Второе пришествие в мир духкхи

Дни бежали со скоростью минут. В глубоких медитациях я размышлял о личности Небесного Учителя. Из этого разноречивого материала, которым я нагрузился и продолжал нагружаться, трудно было создать что-нибудь цельное и логичное. И "фазы приливов" мало что дали, и активизация творческих способностей с помощью аппаратуры из "чемодана монстролога" не помогла.

Монахи, забросив свои дела, постоянно крутились возле меня. Они знали, что я пытаюсь увидеть Небесного Учителя. И что-то вроде болезненного любопытства и черной ревности раздирало их книжные души. Еще бы! Ведь не святой анахорет задумал сие, а какой-то наглый чужак, не очистивший себя от мыслей и желаний, не прошедший и половины ступеней к совершенству... Разве такой способен познать нирвану? Разумеется, бога можно увидеть только в нирване, только в полном просветлении...

Я попал в какой-то замкнутый круп чтобы выйти в нирвану, надо уподобиться божеству, а чтобы уподобиться божеству, надо выйти в нирвану. Упершись в стену из умерших гипотез, я размышлял в дурном расположении духа: что же делать дальше. А монахи не скрывали своей радости. Будто светлый праздник заглянул в подвальную темень. Но ведь зло - страшный грех, ужасная скверна? Опять поразительные парадоксы в правоверных душах, не имеющих своего мнения...

Время от времени к Большой Отдушине, забранной теперь массивными решетками, наведывался хозяин Подвалов, чтобы выяснить, как я ищу добавку к восьмой ступени совершенства. Вот и снова он начал стыдить меня.

- Ты, оказывается, ленивый, Пхунг, совсем плохо ищешь. Скоро сезон дождей закончится, и храмовые павлины, вылупившиеся из яиц уже при тебе, успели состариться и растерять свои волшебные перья, а ты все топчешься на одном месте. Нехорошо.

Я попытался его порадовать обещанием кое-каких результатов в ближайшее время. Он задавил меня вопросами, недоверчивым тоном.

- О мудрейший, - ответил я. - Кто выпил море, тот выпил и все дождевые капли, упавшие в него. Подвальная мудрость - большое море, а малые капельки в нем - то, о чем вы спрашиваете.

- Ты выпил море?

- Уже допиваю. Так что тайное знание и добавки к совершенству во мне растворены, как сахар в чае. Я не могу так сразу выделить их, но вы спросите что-нибудь такое и я, наверное, отвечу.

Грузная тень монаха по ту сторону решетки закоченела. А вокруг меня так же закоченели подвальные мудрецы. Их лица были черны от копоти светильников. Наконец - осторожный тихий голос Верховного Хранителя Подвалов:

- Скажи, Пхунг, правильные слова о рабстве. Ты их знаешь?

- Небесный Учитель не принимал рабов в свою общину, - тотчас ответил я.

- И царских слуг! - выстонал Чжанг.

- И воинов... - прошелестел чей-то бедственный голос.

- Пусть все уйдут в свои кельи! - рассердился толстый монах. - А ты, Пхунг, останься! Скажи, Пхунг, почему Просветленный не пускал рабов в свою общину? Ты знаешь?

Я вспомнил одну из притч Небесного Учителя. В рукописи на темно-синей тибетской бумаге эта притча была обведена золотой жирной чертой - признак особого глубокомыслия или святости. Хотя суть ее довольно проста.

Некий мудрец достиг высот совершенства и обрел "небесное око", дар видеть далекое и близкое, прошлое и будущее, внутри себя и извне, вверху и внизу. Правитель страны решил, что этот человек должен искать для него клады и сокровища, скрытые под землей, и приказал своим людям: "Сделайте так, чтобы он остался навсегда в моем государстве". Мудреца окружили благами и лестью, применили силу, чтобы он не гнушался дарами. Мудрец не мог вести праведный образ жизни и лишился "небесного ока". Правитель подумал, что мудрец не хочет искать то, что надо искать, и велел отрубить ему голову.

Так если "небесное око" - метафора способности находить истины, то и ребенку должно быть понятно, почему Небесный Учитель не терпел рабов.

- Ведь истинный раб, - сказал я, - это не тот человек, которого заставили выполнять непосильную работу. Истинный раб - добровольный раб, который нуждается в чужой воле, он не сможет выжить без понуканий и приказов, ибо неспособен или отучен от принятия решений. Такое сознание бесчувственно к истине, потому что для него истинно только то, что идет ему на пользу, в том числе и хозяйская воля. Впустить рабскую суть в общежитие людей - значит уничтожить способность общества видеть истину.

- А воины и царские слуги? - перебил монах. - Они же не рабы?

- Воины тех времен подчинялись, по-видимому, любым приказам господина. Те же рабы. А царские слуги повсюду - худшие из рабов.

А... что ты скажешь про... про... - монах начал заикаться, что-то мешало ему собраться с духом. Ясно, что: он экзаменовал меня по пунктам эзотерического знания. - Про... святые запреты... можно ли нарушать...

Даньчжинские святые из древних и новых трактатов с легкостью нарушали всевозможные табу. А Говинд и "герои"? Это же олицетворение ужасных для мирянина нарушений! А подсказки Чжанга расправиться с Чхиной?

- Ради пользы богов можно нарушать любые запреты, - сказал я почти с уверенностью. - Спрашивайте дальше, наставник.

- О боги! - прошептал в страхе монах. - Что ты ко мне пристал? Что ты все выпытываешь? Все равно самого

- А может, я уже познал?

- Мантру Запредельной Мудрости не знаешь! Не можешь знать!

- О чем она? Может, вспомню...

- Если бы ты знал, то давно бы достиг полного просветления, выше которого ничего нет!

Хозяин Подвалов поспешно удалился, забыв попрощаться, а меня снова окружили бумажные книжники, возбужденно расспрашивая о подробностях нашей милой беседы.

- Похоже, я был прав, - сказал я без тени хвастовства. - Эзотерическое знание уже сидит во мне, только без посторонних вопросов я не могу пока его выделить. Например, что такое Запредельная Мантра?

Эти люди знали многое о даньчжинских тайнах, но Мантра была им неизвестна.

- Ее нельзя познать из книг или из жизни, - сказал Чжанг с благоговением в голосе. - Когда совершенный монах умирает, он передает тайное знание особым шепотом в ухо любимому ученику. И как только передаст, тот сразу становится совершенным восьмой ступени.

- Только знающий Запредельную Мантру может достигнуть полного озарения. - Тощий аскетичный Саранг мечтательно вздохнул и добавил с легкой грустью:

- Выше которого ничего нет...

Ночью, когда все отошли ко сну, я продолжил свои опыты. И не успел погрузиться в медитацию, как из моей любимой отдушины послышался голос Чхины:

- Пхунг! Где ты?

Обливаясь потом слабости, я полез к отдушине по бамбуковой жерди. И опять наши пальцы встретились посередине каменной норы, и опять меня будто электрическим током пронизало до пят. Чхина передавала энергию! Знала, что передать...

Она торопливо рассказывала о новостях. Теперь я был уверен: именно Светлое Пятно так непредсказуемо подействовало на тигра. Светлое Пятно и людоед - какое жуткое несоответствие!

- И его до сих пор не убили?!

- Подумай, Пхунг, за что же его убивать? Если бы все люди были с совестью, то Желтый не стал бы людоедом!

- Но ведь люди же! Пусть и без совести. Неужели надо убивать бессовестных?

- Наверное, надо, Пхунг... От них все беды. Воруют, врут, лес жгут...

- Да не можем мы в точности знать, у кого есть совесть, у кого нет! Пойми!

- Желтый знает!

- Послушай, Чхина. Людей воспитывают родители, монахи, соседи... Большинство, наверное, не виноваты, что стали бессовестными. Общество их заставило, сделало такими... Тут надо хорошенько разобраться. Поэтому...

- Я уже помогаю Желтому.

- Что?!

- К нам много чужих понаехало. Ищут Желтого с собаками и без собак. А я иду впереди всех и стираю следы Желтого, если увижу. - Чхина рассмеялась по-детски беспечно. - В меня даже стреляли, думали, какой-то новый зверь. Они теперь всех зверей убивают, как только кто зашевелится в зарослях... Будто и не даньчжины...

- Не смей этого делать, Чхина. Прошу тебя! Или тигр разорвет, или они подстрелят!

- Не разорвет. - Она хмыкнула. - Он же видел, как я следы стирала. И теперь сам научился.

- Мне страшно за тебя, милая моя. Не делай этого больше никогда. Обещай.

- О Пхунг! - прошептала она радостно. - Ты уже совсем-совсем любишь меня? Если любишь, вылезай из Подвалов. Ты же найдешь какой-нибудь способ остаться живым?

Утром я сказал монахам:

- Очень странно, что среди не имеющих своего мнения оказалось так много бессовестных. Желтый убил уже почти триста человек!

- Да, странно, - согласился удрученный Чжанг. - Ведь все даньчжины идут по Пути, завещанному богами, и вдруг такое.

Гигантское число жертв их не ужаснуло. Смерть - благо, дает шанс на более счастливую долю при перерождении. Неужели и это придумал Небесный Учитель из благих намерений?

Великий Даньчжин, грозный монарх суверенного гималайского княжества, был вынужден оторваться от важных государственных дел, чтобы прикончить "тхэского людоеда" - так в газетах всего мира теперь называли Желтого Раджу. Почему князь не оторвался раньше от своих дел? Злые языки утверждали, что людоед поначалу того не стоил, и только когда число его жертв стало приближаться к четырем сотням, престижность охоты на него перевесила текущую политику на весах государственной мудрости.

Великий Даньчжин добрался до монастыря без происшествий, если не считать, что в пропасть свалился автобус с придворными и репортерами. По случаю прибытия высоких гостей чхубанг был разукрашен электрическими лампочками, флажками, яркими лентами и стал похож на огромный увеселительный корабль, который каким-то чудом занесло в Гималаи.

Сначала был устроен молебен, потом - небольшой религиозный праздник с храмовой музыкой, танцами масок и хоровым пением монахов. Тхэ-чхубанг несколько раз за свою историю был религиозной столицей государства, поэтому здесь по традиции развивали технику специального пения, угодного богам. Будущих певцов тщательно выбирали среди детишек и десятилетиями учили произносить гортанные низкие звуки. Княжеские гости, в том числе корреспонденты иностранных изданий (не все же попадали в пропасть), прямо-таки ошалели, услышав медлительные гимны в исполнении серьезных мужчин в оранжевых тогах. Эти звуки превосходили человеческие возможности, монах мог петь в сверхнизком регистре на два и на три голоса. Человек-хор!

Потом им показали кое-что из настоящей йоги и даже зарыли Главного Сборщика Налогов в могилу до окончания охоты. Потом посетили храмовый госпиталь, где под бдительной охраной лечили тэурана.

Его фотографировали, пытались задавать ему вопросы, но он опять прикинулся умирающим, и чудодеи-лекари попросили князя приказать всем этим людям выйти вон.

- Но мне хочется его расспросить! - сказал князь с металлом в голосе. - Ведь вы его не потрясли как следует! И вообще, я забираю его. Не упрашивайте меня! Я хочу его увезти ко двору, чтобы показывать иностранным монархам. В конце концов, это в государственных интересах!

Он склонился к бледному лицу тэурана, щеки которого темнели провалами. Через щеки можно было пересчитать зубы - одного явно не хватало.

- Скажи мне... э... тэу. Каким способом ты убил так много тигров? И я для тебя что-нибудь сделаю. Если не ошибаюсь, ты убил тридцать восемь штук?

- Это легко, - прошептал монстр, - надо насыпать тигру соли под хвост... и тогда его можно брать голыми руками.

- Соли? - поразился князь. Потом понял. - Ты не знаешь, дурак, что я с тобой сделаю?

- Никто не сможет взять Желтого! - прохрипел монстр. - Только я знаю, как его убить! Запомните, только я! Запомните как следует! И потом приходите просить меня. Может быть, я и соглашусь.

- Какой ужасный тип, - пробормотал князь, с тяжелым чувством выходя из кельи.

- Что с него взять? - сказал Верховный Хранитель Подвалов, сопровождающий его по поручению Совета Совершенных. - Ведь это настоящий тэуран, а может быть, и сам Пу Чжал, князь тэуранов.

Монарх нервно передернул узкими плечами. В мистику он верил и не верил.

Праздник закончился грандиозным пиршеством. Столы в храмовой трапезной ломились от экзотических яств. Один из дотошных репортеров, потеряв блокнот, начал писать перечень блюд на рулоне туалетной бумаги мелким почерком. Так рулона, вроде бы, не хватило!

Во время пиршества приключился небольшой конфуз. Один из пьяных репортеров высморкался в национальный флаг суверенного княжества. Да, конечно, это был Бочка-с-Порохом по имени Билли Прайс. Его колонку читало уже немногим более чем полмира, и поэтому присутствующие монархи-охотники всячески ублажали его, ведь каждому хотелось прославиться более чем на полмира. И даже великий Даньчжин шесть раз пил с ним на брудершафт.

Когда Билли вытерся парчовой материей сорта "ким-хаб" (ничего красивее и дороже такой материи в мире не существует) с гордой эмблемой Сияющей Опоры Неба, все онемели. Спас положение сам князь, искусный дипломат. Он остроумно пошутил:

- Наш флаг старомоден, надо его поменять на шелковый, и сморкаться будет удобней.

- В шелковый даньчжинский я еще не сморкался, - честно признался Билли, и его повели под руки спать.

Возмущенные до глубины души "герои" задумали убить его по дороге в келью, но Говинд пресек эту самодеятельность.

- Пусть проспится, - сказал он угрюмо. - Я его сам убью. Во время охоты.

Но потом нахлынули еще более драматические события, и о Бочке-с-Порохом забыли. Никто не отвесил ему даже пощечины. И в этом обстоятельстве нетрудно было усмотреть некую закономерность, присущую для мира не имеющих своего мнения. По-видимому, в их национальные флаги можно сморкаться без всякой опаски.

Рано утром, когда Чхина умывалась над медным тазом, в дом вошли все три мужа, насупленные, настороженные. Их парчовые халаты были подвязаны боевыми кушаками, и у каждого почти под мышкой висел короткий меч в сверкающих ножнах - обычная экипировка придворных Великого Даньчжина. Грузные, могучие, усатые, они показались ей такими несчастными, лишенными ласки и любви, что в ее душе проснулось что-то вроде жалости. Она стряхнула воду с ладоней, сложив их лодочкой, поздоровалась по обычаю:

- Доброго урожая тебе, Пананг. И тебе, Баданг. И тебе, Чачанг. Давно я не видела вас. Это сколько же времени прошло?

В дверь за их широкими спинами протиснулся еще более широкий Билли Бочка-с-Порохом, увешанный кофрами, фотокамерами и амулетами.

- Что вы топчетесь, бездельники? - выкрикнул он бесцеремонно, смешав даньчжинские и английские слова. И сфотографировал удивленное лицо Чхины.

- Эй, зря ты стараешься, - сказала Чхина ему. - Я еще не причесалась, и у тебя ничего не выйдет.

- Он не понимает по-нашему, - пробормотал старший из братьев, делая с видимым усилием шаг к ней.

- Так объясните ему: мой взгляд испортит ему пленку, если я не захочу сниматься.

- Он совсем не понимает по-нашему, - пробормотал средний из братьев, приближаясь к Чхине. Младший, Чачанг, стоял бледный, не в силах тронуться с места.

Лицо Чхины стало гневным.

- А что вам здесь надо? Кто вас звал?

Пананг отважно схватил ее за руку, сжал до боли.

- Нам все известно, Чхина... Люди рассказали...

Она попыталась вырваться, но Баданг схватил ее за другую руку.

- Люди видели тебя с посторонним мужчиной!

- Толстые шакалы! - с ненавистью прошипела Чхина, перестав вырываться. - Так знайте! Я люблю Пхунга!

- Разве можно любить чужого человека? - закричал Баданг. - Без согласия богов?

- Но я все равно люблю! И убирайтесь из моего дома!

- У тебя больше нет дома, - сказал без крика Пананг. - И жизни нет.

Он ударил ногой Чачанга по коленной чашечке, тот вскрикнул и кинулся к Чхине. Захлестнув ее длинную напряженную шею шелковой удавкой, зарыдал:

- О Чхина, прости...

Разгоряченный Билли метался вокруг них, щелкая с бешеной скоростью всеми фотокамерами. Его длинные неопрятные волосы, наэлектризовавшись "страстью дела", стояли дыбом.

Когда женщина уже хрипела и билась в агонии, в дом ворвался Говинд и черенком плети сбил с ног Чачанга. Старшие братья выхватили клинки.

- Все же было по закону, "герой". Разве ты не знаешь? - Пананга трясло от возбуждения. Острие клинка металось перед глазами Говинда.

Билли, щелкнув со вспышкой в последний раз, пытался улизнуть, но запыхавшийся от бега Джузеппе столкнулся с ним в дверях - и вот уже репортер катился с грохотом и воплями по крутым ступеням, сопровождаемый восторженным лаем немногих оставшихся в поселке собак.

Увидев Джузеппе с карабином в руках, Пананг спрятал меч в ножны.

- Так... - сказал он, вымученно улыбаясь. - Все понятно. Нам говорили, а мы не поверили, что и вы... тоже с ней...

Говинд с силой взмахнул плетью, Пананг успел закрыться руками - от парчи полетели клочья.

Говинд и Джузеппе сидели у постели Чхины, когда за ними пришли усатые молчаливые ребята из Службы Княжеской Безопасности.

- За что? - спросил Говинд. Ему не ответили.

- Чхину нельзя здесь оставлять, - сказал им Джузеппе.

- Никто ее не тронет и не задушит, пока не встанет на ноги, - ответили ему. - Пусть лежит здесь.

Говинд посмотрел в непроницаемое лицо говорящего.

- А ты ничего не боишься? Подумай.

Усатый молодец неторопливо снял с пояса никелированные наручники и вдруг ударил ими по лицу Говинда.

- Нашел кого пугать. Дурак. Говинд захлебнулся кровью.

В горных лесах шумел осенний листопад. Небесный Учитель взял горсть листьев и сказал ученикам:

- Запомните. Мои истины - всего лишь эта горсть. Других истин столько, сколько листьев у вас под ногами. Ищите их. Суть моего учения не в том, чтобы поклоняться богам, а в том, чтобы стать ими...

Еще одна поразительнейшая притча! Неужели все они созданы "интуитивной мудростью"? В состоянии полнейшей жестокой бессамости?

И я снова и снова пытался достичь психического уровня гениев далекой древности - через опыты с бессамостью. Я жаждал полного просветления, когда приходят "божественные откровения". Я комбинировал все свои знания, использовал аппаратуру "чемодана" и был, по-видимому, на грани помешательства.

- Хватит, Пхунг! - шептали монахи. - Ты себя убьешь! В твоих железках - злые духи, мы их видим по их плохому сиянию...

- Но ведь Небесный Учитель был уверен, что все, кто не рабы, могут стать богами! - говорил я вслух самому себе. - То есть на его уровень может подняться любой! И он завещал людям именно это - подняться на уровень гениев. Он требовал этого от своих учеников и последователей!

- Ты не правильно говоришь, Пхунг, - поучал чопорный Саранг. - Из священных притч нельзя делать выводы, присущие Чужому Времени. В притчи надо верить не умом...

- Неужели все дело в Мантре Запредельной Мудрости? - бормотал я. - С ее помощью совершенные и выходят в полное просветление. Что-то произнес, что-то сделал, что-нибудь съел, выпил, проглотил - и, пожалуйста: интуитивная мудрость. Мистика! Не желаю принимать такое решение. Я еще не свихнулся.

- Свихнулся, свихнулся, Пхунг! - строгий голос Саранга. - Может, тебя полечить от безумия?

Все свои биоритмы я поломал. Мозг мой был постоянно возбужден, поэтому и сон пропал... Я мучился над проблемой. И это было трудно назвать радостным предчувствием открытия или вдохновенной ездой в незнаемое. Я уже доподлинно знал: инсайт, озарение через бессамость - это животное состояние, способность животных, сохраненная людьми. А даньчжинские мудрости постоянно мне диктуют, что инсайт так могуч и непостижим, что способен на все, все, все.

Я прошел по дороге, указанной даньчжинами, и уперся в стену с маленькой волшебной дверцей - Мантрой Запредельной Мудрости. Но я уже подозревал, что это ловушка для таких, как я. Можно жизнь положить на добывание Мантры - откроешь дверцу, а там лишь кучка листьев, превратившихся в труху.

Выходит, я должен идти не через бессамость, а, наоборот, через возбуждение самости - нравственной и творческой сути. Грубо говоря, не через правое полушарие головного мозга, а через левое.

С Чжангом тоже что-то происходило - поскучнел, замкнулся. Однажды, решившись, спросил жалким прерывистым шепотом:

- Пхунг... как ты думаешь... пустил бы нас Небесный Учитель в свою общину?

Я посмотрел в его слезившиеся нездоровые глаза.

- Ты сам уже понял, Чжанг. Верно? Ни за что бы не пустил.

- Значит... все было зря? - Он окинул долгим взглядом туго набитые стеллажи, уходящие во тьму. - Как же теперь?

Нижняя губа его задрожала.

Да, здесь все было пропитано запахом рабства, несмотря на то, что его "навсегда и окончательно" отменили в прошлом году. Корни его - в даньчжинской истории, ясное дело. Но что именно там происходило, как закладывался идиотизм XX века (видеть в рабе идеал), попробуй теперь выяснить.

Голову можно сломать от нагромождений и переплетений цветистых мыслей древних книжников. Арабесковая пестрота - старинный способ камуфляжа и замены сути. Что даньчжины камуфлировали? Национальные неприятности?

Раб... Подневольное несчастное существо, предельная жертва насилия (за этим пределом - только смерть). Ненавидеть его? Впрочем, религии всегда обожали его и до сих пор обожают. У Омара Хайяма: "Заполняют мечети и церкви рабы"... В дословном переводе "ислам" - "покорность". А у христиан? "Блаженны терпеливые". "Если ударят по щеке, подставь другую". "Пока не станете как дети, - сказал Иисус Христос, - не попадете в царство бо-жие".

У многих народов слово "раб" входит в ритуалы, в имена и фамилии как индекс "хорошего качества". Многие историки говорят о рабах как источнике бунтов, социальных и нравственных движений.

А вот Небесный Учитель - упрямо стоит на своем. Как уничижительны его притчи о рабах! К примеру, посватался разбогатевший раб (оказывается, были и такие) к хорошей добродетельной девушке. Поженились. Увидев, как муж с жадностью поедает пищу (даже горячую!), жена спросила: отчего такая спешка? Муж загадочно помалкивал, но как-то сообщил: его деды и прадеды всегда быстро ели, вот и он, подражая им, торопится... И даньчжинский бог комментирует байку: разбогатевшие рабы не отличают добро от зла, они совершают дурные поступки и не испытывают при этом стыда. Они уверены, что так и надо жить, потому что так жили их предки. И ведут себя подобным образом до самой смерти, не в силах от этого отказаться...

У Ибн-Туфейля костяк "черни" составляют не бедняки, а те, кто стяжают богатства и добиваются высоких должностей, используя даже религию в корыстных целях.

Аристотель отличал активный интеллект от пассивного, который может "всем стать". Под принуждением, конечно, стать - так как пассивный.

Ибн-Рушд писал, что "сказки" Корана воспитывают в людях лжедобродетель, поскольку человек все делает исключительно в надежде, что в раю ему сторицей возместят ущерб, понесенный в жизни. Да и набор благ в раю показательный - яства, напитки, гурии...

Классические цитаты из Монтеня, выбитые на фронтоне Международного Центра НМ: "Кто рабски следует за другими, тот ничему не следует. Он ничего не находит, да и не ищет ничего..." "Тому, кто не постиг науки добра, всякая другая наука приносит лишь вред"... А в школьные времена мы, ученики, выкрикивали хором, бунтуя против фарисеев-педагогов: "Душа ублюдочная и низменная не может возвыситься до философии!" Это тоже - Мишель Монтень. И в тон ему Вольтер: "Всюду слабые ненавидят сильных и в то же время пресмыкаются перед ними... Человеческое общество, коим правит произвол, похоже совершенно на стадо подъяремных волов, работающих на хозяина". Он вложил в уста литературному Магомету поразительные слова: "Я царствовать над миром должен, если о человеке вспомнят, мне конец".

И еще Кондильяк, Толстой, Достоевский... Великие люди, как сговорившись, толковали об одном и том же. Не жалость к несчастным рабам, не восхищение их созидательной мощью, а презрение и уничтожение рабского духа в веках, полное неприятие его без любых компромиссов. Они точно познали, осмыслили, превратили в свое убеждение: раб революций не совершает, он превращает все в абсурд. Истинный раб - главное зло на Земле, останавливающее мысль и прогресс.

Великим людям было важно осмыслить феномен рабов и толпы. Должно быть, всегда и везде это является порогом нравственного знания, за которым и начинается настоящий путь, для каждого свой. Не одолеешь порога - не будет ошеломляющих открытий, не будет гения...

И снова Хайям:

"Если сам ты не раб и рабов не имеешь,

Ты счастливец, каких и не видывал свет".

Вот почему я не в силах вырваться на уровень мудрости древних - во мне что-то есть от презренного раба? Ведь так трудно мне даются разговоры и мысли о рабах и толпе! Мой мозг все еще поражен изжившими себя табу? Меня тянет к бессамости, мифам, религиям, меня волнуют их тайны и необъяснимое обаяние всего отмершего. Я сам лезу в хомуты и подвалы, разумеется, ради великих наград - неизвестных истин. Пусть ради истин, но я торгую своими страданиями, своей сущностью, свободой. Я впустил в себя раба, и давно впустил! Или он всегда был во мне?

Как герой Тома Шарпа в "Грехах предков" - вроде бы страшный бунтарь, "маньяк-разрушитель", а на самом деле рабски верный запретам и условностям викторианской ушедшей эпохи...

Когда я писал свою диссертацию, то перевернул горы современной литературы, искал гениальное предвидение монстроопасной глобальной ситуации. И кажется, мимо меня проскочило главное - ведь многие писали о приметах рабского сознания в обычном человеке!

Свидетельства многих из многих - знаменитых, известных, малоизвестных, совсем неизвестных... Братство по мысли, тип какого-то мышления или сознания, чувствительного к истинам, кто-то из них, наверное, будет в числе Учителей рода человеческого. Может, уже есть, только мы своими заторможенными в функциях мозгами понять их мысли не можем. Не хотим. Случай не представился.

И может, кто-нибудь из них научит нас, наконец, как изжить из себя раба? Или каждый должен сам найти свой собственный способ?

"Сущность любит честных", - сказал Небесный Учитель.

Может, в этом все дело?

Я собирал аппаратуру по нужной схеме, Чжанг с убитым видом следил за моими руками и вздыхал. Проблема рабства допекла и его, он находился у "вечного порога".

Мне понадобилось ювелирно разрезать крохотную кварцевую пластинку, и Чжанг сходил в сокровищницу за алмазом. Это был чудесный кусочек голубоватого льда в оправе из золотых лепестков. Мы разрезали кварц, с хрустом надломили - получилось почти удачно.

- Инструмент пусть будет у тебя, - сказал я Чжангу. - Еще понадобится.

Монах надел перстень на палец, чего раньше он никогда бы не сделал. И прошептал с горячностью:

- Пхунг! Только честно... Ты... ты можешь это самое... О боги! Ну, создать... своим аппаратом мнение? Мое мнение?

Меня неожиданно растрогали его слова. Как ни давили его душу бессамостью и подвальным бытием, не умерло в нем Светлое Пятнышко личностных качеств. Я обнял его.

- Чжанг, дружище! Твое мнение не надо придумывать или создавать. Оно есть в тебе! Освободи свой разум от бессамости...

- А чувства? Ты же говорил, и чувства...

- А чувства пока не надо освобождать. Для начала пойми разумом, просто логически, что тебе надо выйти из Подвалов.

- Какие ужасные слова ты говоришь, Пхунг... "Жизнь - это Контраст" - говорится в постулатах

НМ. Усиливая контраст, усиливаем Жизненный Потенциал. Я должен добиться предельного возбуждения каждого из полушарий головного мозга и разрушить "стену непонимания" между этими двумя Супертипами Мышления, объединить их единой целью. Не будет Цели, будет борьба полушарий, разрушающая Светлое Пятно. Обязательно одно полушарие сожрет другое. Вся хитрость эксперимента в том, чтобы наполнить центры осознания Цели дополнительной энергией за счет разницы потенциалов между обеими стихиями. Внешняя энергия просто убьет меня. То есть я должен достичь гармонии двух враждебных максимумов. Это и есть пик творческих возможностей или, какя полагал, даньчжинской ануттарасамьяксамбодхи, гипотетически полного просветления, по-видимому, не известного современным даньчжинам.

Я так и объяснил монахам: хочу совместить вершины обоих видов познания, чтобы "увидеть" Небесного Учителя.

- Твоя голова лопнет! - Чжанг дрожал, как в лихорадке. - Ведь ты не совершенный...

- Не позволим, - сказал Саранг, "идеальный даньчжин". Я удивленно посмотрел на него, и он застыдился своих "грязных" слов.

Я сделал необходимые приготовления, облепил себя присосками и проводами, сел на коврик в позе лотоса, привел в норму дыхание и пульс. Прижав язык к небу, сконцентрировал сознание на пламени светильника...

Монахи уселись вокруг меня и превратились в изваяния. Щелкнул автоматический выключатель, все разом вздрогнули...

Настал все-таки момент, когда я воспарил в мире светлых истин. Вначале я ощутил ровную сильную радость, ощущение того, что постижение истин дается мне легко. Нечто подобное испытываешь в чудесные мгновения, когда доходишь своим умом до решения труднейших задач.

И я увидел себя и в то же время не себя - тщедушного, жалкого, сидящего в каких-то знакомо-незнакомых пещерах-подвалах. Я разглядел-ощутил разбитое лицо с разорванными мочками ушей - чья-то злобная рука вырвала из них кольца-серьги. Я мгновенно познал его-себя сидящим в созерцании великих мыслей и бредущим по камням, пахнущим раскаленной пылью. Я физически осязал людское море, замершее при звуках негромкого голоса... Даньчжинский Учитель...

Оказывается, ты не был ни князем, ни принцем, а всего лишь - простым переписчиком храмовых текстов. Ты многие годы осмысливал суть писаний, следуя мыслью за рукой - чудесный метод постижения сути! Ты стал подвальным мудрецом. В тебе проснулось чувство логики, оно неминуемо просыпается, когда мозг в постоянной работе. И ты пришел в великое смятение от нелогичностей-ужасов жизни.

Тебя мучили вопросы, которые мучили многих. Но многие не могли переступить черту - тогда нужно было бы потерять все. Ты же снова изобрел аскетизм, погрузился в эгоизм отшельничества, чтобы сохранить мысль. Потеряв все, ты ушел дальше других. Ты стал Великим Критиком своего времени. И хлебнул сполна из горькой чаши. Через собственные страдания познал боль мира. Ты стал Великим Мучеником...

Почему всеблагие боги создали страх и страдание? - спрашивал ты. Откуда извечная вражда племен и народов? Откуда голод, болезни, войны? Откуда вечное уничтожение свободного духа? Откуда крепкие канаты, привязывающие благие помыслы мудрецов к грубым коновязям?

Ты искал объяснение мира. И начал создавать Свою Концепцию - как мог, как умел, как позволяло Время. Ты стал ВЕЛИКИМ УТОПИСТОМ, задумав изменить мир хотя бы в мыслях, просто в мыслях, без чего не может выжить творческая душа - суть человека. И ты начал с главного - убил Старых Богов, религию Своего Времени. Ты сделал поразительный вывод: истинное благо - не в создании мира страданий, а в уничтожении его, не в служении богам, а в нравственном совершенствовании человека. Нравственность должна править миром! - постиг ты. Не в религиях и богах, а в самосовершенствовании спасение человека! - постиг ты. И завещал ненависть ко лжи, воровству, к одурманиванию разума, к излишествам в еде и развлечениях, к золоту и богатству. К желаниям, затмевающим разум... И любил все живое. И уважал целомудрие и смелую мысль.

У истоков даньчжинского монстризма стоял светлый гений. Обалдеть можно! - сказал бы Джузеппе. Хороший человек выпустил в мир двуглавое чудище - Бессамость и Покой. Но не мог же ты требовать от людей предельного рабства! Наоборот, ты возбуждал в них чувство гуманности, самотворения души - ты закладывал основы личности! А через два с половиной тысячелетия все наоборот - свирепое требование быть без "я", без желаний и мыслей, без своего выстраданного мнения.

Может, беда твоя в том, Даньчжинский Учитель, что строил ты из кирпичей, взятых на руинах? И потом кирпичи проросли, словно кокосы, сложенные грудами в мелководной теплой лагуне? Или виной тому пресловутый износ истин?

Изношенные истины... Они встречаются на каждом шагу. Они видны в хроническом недостатке качества, гениальности. Их легко увидеть в поступках фанатиков всех рас и народов. Честные фанатики надели на мораль рубище аскета. В проявлениях красоты и чистых чувств стали видеть грех. В военной Японии запретили кимоно и поцелуи. В Иране наших дней ввели чадру, в Пакистане - публичную порку, средневековые казни, шариатский суд. Все народы прошли через это, а многие еще в пути. А ведь у каждого народа с незапамятных времен были свои Учителя. И все они изобретали, как могли, Научное Сознание, ибо очень просто увидеть изъяны Стихии Чувств - только нужно быть честным и чуточку смелым, чтобы не убояться того, что видно невооруженным глазом.

Они, Учителя рода человеческого, подтолкнули разум к научному познанию, потому что знали и чувствовали, что религиозное сознание - тупик. Находясь в гуще религий, бились над неразрешимой в тех кипящих котлах проблемой Светлого Будущего для всего человечества. И все они на удивление шли одной и той же дорогой, вечным путем искателей истин - от недовольства честного разума к созиданию своих концепций.

...Немощный улыбчивый старичок удалялся во тьму веков. Под его босыми растрескавшимися ступнями вздрагивали какие-то странные глыбы. От горизонта до горизонта - одни только глыбы.

Наверное, и я буду в старости таким же - суетливо шагающим куда-то, пришептывающим на ходу, не обремененным ни страстями, ни имуществом, ни высшими авторитетами. И открывающим преждевременные истины?

Нет, нет, я уже таков, я - он! Я слился с ним, настроился на его волну. Я вошел в суть явления - так это должно называться. Теперь его мысли - мои мысли. Наши общие. И общие для множества людей, для какого-то типа мышления... И, может быть, поэтому я физически ощущаю, как с каждым шагом старичок приближается к беде.

Вот он остановился, чтобы передохнуть, поправил на морщинистом плече ветхую тогу аскета, обернулся - и меня сковал ужас.

Лик "Неизвестного проповедника из Сусхара"! Это я в будущем?! Мое лицо станет маской монстра?!

Я потерял сознание.

Когда армейские рации сообщили о выходе загонщиков на исходные рубежи, Великий Даньчжин взобрался по приставной лестнице на любимого слона и уже сверху пошутил насчет сиятельных и охотников в объятиях чухч. Затем записал на магнитофон один из своих удивительных экспромтов, переполненных глубоким смыслом:

Рано или поздно исчезнут с лица Земли многие народы и государства, затеряются в веках создатели религий, философий, политических учений. Но имя победителя суперлюдоеда останется в Истории. Как остались Георгий Победоносец и сэр Корбетт (Знаменитый английский охотник на тигров-людоедов, автор книг, получивших мировую известность).

Вот почему Небесный Учитель выбрал нас.

И жестом руки запретил вполне естественные после такой речи крики и аплодисменты.

И вот любимый слон Великого Даньчжина ступил с осторожностью и недоверием на качающийся мост, отремонтированный саперами. Босоногие погонщики вели его за разукрашенный хобот. Обычно лучший из слонов доверял им без раздумий, а тут вдруг уперся, потом поднял хобот и затрубил с такой силой, что раньше срока поднял монастырский народ на утреннюю молитву.

Князь спешился. Похлопав любимца по крутой скуле и немного успокоив его, пошел впереди. На других слонах ехали опытные люди из Службы Княжеской Безопасности, придворные летописцы с кинокамерами и магнитофонами, а также несколько столичных монахов, само присутствие которых отпугивало всякую нечисть, вроде злых духов и кишечных палочек.

Накрапывал мелкий дождь, далеко внизу шумел поток, и буйная пена слегка светилась в предрассветном сумраке. Князю стало страшновато от неясных предчувствий, но он продолжал идти, увлекая слонов своим мужеством.

Стиснутый стальными телами людей из Службы Безопасности, Великий Даньчжин миновал мост, ступил на каменную твердь, выхлестанную до стерильности дождями. И тут из сумрака на них свалилось огромное мокрое тело. Затем страшный рык потряс округу.

Должно быть, людоед уже по опыту знал: если появились загонщики с гонгами, то из рассадника врагов что-тообязательно выползет, чтобы принести вред тиграм и джунглям...

Тревожный рассвет растекался по краешку неба.

- Горе! - кричали люди на стенах чхубанга. - Большое горе пришло на Землю! Плачьте все! Великий Даньчжин умер!..

***

Влажные сквозняки колебали огни плошек.

- Очнулся! - чей-то испуганный шепот.

Вокруг меня застыли напряженные фигуры подвальных мудрецов.

- Пхунг, ты живой? - Надо мной повисло широкое лицо - сгусток тени, продырявленный лихорадочными блестками глаз. - Ты так светился! Золотым светом!

Пронзительная мысль встряхнула меня: причины постижений Учителя - не в сфере чувств! А в первых ростках логического знания! Парадоксально! Успехи "дологи-ки" - в появившейся логике!

- Ты познал Мантру?..

- Нет, нет, я познал другое... более важное... - Потрясенный открытием, я поднялся, держась за бамбук стеллажа. - Значит, все-таки добыто все не интуитивной мудростью...

Я ощущал в себе множество выводов-откровений, которые могли меня разорвать своей энергией в клочья. Я огляделся - сумрачно-гнетущие своды Подвалов, размытые пятна лиц. И боль резанула мое сердце.

- Надо всем выйти из Подвалов! Скорей! - воскликнул я. - Подвалы пожирают нас! Разве не чувствуете?

- Как ты такое говоришь? - изумленный шепот. - В Подвалах хорошо.

- Разве здесь идет дождь и дует ветер? - въедливый шепот. - Разве здесь не кормят? А где еще столько книг? Нам повезло, и тебе повезло, Пхунг. Здесь можно прожить всю жизнь.

Небывалые чувства терзали меня.

- Подвалы - ловушка для книжников, поймите! А книги - приманка!

- Ты не любишь даньчжинов... - обидчивый шепот. - Подвалы - благо для мудрых.

- Ну конечно! - Меня трясло в негодовании. - Только здесь место книжной мудрости! Только в подвальном облике ей разрешено существовать! Прекрасная форма убийства, изощренный азиатский способ!

- Выйти нельзя, ты же знаешь, Пхунг. За это наказывают смертью.

- Вам вбили, что вы обречены. Обречен - значит, безопасен. Но это справедливо только для рабов! А у вас в прошлом году отменили рабство. Так какого же дьявола продолжаете быть рабами? - Я бросился к Большой Отдушине, тряхнул изо всей силы решетку, потом начал бить по ней кулаками. - Выпустите нас отсюда!

Глухонемой монах - "отдушник", по-видимому, уловил сотрясение решеток, приоткрыл обитую железом створку. Светильник вырвал из тьмы его скобообразную нижнюю челюсть, выступающие надбровные дуги без признаков бровей. Он некоторое время смотрел на меня, будто прислушивался к крикам, потом со стуком захлопнул створку. Послышался лязг запоров.

- Отсюда невозможно выйти, - сказал трусливым полушепотом Чжанг. - Мы точно знаем.

- Посмотрим, - пробормотал я.

- Ты совершенно не любишь даньчжинов, - недовольно произнес Саранг. - Слышишь? Стучат и что-то ломают... Это наши братья ломают твои аппараты, я их послал.

Чжанг не набросился на Саранга с кулаками, а сел на корточки и спрятал лицо в ладони. Он так надеялся, что "чемодан" выведет его на уровень тех, кого мог бы принять Небесный Учитель. Пока он выстанывал успокоительную молитву, я сбегал в свою келью, чтобы убедиться - аппаратура превратилась в металлолом. Двое тощих усталых монахов с усердием добивали чудо монстрологической техники. С детской непосредственностью они мне объяснили: так надо для Священного Покоя. Сколько цветущих цивилизаций было разгромлено вот такими глыбами и бамбуковыми палками! И сколько великих умов было остановлено ими!

Когда монахи погрузились в лечебный сон, мы с Чжангом спустились в нижний горизонт Подвалов, где было место для омовений и прочих гигиенических процедур, а также "мусоропровод". Массивная плита из прочнейшего гранита покоилась посреди приземистого мрачного зала, обрамленного густыми многовековыми тенетами, которые тоже стали духовной ценностью даньчжинов, поэтому их ни в коем случае нельзя было убирать. Из нескольких бамбуковых труб, торчащих из стены, падали звонкие струйки родниковой воды, которая растекалась тонким слоем по камню.

У подножия гранитной плиты темнела бездонным провалом щель шириной в спичечный коробок. В нее уходила вода, в нее же сталкивался мусор. А из щели пробивались звуки бурного потока, резонирующие в большом замкнутом пространстве. Не родниковые же струи создавали этот шум?

Чжанг, держа в руке светильник, смотрел на меня со смешанным чувством уважения и недоумения.

- Ты хочешь поднять эту плиту? О Пхунг, неужели ты достиг могущества святых, сдвигающих горы?

- Конечно, Чжанг. Разве ты еще не понял?

Монах молитвенно сложил ладони, и я поймал выпавший из его рук светильник. Пришлось бить кресалом о кремень и снова раздувать фитиль.

Мы внимательно осмотрели плиту.

- Обрати внимание, Чжанг, - сказал я. - Этот край гранита потоньше, и сюда не доходит вода, значит, можно попытаться расколоть его тем способом, которым природа превращает скалы в песок.

Мы собрали все, что могло гореть, принесли два бочонка светильного масла и устроили великолепный костер на гранитной плите. Струйки масла, подливаемые по наклонной в огонь, поддерживали ровный и сильный жар. Вскоре прибежали заспанные монахи и уставились на гудевшее пламя. Дышать становилось все труднее, пора было прекращать опыт, чтобы не задохнуться в дыму. Но на наше счастье край плиты уже раскалился до слабо-вишневого цвета.

- Отойдите подальше! - крикнул я и плеснул в раскаленное пятно родниковой воды.

Плита с грохотом треснула, и в клубах густого пара утонули испуганные крики монахов и колеблющийся свет плошек.

Потом мы снова поливали плиту водой, чтобы она окончательно остыла, и с помощью бамбуковых шестов (которыми выталкивали птичьи гнезда из отдушин), как рычагами, отодвинули осколок плиты.

Со светильником в руке я свесился по пояс в разверзшуюся пропасть. Слабый огонек с трудом освещал огромное пространство - острые выступы скал, увешанные отходами монашеской кухни, уходили далеко вниз, где угадывались кипящие буруны. Их рев заглушал все остальные звуки.

Как я и полагал, здесь проходил подземный рукав Ярамы. Или его специально пробили в скалах древние строители, чтобы поток уносил монастырские отходы?

Мы подвесили светильник на бамбуковый шест, спустили его как можно ниже, и я начал спускаться по скалам к воде. Монахи свесились в щель, наблюдая за мной.

Вода была мутной и пахла землей или илом. Я подобрался к самым бурунам, водяным кочкам, стреляющим ледяными брызгами. Они окатили меня с ног до головы. Где входное отверстие, где выходное? Без акваланга, наугад, в бешеной стремнине... это же верная гибель!

Я начал кричать, чтобы убрали светильник. Он мне мешал. Наверху началась какая-то возня, и вдруг с истошным воплем кто-то сорвался с плиты. Я едва успел отпрянуть, как Чжанг - а это был он - с оглушительным плеском шлепнулся в буруны. Я бросился за ним, схватил его за ногу, но нас подхватило стремительное течение, ударило о камни...

Каким-то чудом мы оказались на галечной отмели. Над нами нависли джунгли, с низкого неба сыпал мелкий дождь. А я делаю искусственное дыхание бездыханному Чжангу, поражаясь количеству воды, которое уместилось в нем. Наконец он открыл дрожащие веки.

- Ты хоть плавать умеешь?Он с трудом понял мой вопрос.

- Плавать? О Пхунг! Неужели мы плавали? Подобно рыбам? Конечно, Чжанг знал и умел лишь то, чему обучают в монастырях. В "пять видов знания" плавание не входило.

- Почему же ты, дружище, так отважно нырнул?

- Столкнули... О Пхунг, они меня столкнули. Почему?

- На них давит чужое мнение. О том, что уходящие из Подвалов должны умереть. Чем скорее, тем лучше. Чжанг с трудом сел, потер ладонями слезящиеся глаза.

- Смотри, Пхунг, деревья! О боги... И вода... И эти гладкие камешки... Не сон ли, Пхунг? А это... я забыл, как называется... - Его морщинистая ладонь боязливо коснулась жестких травинок, торчащих среди мелкой разноцветной гальки.

Я прислушался. Сквозь шум воды пробился чей-то сдавленный крик, затем - пронзительный вопль.

- Что это, Пхунг?! - побледнел Чжанг.

Жуткие вопли - это солдаты-загонщики, брошенные на произвол судьбы. Желтый гонял их по скалам и зарослям, не подпуская к монастырю. Он забавлялся. В его громоподобном рыке знающие люди расслышали радость и силу дикой жизни.

А на стенах чхубанга не смолкал траурный плач, и молитвы хором доносились из храма. Эти звуки спрессовались в такую жуть, что Билли Прайс преждевременно отрезвел, лежа нагишом у себя в номере. Он подумал, что слышит голоса преисподней, поэтому пришлось поменять простыни на его кровати.

Да что там Билли - мистический страх парализовал многих жителей чхубанга. Никого уже не могли заставить выйти на охоту, на поиски останков князя или на земляные работы. Люди боялись одного только вида Южных ворот, через которые то и дело вползали несчастья и беды. Зато Северные ворота пользовались всеобщей любовью, через них то и дело выкатывались волны беженцев и устремлялись в дождливую даль, где, по слухам, еще сохранились Мир и Покой.

Монастырь оказался в осаде. Монахи неистово молились, совершенные старцы бесконечно заседали у подножия Большого Секретного Компьютера, известного в простонародье как Машина для ловли в эфире мнения богов. Служба Княжеской Безопасности продолжала крепить безопасность, а что ей оставалось делать? Осведомитель сообщил: "герои" обсуждают смерть князя, используя крамольные слова вроде "боги его покарали", "Небесный Учитель все видит", "Желтый выполняет волю богов", - это влияние Говинда, главного из "героев". И его хотят этой ночью освободить.

Заговорщиков прихлопнули всех разом. Не успели они очнуться от изумления, как их шеи украсились хомутами, а руки и ноги ощутили тяжесть цепей, похожую на усталость от полезных трудов.

- Князя уже нет! - произнес Говинд в ярости. - Разве вы, всезнающие, не знаете?

Страшный человек ткнул его бамбуком в грудь.

- У нас все по закону. - Помолчав, добавил:

- Слава богам.

- Почему я не рядом с Желтым? - Говинд с тоской посмотрел в сторону снежных вершин, невидимых за сеткой дождя. - Давил бы вас без жалости.

...Утомленные событиями старцы долго и подробно расспрашивали бывших своих любимцев о греховных мыслях. И, конечно же, были удручены их честными ответами. "Герои" нарушили запрет, подумав плохо о князе, который, как и совершенные, тоже является сгустком всего лучшего в мире. А замыслив зло против его здоровья, преступили божественные табу, ибо здоровье членов княжеского дома находится под непосредственной защитой богов.

- Вот что значит заиметь собственное мнение, - с укоризной говорили добрые старички насупленному Говинду. - Как же ты додумался до такого? А мы на тебя надеялись...

- Князь - плохой человек, - отвечал Говинд, поддерживая колоду обеими руками. - Я познал точно.

- Мы не способны познать волю богов, приблизивших княжеский дом к небесам. Мы не вправе судить избранников богов, как и самих богов.

- Но князя уже нет! Верховный Хранитель Подвалов разгневался.

- Ну посмотрите на него! Вместо того, чтобы... Опять свое мнение!

- Князя нет, - повторил мрачно Говинд, громыхая кандальной цепью. - А вы говорите, как будто он есть.

- Упрямый, - завздыхали старички. - Грязные дела его замарали. Такое с "героями" случалось и в прошлые поколения. Известно.

- Что-то не так мы делаем, о братья по совершенству! - страдая, произнес Духовный Палач. - Ведь Говинда и "героев" мы знаем с малого детства, все они достойные люди.

Верховный Хранитель Подвалов разгневался, первый нашел в себе силы заговорить:

- Одумайся, брат! Разве Говинд - достойный? У него свое мнение!

- А почему мы впятером победили тэуранов? Потому что у нас было свое мнение спасти Желтого Раджу. И может быть, свое мнение - это добавка к совершенству? Кто знает? Может, у Небесного Учителя тоже было свое мнение?

Старички начали наперебой выговаривать заблудшему свои правильные мысли о нем. Долго не умолкали их возмущенные голоса: это какая-то бесконечная цепь нарушений Мира и Покоя! Все время - одни нарушения! Порвать цепь! Любой ценой!

Духовный Палач лишь тяжко вздыхал. Верховный Хранитель Подвалов подумал, что он уже раскаивается в греховной мысли, поэтому строго, как старший среди равных, сказал, склонившись к нему:

- И как только твой язык повернулся, безумец. Духовный Палач вздрогнул, будто от удара плети. И сказал с возмущением:

- Почему твой голос всегда громче других? Почему ты уверен, что ты первый в мире духкхи? Может, ты нашел добавку к совершенству? Никогда ты ее не найдешь. Я знаю, какая у тебя мудрость - что взбредет в голову, то ты считаешь истиной богов.

- Послушайте, что он говорит, о братья! - вскричал Верховный Хранитель, в душевном волнении сотрясая и всеми своими телесными складками. - Он долго прятался, а теперь боги заставили его показать свое истинное лицо! Слава богам!

- Одумайтесь! - простонал Главный Интендант, самый старый и дряхлый. - Опять нет Покоя! Не надо ссориться! Надо уговорить безумного нашего брата... Что подумают о нас простые люди?

- Хорошо, - сразу остыл Верховный Хранитель. - Он плохо подумал о нашем правильном решении. Он уже не доверяет нам. Так спросим Машину.

- Давайте спросим, - мужественно произнес Духовный Палач.

И Большой Секретный Компьютер, выражающий волю богов, равнодушно выдал:

- Имеющих мнение убрать из жизни, тэурана выпустить в джунгли.

Верховный Хранитель Подвалов не смог скрыть радости.

- Вы поняли? Машина выполняет волю богов лучше, чем люди!

И даньчжинам, слышавшим его, теперь было предельно ясно, кого и как убирать из жизни и почему надо выпустить тэу: людоеда может убить только другой людоед.

Духовный Палач был сломлен. Как посвященный в эзотерические тайны, он знал, что компьютер был программирован на Покой. Так что все решения Машины - только на благо Покоя, ибо только в Покое может благоухать цветок истинной веры...

Старичок, собрав все свое мужество, поплелся в келью для умирания совершенных восьмой ступени. При этом он держался трясущимися руками за стены, чтобы не упасть.

Даньчжины истерически жаждали Покоя. Когда-то человечество мечтало о Мире и Покое как о недостижимом благе, не зная в точности, что это такое. И забетонировало эту мечту в том отделении души, что ниже подсознания. Так, наверное?

И вот случилось трудно понимаемое здравым рассудком: голубоглазое, белобрысое, с неотсохшими коростами монстросущество бредет на костылях по вечным камням чхубанга, с любопытством и наглостью глазея по сторонам. И нет на нем даже колоды. Мало того, монастырский служка несет над ним плоский бамбуковый зонт, чтобы дождь не причинил неудобства господину тэу.

Те немногие даньчжины, которые еще не сбежали из чхубанга, вышли из домов, чтобы посмотреть на живого тэурана. Их бронзовые лица непроницаемы, а фигуры - неподвижны. Только безумная женщина со слепленными седыми прядями шла следом за тэу и ругала его, убившего ее сыновей.

- Мне уже надоело! Прогони старуху, слышишь! - Монстр изъяснялся на дикой англо-франко-даньчжинской мешанине, поэтому служка ничего не понял, лишь смотрел ему в рот со сложной мимикой страха и готовности услужить. Тэу замахнулся на женщину костылем, и та, вскрикнув, помчалась прочь от него, разбрызгивая лужи босыми ногами.

Несколько репортеров, пишущих репортажи "из пасти людоеда", - все, что осталось от шумной толпы иностранных гостей, - наблюдали выход тэурана из разных точек, безопасных для жизни и удобных для фотокиносъемки. Билли крикнул коллеге через улицу:

- Я. готов укусить себя за задницу, если этот тип не из Германии!

Монстр с трудом поднимался к коттеджу-отелю. Он был еще слаб, и бинты на нем расцветились алыми пятнами. Служка бестолково суетился, боясь прикоснуться к нему, хотя полагалось поддерживать за локоток важного господина или даже посадить его себе на спину, если он в таком вот немощном или пьяном виде.

- Эй, мистер браконьер! - крикнул Билли, сложив ладони рупором. - Как бы нам потолковать строк на четыреста? Хорошо заплачу!

Тэуран добрался до парадного входа, оттолкнул служку костылем и выкрикнул труднодобываемые слова:

- Слушайте, писаки! Скоро позову на брифинг! Всем ждать!

- Каков нахал! - восхитился Билли. - Приказывает! Чтоб мне провалиться, он из Мюнхена, из пивного погреба! Там такие же крепкие ребята!

Вдова господина Чхэна распахнула обе створки двери, проговорила на английском с печалью в голосе:

- Добро пожаловать в "Голубой лотос"...

На ней было траурное одеяние в обтяжку из дорогого белого шелка, ее вытянутая голова была выбрита в знак большого горя и густо посыпана рисовой пудрой вместо пепла.

Монстр смотрел на нее в некотором замешательстве.

- Вы - хозяйка этого заведения? Женщина испуганно отшатнулась.

- Господин Умпф?! Вы так изменились... Он поймал ее за руку.

- Ты тоже уже не та. Теперь я буду звать тебя Прумбэ-стис, Крошка-в-Трауре. Ты не рада? Ты не хочешь, чтобы я убил людоеда?

- Хочу, господин Умпф! - заплакала женщина. - Людоед испортил мою жизнь! Так неожиданно унес госпо дина Чхэна, что завещание не успели составить... И теперь надо делиться со всеми родственниками.

Монстр захохотал и тут же сморщился от боли.

В тот же день репортеров пригласили в холл отеля. Монстр вышел к гостям в любимом халате господина Чхэна - по черному полю желтые драконы, глотающие серебряные луны.

- Все собрались? - он был мертвенно-бледен, но в его хриплом голосе по-прежнему неземная наглость. - Слушайте внимательно. Все вы пойдете со мной. Все вы будете смотреть, как я буду охотиться на людоеда. Гарантирую безопасность. Полную безопасность.

Вопросы посыпались градом. Он ответил сразу на все:

- Вы должны видеть собственными глазами, как я убью чемпиона людоедов. Чтобы не было домыслов со стороны тех, кто ничего не видел, но хочет обойти тех, кто видел. Обычное дело в вашей среде. Не так ли? Выступаем после утренней молитвы. Если хоть один не придет, никого не возьму. Все.

Еще гудели голоса репортеров в отеле, а слуга уже отнес в храм Главному Эконому список всего необходимого для охотничьей экспедиции. В длинном перечне оружия, боеприпасов, провианта, одежды, обуви и так далее последним пунктом скромно значилось: "Пхунг - 1 шт."

- Зачем ему понадобился Пхунг? - удивились монахи.

- Надо дать, если просит, - сказал Верховный Хранитель Подвалов.

- До утра надо поймать Пхунга и того... Чжанга... Пхунг, наверное, узнал, что Чхину родственники убьют, поэтому убежал из Подвалов. Он не смог очиститься от желаний, он же из Чужого Времени. Поэтому пусть Служба Княжеской Безопасности ждет его в доме этой женщины.

Уже в сумерках мы с Чжангом пробирались в поселок, прильнувший к Западной стене монастыря. Странное дело, в окнах хижин не было.огней, а вокруг стояла такая тишина, что хотелось выть от тоски. И за монастырскими стенами - тоже тишина.

- Чжанг, - сказал я, чтобы нарушить тишину. - Что-то случилось в этом мире, а мы не знаем. Засиделись в Подвалах.

Мы прошли через весь поселок к противоположной окраине, где на отшибе стоял дом, милый моему сердцу. Башнеобразное высокое строение, сложенное умелыми руками монастырских мастеров, теперь показалось мне чужим и враждебным. Грузные валуны камнепада окружали гнездышко Чхины со всех сторон - будто закоченевшие чудища. Мелкий дождь колотил в деревянную крышу и грубые ставни на окнах. Мне показалось, что в щель одной из ставней пробивается свет. И на душе стало теплее. Повеяло жизнью в этом неуютном промокшем мирке.

Пока мы размышляли, как добраться до окна, дверь башни скрипнула, и в полоске неяркого света на высоченном крыльце появилась женщина в грубой домотканой одежде.

- Чухча! - прошептал взволнованно Чжанг. - Пхунг, мои глаза правильно увидели? Это чухча?

- Все в порядке, - ответил я. - Чхина дома. Чжанг схватил меня за руку.

- Чхина? Бывшая богиня?! О Пхунг, пойдем к какой-нибудь другой чухче.

Мне пришлось убеждать его, что Чхина - добрая и милая женщина и что жестокие испытания в Подвалах лишь разучили ее смеяться.

- Я тебе верю, - жалобно произнес Чжанг. - Я тебе во всем, во всем верю.

Мы поднялись по крутым скользким ступеням, с которых так неудобно падать. Я открыл дверь. Кто-то схватил меня за волосы и рывком втащил через порог. Но мне удалось сбить кого-то с ног "задней подсечкой", а Чжанг, воспользовавшись свалкой, с шумом пересчитал все ступени. Убежал.

- С ним был второй, - сказал грубый голос.

- Патруль поймает, - ответил другой грубый голос.

Я лежал, распластавшись на полу. Меня рассматривали при свете плошек. Чья-то нога упиралась мне в грудь, кто-то поворачивал мою голову загнутым носком сапога к свету.

- Какой-то незнакомый. Из хиппи, что ли?

- Я сразу поняла, - женский голос, - в темноте кто-то стоит.

Я скосил глаза - женщина сидела на корточках, полногрудая, крупная, настоящая чухча в одежде Чхины, но не Чхина.

- Чего смотришь? Признавайся во всем. - Она стучала пестиком в бронзовой старинной ступе. Резкие колокольные звуки, похоже, доставляли ей удовольствие. - Тебе есть в чем признаться.

В доме было тепло, рубиновые огоньки плошек, благовонный запах курительных палочек - все это создавало неповторимый уют, о котором я вспоминал и в затхлых Подвалах, и в промокших джунглях. Но толстая нога на моей груди мешала положительным эмоциям.

- Ты кто? - склонилось широкое лицо. Кончики усов были залихватски подкручены кверху. - Не даньчжин?

- Где Чхина? - спросил я.

- Я Пананг, ее муж, можешь все говорить мне, как ей. Или вон ему, он тоже муж, Баданг. И третий - тоже муж, Чачанг.

Я разглядел еще две пары таких же усов. Мужья Чхины были одеты в парчовые, правда, сильно мятые и заношенные халаты придворного покроя - вверху узко, внизу широко, а почти под мышкой у каждого - обязательный клинок в нарядных ножнах.

- Где Чхина? Что вы с ней сделали? - Я напрягся, пытаясь сбросить с себя ногу Пананга, но меня притиснули еще сильней.

- Почему ты решил, что мы с ней что-то сделали?

- Раньше вас и силой не затащить сюда... - прохрипел я, чувствуя, что ребра не выдержат.

Женщина оставила в покое ступу с пестиком, велела подтащить меня к низкому столику. Потом деловито осмотрела мою руку, которую крепко держал, кажется, Пананг.

- Под ногтями грязь, - сказала она с укоризной и начала неторопливо вталкивать швейную иглу под ноготь моего среднего пальца. У мистиков в цене именно указательные и средние пальцы.

Темная капля крови поползла по металлу, женщина сдула ее и воткнула иглу поглубже. Потом внимательно посмотрела мне в глаза. Когда-то она была недурна собой - правильные черты лица, выразительный рисунок губ. Теперь это была потускневшая особа лет сорока-сорока пяти с выщипанными бровями и мастерски подведенными глазами. Нетрудно было понять, что она до сих пор украшала княжеский двор своим присутствием. И трое усатых мужей Чхины тоже украшали, судя по экипировке.

- Зрачки почти не расширились, - сказала женщина. - Он где-то научился не чувствовать боли.

Баданг (или Чачанг) склонился надо мной.

- Где научился? У какого отшельника?

В растянутых мочках его ушей висели крупные мужские серьги, поэтому, несмотря на грозную мину и гвардейские усы, придворный мужик казался мило-несуразным ребенком, напялившим на себя все, что блестит.

Мне-то всего лишь нужно было назваться хиппи-бродягой, каких полно в Даньчжинии. Они толпами едут из Америки и Европы и разбредаются по священным горам в поисках космической энергии и нирваны. Они попрошайничают, воруют, умирают от голода, болезней, наркотиков или, обессиленные, попадают на зуб гиенам и красным волкам. Короче говоря, фигура обовшивевшего тощего анахорета с безумными или печальными глазами стала привычной для Даньчжинского Времени. Сами даньчжины относились к ним снисходительно, как к мухам или древесным клопам, убежденные в том, что никогда никому из них не достичь нирваны или хотя бы низших степеней совершенства. Так что моя ложь была бы очень правдоподобна и была бы мне защитой. По крайней мере, спасла бы меня от кары за уход из Подвалов, и прекратились бы, наверное, пытки.

Я давно заметил, а сейчас остро почувствовал, что жизненная необходимость лгать - первый признак монстроопасной ситуации. Люди должны лгать, чтобы выжить, чтобы реализовать свои возможности, чтобы сделать свое дело. Но теперь я панически боялся лжи, самой мысли о лжи...

Женщина рассердилась.

- О боги! Почему ты молчишь? Мне так интересно узнать, кто ты! Может, ты тоже ее любовник? Может, и тебя она приворожила, как Пхунга? - Она вытащила иглу и бросила ее на стол. - Не хочешь говорить, не надо. Мы ее сейчас лечить будем. Она встанет, увидит тебя и скажет, кто ты такой. Ведь скажет, когда увидит?

"Ненависть ненавистью не укрощают", - написано в изречениях бога. Но я-то уже достоверно знал, что он умел постоять и за себя, и за других, если сумел сохранить душу чистой.

Я рванулся и опрокинул столик вместе со светильниками и иглами. В темноте мне удалось справиться лишь с одним из мужей Чхины - я преодолел сопротивление его рук и защемил ему сонную артерию... Когда женщина разожгла светильник, я, обессилев, барахтался под грузными телами двух потных братьев. Потом мое горло подперли двумя остриями церемониальных мечей - а мне-то поначалу они показались игрушечными! Я почувствовал жаркие струйки, потекшие по ключицам.

- Свяжите пока его, - сказала женщина и принялась приводить в чувство третьего мужа. Она колола иглой в мочки его ушей, потом, сняв сапоги, в большую смуглую ступню. Наконец он очнулся. Я пытался увернуться от его кулаков и пинков, и он несколько раз от души врезал по каменной стене. Братья покатились со смеху, а женщина лишь улыбнулась.

- Ну, хватит, - сказала она. - Порошок уже настоялся. Надо лечить.

- Как будете лечить? - спросил я, сплевывая кровь.

- Обыкновенно. - Женщина удивленно посмотрела на меня. - Порошком из трав. В нос натолкаем.

Кажется, Пананг зажег второй светильник и пошел впереди женщины к дальнему углу, огороженному раздвижной стенкой из бамбука и бумаги. Там была спальня.

- Что за травы? - спросил я Баданга (или Чачанга). Он дул на разбитые в кровь кулаки и лишь буркнул:

- Лучше заткнись.

Я слышал о даньчжинском наркотике из каких-то особенных "дурных" трав; он и мертвого способен поднять на ноги, но потом наступает полная потеря сил. Для больного или ослабленного организма это кончается, как правило, катастрофой.

- Вы хотите ее убить? - сказал я. - Но она же ваша жена!

- Была жена, - ответил тот, у которого кулаки были в порядке. - Умрет - будет не жена.

За загородкой послышалось чихание, потом надрывный кашель. Я рванулся, но меня придавила нога в войлочной упаковке.

- Какие сволочи! - хрипел я. - Раньше вы боялись! А теперь она больна... Вы шакалы, не люди... Вы беспомощную хотите убить.

Дата добавления: 2015-07-16