась.

В Чашу между тем входили представители Дома Фейли. Их собралось около пятисот человек, у многих Рапсодия заметила примесь лиринской крови. Одни пришли пешком, другие проделали весь путь верхом. Среди них попадались одинокие странники и большие семьи, взрослые и дети. Рапсодия с поклоном приветствовала главу Дома, и он весело помахал ей в ответ. Когда первые намерьены появились в Канрифе, Рапсодия решила сама встречать каждого вновь прибывшего. В результате ей часто приходилось не спать ночами, чтобы обеспечить гостей удобным ночлегом и объяснить причины созыва Совета. Но количество гостей стремительно росло, и вскоре она уже не могла здороваться с каждым гостем, она лишь кланялась главам входящих в Чашу Домов.

Словно прорвавшая плотину вода, море людей заполняло Амфитеатр. Многие радостно кричали, приветствуя знакомых, другие холодно кивали старым врагам. Намерьены принесли с собой огромные знамена, позволяющие определить их происхождение. Здесь толпились представители крупных и мелких Домов, последние свидетели Века Намерьенов, потомки трех флотов, сохранившие связи после окончания войны, элементы политической структуры, сформировавшей Совет двенадцать столетий назад.

Некоторые, самые крупные Дома были представлены аристократами Роланда, Сорболда и других земель, окружавших эти страны. Рапсодия присела в низком реверансе перед Тристаном Стюардом, принцем Бетани, шагавшим за лордом Канлиффе, мелким графом его двора, который, в свою очередь, являлся главой Дома Гилден.

Посреди человеческого моря Рапсодия разглядела лорда Стивена Наварна и его детей, они шли в конце процессии Дома Гилден. Мелисанда сидела на плечах у отца, и все трое радостно махали ей руками. Рапсодия улыбнулась и помахала в ответ.

После того как первые Дома заняли свои места и волнения, связанные с этим, немного улеглись, обстановка в Чаше начала меняться. Стали образовываться группы не только в соответствии с родством, то есть в зависимости от Дома, но и по флоту, с которым приплыли их предки, или по расе. Когда появились лирины, они проследовали прямиком к Помосту Созывающего и встали рядом с Рапсодией. Она спустилась вниз, чтобы их приветствовать, обняла Элендру и Риала, а также близких друзей из Тириана. Потом наступила тишина, и глаза лиринов обратились к королеве.

Элендра тоже стала объектом всеобщего внимания.

— Пойдем, — сказала она, взяв свою королеву за руку. — Я помогу тебе надеть платье, подарок от Миресилл.

Рапсодия отвела Элендру в свою палатку. Скрывшись за ее пологом, они услышали, как возобновился шум разговоров. Изредка вспыхивали и тут же затухали ссоры. В Чашу входили все новые и новые Дома.

— Утро только началось, собрались еще далеко не все, а они уже ругаются и ссорятся, как малые дети, — вздохнула Рапсодия, открывая пакет с новым платьем, — Надеюсь, они не поубивают друг друга до того, как все соберутся.

Элендра приподняла шлейф платья, чтобы он не испачкался.

— Они не станут драться на Совете, могущество Чаши им не позволит. И помни, Рапсодия: многие из этих людей видели друг друга в последний раз сквозь прорезь шлема, на поле боя. Им давно пора изгнать тень своих прежних разногласий. И очень хорошо, что именно ты созвала намерьенов — большинство абсолютно справедливо считают тебя совершенно нейтральной, только такой человек и может управлять Советом.

Рапсодия кивнула, сняла свое изысканное платье и надела наряд, присланный лиринами. Миресилл была ее любимой белошвейкой. Немолодая женщина прекрасно знала ее размеры и особенности фигуры — любое сшитое ею платье королева могла надевать без примерки.

Это платье Миресилл сшила из намерьенского шелка, сотканного еще до начала войны. Материал переливался оттенками серебра и золота, в зависимости от освещения. Миресилл украсила его множеством крошечных пуговиц сзади и на рукавах. Элендра помогла Рапсодии застегнуть платье и расправила подол, а потом отошла, чтобы взглянуть на нее со стороны. Лиринская воительница невольно ахнула, не в силах скрыть свой восторг. Древняя ткань сверкала в сиянии диадемы, и этот свет отражался в глазах королевы и золоте ее волос. Слезы радости и восхищения потекли по щекам Элендры, но они тут же высохли, когда она заметила, что Рапсодия оцепенела от ужаса.

Дата добавления: 2015-10-24