Глава девятая. Элспет.

Чикаго, Иллинойс, США

10 сентября 1914

Дорогая Сью,

мне очень жаль, что у меня нет веселой шутки или забавной истории, чтобы рассказать Вам.

Есть ли у Вас известия о Вашем муже? Вы не знаете, его уже отправили за границу? По крайней мере, Вы можете быть уверены, что на Скае Вы в безопасности. К счастью.

И, Сью, наверное, это нарушение этикета, но мое сердце разрывается от вести о том, что Вы потеряли ребенка. Жаль, что я не могу подобрать нужных слов, но знайте, что они в моем сердце.

У меня больше нет моих фотографий в клетчатом пиджаке, но обещаю, что в следующий раз, когда я куплю нелепую одежду, Вы будете первой, кому я отправлю снимок. Я почти готов пойти и купить его специально для Вас, если это заставит Вас улыбнуться.

Знаете, до этого Вы никогда не упоминали о Вашем муже. Я имею в виду, что знал, что Вы замужем («миссис» и тому подобное), но Вы никогда о нем не рассказывали. Забавно, если учесть, что мы говорили почти обо всем.

Пожалуйста, держите меня в курсе. Я могу читать репортажи в газетах, но, находясь за океаном, сложно узнать, что на самом деле там происходит.

Я с Вами,

Дэвид

Остров Скай

4 октября 1914

Дэвид,

что ж, я наконец-то получила весточку от Иана. Его батальон в учебном лагере в Бедфорде. Он ожидает, что их со дня на день отправят на фронт, но мне кажется, что об этом говорят большинство мужчин. Что им остается, кроме ожидания? Письмо было коротким и браво повествовало о тренировках, оружии и о том, как они все надеются «завалить пару Гансов». Ни слова ни обо мне, ни о нашем доме, ни о ребенке, которого я потеряла.

Мой брат Финли ушел добровольцем одновременно с Ианом. Эти двое росли неразлучно. И само собой разумелось, что вместе отправятся на войну. Мама запретила моему младшему брату Вилли присоединиться к ним. Он ее сынок, и она будет держать его при себе столько, сколько сможет. С тех пор, как Финли ушел, Вилли мрачнее тучи бродит по округе. Мне кажется, матушка ошиблась, отпустив не того. Вилли всегда был ее сыночком, но Финли, распробовав мир, может никогда больше не вернуться назад. Он не создан быть фермером или рыбаком. Думаю, Кейт — единственная, кто сможет вернуть его обратно на Скай.

Я пыталась писать — пыталась погулять в одиночестве и сложить несколько стихотворений. Но они выходили такими нескладными. Такими неправильными. Мне нужно, чтобы все снова стало так, как было. Мне нужно отвлечься от происходящего. Я не могу думать об Иане, Финли и остальных юношах, что готовятся отправиться на войну и умереть.

Не знаю, почему я не говорила Вам о своем муже. Наверное, он никогда не вписывался в наши разговоры. Но теперь я устала от того, что не всегда была полностью искренна с Вами.

Элспет

Чикаго, Иллинойс, США

2 ноября, 1914

Дорогая Сью,

я могу понять, что чувствует Ваш брат Вилли. Вы меня знаете, вряд ли я был бы счастлив, оставаясь дома, в то время как все остальные отправляются на войну. Мне тоже захотелось бы приключений.

Понимаю, это не много, но я начал записывать те сказки, что рассказывал Флоренс. Одну из них я включаю в это письмо: «Сыр короля мышей». Флоренс обожает сыр! Я подумал, эта история могла бы Вас позабавить и развлечь на некоторое время. Но она не закончена. Я не очень представляю, как ее завершить. Может быть, Вы подадите мне идею?

Начался новый семестр, и я чувствую себя немного более уверенно — ведь я уже проводил уроки в этих классах. Мы как раз закончили проходить историю химии (говорили сначала об алхимиках, затем о Лавуазье, Менделееве и так далее). Мои ученики посдавали просто ужасающие эссе. Подумать только, они — следующее поколение политиков и адвокатов, а ведь они не в состоянии подобрать необходимые доводы и аргументы! В любом случае, читая их, я раздумывал над тем, что я (надеюсь) писал немного лучше в этом возрасте; и я не мог не подумать о Вас.

Сью, Вы должны продолжать писать. Не пытайтесь себя заставлять, просто заткните себе за пояс карандаш и лист бумаги, и тогда где бы и когда бы Ваша муза к Вам ни вернулась, Вы сможете остановиться и записать эти строки. Эмерсон сказал: «Человеческий гений — это деятельность, направленная на устранение гниения», — и он говорил о поэзии. Думаю, если Вы снова начнете писать, это может оказаться тем, что вернет Вам спокойствие, которого Вы так жаждете.

В любом случае, во что бы то ни стало, не прекращайте писать мне. Для Вас это может и не быть поэзией, но я Ваши письма никогда иным и не считал.

В ожидании стихов,

Дэвид

Остров Скай

29 ноября, 1914

Дорогой Дэвид,

о, я думаю, эта ужасная маленькая девочка должна навсегда остаться мышонком! Забраться на стол, чтобы достать с другой его стороны кусок хлеба? Искренне надеюсь, Ваша племянница ведет себя за трапезой лучше.

Ладно, если Вы не хотите оставлять Лотти мышонком, то как бы Вы решили ее судьбу? Я имею в виду какой-нибудь другой вариант, кроме того, что она попадется госпоже Сове и превратится в мышиный мусс. Она должна каким-то образом получить урок. Может быть, как-то при помощи пирогов, которые ее мама выставила остужаться на окно? (О, как соблазняюще...) Или, возможно, ей придется спасти короля мышей? Я не знаю наверняка, но тот, кто носит позолоченную бархатную мантию и крошечные туфельки, обязательно должен быть весьма привлекательным на вид. Как если бы он носил клетчатый пиджак. Будет неудивительно, если Лотти влюбится в него.

Вам будет приятно узнать, что я набросала несколько стихотворений. Я последовала Вашему совету и начала носить с собой записную книжку и карандаш, и однажды утром, когда я мыла пол (насколько прозаичными бывают такие вещи!), у меня появилась идея. Я села на влажный пол и, в то время, как остывала вода в моем ведре, настрочила стихотворение. Это, конечно, не «гений» Эмерсона, но именно это занимало в тот момент мои мысли.

Теперь, когда Иан ушел, мне приходится брать на себя многие из его домашних обязанностей. Вчера ветром порвало одну из веревок, которыми мы привязывали к крыше тростник. За ночь связка развалилась, и утром кухня поприветствовала меня сугробом снега. Жаль, что Вы не видели меня на крыше, цепляющейся одной рукой, подобно бандар-логам Киплинга, в то время как другой, я пыталась связать пучок тростника. Когда я вернулась в дом, мои ресницы и брови все смерзлись, и мне пришлось сунуть пальцы в рот, чтобы отогреть их достаточно для приготовления чашки чая. Теперь я почти каждый день ношу брюки — этого требует работа, которой я занимаюсь. Я знаю, Иан не думал об этом, когда решал покинуть меня и отправиться вдогонку мальчишеским мечтам о славе.

Знаете, Дэйви, ночами мне хуже всего. Я сижу у огня и вяжу, либо держу на коленях непрочитанную книгу, и не могу остановить ту гонку, в которую пускается мой разум, не могу не вздрагивать от каждого услышанного мною стука и скрипа. Я пытаюсь пораньше уходить спать, чтобы не думать слишком много и не чувствовать себя такой одинокой, но бываю просто не в состоянии заснуть. Признаю, вечерами я достаю Ваши старые письма и перечитываю их, а иногда засыпаю, покрытая Вашими словами. Это заставляет меня чувствовать себя так, будто бы Вы со мной, и я не одна. Я представляю, как мы с Вами говорим. Я знаю, это глупо, ведь я никогда с Вами не разговаривала и не имею ни малейшего понятия, как звучит Ваш голос. Между прочим, Вы знаете, насколько вычурными были Ваши первые письма? Должно быть, Вам очень сильно хотелось впечатлить меня.

Наконец, я начинаю чувствовать усталость, поэтому, думаю, я закончу это письмо и задую свечу. Если погода продержится до завтра, то я смогу его отправить, но, полагаю, почта сейчас работает дольше обычного.

Элспет

Терре-Хот, Индиана, США

23 декабря 1914

Дорогая Сью,

я в Терре-Хоте, провожу Рождество с Эви, Хэнком и Флоренс. Я получил Ваше письмо, когда собирался на вокзал, и был счастлив, что в поезде у меня будет такое занимательное чтение. Какое пространное послание; зимние ночи на Скае, должно быть, и в самом деле длинные.

Ваши предложения побудили меня закончить «Сыр короля мышей», так что к письму для Вашего прочтения (одобрения?) я прилагаю окончание истории. Я прочитал завершенную сказку Флоренс, и она начала скакать по кроватке и визжать: «Асе! Поситай асе!». Если Ваша реакция по прочтению будет такой же, я буду удовлетворен.

Я был удивлен, когда читал о «мальчишеских мечтах о славе», ведь это Вы-то всегда так старательно избегали суждений о половой принадлежности. Здесь же я слышал, как и мужчины и женщины в одинаковой мере ругают президента Вильсона за то, что он избегает вмешивать Америку в разыгравшуюся в Европе бурю. Америка давно ни с кем не воевала. Мы просто рвемся в бой.

Как раз прошлым вечером за ужином Эви разразилась настоящей тирадой против Вильсона. Наш дедушка воевал в конце Гражданской войны, и мы выросли на его историях. Вот он-то мог закрутить байку! Никто другой не мог сделать войну в своих рассказах такой непохожей на войну. Он очаровывал даже малышку Эви, и до такой степени, что она приклеивала себе бутафорские усы и играла со мной летом в Мужественных всадников [1].

Хоть во времена молодости отца войны не было, он не служил в армии, и это привело к глубочайшему разочарованию его отца. Не знаю, простил ли ему дедушка. Он считал военную службу гражданским долгом; отец считал ее самоубийством. Если Америка подключится к войне, возможно, я пойду воевать хотя бы для того, чтобы позлить отца.

Но, определенно, необходимы более радостные размышления. Эви и так уже подпортила праздники разговорами о войне. Хэнк готов отправить ее спать в сарай. Самого счастливого Рождества Вам, Сью. Вам, должно быть, весьма одиноко в Вашем маленьком домике, но знайте, что о Вас не забыли и что кое-кто думает о Вас в это Рождество.

Дэвид

Остров Скай

21 января, 1915

Дорогой Дэйви,

Новый год и запоздалый рождественский подарок для Вас. Моя новая книга! Ваше письмо и пачка свеженапечатанных книг от моего издателя прибыли в один день, так что Вам достанется один из первых экземпляров. Так странно читать эти строки сейчас, ведь все они были написаны до войны. Настолько они отличаются от моих последних стихов. Никаких цветов, облаков и летних дней. Теперь я пишу о более мрачных вещах и чувствах: одиночестве, гневе, суровых зимах. Не уверена, что это хорошо, но, по крайней мере, это помогает «победить моих драконов», как говорится.

Вести от Иана приходят так нерегулярно, что можно сойти с ума. Правда, я больше слышу о нем от Финли. Слава Богу, у меня такой пишущий брат. На самом деле, я думаю, что уже начала сходить с ума, потому что подумываю переехать в дом моих родителей, пока Иан не вернется. На днях во время прогулки я поскользнулась на льду и вывихнула лодыжку. К счастью, в тот момент я была в городе, покупала продукты, и один человек помог мне добраться до доктора, но произошедшее меня обеспокоило. Что, если бы такое случилось, когда я была дома? У меня нет телефона, и я была бы совсем одна, если бы только кто-нибудь случайно не пришел с неожиданным визитом.

К тому же я сыта по горло всеми здешними делами. Содержать ферму достаточно тяжело, даже когда помогает вся семья, а в одиночку? Кажется, все вокруг меня разваливается на части. На крыше лопнула еще одна веревка. Я снова забралась наверх и поняла, что все веревки ослабли. Не знаю, то ли их поела плесень, то ли поклевали птицы или это у меня проблемы с плетением, но они растрепались и рвутся. Я спрашиваю Вас, Дэйви, какой хорошо публикующийся поэт в самый разгар зимы станет карабкаться на соломенную крышу, зажав в зубах кусок веревки? Не должна ли я сидеть где-нибудь в библиотеке в кожаном кресле перед гудящим камином? Не должны ли Вы тоже быть там?

Я получила большое удовольствие от окончания «Сыра короля мышей». Лотти взрослеет, она учится делиться и говорить «спасибо». Я все еще считаю, что было бы великолепно, если бы она влюбилась в короля мышей, с его клетчатым пиджаком и прочим. Что об этой сказке думает Лара?

Берегите себя,

Элспет

Чикаго, Иллинойс, США

16 февраля 1915

Дорогая Сью,

Вы не поверите, но я отослал одну из моих сказок в журнал! Я не жду от них немедленного ответа, но подумал, что Вы будете гордиться тем, что я набрался храбрости послать «Сумеречный бал фей». Без Вашей поддержки я бы никогда даже не записал эти истории. Что заставило Вас решиться послать Ваши стихи в самый первый раз?

Ваша новая книга чудесна! И Вы даже подписали ее для меня. Я теперь считаюсь «дорогим другом»? Я понимаю, что Вы имеете в виду под легкими темами (конечно, я не читал того, что Вы писали в последнее время), но, возможно, в такие дни нам всем нужно читать о цветах, облаках и летних днях.

Каникулы закончились, и я снова в школе. Я стал приносить своим ученикам газеты, когда обнаружил, что они почти ничего не знают о происходящем в Европе. Если Вильсон введет Америку в войну, возможно, некоторые из моих старших учеников запишутся на фронт. По крайней мере, они перестали думать, что Балканы — это где-то возле Швеции.

Отвечая на Ваш вопрос, я не знаю, что Лара думает о «Сыре короля мышей». Она не читала ни одной из моих сказок. Если быть совершенно честным, то я не уверен, что именно она читает. Я пытался дать ей некоторые из моих любимых книг, но она вернула их, назвав «книгами для мальчишек». В эти дни я застаю ее читающей только журналы мод и списки гостей, которых мы планируем пригласить на свадьбу. После всего этого у нее будет больше времени, чтобы устроиться с книгой. Верно?

Желаю Вам удачного переезда к родителям. Вы отважная женщина! Я же, со своей стороны, с нетерпением жду совершенно противоположного.

Дэвид

Остров Скай

8 марта 1915

Дорогой Дэвид,

вскоре после того, как я написала Вам, получила письмо от Иана, в котором говорилось, что их наконец-то посылают на фронт, и они отправляются в пятницу. И, конечно же, письмо пришло в пятницу утром, так что они уже уехали.

Почему он не прислал мне телеграмму? Может быть, я бы набралась мужества, чтобы взойти на паром и увидеть своего мужа. Я не видела его с того времени, как была объявлена война, а это было более полугода назад. Я знаю, он был за это время в увольнении, так как Финли заезжал домой. Но когда я спросила Иана, он сказал, что у него не хватало денег для путешествия из самого Бедфорда. Это вывело меня из себя! У меня есть некоторая сумма, которую я собрала с продаж своих книг, но Иан упрямо отказывается коснуться и пенни. А ведь ему всего лишь надо было засунуть свое упрямство подальше и позволить мне купить ему билет, чтобы мы могли попрощаться. Сейчас он на фронте, и кто знает, увижу ли я его снова?

Кроме всего этого, со мной все в порядке. По Скаю война ударила не так сильно, как по большим городам. Вдова моего брата, Крисси, живет в Эдинбурге и пишет, что там кончаются запасы продовольствия. Мы же, по крайней мере, можем производить продукты для себя сами, а еще у нас есть столько молока, сколько могут дать наши коровы. В это время года нам всегда приходится немного труднее, и мы с нетерпением ждем свежих овощей и фруктов. Но у меня еще остается репа, брюква, картофель и копченая рыба, поэтому я не жалуюсь. Но у меня заканчивается чай, поэтому я стараюсь при каждой возможности использовать его листья повторно. Поднялась цена на сахар, но обстоятельства сейчас не располагают к готовке марципановых пирогов и сахарного печенья.

Итак, Иан во Франции, а больше я ничего не знаю. Я лишь молюсь, чтобы они с Финли присматривали друг за другом, как они всегда делали. Молюсь, чтобы с ними ничего не случилось.

Элспет

Чикаго, Иллинойс, США

29 марта, 1915

Я не знаю, что сказать. Я пытаюсь представить себя на Вашем месте, представить, что происходит у Вас в голове, чтобы я мог не просто выражать сочувствие, но и сопереживать Вам. У меня не получается. Простите.

На самом деле, сейчас мне следовало бы чистить вечерний костюм и репетировать речь, ведь моя свадьба не за горами. А что же я делаю вместо этого? Сижу за столом и пишу Вам, Сью. Знаю, мне следовало бы с большей радостью относиться к предстоящим празднествам, но, наверное, это нормально, что я чувствую себя мрачновато. Не то чтобы я сомневался в своем решении... я просто слегка волнуюсь по поводу предстоящих событий. Лара же радуется за нас обоих. Она, похоже, вся погрузилась в примерку платьев и перешептывания с подругами.

Я не знаю всех составленных ими планов; мне известно только то, что все, кого мы когда-либо встречали или надеялись встретить, приглашены. Скорее всего, на столе будут блюда с закусками, которые почти нетронутыми отправятся потом обратно на кухню, а позже вынесут жареного мяса вдвое больше, чем когда-либо смогут съесть наши гости. Дамы будут одеты слишком элегантно и так сильно затянуты в корсеты, что смогут только чуть-чуть поклевать какой-нибудь еды. Запивать же все это мы будем таким количеством шампанского, что его хватило бы для заполнения нескольких ванн — и оно будет единственной частью угощения, которую гости поглотят с энтузиазмом. Закончит же все такое разнообразие сладких тортов и пирогов, что их изобилие заставит рыдать зубных врачей. А после всего этого для меня начнется медовый месяц.

И я не могу не думать о Вас, Сью, одиноко сидящей у очага в своем домике и «перебивающейся» соленой рыбой и картофелем, слабо заваренным чаем и постным пирогом. Признаю, что ощущаю что-то вроде вины: с одной стороны здесь я со своим пиршеством, а с другой — Вы и те парни на фронте, которые делают так много и так мало получают взамен. Если бы кто-нибудь спросил меня, где бы я с большим удовольствием провел день своей свадьбы: в комнате, полной незнакомцев, пытающихся поглотить свою порцию угощений, или наедине с Вами в Вашем домике, Сью, за чашкой некрепкого чая, — я знаю, что бы выбрал.

Дэвид

Остров Скай

17 апреля, 1915

Дэвид,

итак, я переехала к родителям. Одной мне стало слишком тяжело — во многих отношениях. Почти каждый свой день я проводила на почте, ожидая вестей, но поняла, что это бессмысленно. Плохие новости найдут тебя, как бы далеко ты от них ни бежал.

А еще мне стало слишком сложно поддерживать мой домик в порядке. И я приняла смелое решение построить новый — современный коттедж с черепичной крышей и дымовой трубой. Я получаю пособие за Иана, и его нет сейчас здесь, чтобы запретить мне претворить в жизнь эту идею. Я уже наняла плотников и прочих рабочих. Посылаю Вам небольшой эскиз того, что я запланировала. Собираюсь оставить старый домик для животных. Больше мне не придется спать под одной крышей с курами!

Я уже довольно долго не слышала ничего об Иане. Если бы это не было таким зловещим, я бы рассмеялась, что получаю больше писем от мужчины, с которым никогда не встречалась, чем от собственного мужа. Но, как говорится, отсутствие новостей — уже хорошая новость.

Знаю, в своем прошлом письме я об этом не упомянула, но я горжусь, что Вы отослали одну из своих сказок в журнал. Вам еще не ответили? Пожалуйста, сообщите мне, как продвигаются дела.

Вы спрашивали, как я набралась храбрости опубликовать свои стихи. Благодаря Финли. Пока мы росли, мы никогда не были довольны нашим положением. Мы частенько сидели вместе на пляже, он при этом вырезал из дерева фигурки, а я рисовала или строчила что-нибудь в своем блокноте. Мы смотрели на горизонт, и нам не нужны были слова. Но скоро мы подросли, и папа начал брать его с собой в море. Финли уходил на рыбалку, а я оставалась на берегу. Он всегда привозил мне разные камешки, которые находил во время своих плаваний, чтобы я знала, что он со мной. Но я понимала, что, хоть он и часто покидал дом по утрам, на самом деле это не было попыткой уйти. Именно эти выходы в море так сильно привязали моего брата к острову. Он не мог покинуть его. Поэтому он заставил меня пообещать, что я отошлю свои стихи в издательство, что отправлю частицу себя в мир. Потому что сам он... он был связан. Но мир за пределами нашего острова ожидал меня.

Я каждую ночь в течение недели пробиралась в школу, чтобы воспользоваться бесценной печатной машинкой директрисы, и стучала по ней, пока наконец не получила стопку напечатанных стихотворений, готовых к отправке. В эту минуту я почувствовала, что мой проступок себя оправдал. Ну а остальное, как говорят, уже история. Поверите ли Вы мне или нет, но мне было всего семнадцать.

Мой издатель был невероятно терпелив со мной и моим отшельничеством, но на прошлой неделе мне пришло от него прелюбопытное письмецо. Давным-давно он попросил, чтобы я прислала ему свою фотографию, и ее бы напечатали на обложке одной из моих книг. А теперь он сказал, что, раз я не могу отправить ему фото, он пришлет ко мне фотографа! Я ожидаю последнего подтверждения, но, как я понимаю, он приедет сюда через пару недель. Не могу выразить Вам, как я волнуюсь, Дэйви! Меня никогда раньше не фотографировали; я никогда не видела себя глазами (или, более уместно будет сказать, объективом) кого-то другого. Я не знаю, что мне надеть. Мы же не хотим, чтобы мир разочаровался в первой и единственной фотографии Элспет Данн.

Придет момент, когда Вам, мой дорогой, придется принять решение насчет Вашей свадьбы. Вы должны решить, хотите ли Вы быть на этом пароме, когда он отплывет, или же Вам будет лучше остаться на твердой земле. Я знаю, Вы не тот человек, который будет ждать и смотреть, как паром с пыхтением покидает Вас. Но, возможно, Ваш корабль просто еще не пришел. А паром же отплывает не туда, куда Вы стремитесь. Вы обязательно примете правильное решение. Думаю, Вы уже его знаете.

Э.

Чикаго, Иллинойс, США

9 мая, 1915

Дорогая Сью,

судя по всему, у Вас все в порядке, если не считать неведения о происходящем на фронте. Как знать, может, я смогу сообщить Вам об этом из первых рук, если Вильсон наконец вступит в войну. После «Лузитании» [2] здесь все жаждут немецкой крови. На этом судне погибло двенадцать сотен людей, не имевших с войной ничего не общего. Как там было в первом письме? Все мы здесь в Соединенных Штатах ковбои и преступники. Если мы ввяжемся в бой, то кайзеру лучше поостеречься!

Семестр заканчивается, и я надеюсь, что мои ученики выйдут из моего класса чуть лучше, чем были до этого. Многие до сих пор рассматривают войну, как европейскую проблему, но большая часть видит, что это нечто большее. Прошли те дни, когда наши страны были каждая сама за себя. Это двадцатый век. Что влияет на одну страну, влияет на нас всех. Сейчас мои ученики понимают, что мир стоит драки.

Вам действительно было всего семнадцать, когда Вы набрались храбрости послать свои первые стихотворения? Сью, Вы меня поражаете! И Вы, если не поправите меня в подсчетах, гораздо моложе, чем я мог бы подумать о ком-то настолько выдающемся. Семнадцать, когда Вы начали и (я смотрю на дату на обложке последней книги) сейчас Вам всего лишь двадцать семь. Вы дразните себя «старушкой», а ведь у нас всего четыре года разницы.

Надеюсь, Ваш фотосеанс, если он уже состоялся, прошел удачно, и Вам не пришлось позировать в своих старых брюках на фоне овец. Я бы безмерно хотел увидеть результат.

Дэвид

Остров Скай

29 мая, 1915

О, Дэйви, эта дурацкая, дурацкая война!

При Фестюбере состоялось грандиозное сражение. Впереди и по центру оказался батальон, состоящий преимущественно из наших островитян. Почти все семьи, которые я знаю, потеряли сына или мужа, или отца в голодном чреве войны в том единственном сражении.

Мой брат Финли был серьезно ранен. Снаряд упал прямо перед ним, в брата, к счастью, не попал, но осколком раздробило левую ногу. Финли был буквально в шаге от катастрофы. Матир отправилась проведать его — он заслужил себе «родину», как говорят англичане, и сейчас находится в госпитале в Лондоне. Я даже пришла с мамой на пирс и была на волоске от того, чтобы подняться на паром. Но я не смогла. Даже ради Финли. Я рыдала в рукав из-за того, что такая безвольная, а потом нацарапала для него стихотворение на носовом платке. Надеюсь, оно скажет брату то, что не могу я сама. Надеюсь, он знает, как сильно я его люблю. Я ожидаю здесь, на Скае, письма матир и молюсь, чтобы все было не так плохо, как я успела себе навоображать.

Иан тоже был ранен, но не так серьезно, чтобы покинуть окопы дольше, чем на пару дней. Он мне даже не написал, только отправил стандартную печатную карточку полевой службы, где нужно зачеркнуть те строки, что к тебе не относятся, и в результате получается отрывистое послание: «Я попал в госпиталь/был ранен/иду на поправку». Вслед за карточкой я получила письмо от него, коротенькую записку, в которой он сообщил мне, что с ним все в порядке — всего лишь царапина на плече, никакого повода для беспокойства — и попросил прислать сигарет.

А знаете, что наиболее странно, Дэйви? Я совсем не волнуюсь, по крайней мере, за Иана. Чувствую себя немного одиноко, но это в наши дни совершенно нормально. Я ощущаю тоску, по чему или кому — не знаю. Никакой грусти, ярости, страха или волнения. Во всяком случае, не сейчас.

Я молюсь, чтобы Америка не впутывалась в эту войну. Оставайтесь там, где Вы есть, Дэйви. Не поддавайтесь насмешкам задир. Я не хочу, чтобы у меня появилась причина для беспокойства.

Молю Вас,

Элспет

Чикаго, Иллинойс, США

15 июня 1915

Дорогая Сью,

почему же так получается, что тогда, когда я больше всего Вам нужен, я не могу подобрать слов? Если бы я так просто мог обречь свои мысли о Вас в слова, то сейчас Вы бы получили наикрепчайшее эпистолярное объятие. Как Финли?

Хаос в Европе как будто бы зеркалом отражает хаос в моей жизни. Во-первых, заболел муж Эви. Сначала его недомогание не казалось нам особенно серьезным, но на выздоровление ушло немало времени. Флоренс сейчас живет у моих родителей. Вы можете себе представить, как волнуется Эви за здоровье своей малютки. Как только Хэнк почувствовал первые признаки лихорадки, она отослала девочку к родителям.

Я отложил свадьбу. Лара в ярости. Я сказал ей, что не должно нам развлекаться пиршествами, когда Хэнк так болен. Вряд ли она поверила, что это была моя единственная причина. Истина в том, что я и сам в это не верю. Возможно, Вы были правы. Возможно, мой корабль еще придет. Хоть я и не думаю, что Ларе это понравится.

Как говорят, беда не приходит одна. Если считать болезнь Хэнка первой напастью, и мою отложенную свадьбу — второй, то третьей будет то, что меня попросили оставить свой пост учителя. Это было сказано мне очень вежливо, но суть в том, что меня уволили. Похоже, родителям моих учеников не понравилось, что я приносил в класс газеты и рассказывал ребятам о «Лузитании» и прочих зверствах. Мамочки и папочки не хотели, чтобы их бесценные чада знали, насколько мир на самом деле жесток. Итак, я пытаюсь просвещать детей, и меня увольняют за то, что я делаю это слишком хорошо. «Не выходите за пределы периодической таблицы», — было сказано мне.

С «Сумеречным балом фей» тоже ничего не получилось. Журнал отослал мою историю обратно с безличной запиской, где было сказано, что моя история не соответствовала их нуждам, поэтому они были «вынуждены мне отказать». Ну а отказ есть отказ. Так что, как видите, я провалился везде.

Но, полагаю, без упорства ничего не добьешься. Я назначу дату свадьбы, снова начну просматривать объявления о найме и отошлю свою сказку в другой журнал. Я бы не был Мортом, если бы так просто опускал руки. Я упал с водосточной трубы и сломал ногу, но, знаете, несколько месяцев спустя я снова карабкался по той же трубе.

Хорошего же произошло то, что я, наконец, покинул родительский дом. Вернувшись в Штаты, Гарри снял квартиру, и я въехал в нее вместе с ним. Как будто мы с ним снова в Англии.

Ну а еще мою жизнь делаете лучше Вы.

Надеюсь, у Вас все наладится, Сью.

С мыслями о Вас,

Дэвид

Остров Скай

2 июля 1915

Дорогой Дэвид,

Финли потерял ногу. Ту часть, что ниже колена, но даже это — больше, чем кому-либо захочется потерять. Он не осмелился сказать это матир в письме. Разумеется, ее это не волнует. Она, как и мы все, только благодарит Господа, что ее сын жив. Его перевели в госпиталь в Эдинбурге для поправки здоровья и реабилитации, а когда ему подберут протез, он вернется на Скай. Мы больше не сможем совершать былые прогулки, но, по крайней мере, мой брат будет со мной.

Я очень волновалась, читая Ваше письмо: Ваши слова звучали так горячо. Так много всего произошло с Вами, этого было бы достаточно, чтобы отчаялся даже самый настойчивый. Я почувствовала несказанное облегчение, когда прочитала, что Вы все тот же старина Морт, юноша, который вскарабкается по водосточной трубе с мешком, полным белок, и сердцем, полным веселья. Думаю, если бы мой Дэйви перестал смеяться в глаза опасности, мир бы для меня рухнул. Как иначе, по Вашему мнению, я была в состоянии не отчаиваться из-за всего происходящего здесь? Что бы еще поддержало меня на плаву в этом море хаоса?

Фотосеанс прошел хорошо. Пока матир еще была в Лондоне, я перевела ей по почте деньги и попросила купить мне платье, что-нибудь миленькое и современное. Должно быть, я перевела слишком большую сумму, потому что матушка вернулась домой с солидными коричневыми костюмом и блузой из шерсти и двумя платьями: одним совершенно практичным (серым, как шотландское небо зимой), а другим — розовым и необычайно легкомысленным. Последнее — довольно тонкое и непрочное и кажется мне ужасно неприличным после тех мешковатых одеяний, что я носила раньше, но когда я надеваю его, то ощущаю себя будто бы обернутой в радугу и выгляжу на несколько лет моложе, как если бы мне никогда не приходилось волноваться о чем-то вроде войн.

Фотограф убедил меня надеть розовое, сказав, что в нем я больше похожа на поэта — он использовал слово «феерично». Он захотел снять меня на улице, на фоне того, что вдохновляет мою поэзию, поэтому он разместил меня на гальке возле сада и — да, Дэйви, даже возле овец. Я чувствовала себя довольно глупо: ну какая шотландская девушка станет надевать столь непрочное маленькое платье, чтобы пасти овец или взбираться по холмам? Но мне не следует жаловаться, потому что фотографии вышли совсем неплохие. На них даже не видно, что на мне мои старые черные сапоги. Моя мама держит небольшой цветочный сад, и, я думаю, сделанные там фотографии получились лучше всего. Мне было весьма любопытно увидеть свой портрет. Я никогда еще не видела себя так детально. Фотограф прислал мне несколько фотографий, поэтому и Вы кое-что получите. Теперь Вы будете знать, как я выгляжу. Надеюсь, Вы не разочаруетесь.

Прошлой ночью я сидела с записной книжкой и карандашом возле дома и смотрела, как встает луна. Из сада пахло бегонией и жимолостью, а к этому примешивался, конечно же, резковатый привкус моря. Было достаточно прохладно, и комары меня не беспокоили. Перед тем, как пойти спать, матир вынесла мне термос с чаем. А я оставалась на улице всю ночь. Со мной были моя записная книжка и горячий чай. Разве нужно что-то еще? Ночь казалась настолько полной смысла, полной жизни... Это была одна из тех шотландских ночей, когда ты понимаешь, почему некоторые еще верят в духов и крошечный народец. Я вся была в ожидании чего-то, но чего — я не знала. Когда папа вышел подоить утром коров, он нашел меня крепко спящей на скамье возле дома, «покрытой с ног до головы росой, точно фея», — как сказал он. Теперь Вы видите, откуда берутся мои стихи!

Знаете, сейчас я чувствую удовлетворение, но оно — настолько же хрупко, как скорлупа яйца. Я стараюсь завернуть его в мягкие ткани и охранить от взрывов и грохота с другого берега пролива. Я так боюсь, что что-нибудь бухнет так громко, что этот звук докатится до моего маленького острова.

Э

Чикаго, Иллинойс, США

21 июля 1915

Дорогая Сью,

Ваша фотография передо мной на столе, пока я это пишу. Пытаюсь представить, как Вы читаете это письмо, когда его получите. Вы не слишком-то справедливо себя описали. Не думаю, что нужно говорить, какой очаровательной Вы мне показались.

Но теперь, получив изображение, я понимаю, почему Ваш отец считал Вас эльфом, уснувшим в саду. Не знай я наверняка, что вы побольше размером, чем мой ноготок, счел бы Ваш наряд созданным из розовых лепестков и паутинок. Вы, будто фея посреди цветов. И у Вас такой мечтательный взгляд. О чем Вы так задумались, когда Вас фотографировали?

Я не осознавал, что рассказы о моих шалостях и глупостях так для Вас важны — «поддерживают на плаву в этом море хаоса». Я и не думал, что мои штучки-дрючки удостоятся большего, нежели добродушного смеха и грома аплодисментов. Теперь я чувствую, что не могу Вас подвести, но, как и всегда, вызов меня не смущает. Поверите ли...

С того времени, как я написал последние строки, кое-что произошло. Гарри впустил Лару в мою комнату, чтобы сделать мне сюрприз, и она заметила на столе письмо. Схватила его и прочла, прежде чем я понял, что происходит. Лара окончательно разорвала помолвку и даже выбросила кольцо в мою мусорную корзину. Заявила, что, по ее мнению, я люблю Вас, и что она не может соперничать с той, которая уже победила.

Знаете, для недоучившейся девушки она на диво разумна.

Дэвид

Остров Скай

4 августа 1915

Дэйви, о, Дэйви! Вам не следовало писать то, что вы написали. Если бы Вы не написали это, я бы не оказалась в затруднительном положении. Я могла бы продолжать хранить свои секреты. Я бы продолжала ждать, когда останусь вдовой, проверять в газетах новые списки погибших. Вы бы продолжали быть моим неунывающим корреспондентом, почитателем моих стихов и интересным другом. А теперь Вы все испортили своим последним письмом. Больше никогда Вы не будете просто моим «интересным другом».

Что же я должна сказать? Я должна сказать, что с Вашей стороны ужасно дерзко писать замужней женщине и заявлять о своей любви. Но что я хочу сказать? Я хочу сказать: не думаю, что Вы бы написали это, если бы не были хоть немного уверены в моих чувствах.

О чем я думала, когда меня фотографировали? Полагаю, Вы знаете, Дэйви. Я думала о Вас.

Сью

Чикаго, Иллинойс, США

20 августа 1915

Моя дорогая Сью,

Вы понимаете, как я волновался, ожидая Вашего ответа? Если бы я увлекался пари, я бы поставил большую сумму на то, что Вы вообще не ответите. Но маленькая часть меня, которая видела признаки и знамения в каждом Вашем письме, часть меня, которая читала не только между строк, но и над строками, и под ними, — эта часть поставила бы на то, что Вы напишете и поймете, о чем именно я говорил. Я рад, что выиграла именно эта часть меня, потому что награда много больше.

И что теперь? Если бы Вы жили по соседству в Чикаго, я бы пригласил Вас на ужин. А может быть, и нет. Как быть с замужней женщиной, кроме как оставить ее в покое?

Видите, я только все запутаю. Чем бы это "все" ни было. Вы же видите, как я провалил почти все, за что брался в последнее время. Парень, из которого не выйдет ничего путного. Зачем Вам такой, как я?

Весь в сомнениях,

Дэвид

Остров Скай

6 сентября 1915

Дэйви, Дэйви, Дэйви,

обычно Вы не подвержены сомнениям. Почему же так переживаете сейчас? В последние три года мы просто плыли по течению, и пришла любовь. Нужно ли планировать то, что случится дальше? Или нужно ли нам это знать?

Надеюсь, Вы осознаете, что я никогда не считала Вас «парнем, из которого ничего путного не выйдет». Если бы Вы только понимали, как поддерживаете меня, как придаете мне сил вставать по утрам, лишь потому, что я знаю: Вы думаете обо мне. Вы подвигли меня снова писать, когда я считала свою музу исчезнувшей. Вы напомнили мне, что я не просто одинокая затворница. И сейчас у меня есть кое-что большее. У меня есть Вы.

Вы действительно думаете, что Вам нужно что-то мне доказывать? Думаете, что от Вас требуется что-то, кроме согласия быть со мной? Это все, о чем я прошу. Просто оставайтесь со мной.

С мыслями о Вас,

Сью

Чикаго, Иллинойс, США

28 сентября 1915

Сью,

здесь так много всего произошло. Ни за что не догадаетесь — я отправляюсь на фронт! Гарри увидел объявление Американской полевой санитарной службы: им нужны добровольцы, чтобы водить скорые для французской армии. Вильсон никак не может решиться и вступить в войну, поэтому нам придется действовать самим.

Только подумайте! Я мчусь на полной скорости, а над головой свистят снаряды, и жизни людей действительно зависят от того, насколько лихо и бесстрашно я смогу доехать. Можете представить что-нибудь прекраснее? Я не состоялся как учитель, но это... это я сумею.

Платить нам не будут, но у меня есть небольшой трастовый фонд, основанный дедушкой. Гарри уже сказал, что мы объединим наши средства, когда доберемся до Франции, и, если придется есть каждый день бобы или серый хлеб, или еще какую бурду — пусть так. Никаких отцовских денег!

Прошлым вечером Гарри пришел на ужин, и мы огласили эту новость. Мама покинула стол, утирая слезы, а отец спросил: «Почему вы вообще собрались во Францию?» На что Генри ответил, откинувшись на стуле: «Будь я проклят, если знаю. Но это будет чертовски отличное приключение», — и затем отсалютовал отцу бокалом мадеры. Мой родитель побагровел, и я уж испугался, что его хватит удар.

Осталось еще кое-что здесь уладить. Например, получить прививку от тифа, что займет пару недель, и дождаться официального письма из штаба Американской санитарной службы, чтобы передать его в госдепартамент. Еще нужны аккредитивы из наших банков. Мы собрали припасы (ботинки, свитера, водительские перчатки), но в Париже нам выдадут форму. И фотографии! Нужна масса копий моего паспортного фото для лицензий и удостоверений. Так что дел еще много, и мы пытаемся завершить их как можно скорее.

Мы официально завербованы на полгода и можем подписаться еще на три месяца за раз после этого срока. И я, и Гарри сказали, чтобы на нас рассчитывали как минимум на год. Мы не из тех парней, кто останавливается на полпути.

Я наконец-то чувствую, что нашел цель в жизни, Сью, и не могу дождаться отправки!

Полный воодушевления,

Дэйви

Остров Скай

15 октября 1915

Глупый, глупый мальчишка! Вы ожидали, что я порадуюсь Вашим планам? С мужем на фронте и братом, пострадавшим на войне от взрыва, каких, спрашивается, слов Вы от меня ожидали?

Я даже не понимаю, почему Вы это делаете. Что Вы задолжали Франции? Или любой другой стране, если уж на то пошло? Почему Вы чувствуете себя обязанным ввязаться в безрассудства по эту сторону океана? Что заставляет Вас считать, будто эта война каким-то образом Вас касается?

Вы хоть на мгновение остановились, чтобы подумать обо мне? О том, как совсем недавно я открыла Вам свое сердце, неуверенно, нерешительно, не доверяя собственным чувствам, но слепо доверясь Вам? И теперь, торопясь сбежать, Вы все это растоптали.

Я лишь хотела, чтобы Вы не покидали меня. Так почему же Вы уезжаете?

Чикаго, Иллинойс, США

31 октября 1915

Дорогая Сью,

я знаю, Вы злитесь — не надо. Отбросим разговоры о «долге» и «патриотизме». Но неужели Вы ожидали, что я откажусь от подобного приключения?

Моя мама бродит по дому с покрасневшими глазами и хлюпающим носом. Отец до сих пор со мной не разговаривает. И все же я чувствую, что делаю нечто правильное. У меня не вышло с колледжем. Не вышло с работой. Черт, у меня не вышло даже с Ларой. Я уж начал думать, что на всей земле нет места для парня, чьим высочайшим достижением был мешок с белками. Казалось, никому не нужны мои бравада и импульсивность. Вы знаете, что я поступаю верно, Сью. Вы единственная, кажется, понимаете меня лучше, чем я сам. И понимаете, что я прав.

Завтра я покидаю Нью-Йорк и вынужден доверить матери отправку этого письма. Когда Вы его прочтете, я буду плыть где-то в Атлантике. Хоть мы и могли сэкономить, воспользовавшись французскими судами, но мы с Гарри отправляемся в Англию. Его там ждет Минна, а у меня... у меня есть Вы. Как рыцари древности, никто из нас не отправится в бой без символа любви, запрятанного в рукаве.

В середине ноября я высажусь в Саутгемптоне и отправлюсь в Лондон. Сью, обещайте, что на этот раз Вы встретите меня. Знаю, мне легко говорить, гораздо легче, чем Вам покинуть свой приют на Скае. Не дайте мне уйти на фронт, так ни разу и не коснувшись Вас, не услышав, как Вы зовете меня по имени. Не дайте мне уйти на фронт без воспоминаний о Вас в моем сердце.

Ваш... всегда и навеки,

Дэйви

ПОЧТОВАЯ ТЕЛЕГРАММА

ОПЛ 8.25 САУТГЕМПТОН

15 НОЯБРЯ 15

Э. ДАНН ОСТРОВ СКАЙ=

НАПРАВЛЯЕМСЯ В ЛОНДОН СНОВА БУДЕМ В ЛЭНГХЭМЕ

ТЕЛЕГРАФИРУЮ КОГДА ПРИЕДЕМ=

Д+

ПОЧТОВАЯ ТЕЛЕГРАММА

ОПЛ 15.07 ПОРТРИ

15 НОЯБРЯ 15

Д. ГРЭМ ОТЕЛЬ ЛЭНГХЭМ=

ЧЕТВЕРГ ПОЛОВИНА СЕДЬМОГО КИНГЗ-КРОСС СПЕЦ ШОТЛ ЭКСПРЕСС=

ЖДИ МЕНЯ МОЯ ЛЮБОВЬ=

СЬЮ+

[1] *«Му́жественные вса́дники» — название первого отряда добровольной кавалерии, одного из трех таких полков, возникших в 1898 году для испано-американской войны, и единственного, участвовавшего в боях.

[2] *«Лузитания» — британский пассажирский лайнер, Торпедирован германской субмариной 7 мая 1915 года, в зоне, обозначенной кайзеровским правительством, как зона подводной войны. Погибло 1198 человек из 1959 бывших на борту. Потопление «Лузитании» настроило общественное мнение многих стран против Германии и способствовало вступлению США в Первую мировую войну два года спустя.

Дата добавления: 2015-07-19