Накануне Третьей коалиции

Внешняя политика Наполеон Бонапарт начал оказывать са-

Наполеона мое серьезное влияние на внешнюю полити­-

ку Франции задолго до обретения этой при­вилегии монарха — называться только по имени. Уже во времена Директории, будучи просто генералом, он задавал целые направления

французской внешней политики и лично заключал важнейшие миры, не всегда, как в случае с Кампоформийским, считаясь с директивами из Парижа. Став Первым консулом, Бонапарт фактически полностью определял внешнюю политику Франции, и договоры в Люневиле и Амьене, подписанные рукой его старшего брата Жозефа, были отражением его идей. Те же личные качества, которые позволяли ему ос­таваться непревзойденным на поле боя, — умение увидеть главное и с огромной энергией добиваться намеченной цели — делали его и столь же блестящим политиком и дипломатом, однако задачи, кото­рые он перед собой ставил, далеко выходили за пределы традицион­ной политики и дипломатии.

2 декабря 1804 г. Наполеон был провозглашен императором. По­рвав с французскими политическими традициями — старой, королев­ской, и новой, республиканской, и приняв титул, уже в своем назва­нии заключавший тенденцию к подчинению и расширению, он приступил к беспрецедентной в европейской истории экспансии. По­добная политика Наполеона означала разрыв не только с существо­вавшими тогда представлениями о международных отношениях и действиях отдельных государств, но и с прежней французской внешней политикой, несмотря на традиционно присущий ей экспансио­нистский момент.

Причины проведения внешней политики, переступившей все мыслимые «естественные границы», приведшей к созданию импе­рии большей, чем во времена Карла Великого, и в дальнейшем под­разумевавшей смутные, но воистину наполеоновские планы — от так называемой «восточной мечты» (овладение восточным по­бережьем Средиземного моря, Османской империей и Индией) вплоть до обретения влияния в Южной Америке и даже в Австра­лии, — эти причины носили комплексный и местами противоречи­вый характер.

В качестве исходной предпосылки, фундамента, на котором строилось здание наполеоновской экспансии, следует назвать тради­ционные структуры внешней политики Франции. На протяжении по­лутора веков Франция, за редким исключением, не вела оборонитель­ной политики, направленной на сохранение достигнутого, главный вектор ее действий был направлен на экспансию. Этот момент конти­нуитета восприняла революция и передала его Наполеону, упоминав­шийся разрыв которого со старой внешней политикой затрагивает не столько направленность, сколько масштаб.

В еще большей степени, чем французские короли, Наполеон был наследником Французской революции. Экспансия королей была ог­раничена механизмом «равновесия», династическими условностями и, конечно же, ресурсами. Новые измерения внешней политики, принесенные революцией, сделали экспансию потенциально безгра­ничной, а ресурсы — огромными. И это тоже было воспринято Напо­леоном, заявившим однажды: «Я — французская революция» и счи­тавшим себя ее преемником и продолжателем. Он унаследовал от революции два главных секрета ее внешних успехов — идеи, которые не знали границ, и армию, которая была почти непобедимой.

К войне и экспансии подталкивали внутренние причины, в част­ности специфическая расстановка социальных сил во Франции на из­лете революции. С одной стороны, за войну выступала поднявшаяся

во времена Директории крупная буржуазия, ожидавшая экономиче­ских выгод от эксплуатации завоеванных территорий и устранения конкуренции, особенно английской. С другой стороны, режим Напо­леона испытывал прессинг и иного рода. Война как классический способ ухода от внутренних трудностей значила особенно много в по­слереволюционной Франции с ее огромными экономическими и со­циальными проблемами, нестабильной политической ситуацией, развитой культурой радикализма социальных низов, помнивших взятие Бастилии.

Еще одним источником войны и экспансии стал сам характер власти, установленной Наполеоном. Не имея прочных корней, на­дежной легитимации, эта власть по своей сути была до крайности зависимой от популярности императора, которая поддерживалась разного рода популистскими акциями, умело проводимыми плебис­цитами, но главное — войной. Первый консул еще мог себе позво­лить заключить мир; император подписывал перемирия. Сам Наполе­он осознавал эту взаимосвязь совершенно отчетливо. В беседе с Меттернихом летом 1813 г., когда его военное поражение станови­лось все более вероятным, Наполеон заявил: «Ну, хорошо, чего хотят от меня? Чтобы я себя обесчестил? Никогда! Я скорее умру, чем усту­плю хотя бы пядь земли. Ваши государи, рожденные на троне, могут позволить себе быть 20 раз разбитыми и все же вновь возвращаться в свои резиденции; но этого не могу я, я, сын удачи! Мое правление не продлится дольше того дня, когда я перестану быть сильным и, сле­довательно, вызывающим страх».

Помимо внутренних, огромное значение в наполеоновских завое­ваниях имели и внешние обстоятельства. В первую очередь сохраня­лись традиционные европейские противоречия, из десятилетия в де­сятилетие генерировавшие войну, и прежде всего англо-французский антагонизм. Тот факт, что завершающая часть, кульминация «второй Столетней войны» приходится именно на правление Наполеона, не­которые исследователи объясняют моментом вынужденности — На­полеон воевал, потому что на него нападали. Наполеон, как никто другой, в своей пропаганде использовал аргумент войны во имя ми­ра — уже потому, что внутренний адресат этой пропаганды, француз­ское общественное мнение, значило для него так много. Однако ко­лоссальные масштабы наполеоновской экспансии, от Атлантики до Москвы, едва ли объясняются лишь оборонительными потребно­стями. Дело в том, что англо-французские противоречия, главный двигатель войны, действительно оказались антагонизмом, который мог разрешиться лишь поражением одной из сторон.

Наконец, в числе причин экспансии должен быть назван и субъ­ективный фактор. Существуют долговременные структуры, конкрет­ные сложения исторических обстоятельств, но претворяют их в дей­ствие только люди. Именно личность Наполеона превратила массу исторических предрасположенностей в реальность военных походов и политических шагов, до неузнаваемости изменивших облик Европы. Одним из главных поводов экспансии стали невероятное честолюбие и личные амбиции Наполеона, суть которых ясно выразил сам император: «Я хотел власти над миром... Мир призвал меня, чтобы я им правил...» Не случайно само понятие «мировое господство» в по­литическом языке появляется именно на рубеже XVIII и XIX вв. Ярче

всего эти ставшие нарицательными амбиции отразились в принятии им императорского титула. При этом он претендовал на наследование не той империи, которая ограничивала себя уже в названии, — «гер­манской нации». Наполеон видел себя наследником настоящей, древней имперской традиции, восходящей еще к средневековым представлениям об императоре как главе христианского мира и исто­рическим воплощением которой были скорее империи Меровингов и Карла Великого. Не случайно в качестве своей эмблемы он выбрал золотую пчелу — знак Меровингов, одну из своих резиденций сделал в Ахене — древней столице Карла Великого. Однако собственно хри­стианский компонент имперской идеи не играл для него никакой ро­ли. Империя должна была быть светской, вместо христианства свя­занной иной духовной связью — исходящими из Франции идеями, обновляющими мир. Этот момент был символически подчеркнут од­ним эпизодом во время коронации. На ней присутствовал папа, по­скольку согласно древней традиции подлинный император мог быть коронован только первосвященником, однако в решающий момент императорскую корону Наполеон возложил себе на голову сам. Так появилась светская империя во главе с императором, который не опирался на древнюю династию, а «сделал себя сам» императо­ром-революционером.

Однако со временем во внешней политике Наполеона, приводив­шейся в движение единственной в своем роде горючей смесью из тра­диций французской внешней политики, наследия революции, эконо­мических интересов и личных амбиций императора, особенно явственно стал проявляться имперский компонент. Подобно великим королям прошлого, Наполеон начал строить свою собственную дина­стическую «семейную систему», сажая своих родственников на троны и одновременно связывая их браками с представителями различных европейских династий. Три его брата стали королями: Жозеф — Ис­пании, Жером — Вестфалии, Луи – Голландии, а три сестры, Паули­на, Каролина и Элиза, взошли на троны в Гасталле, Неаполе и Тоска­не. К тронам добавились и династические связи: Жером женился на вюртембергской принцессе, пасынок Наполеона Евгений — на бавар­ской, а наследник баденского престола сочетался браком с родствен­ницей императрицы. Вершиной подобного рода активности стала же­нитьба самого «корсиканского выскочки» на дочери австрийского кайзера.

Однако даже эта «семейная» политика Наполеона была чем-то большим, чем традиционная брачная дипломатия. Мало того что ред­кий монарх прошлого испытывал столь острую потребность вплести свой род в сеть европейских династических связей. Возможно, Напо­леон рассматривал свою «семейную систему» и как одно из средств создания вокруг Франции своеобразной федерации европейских го­сударств, предпосылкой которой должна была стать модернизация их внутренней структуры по французскому образцу.

Не случайно образ императора как нового объединителя и обно­вителя Запада для многих европейских интеллектуалов оказался очень привлекательным. Например, Гегель увидел в нем одну из ин­карнаций вершащего историю «мирового духа». Однако более рас­пространенной оказалась другая реакция — на новый вызов, исходив­ший из Франции, европейские монархи ответили войной.

Ситуация в Мир в Европе продержался лишь чуть

Швейцарии более года в первую очередь по двум причи­нам.

Во-первых, все более очевидным стано­вилось, что на континенте Франция не остановится на обозначенных в Люневиле и Амьене рубежах и будет стремиться к гегемонии, что не могло не беспокоить прочие державы. Во-вторых, начался очередной раунд эпохального англо-французского противостояния.

В континентальной Европе экспансионистская политика Фран­ции стала постепенно менять вектор. Обезопасив свои южные рубежи с помощью союза с Испанией и фактической гегемонии в Италии, Бонапарт повернулся на восток. Одной из первых это почувствовала на себе Швейцария.

Швейцария, с Утрехтского мира 1713 г. обладавшая фактическим нейтралитетом, начала терять свои международные позиции с первых лет революции. Одной из первых она стала объектом аннексий (части Базельского епископства в 1793 г., Мюльхаузена и Женевы в 1797—1798 гг.) и полигоном для экспериментов с «республиками-се­страми» (Роракская, Леманская, Роданская, Теллиговенская), кото­рые в 1798 г. были объединены в «единую и неделимую» Гельветиче­скую республику. Одновременно Швейцария утеряла и нейтральный статус, в 1798 г. заключив военный союз с Францией. Наконец, в на­чале 1803 г. собранные в Париже швейцарские депутаты приняли продиктованный Бонапартом Медиационный акт — новую конститу­цию, которая вновь превращала Швейцарию в конфедерацию, но од­новременно ставила ее в почти вассальную зависимость от «медиатора» — Бонапарта. Однако главным и решающим изменением стала германская политика Бонапарта.

Германия в те времена — это по-прежне-

Германия к 1801 г. му скорее географическое понятие, в

поли­тическом смысле более всего сопрягаемое со Священной Римской империей. К 1789 г. она насчитывала около 28 млн человек, проживавших на территории составлявших Империю 294 государств и 1200—1500 других суверен­ных образований. Эта хрупкая структура была крайне зависимой от окружавшей ее международной среды; ее существование гарантирова­лось международными договорами (особенно Вестфальским и Тешенским), но главное — самой практикой европейского равновесия. Помимо двух великих держав, Австрии и Пруссии, наиболее крупны­ми германскими государствами были: на юге — курфюршество Бава­рия (ок. 2 млн человек), герцогство Вюртемберг (ок. 600 тыс.) и марк­графство Баден (ок. 200 тыс.); на севере — владение английских королей курфюршество Ганновер (ок. 800 тыс.) и герцогство Мекленбург (ок. 400 тыс.); в центре ландграфства Гессен-Кассель (ок. 420 тыс.) и Гессен-Дармштадт (ок. 300 тыс.); на востоке — курфюршество Саксония (ок. 2,5 млн). Запад Империи представлял собой невообразимый конгломерат небольших мелких и мельчайших владе­ний; здесь особенно велик был удельный вес свободных имперских городов, имперского рыцарства и церковных владений, среди кото­рых выделялись три древних курфюршества — епископства Майнц (ок. 350 тыс.), Трир (ок. 220 тыс.) и Кёльн (ок. 220 тыс.). Так выгля­дел германский политический ландшафт, на котором предстояло вы­ступить Наполеону.

Имперская рефор- Наполеон сам создал для себя предва-

ма 1803 г. рительные условия для вмешательства в

германские дела, включив в текст Кампо- формийского и Люневильского договоров тезис о возмещении германским князьям на правом берегу Рейна их потерь на ле­вом. Именно этот принцип приоткрывал дверь в зарейнскую Герма­нию, и, воспользовавшись им, Наполеон со временем распахнул ее настежь.

Еще в октябре 1801 г. рейхстаг принял решение о создании спе­циальной комиссии, призванной решить вопрос о компенсациях. Франция активно влияла на ее работу. Целью Франции была ликви­дация большей части мелких государств, традиционной опоры кайзе­ра, и усиление за их счет средних в обмен на их лояльность Парижу. Эту политику Франция проводила в согласии с Россией, сближение с которой после смерти Павла I прекратилось далеко не сразу. Алек­сандр I хотел укрепить позиции родственных Романовым династий в Вюртемберге, Бадене и Гессен-Дармштадте. Помимо совпадения по­зиций в германском вопросе, сближению способствовал и отказ Франции от претензий на находившиеся под русским протекторатом Ионические острова. В 1802 г. Франция и Россия, две главные стра­ны-гаранты существовавшего порядка вещей в Империи, предложили комиссии рейхстага план ее полного переустройства. На этой основе 25 февраля 1803 г. рейхстаг принял историческое решение о террито­риальной реформе Империи.

Главными инструментами реформы выступили секуляризация, т. е. отчуждение церковных владений, и так называемая медиатиза­ция, т. е. ликвидация непосредственной связи с Империей светских имперских сословий — имперских городов и имперских деревень — с одновременной конфискацией их владений. В результате были уни­чтожены почти все духовные имперские сословия и имперские города (за исключением трех ганзейских — Бремена, Гамбурга и Любека, а также Франкфурта-на-Майне, Аугсбурга и Нюрнберга). Исчезли все три духовные курфюршества, и создавались четыре новых — Баден, Гессен-Кассель, Вюртемберг и Зальцбург. Значительный территори­альный прирост получили южногерманские государства Бавария, Ба­ден и Вюртемберг. В крупном выигрыше оказалась также Пруссия, по­лучившая за отданное Франции герцогство Клеве на левом 6ерегy Рейна обширные территории в исторической области Вестфалия на Нижнем Рейне — епископства Мюнстер, Падеборн и Хильдесхайм, а также области в Тюрингии — в центре Германии. Наконец, за счет Империи компенсация вручалась и бывшему штатгальтеру Голландии Вильгельму Оранскому (епископство Фульда).

Реформа изменила не только политическую карту Империи, но и важнейшие принципы ее существования, такие как право на сущест­вование любого, даже самого малого, ее субъекта и конфессиональ­ный паритет в коллегиях рейхстага. Произошло необратимое ослабле­ние позиций кайзера, лишившегося надежной опоры в лице имперских городов и духовных сословий, место которых занял целый ряд относительно сильных государств, своим своекорыстием еще больше ослаблявших Империю. В свою очередь, с ослаблением Им­перии система международных отношений теряла одну из важных со­ставляющих европейского равновесия — пассивный, вязкий, мало-

подвижный центр, тормозивший динамику великих держав, и особенно Франции. Теперь оболочка Империи стала слишком тон­кой, чтобы сдержать усилившиеся средние государства, но сами они были слишком слабы для проведения по-настоящему самостоятель­ной политики и довольно легко попадали под влияние великих дер­жав. Немедленно после реформы стали очевидны главная выиграв­шая сторона — Франция и главные проигравшие — Австрия, а в перспективе и Россия.

Пока успехи Наполеона в Германии вели

Начало англо- к обострению его отношений с тремя «вос-

французской войны точными державами», англо-французские

противоречия вновь перешагнули порог войны. Дело в том, что Амьенский мир содержал лишь намеки на те внешнеполитические интересы, которые стороны полагали главны­ми: Англия — экономические, в духе торгового договора 1786 г., Франция — политические, т. е. признание ее особого статуса в Евро­пе. Продолжительный мир был возможен только в случае подлинного согласования их действительно первостепенных интересов. Однако внешнеполитическое кредо Англии подразумевало классическую триаду этих интересов: равновесие, беспрепятственная торговля в Ев­ропе, морское и колониальное преобладание. Наполеон же имел соб­ственное представление по поводу каждого элемента этой триады: ге­гемонию, протекционизм и создание собственной колониальной империи. С первых же месяцев после Амьена конфликт этих интере­сов становился все более очевидным. Если в основе противоречий с Австрией и Россией лежала политика Наполеона на континенте, то с Англией Франция столкнулась в первую очередь на морях.

В первые годы XIX в. возрастает колониальная активность Фран­ции в Западном полушарии; французские агенты стали проявлять активность и на Ближнем Востоке. Осенью 1802 г. французский пол­ковник Ф. Себастиани, новый французский посланник в Турции, распространял антианглийские настроения при дворе султана Сели­ма III. Сообщение о миссии Себастиани, из которого следовало, что 6 тыс. французских солдат будет достаточно, чтобы захватить Египет, было опубликовано во французском «Монитёре» и вызвало бурю не­годования в Лондоне.

Весной 1803 г. Бонапарт отправил эскадру в Индию для защиты французских поселений. Вся эта активность проходила на фоне быст­рого восстановления французского флота. Бонапарт надеялся, собрав рассеянные по различным портам и экспедициям корабли и ускорив строительство новых, к осени 1804 г. иметь приблизительно равный флот с англичанами. Это не могло не беспокоить англичан и готовило почву для разрыва.

Одним из непосредственных поводов к войне стала проблема Мальты. Несмотря на условия Амьенского договора, Англия не спе­шила расставаться со столь важным стратегическим пунктом. Еще в июне 1802 г. англичане инспирировали декларацию некоего собрания жителей острова, признававшую английского короля «суверенным сеньором» Мальты. С 1803 г. начались англо-французские консульта­ции, в ходе которых англичане выражали готовность оставить Маль­ту, во-первых, в обмен на обещание Бонапарта сократить француз­скую заокеанскую экспансию, во-вторых, если Франция откажется от

Батавской и Гельветической республик, и даже без этих условий, но через десять лет. Бонапарт согласился, потребовав создания на Мальте опорных пунктов для французских кораблей. Лондон ответил отказом, и отношения стали стремительно ухудшаться.

Столкновение интересов повлекло за собой дипломатический кризис. Принимая в марте 1803 г. английского посла Уитворта, Наполеон разговаривал с ним оскорбительным образом и на повышенных тонах, закончив аудиенцию угрожающим криком: «Мальта или вой­на!» В начале мая Уитворт затребовал паспорта, 16 мая Лондон заявил об эмбарго на все французские и голландские суда, и уже через два дня произошел казус белли, когда один английский фрегат захватил французское судно. Началась очередная англо-французская война.

Сами боевые действия велись по уже опробованному сценарию: английский флот немедленно установил блокаду европейского побе­режья и угрожал французским позициям в Вест-Индии и Ост-Индии, французы же захватили самую уязвимую часть владений английского короля — Ганновер и стали готовиться к высадке в Англию. Ситуация отчасти напоминала положение до подписания Амьенского мира, однако с одним существенным отличием — Англия вновь нашла союзников.

Дата добавления: 2015-08-10