Новая внешняя политика

Народный суверенитет Будучи заявленным еще во время Войны за

независимость США, в эпоху Француз­ской революции впервые с такой отчетливо­стью и со столь масштабными последствиями для международных от­ношений был сформулирован принцип, который коренным образом изменил само развитие государственности стран западного ми­ра, — принцип народного суверенитета. Знаменитая Декларация прав человека и гражданина от 26 августа 1789 г. содержала в себе поисти­не революционное утверждение: «...нация является главным источни­ком всякого суверенитета». Тем самым качественным образом меня­лось само понимание государственной власти — как с точки зрения ее организации, так и с точки зрения ее легитимации. Не «милость Божья», не традиция, не «старое доброе право», а только нация явля­ется отныне и источником, и объяснением, и отправителем государ­ственной власти. Именно нация придает государству его политиче­скую форму, и именно из нее в конечном счете вытекают все виды и проявления государственной власти.

Естественно, что от провозглашения принципа до его полной реализации пролегла огромная дистанция, однако именно с Француз­ской революцией во внешней политике начинается отсчет трех глав­ных долгосрочных изменений — это ее демократизация, идеологи­зация и национализация.

Внешняя политика демократизируется,

Демократизация конечно же, не в том смысле, что народ от-

внешней политики ныне отправляет ее непосредственно. Она

по-прежнему находится в руках профессио­налов и по большей части осуществляется традиционными диплома­тическими средствами. Однако отныне народ через свое участие в по­литике, и в первую очередь через институты репрезентативной демократии, хотя и опосредованным образом, но все же мог воздей­ствовать на те или иные внешнеполитические решения. Другой, не менее важной стороной демократизации внешней политики стал тот факт, что отныне широкие массы стали интересоваться происходя­щим на международной арене, занимать какую-то позицию. Полити­ка перестала быть исключительно делом королей. Если квинтэссен­цией государственной мудрости XVIII в. были слова Фридриха II о том, что в идеале народ должен не заметить, что его король ведет войну, то новую ситуацию гораздо точнее описывает высказывание одного из лидеров революционной группы жирондистов – Ж.-П. Бриссо: «Французская революция перевернула всю дипломатию. Хотя нации еще не стали свободными, теперь они обладают весом на политических весах; короли вынуждены считаться с их желаниями...» Феномен общественного мнения как фактор воздействия на внешнюю политику, в XVIII в. проявлявшийся лишь эпизодически и в отдельных стра-

нах, первый свой прорыв совершает именно в эпоху революции и по­следовавших за ней войн.

Две другие принципиальные революци-

Идеологизация онные новации — идеологизация и нацио-

нализация - в основном были связаны с содержательной, качественной стороной внешней политики. Математически-рациональная, часто механистическая политика равновесия и «государственного интереса» в боль­шей степени была ориентирована на количественные параметры, в частности мало учитывала идеологический подтекст. Привыкнув из­мерять и исчислять, старая политика не имела никакого инструмента, чтобы взвесить то, что на старых европейских весах не имело ве­са, — идеи. Французская революция, развернувшись вовне под лозунгами «Свобода, равенство и братство!» и «Мир хижинам, война – дворцам!», открыла совершенно иное, идеологическое измерение международных отношений.

Качественными были и изменения, принесенные еще

Национализация одним порождением революции –

внешней политики идеей нации. Французская револю-

ция открыла национальную эпоху прежде

всего в двух отношениях. С одной стороны, это собственно идея на­ции, т. е. как никогда до этого четко сформулированное представле­ние о том, что большие массы социально и культурно неоднородных, географически разделенных людей тем не менее представляют собой некое целое, стремящееся к политической самореализации и наде­ленное к тому же некими специфическими качествами и неким исто­рическим предназначением. С другой стороны, это европейский от­вет на теорию и практику революции. Штык французского солдата превратился в своеобразную волшебную палочку национализма, прикосновение которой пробудило национальное сознание по всей Европе.

С точки зрения международных отношений важнейшим следстви­ем начала национальной эпохи стал долгосрочный процесс национализации внешней политики. Постепенно стало складываться представление о том, что главными действующими лицами на международной арене являются не государства как некие безликие политические конструкции, а облаченные в оболочку государства нации. Начиная уже с рубежа XVIII и XIX вв. эти нации все более наделялись антропоморфными чертами, представлялись едва ли не как живые организмы, как некие сверхличности, мыслились в категориях жизни и умирания, обозначались уже не изображениями монархов, а симво­лическими национальными фигурами. Стали возможными представ­ления о национальной «чести», национальном «позоре», «националь­ных врагах» и т.д. Учитывая имманентный любому национализму механизм отграничения вовне и эмоциональный характер связи человека с нацией, именно национализация внешней политики стала главной формой привлечения к ней широких народных масс и послужила причиной ее совершенно новой динамики, ставшей особенно очевидной уже в XIX в.

В целом же в эпоху Французской революции демократизация, идеологизация и национализация внешней политики были не столько свершившимися фактами, сколько скорее векторами, устремлен-

ными в будущее. К тому же новое, принесенное революцией вступало в самые разные формы симбиоза со старым — традиционными территориальными амбициями французских королей, объективными экономическими интересами, устоявшимися структурами европей­ских союзов, геополитическими константами и т. д. Все это самым непосредственным образом проявилось во французской внешней политике первых революционных лет.

Проведя столь отчетливую черту между

Новая война старым и новым, Французская революция

принесла с собой и решительные изменения в понимании и в характере войны. В первую очередь речь идет о качественно новой связи между внутренней и внешней политикой, особенно бросающейся в глаза на фоне «каби­нетных войн» недавнего прошлого. В революцию сама грань между внутренней и внешней политикой становилась размытой, во-первых, из-за их теснейшего взаимовлияния, когда война и революция стано­вились катализаторами друг друга — революция идеологизировала войну, а война радикализировала революцию. Во-вторых, из-за свое­образного понимания войны французскими революционерами, когда война воспринималась не как традиционная, т. е. между государства­ми, а как пренебрегающее всякими границами естественное продол­жение борьбы за универсальные общечеловеческие ценности за французскими границами, по сути, как европейская гражданская война. Подобное понимание войны выбивалось из европейской по­литической и духовной традиции — как более давней, считавшей, что «гражданская война есть самое большее из зол» (Паскаль), так и бо­лее поздней, просветительской, особенное внимание обращавшей на проблему сохранения мира. Если в прежней традиции, представлен­ной именами Паскаля и особенно Гоббса, сильное монархическое государство как избавитель от ужаса гражданской войны и гарант внутреннего мира рассматривалось исключительно позитивно, в мно­гообразии идей Просвещения содержалось и другое его понимание, предвосхитившее радикальные действия французских революционе­ров. Во-первых, просветители заявляли о принципиальном характере связи между монархией и войной. Не агрессивность и захватнические устремления отдельных алчных королей, а сам «дух монархии есть война и преумножение» (Монтескье). Во-вторых, просветители по­ставили вопрос о цене установленного абсолютной монархией внут­реннего мира. Для многих просветителей, считавших, что в обществе существует естественная гармония интересов, восхищавший Гоббса внутренний мир был царством угнетения и деспотизма. Таким обра­зом, гражданская война, направленная на уничтожение абсолютизма, основанного на насилии внутри страны и культивирующего насилие на международной арене, есть уже не худшее из зол, а «благодеяние» (Мабли), это война за установление вечного мира, или, говоря язы­ком революционеров, это «война против войны».

Другими факторами, изменившими традиционный облик войны, были все те же принципиальные перемены в обществе и политике, принесенные революцией, — демократизация, идеологизация и национализация. Самым ярким проявлением демократизации стал знаменитый закон о всеобщей воинской обязанности от 23 августа 1793 г., сделавший войну в буквальном смысле делом народа. Введе-

ние закона о всеобщей воинской обязанности вывело на арену сраже­ний совершенно новое историческое лицо — солдата-гражданина - новшество, равносильное военной революции и предопределившее дальнейшее развитие военного дела вплоть до сегодняшнего дня.

Открытая Французской революцией эпоха войн отличалась беспрецедентным масштабом, а также многомерностью. Это масштаб географический — никогда прежде Европа не была затронута войной в такой степени. Учитывая разного рода ответвления и отголоски ре­волюции в самых разных частях света — от войны с Турцией до вос­стания на Гаити и до колониальных планов Наполеона, некоторые исследователи ставят вопрос о мировой войне. Это масштаб демогра­фический — война унесла около 5 млн жизней, что в соотношении с общей численностью населения означает большее число жертв, чем в Первую мировую войну. В отличие от предыдущих война не описыва­ется простым понятием масштаба, километрами и солдатами. В част­ности, эта война велась в измерениях, в подобном виде практически незнакомых войнам прошлого, — экономическом и идеологическом. Никогда прежде в такой степени и в таких масштабах экономика не становилась ареной и способом осуществления враждебных действий, не становилась оружием. И никогда прежде в такой степени не стано­вились оружием идеи. Помимо уже сказанного идеологизация войны решающим образом повлияла на масштаб и на интенсивность кон­фликта. В войнах старого порядка цели были заданными, ограничен­ными и, как правило, сугубо материальными. Войне предшествовал тщательный расчет вероятных затрат и возможных приобретений, а завершал ее мирный договор с четкой фиксацией границ. В отличие от войны королей революционная война границ не имела. В глазах сторонников революции ее идеи были универсальными, общечело­веческими и потому не могли остановиться перед какими бы то ни было границами. Слова французского революционера о том, что «территория между Парижем, Петербургом и Москвой скоро будет офранцужена, муниципализирована и якобинизирована», противоес­тественные в устах любого политика Старого порядка, в этом контек­сте звучали совершенно органично. В идеале, при последовательном осуществлении, подлинным масштабом революции должен был стать весь земной шар. В действительности же революционная война как продолжение внешней политики, имела много лиц и гораздо более сложную структуру. Начавшись как оборонительная, она продол­жилась как освободительная и завершилась как завоевательная. Наряду с новым в ней было много традиционного: рядом с идеей безудержной экспансии — оборонительная, по сути, идея «естествен­ных границ», рядом с идеальными абстракциями — трезвый эконо­мический расчет и т. д. И тем не менее именно этот мессианский эле­мент, ощущение нового крестового похода за свободу, сохранившееся даже в годы Наполеоновской империи, в значительной степени и обусловил поистине катастрофическую ударную силу Французской революции.

И вновь: какова война — таков и мир.

Мир Если война, как в эпоху революции, пони-

мается не как отношение государства к госу­дарству, а как, по сути, борьба добра против зла, которая закончится с прекращением всех войн в мировом мас-

штабе; если война, как во времена Наполеона, имеет целью установление гегемонии, то любой мир на пути кцели неизбежно превратя­тся в перемирие. Это можно сказать почти о любом из 33 основных миров, заключенных в эту эпоху. Соответственно, из текстов мирных договоров исчезают многие важные позиции, непременно присутст­вовавшие раньше, — нет «вечных» миров, нет заявлений о взаимном прошении, забвении и желании восстановить старые отношения. По­казательным образом из мирных соглашений практически исчезают ссылки на равновесие. Теперь мирный договор — это просто право­вая сделка, он становится короче, яснее и жестче, очень часто, осо­бенно при Наполеоне, это мир-диктат.

Вместе с тем этот сверхнасыщенный войнами исторический пе­риод дал новый толчок развитию идеи «вечного мира». Наиболее ярким ее представителем стал Кант, написавший в 1795 г. свою зна­менитую работу «К вечному миру», поводом к которой было заключе­ние в том же году Базельского мира между Францией и Пруссией. Наиболее примечательным в этой работе было то, что Кант сделал вывод из нового качества связи между внутренней и внешней полити­кой, продемонстрированной Французской революцией. Помимо уже ранее встречавшихся рецептов «вечного мира», таких как невмеша­тельство во внутренние дела или запрет вооружений, ключ к прекра­щению войн Кант видел все же в изменениях внутреннего устройства государств на началах конституционности. Тем самым создавались бы предпосылки к европейской федерации, а возможно, и к всемирному государству. Однако в реальности, как и в прошедшие века, противо­речия интересов и в этот раз были решены силой оружия.

Дата добавления: 2015-08-10