Глава 27. Осень 1942 года была холодной и короткой

Осень 1942 года была холодной и короткой. Уже к середине сентября на деревьях почти не осталось листьев, от порывов ветра в окнах дребезжали стекла, а пламя свечей вздрагивало. Печи то и дело начинали чадить, и Прингл, ругаясь, отправлялся прочищать дымоходы.
Я часто уходил на озеро, облюбовав там маленькую заводь, по берегам поросшую кустами вербы. От заводи сквозь ветки было видно все огромное зеркало озера, которое на ветру покрывалось рябью и напоминало серую черепичную крышу. Временами через облака пробивалось солнце, освещая все странным, фееричным светом. На волнах в это время появлялись рябиново-красные отблески, словно в глубине кто-то рассыпал янтарь. В заводи же вода оставалась спокойной и прозрачной, сквозь нее были видны длинные темно-зеленые плети водорослей и уходящая вглубь старая железная цепь. Не знаю, что было на том конце цепи, — мне так ни разу и не удалось ее вытащить.
Я подолгу смотрел на воду и думал о всякой всячине, желательно как можно более далекой от моей нынешней жизни: например, о затопленном городе Ис у побережья Бретани и о том, могут ли его найти магловские подлодки. Говорят, там иногда можно услышать звон колоколов из-под воды. Может быть, и в школьном озере есть что-то подобное? И если нырнуть и поплыть, касаясь рукой железной цепи, то рано или поздно увидишь дома, в окна которых заплывают рыбы, бывшую рыночную площадь, облюбованную русалками, и заросшую водорослями мостовую. Странно даже, что никто до сих пор не решился на такое путешествие. Хотя, возможно, город заколдован, и, поднявшись на поверхность, окажешься совершенно в другом месте или даже в другом времени. Школа и ее обитатели станут невидимками для тебя, а ты — для них, пройдешь мимо и не заметишь...
С тех пор, как мы с Томом рассорились, ничего не изменилось. Он несколько раз пытался помириться, но словно какой-то внутренний демон заставлял меня отвечать издевками, так что Том, пожав плечами, уходил. Потом ему, кажется, стало все равно. А мне было тоскливо, но я никак не мог заставить себя сделать шаг навстречу. Мучился, но не хотел первым идти на попятный. Злился, то скучал по нему, то чуть ли не ненавидел — и никак не мог понять, что же, собственно, происходит.
Сейчас я понимаю, что это была самая банальная притирка. Внутренне, в глубине души, я уже тогда знал, что с этим человеком мне предстоит работать всю жизнь, и не просто работать, а подчиняться ему, служить ему, быть готовым умереть за него. Именно поэтому мое "я" сопротивлялось. Нам нужно было определить границы допустимого, заново научиться понимать друг друга, выяснить, чем и кем мы будем один для другого в последующие годы. Тем более, что игры, в которые нам предстояло играть, были опасны и, как любые игры, вполне по-детски жестоки. Эта притирка не могла пройти без ссор. Но тогда я этого не понимал, и мне было попросту плохо. По наивности и молодости я решил, что эта размолвка навсегда, и честно пытался научиться жить без Тома, но не чувствовал в итоге ничего, кроме гнетущей пустоты, как будто из моего мира разом вырезали половину.

***
Жизнь нашей компании я наблюдал в это время со стороны. Меня из нее не вычеркивали — наоборот, Розье и Флинт несколько раз пытались помирить нас с Томом. Но я сам отстранялся, не хотел ни в чем участвовать. Между тем в жизни не только компании, но и всего факультета происходили перемены. Слизерин медленно, но верно превращался в хорошо организованную, почти военную структуру. Как-то незаметно на каждом курсе выделился неофициальный лидер — их называли "старшими", — и Том в качестве старосты факультета имел дело только с ними. Лидеры несли ответственность за то, что творилось у них на курсе. Они входили в нашу компанию, которую с недавних пор наполовину в шутку, наполовину всерьез стали называть "ближним кругом". Это было во многих смыслах удобно и выгодно, не говоря уже о том, что вызывало зависть. Зато и доставалось лидерам за нарушения их подопечных не на шутку. На втором курсе "старшим" был Селвин, плотный рыжеволосый пацан. На первом — Вилли Трэверс, которого Том очень опекал. Сам Вилли смотрел на Риддла снизу вверх, со смесью восторга и ужаса, и верил ему безоговорочно.
Все, за что с факультета снимали баллы, перестало быть личным делом нарушителя — теперь это было чуть ли не намеренным преступлением против всех. Что было вполне в духе Слизерина с давних пор, так что принцип приняли без особой внутренней ломки. Факультет важнее отдельных людей; факультет должен всегда быть заодно; хорошо то, что усиливает Слизерин, плохо то, что его ослабляет; думай прежде всего о факультете, а не о себе; помоги другому слизеринцу, а факультет всегда тебе поможет и никогда не оставит в беде...
Этот кодекс никому не приходило в голову записывать; тем не менее, младшим курсам его внушали постоянно, так что они знали эти "заповеди" почти наизусть, словно впитали их в плоть и кровь. На факультете появилась касса, в которую следовало сдавать обязательные взносы. Из них устраивали общие вечеринки и помогали выходцам из бедных семей и тем, у кого родители погибли на фронте. Лидеры контролировали поведение своих подопечных — какими методами, никого не касалось, — потому что за все спрашивали с них, а нарываться на возмездие даже не от самого Тома, а от "ближнего круга" никому не хотелось. Зато во внешнем мире Слизерин никто не трогал — Том брал на себя все переговоры с преподавателями, и почти всегда ему удавалось "отмазать" нарушителей. Да и среди студентов желающих ссориться со слизеринцами было мало, потому что факультет жестко защищал своих. Никто не смеет обижать слизеринца, гласил неписаный принцип; а кого надо, мы и сами обидим...
Слагхорна новое положение вещей вполне устраивало — Слизерин с большим отрывом держал первенство школы по баллам. Вдобавок на факультете можно было вовсе не появляться, хотя декан и раньше не утруждал себя посещением студентов. Теперь же Том брал на себя решение любых вопросов, и Слагхорн во всем полагался на него.
Новые порядки касались, правда, не всех. Это была чисто мальчишеская система — распространить ее на девочек, этих непонятных и непредсказуемых существ, никому и в голову не приходило, да и нужды не было. Так что девчонки только посмеивались, глядя со стороны на мужские игры в иерархию. Старшекурсники тоже были на особом положении — они не трогали наш курс, мы не трогали их. Тем более что там были входившие в "ближний круг" Нотт и Руквуд, так что обеспечить поддержку новой политики оказалось несложно. Еще не трогали Блэков — те всегда держались особняком, и общие правила на них по взаимному молчаливому согласию не распространялись.
Единственным серьезным очагом сопротивления оставалась квиддичная команда. Капитаном в прошлом году стал Эдриен Дэйвис. Раньше они с Томом неплохо ладили, но сейчас Дэйвис, видно, слишком сильно чувствовал угрозу своему авторитету — ведь капитан обычно имеет на факультете большой вес. А тут его, выходит, оттеснили на задний план, и кто? Мальчишка на год младше. Что с того, что он староста? Чего ради заводит свои порядки?
Началось с того, что из команды выгнали Нотта — по какому-то надуманному предлогу, кажется, за опоздания на тренировки. Потом Дэйвису удалось заручиться поддержкой почти всего четвертого курса, где учился ловец, Абраксас Малфой, которого сокращенно звали Касси. У Касси было худое узкое лицо, светлые, почти белые волосы и упрямый взгляд. Он происходил из семьи разбогатевших производителей котлов откуда-то из Уилтшира. Говорили, что у деда Касси деловая хватка была как у бульдога, и он буквально душил конкурентов. Фамилия его в те времена звучала как "Мэлфорд", но, поднявшись в высшие слои, дед Касси решил ее облагородить и переделал на французский лад. Очень скоро он узнал, что совершил ошибку, — добрые люди разъяснили значение красивого словечка "Malfoi"*, — но решил оставить все, как есть, к сведению соперников. "Пускай не верят, так и надо, я вот тоже никому не верю, — говаривал он. — А если еще начнут бояться, так мне же лучше".
Понятно, что в такой семье и внук отличался сильным характером — во всяком случае, еще на первом курсе, когда Абраксаса Малфоя дразнили из-за дурацкого имени (дедушка считал его очень аристократичным), Касси быстро отбил у насмешников охоту язвить. Он пользовался большим влиянием на своем курсе, и именно ему бы стать лидером и войти в "ближний круг" — но Касси не желал подчиняться и выбрал войну. После нескольких жестоких, но не достигших успеха карательных экспедиций со стороны нашей компании и ответных выпадов четвертого курса установилось вооруженное до зубов перемирие. Том решил не форсировать события — почему-то он был твердо уверен, что Малфой никуда от него не денется.
После того, как на факультете заметили, что мы с Риддлом в ссоре, Дэйвис принялся предлагать мне дружбу, очень явно и неуклюже. Я ее не отвергал, но и принимать не спешил. Компания Дэйвиса мне не нравилась — там не было таких интересных разговоров, как у нас, не было такого риска и азарта. Шутки были не особо изобретательны, а войну с Томом они вели слишком примитивно, в лоб, что называется. Помогать им против своих я не собирался, перемывать кости Тому в обществе Дэйвиса — тем более, а на его расспросы отвечал уклончиво. Уж слишком капитан квиддичной команды был любопытен: о чем, мол, рассказывает нам Маркус Флинт, не симпатизирует ли он Гриндельвальду... Вскоре у меня появились подозрения, что Дэйвис-то и доносит на нас директору, стараясь убедить того, что в компании Риддла ведется агитация в пользу немцев и чуть ли не создается подпольная ячейка помощи Гриндельвальду. В условиях войны, при всеобщей шпиономании, это было серьезное обвинение. Люди иной раз попадали в Азкабан и за меньшее.

***
Дэйвис был не первым и не последним, кто мечтал отомстить Тому за обиды, очень может быть, что и вымышленные. За свою жизнь я почти не встречал людей, которые были бы равнодушны к Риддлу. Одни его боготворили, другие пытались уничтожить, но всегда были затронуты некие сильные чувства. При этом желающих общаться с Томом было намного больше, чем тех, кого он приближал к себе. Не попавшие в число избранных зачастую начинали мстить — так отвергнутая любовь иной раз перерастает в слепую ненависть. И тогда, и в дальнейшем самыми упорными и яростными противниками Темного Лорда становились те, кто надеялся на его благосклонность, но не получил ее.
В то время я более чем хорошо их понимал. Временами я почти ненавидел Тома. Это было совершенно иррациональное чувство, ведь никто, кроме меня, не был виновен в разрыве. Но меня снедала жажда мщения. Причем, в отличие от Дэйвиса, орудие мести все время было у меня в руках, и я мог пустить его в ход в любой момент.
Держать у нас в спальне тот самый зашифрованный дневник и кольцо с черным камнем я не рисковал и нашел для них другое укрытие — спрятал в библиотеке на нижней полке одного из шкафов, за слежавшимися от времени стопками газет тридцатилетней давности. Судя по слою пыли, туда годами никто не заглядывал. Достать дневник и переправить его в аврорат было бы делом нескольких минут. Иногда искушение становилось настолько сильным, что я боялся даже подходить к библиотеке.
Конечно, рано или поздно, даже много лет спустя, со мной рассчитались бы за предательство. Но удерживало меня вовсе не это. Остатками разума я понимал, что на самом деле хочу не мстить Тому, а, наоборот, с ним помириться — просто злость заставляет меня действовать таким извращенным способом. Так ревнивая жена, узнав, что муж завел любовницу, подливает ему яд в кофе, хотя в глубине души желала бы вернуть его, а вовсе не убить…
Чтобы Том не догадался о моих мыслях, я так старательно "закрывался" в его присутствии, что у него, должно быть, от моей окклюменции постоянно болела голова. К счастью, виделись мы редко, Риддлу было не до меня. Он развернул такую обширную деятельность, что непонятно было, откуда берутся силы. Помимо учебы и факультетских реформ, Том в начале октября стал-таки лаборантом у Меррифот. Профессор подошла к делу серьезно и принялась готовить его к роли преподавателя, хотя вслух об этом не говорила. Так что теперь у него были трижды в неделю дополнительные занятия по ЗОТИ; вдобавок Меррифот приносила ему стопки книг из своей личной библиотеки и требовала чуть ли не вызубрить их наизусть.
Помимо этого, Том продолжал помогать с уроками Хагриду и вдобавок не отступился от намерений касательно Минервы. Он держался от нее на расстоянии, но не прекращал ухаживаний, иной раз очень изобретательных. Когда Робертсон входила в Большой зал, над ее головой рассыпались фейерверки, или же она шла по ковру из цветочных лепестков; а бывало, что утром перед входом в гостиную Гриффиндора появлялся настоящий сад с яблоневыми деревьями, птицами и травой. Ничего особенного в этом не было — в принципе, на такое колдовство способен любой волшебник, — но иллюзии были очень реалистичны, так что, касаясь ствола наколдованной яблони, можно было почувствовать шершавую поверхность и даже увидеть муравьев, деловито спешащих куда-то по трещинам коры.
Столь явные признаки внимания не могли остаться незамеченными — на Робертсон откровенно пялились и болтали у нее за спиной. Все это выводило Минерву из себя. Она разыскивала Тома на переменах и возмущенно требовала, чтобы он прекратил свои штучки. Но потом, с чисто женской непоследовательностью, начинала расспрашивать, какие заклятия он использовал и как закреплял эффект. Спор обычно затягивался до звонка на урок, а на следующей перемене Минерва уже стояла у двери класса, когда мы выходили, чтобы продолжить разговор. Не обращая внимания ни на кого вокруг, она уводила Тома к окну, раскладывала на подоконнике справочники и, то и дело отбрасывая волосы, чтоб не мешали, принималась доказывать ему, в какой формуле он допустил ошибку.
В другой раз эти двое могли остановиться поболтать посреди коридора, так что толпа школьников огибала их, словно морское течение — остров. Постепенно от трансфигурации они перешли к литературе и политике и теперь часами бродили вокруг озера, держась за руки — Том в школьной мантии, Минерва в стареньком коричневом пальто и перчатках. Когда он превращал встретившиеся по пути камни в кроликов, Минерва тут же заставляла их обернуться стайками птиц. Подчиняясь движению палочки Тома, птицы становились облаками и проливались дождем — Минерва смеялась и наколдовывала из воздуха зонт, под которым прятались оба.
Наверное, ей одной во всей школе еще не ясно было, что это любовь.
Все остальные давно уже все поняли. Минерва была анимагом и превращалась в кошку, так что над Томом посмеивались: мол, выбрал жену, которую легко прокормить, мышей она сама себе наловит... Девочки со Слизерина ненавидели Минерву лютой ненавистью, хотя выражали это по-разному. Маленькая Эйлин Принс замкнулась и почти ни с кем не разговаривала, Патриция Деррик рассказывала всем, какая Робертсон дура, да еще и ходит в штопаных чулках, а Лорин Яксли строила планы, как бы подлить ей яду или, по крайней мере, отворотного зелья. Правда, так и не решилась — побоялась ссориться с Томом.
Бывший кавалер Минервы, Джордж МакГонагалл, тоже все видел — не слепой, как-никак, — и чем дальше, тем больше выходил из себя. От природы добродушный, он поначалу просто ждал, пока увлечение пройдет. Потом попытался поговорить с невестой серьезно и добился только того, что Минни отказалась сидеть вместе с ним на уроках. Наконец он не вытерпел и прислал Тому записку с формальным вызовом на дуэль — в шесть часов вечера в пустом коридоре четвертого этажа.
Слухи о дуэли быстро распространились, и зрителей набралось немало. Кроме гриффиндорцев и слизеринцев, пришли еще хаффлпаффцы, а также Даррен Малсибер и несколько других студентов с Рэйвенкло, всем своим видом показывавших, что они выше подобных глупостей и им невыносимо скучно. Сзади над толпой возвышалась лохматая голова Хагрида, а у стены, небрежно прислонившись к ней и глядя исподлобья, стоял Касси Малфой. Надо же, и этот пришел посмотреть...
МакГонагалл сильно нервничал, даже со стороны было видно, как у него дрожат руки. Он явно уже жалел, что ввязался. Прислав вызов, он тем самым публично признал, что его обошли, был смешон и знал это.
Том пришел минута в минуту, пробрался через толпу, окружавшую МакГонагалла, и сказал ему так дружески, словно они собрались вместе выпить пива:
— Привет. Прости, что заставил ждать.
Джордж не удостоил его ответом. Наблюдатели расступились, освобождая место для дуэлянтов. Аластор Моуди с Гриффиндора, который до последнего пытался отговорить МакГонагалла от дурацкой затеи, раздраженно дернул плечом и вышел на середину, чтобы взять на себя обязанности рефери.
— Правила все знают? Деретесь, пока один из противников не будет разоружен или не признает себя побежденным. На счет "три" — начинайте.
Он отошел назад и, стоя у стены, громко стал отсчитывать:
— Один... два... три!
— Expelliarmus! — тут же выкрикнул МакГонагалл. Губы у него дрожали, очки сбились набок.
Том, стоявший напротив, лишь приподнял бровь и чуть повел запястьем. Летевшее в него заклятие ушло в сторону и ударило в стену, выбив кусок штукатурки. Зрители отскочили подальше. Стало тихо, слышалось только шумное дыхание Джорджа и потрескивание факелов.
— Нападай! — потребовал МакГонагалл.
Том отрицательно покачал головой.
— Трус!
Том пожал плечами.
Следующее заклятие ударило в него мгновенно, но в нескольких дюймах от Тома словно сам собой появился в воздухе блестящий пузырь магического щита. Яркий луч заклятия срикошетил обратно в МакГонагалла и сбил того с ног.
Теперь Джордж окончательно потерял голову. Он весь побагровел и раз за разом слепо бросался в драку, уже ни о чем не думая. Вспышки заклятий летели из его палочки, словно магловские трассирующие пули, но ни одна не достигла цели — они уходили в сторону или возвращались обратно, отшвыривая самого МакГонагалла к стене. Вскоре Том начал развлекаться, сохраняя при этом спокойно-вежливое выражение лица: заставлял заклятия противника на лету менять направление движения, рассыпаться фейерверками, вспыхивать и сгорать, словно угольки, распадаться на бумажные самолетики... Рэйвенкловцы каждый раз громко аплодировали — увидев вместо банальной драки поединок интеллектов, они прониклись к Риддлу симпатией.
Расстояние между дуэлянтами постоянно сокращалось — Том был уже всего в нескольких футах от Джорджа, а тот никак не мог в него попасть. Летевший в Тома огненный шар прямо в воздухе превратился в ком снега и лавиной обрушился на обоих. Дуэлянты теперь стояли по колено в снегу, а лицо разгоряченного Джорджа покрылось капельками от тающих снежинок. Вокруг смеялись, в коридоре пахло зимой и хвоей. Драка превращалась в рождественскую забаву, в театральное представление. Палочка Тома чуть дернулась, и на стенах появилась изморозь, а на факельных скобах — искрящиеся отблесками огня сосульки. Коридор покрылся слоем льда; Джордж поскользнулся на нем, размахивая руками, и выронил собственную палочку, которая, вращаясь, откатилась к окну и замерла под подоконником. Раздались аплодисменты. Джордж кинулся было за палочкой, но Моуди схватил его за рукав:
— Стой! Ты разоружен, дуэль окончена.
— Это нечестный прием!
— Кодекс позволяет превращать опору под ногами противника в лед, песок или воду. Риддл же не подножку тебе поставил — он применил заклятие, так что все честно...
МакГонагалл, кажется, был готов наброситься на Тома с кулаками, но тут послышался шум, и через толпу зрителей пробилась Минерва. Волосы у нее растрепались, глаза сверкали.
— Что здесь происходит?! Как вам не стыдно! Вы ведете себя как варвары, а не как цивилизованные люди! Что вы себе навообразили? Как посмели? Я свободный человек, а не ваша рабыня! Видеть вас обоих не хочу!
Ей, кажется, очень хотелось влепить кому-нибудь пощечину, но она никак не могла решить, Джорджу или Тому, так что просто развернулась и ушла. Кто-то попытался засмеяться, но Том нашел взглядом весельчака в толпе и так на него посмотрел, что тот мгновенно заткнулся.
Убедившись, что забава окончена, зрители стали расходиться. МакГонагалл тоже ушел, ни на кого не глядя; его приятель Хупер что-то втолковывал ему, бросая на Риддла раздраженные взгляды. Хагрид неловко топтался на месте, раздираясь между восторженным отношением к Тому и лояльностью к собственному факультету.
— Спасибо за поддержку, — сказал Том Аластору.
— Не за что, — холодно ответил тот. — Я просто следил, чтобы все было по правилам.
Он ушел вслед за гриффиндорцами, а слизеринцы потянулись в подземелья. Розье оживленно болтал с Томом; мне очень хотелось подойти, но я не стал. Он и так получит свой звездный час славы — еще бы, такое шоу устроил... Вдобавок на Малфоя он, кажется, тоже произвел впечатление, так что в команде противников наметилась трещина. Ну и отлично. Значит, обойдется без меня. Пошел к черту.

***
Я слегка оттаял только к концу октября, и все благодаря походам в Хогсмид, где у нас появилась своя тайна. Тайну звали Милки.
Сейчас я не могу даже вспомнить, как ее звали на самом деле. То ли Сьюзен, то ли Мэри. Но все знали ее по прозвищу, которое и вправду очень подходило — такая она вся была молочная. Белокожая, словно из фарфора, полная, теплая, сладко пахнущая, со светлыми, почти соломенными волосами и огромными глазами василькового цвета. Мне Милки казалась очень красивой — настолько, что ее не портила даже густо наложенная губная помада кричащих оттенков.
Милки работала в "Сладком королевстве" продавщицей, а до того жила в Лондоне. Но во время одной из бомбардировок ее ранило на улице осколком, и с тех пор она так панически боялась войны, что постаралась уехать от нее как можно дальше и добралась до Хогсмида. Милки была сквибом, но относилась к этому философски — привыкла. Хотя в глубине души, кажется, страдала и очень мечтала выйти замуж за волшебника, в надежде, что хотя бы дети будут нормальными.
Характер у Милки был веселый и легкий, она любила ни к чему не обязывающие приключения и новизну. Уж не знаю, кто первым из факультетских старшекурсников открыл в ней это свойство и нашел ему практическое применение — но за четыре или пять лет, что Милки прожила в Хогсмиде, она инициировала во взрослую жизнь не одно поколение слизеринцев. А в этом году наша компания узурпировала Милки для себя, пресекая попытки кого-либо с других факультетов завязать с ней знакомство.
Обычно, когда у нас были выходные в Хогсмиде, а у Милки — свободный день, мы уходили с ней на окраину деревни, где уже начинался лес, и там жгли костер, пекли в золе картошку, пили сливочное пиво и болтали о всякой чепухе. Милки была благодарным и нетребовательным собеседником. Ее смешили истории о наших школьных проделках и восхищали рассказы об учебных дисциплинах, которые нам казались скучными, а ей, сквибу, — недоступными и потому фантастически прекрасными. Милки вообще очень любила магию, и мы изощрялись, как могли, чтобы ее развлечь, — создавали для нее из воздуха букеты орхидей, запускали в небо фейерверки, осыпали ее золотым дождем. Это были, конечно, примитивные фокусы, достойные первокурсников, но Милки радовалась и тому.
В начале любой из таких наших посиделок Милки всегда была невероятно капризна и разборчива. Чтобы удостоиться права пойти с ней в лес, нужно было поразить ее воображение чем-нибудь этаким. Чаще прочих это удавалось Эйвери — Милки вообще ему симпатизировала. Но после третьей или четвертой бутылки сливочного пива она становилась куда сговорчивее, и там уже шли все остальные по кругу.
Зимой мы с Милки отправлялись в "Кабанью голову" — тогда это было место с очень сомнительной репутацией. Встретить там кого-то еще из студентов или преподавателей было маловероятно, а остальным посетителям до нас не было никакого дела. Денег, чтобы снять комнату на час, ни у кого не было, и мы умудрялись уединяться с Милки для быстрого общения в самых странных местах — то в туалете, то вообще в закутке под лестницей. Бармен, кажется, обо всем догадывался, но нас не прогонял.
Вспоминая об этом, я поражаюсь нашей беспечности. Подростки военного времени, рано узнавшие об изнанке жизни, во многих вопросах мы все равно были ужасно наивны. Нам не приходило в голову использовать магловские презервативы (даже если бы в Хогсмиде времен войны их можно было достать), потому что это считалось неромантичным, немужественным и вообще пригодным только для маглов. Мы не думали о том, что Милки может забеременеть или заразить нас всех чем-нибудь — вряд ли она расточала свои ласки только студентам Хогвартса... Но, видно, нам просто везло, как всем новичкам, и ничего ни разу не случилось.
Альфард с нами к Милки не ходил и брезгливо морщился, когда мы о ней упоминали. Не участвовал в наших "посиделках" и Том. Как ни странно, это немного примирило меня с ним, потому что теперь я уже не чувствовал собственной ущербности — мол, у него есть девушка, а у меня нет. Том, наоборот, оказался по сравнению с нами в невыгодном положении, ведь, зная характер Минервы, было сомнительно, что она позволит ему до свадьбы нечто большее, чем поцелуй в щечку. Розье и Нотт зазывали его с нами, дразнили монахом и предсказывали всякие неприятности от воздержания. Том отшучивался, но так ни разу и не пошел.

***
В конце октября Риддлу пришло письмо от Долохова, отрывки из которого он вслух читал в спальне. Тони был в тренировочном лагере где-то недалеко от Глазго — более точные сведения приводить было нельзя по требованиям военной цензуры. Жилось ему там, судя по всему, неплохо — по выходным военнослужащих отпускали в соседний магловский городок.

"Я пристрастился смотреть ихнее кино — это вроде долгой-долгой колдографии, ну, ты знаешь, — писал Долохов. — Чтоб не бросаться в глаза, мы носим магловскую военную форму, тем более что и десантироваться, скорее всего, будем вместе с маглами. Так что я научился маскироваться под них будь здоров. Магловские девчонки бывают ничего и к солдатам относятся очень по-доброму. Всеми силами скрашивают нам военные будни — ну, ты понял, о чем я. Еще с нами тут стоят американцы и австралийцы, в целом неплохие ребята. Некоторые из них были под Дьеппом и вообще хлебнули войны, так что по их рассказам я уже представляю, что нас ждет".

Куда их отправят потом, Тони не писал, но и так было нетрудно догадаться — в Северную Африку, где британские войска наступали на позиции, занятые немецкой танковой армией, недалеко от городка Эль-Аламейн. Одновременно там шли бои между волшебниками — Гриндельвальду был очень нужен доступ к магическим центрам Египта. Во всяком случае, ничем иным, как его влиянием, нельзя было объяснить, что немцы на тот момент увязли в пустыне вместо того, чтобы захватить Мальту. А ведь это было бы куда более логично и целесообразно. Должно быть, без легкого империо, наложенного на магловское военное командование, тут не обошлось... Но все это я узнал, ясное дело, уже после войны, а в те дни ее логика, скрытая за перемещением флажков на карте, была мне совершенно непонятна.
Часть письма Том не стал читать, сказав, что это неважно. У меня почему-то было стойкое чувство, что написанное касается меня. Так что на следующий день, когда Тома куда-то позвали на перемене, я тайком влез в его сумку. На свернутом в трубку пергаменте не было даже простейших шифровальных чар, и я заподозрил, что его оставили там специально для меня. Ну и ладно...
В начале письма не было ничего особенно интересного — пара слов о матери, рассказы о знакомых слизеринцах, кто ранен, кто на фронте. Все это Том уже зачитывал. Так что я перешел сразу к концовке — и не прогадал.

"Спасибо за "Хоббита". Прикольная книга. Ржали над ней всей казармой. Чего только маглы не напридумывают насчет магии! Это ж надо — перепутать гномов с гоблинами, да еще так все переврать! Но про дракона и троллей здорово, да и хоббиты вроде смышленые ребята, хотя подозрительно смахивают на домашних эльфов.
Теперь о прочих делах. С чего вдруг ты решил разругаться с Рэем? Он и сам хорош — ведет себя, как девчонка, дуется не пойми с чего. Но ты-то зачем на это ведешься? Не нравится ему, что ты роешься у него в мозгах, — значит, и не надо. Или хоть не показывай этого так явно. Ты вообще любишь давить на людей, это твоя ошибка, если хочешь знать. И то, что ты сейчас делаешь на факультете, — лучше б так не спешил. Не подставляйся. Хотя это твое дело, конечно, тут я тебе не советчик.
Если Рэй что-то знает насчет тебя, но не говорит, так все равно потом скажет. Хоть он и придурок, зато всегда тебя поддержит, что бы ни случилось, в отличие от всей той своры, что сейчас смотрит тебе в рот, а завтра забросает камнями при первой же неудаче. Зачем тебе подпевалы вроде Руквуда и прочих? Ты слишком падок на лесть, как по мне. Если хочешь хороший совет, никогда не ссорься со своими — они прикроют тебе спину в случае чего. Здесь, в армии, начинаешь это понимать как никогда, потому что в любой момент тебя могут прикончить. Тут-то до тебя и доходит, что ценнее всего на свете — верность. Ребята, которые были на фронте, живо бы тебе это объяснили.
Так что смотри мне там, без глупостей. И вообще будь поосторожнее, а то ты сильно круто берешь. У тебя и так врагов будет вагон и маленькая тележка, не спеши обзаводиться новыми. Насчет Минни — желаю успеха. Хотя вроде ты пишешь, что у вас с ней все на мази. Пацанам привет, особенно Розье — как он, оклемался чуть-чуть? У нас тут есть пара человек, которые были в одном подразделении с его папашей под Дьеппом, но толком о его судьбе никто не знает, так что и сообщить пока нечего.
Не знаю, когда смогу написать в следующий раз, — на днях нас уже отправляют на фронт. Как смогу, пришлю сову. В общем, держись там. Удачи.

А.Д.".

Ничего нового я в письме не увидел. Разве что раньше не подозревал, что Том настолько доверяет Долохову. Определить собственные чувства я не мог — одновременно и злился, что он посвятил Тони в историю нашей ссоры, и радовался (значит, ему это не так уж безразлично), и был раздражен тем, что меня походя назвали придурком. А вообще Долохов прав — все это так глупо... Война идет, люди гибнут, а мы тут копаемся в своих мелких обидах.
До вечера я был под впечатлением от письма, настолько, что оно крутилось у меня в голове, когда я пытался в библиотеке писать реферат по чарам. Было уже совсем поздно, над столами лишь кое-где горели лампы — даже самые стойкие читатели постепенно расходились. Сложив книги, я уже собирался уходить, как вдруг заметил за дальним столом Тома Риддла.
А перед ним — подшивку газет.
Даже не приглядываясь, я мог бы сказать, что это выпуски примерно за июль. И что текст, который он сейчас читает так внимательно, морща лоб, начинается с чего-то вроде: "Морфин Гонт, 49 лет, проживающий по адресу: Неттли-Хауз, Малый Хэнглтон, Сассекс, арестован по обвинению в убийстве магловской семьи...".
Черт, значит, он опять копается в истории Гонтов! Воспоминания о том, что этот путь он уже однажды проходил, скорее всего, стерлись вместе с историей летнего посещения Малого Хэнглтона.
Нельзя, чтоб он это делал. А то точно влезет, куда не надо, — он же не знает, что все, касающееся Гонтов, для него сейчас смертельно опасно.
Я в три широких шага преодолел разделявшее нас расстояние. Так и есть — в глаза мне бросился заголовок "ЗАДЕРЖАН ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ В УБИЙСТВЕ". Я бесцеремонно захлопнул подшивку, так что Том едва успел отдернуть руку.
Он поднял голову и изумленно посмотрел на меня.
— Не лезь в это дело, — сказал я тихо, чувствуя, как меня всего трясет. — Не надо. Я тебе сам расскажу на Рождество. Потерпи. Просто поверь мне и не ищи больше ничего о Гонтах, ладно?
— Ладно, — ответил он, не сводя с меня пристального взгляда.
Я помолчал и неожиданно для себя добавил:
— Дэйвис — стукач. Он доносит на тебя Диппету. Будь осторожен.
— Я знаю, — спокойно ответил Том. — Я просто пока не решил, что с ним делать.
Мы еще с полминуты смотрели друг на друга. Потом он поднялся:
— Ну что, возвращаемся на факультет? А то уже закрывают.
— Давай только сначала покурим где-нибудь в тихом углу.
— Конечно, — согласился он, поставил подшивку на место и перебросил свою сумку через плечо. — Пошли?
Я кивнул. Том посмотрел на меня и вдруг улыбнулся, склонив голову набок и зажмурив один глаз. Я фыркнул и сделал вид, что хочу ударить его в живот, он, смеясь, уклонился.
А потом я забрал свои книги, и мы ушли.

_______________________

* Malfoi, Malfoy (фр.) — досл. «дурная вера», «тот, кому нельзя верить».

Дата добавления: 2015-09-01