Постструктурализм 14

О плачевных результатах полемики Л. Шпитцера против этимологических

штудий Хайдеггера будет сказано в разделе о постмодернизме; здесь же мне

хотелось бы привести комментарии С. Аверинцева к "Строению слова" П.

Флоренского, показательные в том плане, что их автор, отчетливо осознавая

"опасность" подобного рода философствования, в то же время стремится

обосновать правомочность такого подхода именно для философии: "Автор

(Флоренский -- И. И.) разнимает слово на его составные части, допытываясь от

него его подноготной, восстанавливая его стершийся, изначальный смысл

(примерно так, как это в более позднюю эпоху делает со словами своего языка

М. Хайдеггер). Конечно, "изначальный смысл" рекомендуется понимать не

чересчур буквально -- и для русского, и для немецкого мыслителя искомыми

является отнюдь не временная, не историческая, не генетическая, но смысловая

"изначальность" слова: такое начало, которого, если угодно, никогда не было,

но которое всегда есть, есть как "первоначально", как рrincipium

("принцип"). Этот же тип отношения к слову можно встретить у некоторых

поэтов ХХ в.: и для них "изначальность" есть никоим образом не прошлое, но

скорее будущее (исток как цель). Все это необходимо помнить при подходе

Флоренского к этимологизированию" (60, с.406-407).

Об этом подходе к этимологизированию "приходится помнить" и всякому,

кто занимается Дерридой, да и вообще постструктурализмом в целом. Но,

пожалуй, самое интересное можно найти в следующем примечания Аверинцева, где

он рассуждает о необходимости подобной этимологической процедуры для

"духовной культуры", Отмечая, что и сам Флоренский характеризовал некоторые

свои "этимологические раздумья" как "маловероятные" (что его, впрочем,

отнюдь не останавливало), Аверинцев приводит крайне интересное, с моей точки

зрения -- в смысле своей поучительности -- оправдание подобной практики

"символической эксегесы": "Так: этимология "маловероятна", и все же можно

сказать", для этого достаточно, чтобы имеющее быть сказанным провоцировало

акт интуитивного усмотрения. Настоящее содержание мысли Флоренского, по его

собственному слову, показуется, но не доказуется"... Этимология здесь --

только "символ", почти метафора, почти декорация при акте "показания"

усмотренного. Разумеется, это художническое, игровое отношение к

"аргументам" (которые, согласно вышесказанному, как раз не суть аргументы)

ставит эту глубокомысленную и плодотворную философию языка в весьма

косвенные отношения к языкознанию. Но подчеркнем: "косвенные

отношения" отнюдь не значит "никакие отношения". От "духовности" нашей

"духовной культуры" очень мало осталось бы, если бы из нее была изъята вся

система косвенных, необязательных и постольку свободных отношений между

размежеванными "доменами". Свобода эта таит в себе опасность не-должного

переступания границ, что само по себе не может быть против нее аргументом

(как пресловутые недоразумения с шеллинговской натурфилософией и гегелевской

философией истории отлично объясняют, но отнюдь не оправдывают

принципиальную нетерпимость к такому типу работы ума, который попросту

требует не слишком буквального понимания и при таком условии служит

бесценным стимулятором и для "собственно науки")" (там же, с. 408).

Не углубляясь особо в природу подобного рода оценки, которая по

направленности своей аргументации вполне применима, как мы уже видели, и для

Хайдеггера и, естественно, для Дерриды, отметим лишь, что такая защита в

глазах рациональности хуже всякого обвинения, и, напротив, в глазах

интуитивиста и иррационалиста (или мистика) -- совершенно законное

обоснование выдвигаемых постулатов, вне зависимости от того, понимаем ли мы

мистицизм в вульгарном смысле нелепых предрассудков и диких варварских

обычаев, или в высоком смысле утонченной философской рефлексии, примерами

которой наполнена вся история человечества. Собственно, все зависит от той

позиции, которая выбирается, и от того, насколько этот выбор сознателен.

В данном случае меня интересует даже не столько позиция

самого Аверинцева с ее ощутимым ироническим обертоном от-

носительно "собственно науки, сколько выявленное им худож-

ническое, игровое отношение к "аргументам", легшее в основу

того широкого мировоззренческого и эстетически-

художественного течения жизни Запада, которое получало на-

звание постструктуралистско-постмодернистского комплекса (о

русском постмодернизме, набирающем сейчас силу, в рамках

данного исследования мы просто не имеем возможности здесь

говорить, хотя, разумеется, общеевропейскую -- в том смысле,

в каком Россию можно безоговорочно относить к Европе,

историческую укорененность и распространенность этого явле-

ния всегда следует иметь в виду, по крайней мере, не забывать

о ней, чтобы не создавать ложного впечатления об особой

диковинности" и абсолютной иноземной чуждости "постмодер-

нистской чувствительности").

Основную роль в выработке подобной установки на игро-

вое отношение к слову и мысли сыграл прежде всего Ницше, --

16 /Наличие/

как собственно для Дерриды, так и для всего постструктурализ-

ма в целом, который как философско-эстетическое течение во

многом является наследником ницшеанской традиции. Деррида

неоднократно высказывал свое отношение в Ницше, которого

особенно ценит "за систематическое недоверие ко всей метафи-

зике в целом, к формальному подходу к философскому дискур-

су, за концепцию философа-художника, риторическое и фило-

логическое вопрошание истории философии, за подозрительное

отношение к ценностям истины ("ловко применяемая услов-

ность, истина есть средство, и оно не одно"), к смыслу и

бытию, к "смыслу бытия", за внимание к экономическим фено-

менам силы и различию сил и т. д." (151, с. 363);

Роль Ницше Деррида также видит в том, что он, "радикально

пересмотрев понятия "интерпретация", "оценка", "пер-

спектива" и "различие", во многом способствовал освобождению

означающего от его зависимости или происхождения от логоса к

связанного с ним понятия истины, или первичного означаемо-

го" (148, с. 19).

Дата добавления: 2015-08-26