Книги, написанные под редакцией или с введением Хайека 4 страница

Как бы ни менялась государственная структура, в основе общества останутся неизменные нормы человеческого поведения. У властных органов есть право требовать от граждан подчинения только тогда, когда они уважительно сохраняют спонтанный порядок, обеспечивающий жизненный процесс общества.

Если исторически корректно считать введение публичного права ради особых целей и посредством чисто волевых действий, то нельзя не понимать, что частное право есть результат эволюционного процесса в том смысле, что никем персонально не придумано и никем не может быть отменено. В сфере публичного права должна преобладать законотворческая деятельность -- law-making. В то же время частное право столетиями участвовало в процессе правового самоанализа и исследования -- law-finding. Люди всегда пытались объяснить существо норм, влияние которых они уже на протяжении долгого времени испытывали, а также смысл справедливости и функции права.

Даже когда для реализации права нужна организация, мы должны обращаться к частному праву, а не публичному. В обществе, основанном на спонтанном порядке, публичное право попросту организует необходимый аппарат для эффективной работы. Так возникает особый вид суперструктуры, или надстройки, создаваемой исключительно ради защиты уже существующего естественного порядка для применения норм, на которые общество опирается. Напомним, что понятие закона в смысле номоса существовало и передавалось от Древнего Рима до нынешней современной Великобритании вместе с идеей индивидуальной свободы, т. е. там, где развитие частного права опиралось на активную роль судей, а не законодателей. Концепция закона и идеал свободы умирали всякий раз, когда закон трактовали как инструмент для достижения целей правительства.

Редко кто из судей и юристов понимает, что право, основанное на прецедентах, исчерпывается исключительно абстрактными нормами. В нормах, установленных законодателем, нет никаких ограничений. Долгое время, пока не рассмотрели серьезным образом все изменения закона в модусе номоса, законодатели почти исключительно заботились об установлении организационных норм, регулирующих работу правительственного аппарата. Традиционная концепция закона как номоса лежит в основе идей нормы Закона, управления согласно Закону, разделения властей. Когда представительские органы, поначалу занимавшиеся только особыми вопросами управления, стали рассматривать как источники номоса, всеобщих норм поведения, традиционное понятие закона уступило место воле законодателя.

Некоторые наблюдения более ясно раскрывают господствующие тенденции нашего времени, объясняют, почему путаница и постепенная замена частного права публичным составляют часть процесса перерождения свободного общества и спонтанного порядка в организацию в духе таксиса. Эта трансформация есть результат двух факторов, царивших более века: настойчивая замена норм здорового индивидуального поведения (коммутативной справедливости) понятиями социальной и дистрибутивной справедливости, с одной стороны, и перепоручение власти устанавливать нормы поведения правительственному аппарату. В законодательных собраниях почти полностью утратили понимание фундаментальной разницы между законом как универсальным правилом поведения и законом как частной инструкцией для управления.

Цель социалистов -- равное распределение доходов -- неизбежно ведет к замене естественного порядка жесткой организацией. Только в рамках последней можно определить понятие справедливой оплаты труда. В свободном обществе никто не занимается распределением, ибо никто не может предвидеть результаты труда. Справедливость можно лишь толковать как комплекс норм корректного индивидуального поведения. В ином контексте выражение "социальная справедливость" остается пустым понятием. Если общество уже выродилось в тоталитарный режим, то так называемое справедливое распределение "общего" продукта в виде материальных благ осуществляется властными органами как награда за исправное выполнение каждым предписанных обязанностей.

3.4. Религия и блюстители традиции
[Hayek F.A. The Fatal Conceit: The Errors of Socialism, London, 1988]

В завершение я хотел бы предложить некоторые наблюдения далеко неформального плана относительно связи главного довода "Пагубной самонадеянности" с религиозными верованиями. Подобные рассуждения наверняка не понравятся некоторым интеллектуалам, ибо в застарелом конфликте с религией большинство из них не смогли оценить ее роль должным образом.

Эта книга по сути рассматривает два неодинаковых способа существования. С одной стороны, есть тип эмоций и соответствующая модель поведения, весьма древняя и характерная для небольших групп, где каждый знает другого, а все вместе преследуют общие цели и помогают друг другу. Кажется странным, что эти примитивные чувства и архаичные повадки сегодня защищают поборники рационализма, эмпиризма, гедонизма и связанные с ними социалисты. С другой стороны, нельзя не видеть, что в результате поворота культурного развития мы оказались в ситуации невозможности служить общим целям, ибо в принципе не можем знать тех, на кого работаем. Более того, политические институты, моральные традиции эволюционировали так, чтобы сделать приемлемым факт и уровень жизни огромного количества людей, количественно несопоставимого с населением мира на заре цивилизации. Миллионы профессионалов сегодня заняты в сфере взаимовыгодного сотрудничества, имея при этом каждый лично выбранную цель и ничего не зная о другом и его целях.

Как это могло случиться? Возможно ли, чтобы традиции, которые людьми не осознавались и в случае осознания вряд ли бы им понравились, которые и сегодня подвергаются нападкам, все же передавались из поколения в поколение?

Частично ответ получен нами в самом начале книги при рассмотрении селективного характера эволюции морального порядка. Группы людей, уважающих моральные нормы и неукоснительно следующих им, не просто выживают, но и количественно увеличиваются. В чем устойчивый источник таких правил поведения, как не в постепенном осознании высокой эффективности и полезности расширенного порядка кооперации? Еще важнее: что помогло противостоять давлению инстинктов, а затем отразить атаки потерявшего чувство меры разума? Здесь мы не можем обойтись без религии.

Более вероятно, что обычаи и традиции, будучи нерациональными инструментами адаптации к условиям среды, направляют селективный процесс, когда группа переходит от тотемной организации к более сложным формам коммуникации. Магия и религия поначалу помогали анимистически интерпретировать любой тип порядка, так возникали знаки опознания для членов определенной группы. Б. Малиновский отмечал, что духов вообще трактовали как блюстителей традиции. Наши предки живут среди нас как духи в ином мире... Они становятся раздражительными и зловредными, когда мы не подчиняемся проверенным временем обычаям и нормам [Malinowski В. Foundations of Faith and Morals, Oxford University Press, London, 1936, p. 25].

Однако для реальной селекции этого мало. Такие верования и связанные с ними церемонии должны подкрепляться на другом уровне. Общепринятые практики должны иметь возможность благотворно влиять на группу в прогрессивной шкале значительно раньше, чем эволюционная селекция покажет свою эффективность. Так как же они передаются от поколения к поколению? В отличие от генетических характеристик, культурные ценности не наследуются автоматически. Передача или непередача позитивных и негативных накоплений в общую копилку зависят от того, каковы вклады конкретных индивидов. Именно поэтому многие и каждое из поколений должны особо заботиться о действенной передаче традиций и их распространении. Мифические верования различного типа могут быть особенно необходимы, когда правила поведения вступают в конфликт с инстинктом. Чисто утилитарное или функциональное объяснение различных обрядов и церемоний может быть недостаточным или даже неприемлемым.

Мистические и религиозные (главным образом монотеистического плана) идеи и верования во многом помогли людям в сохранении и передаче таких традиций, благодаря которым они выжили и расширились, пройдя через сито естественного и культурного отбора. Это значит, что некоторые виды практики мы обязаны сохранить, несмотря на наши предпочтения, ибо из них выросла цивилизация, даже если верования не верифицируются, не поддаются контролю, как научные теории, и не вытекают из рациональных доказательств. Иногда мне кажется, что в знак признательности их можно было бы называть "символическими истинами". Ведь именно они помогли народам в библейские времена населить землю, питаться и размножаться. Те же из нас, кто, как я, например, не склонен принимать на веру антропоморфную концепцию личного Бога, должны согласиться с тем, что поспешное устранение того, что мы считаем верованиями, лишило бы человеческий род мощной опоры. Ведь утрата расширенного порядка, плодами которого мы все пользуемся, веры и традиций породила огромные сложности, до настоящего времени нерешенные.

В любом случае, религиозное понимание добра и непостижимости путей Господних к нему можно так или иначе считать более точным, чем рационалистическая иллюзия, согласно которой мораль придумана человеком, чтобы умножить свою власть над природой и себе подобными. Если мы осознаем это, то сможем лучше понять и оценить скептицизм тех священников, которые продолжают проповедовать не в силу уверенности в непогрешимости догм, а дабы не допустить нравственного падения. И агностики должны согласиться, что традиционная мораль поддерживает не только цивилизацию и культуру, но и саму жизнь, хотя наука ее не принимает.

Несомненная историческая связь между религией и такими ценностями, сформированными нашей цивилизацией, как семья и личная собственность, естественно, не означает, что связь эта неразрывна. Среди основателей религии в течение двух тысячелетий многие выступали против собственности и семьи, однако среди устоявших религий именно те, которые освящают личную собственность и семейные узы. Напротив, антирелигиозные и антисобственнические установки коммунизма загубили его, ибо сегодня трудно опровергнуть доказанный историей факт, что коммунизм проявил себя в качестве наихудшей из религий. Именно в социалистических странах можно наблюдать действие естественной селекции религиозных верований.

Коммунизм пал именно там, - писал О'Брайн, -- где наиболее действенно экспериментировали, а потому появилась возможность развенчать все утопические иллюзии. Вера в него сохранилась у тех, кто еще не прочувствовал на себе последствия коммунизма, -- у западных интеллектуалов и нищих из третьего мира. Впрочем, первые убеждаются, что рационализм этого типа -- фальшивый идол, а поскольку нужда в идолах остается, то они предлагают вернуться к странной версии гегелевской диалектики, соседствующей с замкнутой и необсуждаемой верой в "гуманистическую тотальность". Истинная свобода для индивида, утверждал Герберт Маркузе, возможна только в специфически структурированном полисе, т. е. в рационально организованном обществе. Теологию освобождения нередко смешивали с рационализмом, чтобы произвести еще более жуткую религию, опасную и разрушительную для масс в тяжелых экономических условиях [Jay M. The Dialectical Imagination, Littie Brown, Boston, 1973; O'Brein C.C. God and Man in Nicaragua, in "Atlantic", VIII, 1986].

Как же религии удалось поддержать благотворные обычаи и привычки? Возможно, неосознаваемые традиции сохранялись долгое время при поддержке других, еще более сильных, верований. Некоторые магические практики были просто необходимы для выполнения подобной роли. В момент расширения свободного порядка сотрудничества, когда инстинктивный тотем ощущает реальную угрозу, иногда все общество зависит от продолжающегося влияния религиозной веры, что позволяет поддерживать структуру и растущее население.

Однако, поскольку расширенный порядок никем персонально не создан, нет никакого основания полагать, что опора религии кем-то спланирована, что вообще она -- результат какого-то заговора. Нам не дано наблюдать эффекты нашей морали, поэтому смешны фантазии о том, что какая-то элита, группа заговорщиков холодно рассчитывает и отбирает из разных моральных систем одну, дабы "благородной ложью" отравить какой-то народ опиумом, чтобы заставить его служить чьим-то государственным интересам. Несомненно, выбор между различными религиозными версиями сделан веками соперничества господствующих позиций. Иногда поддержку определенной религии цинично использовали светские власти. Все же длительные периоды эволюции комплекса правил, гарантировавших рост общины, остаются самым решающим фактором в пользу той или иной группы.

Возникают некоторые языковые проблемы в описании и оценке этих факторов. Обычный язык не подходит для внятного и необходимого разведения понятий. Например, как назвать знания, благодаря которым человек обучается такому способу поведения, когда не только он и его семья, но и незнакомые ему люди выживают и улучшают условия жизни, когда люди сохраняют обычаи, точность которых нельзя проверить? Очевидно, в данном случае успешным развитием руководило не то, что сегодня называют рациональным познанием. Такую практику нельзя назвать эмотивной, хотя определенные факторы, как страх поражения или наказания, могли бы способствовать поддержке нужных установок. Много раз имели успех именно те, кто доверялся вслепую обычаям, например религиозной максиме о том, что "совесть -- наилучший советник". Совестливые люди и сегодня посрамляют слишком умных плутов и негодяев. В качестве стратегий выживания скользкие натуры и суровые типы держали собой важные ветви биологической эволюции. Мораль в аскетической форме чаще демонстрировала свою эффективность в сравнении с обтекаемыми нормами. Сторонники "гибкой" морали проще теряют свое лицо, меняя направления в зависимости от направления ветра с помощью того, что обычно называют знаниями.

Что касается лично меня, признаюсь, что я не в состоянии ни утверждать, ни отрицать наличие существа, называемого Богом, ибо не понимаю, что под этим словом подразумевается. Однако я отвергаю определенно антропоморфические, личностные и анимистические трактовки божественного. Представление о ком-то, кто действует наподобие человека или разума, мне кажется порождением дерзкой переоценки человеческого разума. Я не могу осмыслить слово, которое в структуре моего мышления и понимания мира не имеет соответствующего места. Было бы нечестно с моей стороны использовать имя бога, словно оно играет роль в моих верованиях.

Я долго колебался, стоит ли делать подобные замечания личного плана. Затем решил, что верующим будет весьма полезно признание открытого агностика, что мы приходим к каким-то общим выводам. Возможно, многие, говоря о Боге, просто персонифицируют моральные ценности, дающие жизнь нашему сообществу. Мы научаемся понимать, что источник порядка, приписываемый религией человекоподобному божеству, -- это своего рода путеводитель, показывающий, как можно с успехом передвигаться внутри определенного целого. Это божество не чуждо физическому миру, оно -- одна из его наиболее сложных характеристик, ибо любая из частей может дать живописный образ целого мира. Все же хотя религия и запрещает идолопоклонство, создание фантомных образов не прекращалось. Большая часть людей трактуют абстрактные принципы и традиции как повеления личностной Воли. А если все так, то почему бы не искать осуществление этой воли в обществе, созревшем, чтобы отказаться от наиболее явных сверхнатурализмов как предрассудков?

От так поставленного вопроса может зависеть выживание нашей цивилизации

1. Рынок, социальная справедливость и солидарность

Обеспечить минимальный доход всем и каждому на уровне не ниже
прожиточного не только совершенно законно, но и составляет
необходимую задачу Большого общества, где индивид не может
уповать на поддержку особой группы, внутри которой он родился.

Нет дистрибутивной справедливости там, где никто не распределяет.

4.1. Социальная справедливость как атавизм
[Hayek F.A. New Studies in Philosophy, Politics, Economics and the Hislory of Ideas, London, 1978]

1. Термин "социальная справедливость" вплоть до сегодняшнего дня употребляется как синомим дистрибутивной справедливости. Это выражение как нельзя лучше показывает неприменимость этой идеи к рыночной экономике, ибо не может быть никакой дистрибутивной справедливости там, где никто не распределяет. Справедливость имеет смысл только как норма человеческого поведения. Не существует никакой гипотетической нормы, которую можно было бы определить как справедливую или несправедливую в условиях рыночного товарного обмена в отношении конкретных людей как агентов обмена. Индивиды могли бы действовать более или менее справедливо, но результаты их действий не могут быть предметом прогнозов и оценок, именно поэтому конечный результат нельзя называть ни справедливым, ни несправедливым.

Полная беспредметность "социальной справедливости" проявляется в том обстоятельстве, что нет никакого единства в споре о критериях, на основании которых стала бы возможной объективная оценка эффективности вклада каждого в общий продукт для так называемого справедливого вознаграждения, если речь идет о свободном обществе, где люди реально владеют возможностью использовать собственные знания в своих личных целях. Моральная ответственность индивида за собственные действия, в самом деле, несовместима с реализацией глобальной модели централизованного распределения. Итог всех проведенных исследований показывает, что никто из недовольных сегодняшней моделью распределения не в состоянии противопоставить решительно ничего определенного взамен, того, что обладало бы признаками справедливости.

2. Все же большая часть людей продолжает упорно настаивать на социальной справедливости, даже после доказательства того, что выражение лишено смысла. Причина такого удивительного упорства заключается в том, что инстинкты, унаследованные нами от тотемных разновидностей общества, глубоко укоренены в нашей природе, Тем не менее они совершенно не применимы к цивилизованному типу общества. Человек вырос из примитивного общества, когда возросшее число популяции освоило успешные формы сотрудничества, что и заставило людей отказаться от старых групповых тотемных принципов поведения.

Нельзя забывать, что 10 тысяч лет назад люди жили группами в 50 охотников и питались по строго охраняемому регламенту на территории, контролируемой кланом. Нужды этой древней примитивной общины диктовали большую часть моральных принципов, которые до сих пор сохранили известный определенный смысл. Речь идет о группе, которая в поисках пропитания выдвигала главаря, или вожака, функцией которого была выдача каждому члену группы неравных порций пищи, в зависимости от его роли в деле выживания группы как таковой. Более чем вероятно, что большая часть этих моральных принципов передавалась из поколения в поколение не только посредством обучения и подражания, но и генетическим образом, т. е. сделались врожденными.

Однако далеко не все естественное в данных обстоятельствах следует считать позитивным и необходимым для репродукции вида. Странно, но многих привлекает именно то, что характеризует примитивность формы управления небольшой группы -- унитарная цель, общая иерархия целей, распределение средств согласно общественной оценке индивидуальных заслуг, хотя именно эти формы накладывали предел подобной социальной форме. Членам группы были хорошо известны обстоятельства, из знания которых можно было бы извлекать пользу. Человек примитивного общества никогда не был свободным. Свобода всегда есть продукт цивилизации. У индивида в группе нет сферы, где признается независимым его поведение. И вожаку банды нужны повиновение и поддержка. Мечта нынешнего социализма мало отличается от цели примитивной общины, но пока есть детальное регламентирование всех социальных ролей, со стороны индивида не может быть никакого свободного экспериментирования.

3. Открытое общество, к которому привел прогресс цивилизации, стало возможным в результате постепенной замены специфических целей и социальных ролей абстрактными нормами поведения. Так выстраиваются гармонически согласованные действия на основе общих параметров, благоприятствующих спонтанному порядку. В результате информационные потоки, прежде разобщенные, теперь оказываются в распоряжении растущего числа людей. Их символическую форму мы называем рыночными ценами. Важно заметить, что случайное совпадение результатом разных групп людей уже не могло удовлетворять инстинкты былого времени.

Классический смысл операций рыночного обмена прекрасно характеризует греческий термин "каталлактика". Войти в сообщество, изменить неприязнь на дружбу -- главное в каталлактической игре рыночного обмена. Способ функционирования рынка вполне соответствует определению, предлагаемому Оксфордским словарем: соревнование по определенным правилам, где превосходство доказывается силой, умением или удачей. Будучи игрой удачи и способностей, рынок заставляет каждого игрока выкладываться до предела. При этом из общего фонда каждый сможет получить определенную, но никем персонально не фиксированную часть.

Начало игры отмечено отказом от протекции и групповых обязательств, а также вступлением в контакт с другими незнакомыми племенами. Когда первые неолитические коммерсанты пересекали Ла-Манш на барках, груженных кремнием, чтобы, продав его, загрузиться вином и янтарем, то они при этом заботились не о том, как лучше обеспечить своих соплеменников, а о том, как больше заработать. В поисках более выгодных покупателей они находили незнакомых людей, которые лучше платили, поскольку знали, как иначе можно употребить те или иные товары.

4. Постепенно абстрактные цены-индикаторы заменили собой другие символы, появились совершенно новые возможности использования ресурсов, что в свою очередь потребовало иного поведения и иной морали. Изменения особенно явственно ощущались вблизи городских центров торговли и ремесел. На пересечении торговых путей люди постепенно уходили от тотемной морали и варварских обычаев и создавали новые правила каталлактической игры.

Необходимость требует быть кратким и максимально упрощать доводы, пользоваться не совсем подходящими терминами. При переходе от морали первых охотников и собирателей к морали созидателей спонтанного порядка мы перепрыгиваем через эпоху, намного превышающую по продолжительности период расцвета городов и торговли. При этом немалую роль играл процесс создания моральных кодексов, основанных на монотеистических религиях. Период племенного образа жизни человека представляет собой переходную фазу от форм общения лицом к лицу с общими для всех целями к более сложным формам общения, где люди уважают лишь абстрактные правила игры, используя собственные знания для достижения собственных целей.

Нашими эмоциями еще во многом управляют групповые инстинкты охотников, хотя в вербальной традиции присутствуют обязательства по отношению к ближнему. Все же частокол моральных требований остается во многом чуждым человеку с племенным мышлением. В обществе с различными по характеру целями, основанными на специфических познаниях, усилия людей ориентированы на обмен с малознакомыми партнерами, а общие нормы действий стали основанием порядка и социального мира. Взаимодействие людей становится игрой, ибо от каждого требуется соблюдение правил и норм, а не просчет результатов, хотя целью остается самосохранение и обеспечение достатка для собственной семьи. Нормы, развиваясь постепенно, делали эту игру все эффективнее, сводили все правила к законам уважения собственности и ненарушимости договора. Нормы способствовали разделению труда и процессу взаимного приспособления независимых друг от друга усилий.

5. Часто до конца недооценивают значение феномена разделения труда. Большинство людей полагает, что есть предустановленный кем-то порядок, где каждый вносит свой вклад в создание общего продукта. На деле куда важнее скоординировать посредством рыночных механизмов усилия многих людей по производству материалов и полуфабрикатов, чем организовать труд рабочих или специалистов.

Именно такой тип разделения труда, или правильная специализация разных предприятий, обеспечивает успех в условиях рыночной конкуренции. Цены немедленно указывают производителю, какие средства следует использовать в производственном процессе. Вполне эгоистичный интерес и борьба за прибыль толкает его к действиям, результат которых -- максимальная польза всех и каждого члена общества, при условии, что цены показывают реальное соотношение сил на рынке, а не давление государственного аппарата. Только продиктованные рынком цены покажут, насколько предложение отвечает спросу. Кроме того, только свободный рынок гарантирует, что все рассеянные в обществе сведения найдут применение.

Игра рыночных цен посредством роста шансов для каждого ведет к растущему благосостоянию и процветанию всего общества. Объективные факты, а не чей-то произвол установили размер вознаграждения для каждого, ведь никто не может знать тотальности фактов заранее. В то время как процесс промышленной специализации увеличивал возможности каждого его участника, безличные силы, использовавшие конкретные знания, устанавливали ценовые сигналы, посредством которых люди узнавали, что и как они должны делать. При этом нельзя не заметить продуктивность таких сигналов, ибо наибольший вклад в общую копилку каждый делает, опираясь на ценовые показатели. Если мы находим справедливой норму зависимости оплаты от роста благосостояния общества, то нельзя не считать справедливой меру вознаграждения, продиктованную свободным рынком.

6. В результате каталлактической игры иные, возможно, приобретут больше, чем, как кому-то покажется, они заслужили, а другие, напротив, намного меньше. Неудивительно, что кому-то захочется затеять перераспределение материальных благ авторитарными методами. Беда состоит в том, что подлежащий распределению общий продукт появляется на свет только благодаря рынку: именно рынок предлагает компенсацию затрат, не вникая в вопросы потребностей и заслуг. Природа компенсации состоит в особенном характере информации, материальных средств и личных качествах тех, кто стремится внести наибольший вклад. Те, кто предпочитает гарантированный минимум по договору, чувствует себя обделенным рядом с теми, кто любит рисковать и, реинвестируя, получать высокие доходы.

Разнообразные вклады тех, кто научился зарабатывать, существенным образом ориентируют ресурсы в направлении увеличения общественных фондов. Если не признать правомерность таких доходов, казна иссякнет и мы не сможем разделить то, чего просто нет. Иногда и в самом деле вполне справедливые доходы могут быть невероятно высокими. Важнее понимать необходимость реализовать перспективу высоких доходов, ибо нужна такая планка, на которую бы могли ориентироваться те, кто менее способен и не так предприимчив.

Но не только на неравенство сетуют защитники народной справедливости, высокие доходы многих западных производителей их злят на фоне общего снижения их доходов или замедления роста собственных тарифов. Однако для реализации амбициозных целей равного распределения есть более серьезное препятствие.

Благодаря каталлактической игре цен, безразличной к справедливости, но работающей на эффективность производства, рост народонаселения показывает рекордные темпы. Теперь мы можем не только поддерживать имеющееся число обитателей мира, но и последующий рост населения только при условии, если максимально задействуем возможности этой игры, дающей самые высокие показатели продуктивности.

7. Если люди редко способны оценить, чем они обязаны каталлаксии, не понимают, насколько само их существование зависит от рынка, если часто сетуют на неравенство и несправедливость, то это говорит о том, что из-за неумения смысл этой игры ими не усвоен. Ее метод состоит в том, что, работая на других, человек в рамках конвенциональных правил преследует только собственные интересы, которые, даже не будучи эгоистическими в расхожем смысле слова, остаются все же его собственными.

Моральность поведения -- не только со стороны предпринимателей, но и тех, кто работает на себя -- заключается в ведении честного соревнования. Правила игры допускают ориентацию только на ценовые абстрактные показатели, в ней нет места личным симпатиям и антипатиям, субъективным оценкам заслуг своих конкурентов. В противном случае мы имеем случай личного поражения под маской диктата, безответственность в решении заменить умелого специалиста на никчемного человека или решить дело в пользу собственно продукции.

Новая мораль либералов возникла в ответ на требования Большого, или Открытого, общества. Она требует равенства по отношению к себе, как и к другим, за исключением разве что членов собственной семьи. Многие интеллектуалы расценивали как прогресс расширение моральных установок до всего общества. Но потом, очевидно, они не раз пожалели, когда поняли, что применение этих правил расширяет их собственные обязательства, а те старые правила, которые нельзя было распространить на всех, должны были просто исчезнуть.

Против такого неизбежного смягчения долженствования, всегда сопровождающего расширение содержания, восставали укорененные веками моральные чувства. Сплоченность небольшой группы лиц требует жесткости в вопросах морали, однако продуктивность мирного сосуществования в гигантском Открытом обществе невозможна без свободно мыслящих людей. Речь идет о моральном праве, которое под названием социальной справедливости присваивает себе государство для силового изъятия благ и их перераспределения. Подобная искусственная манипуляция с различными выходами и каналами трудовых ресурсов срабатывает против производителей.

Дата добавления: 2015-09-04